Дом начинался с выхода во двор:
стол для разделки рыбы, наковальня,
левее – рукомойник (умывальник),
чуть дальше – грабли, косы и багор.
Шёл от крыльца дощатый тротуар,
вдоль, по забору – удочки и сети,
собачья будка, два велосипеда,
гараж (по совместительству амбар):
на стенах - ряд моторов подвесных,
мопед «Карпаты», мотоцикл «Ява»...
Пожалуй, хватит, развернёмся вправо:
курятник, ульи, клетки для крольчих,
овечий хлев и выход в огород,
вход на веранду, дровяной сарай...
В пять лет мне этот двор казался раем
и я включился в общий хоровод.
Ещё висел у входа телефон -
тяжёлый, бакелитовый, старинный;
покрытый толстым слоем паутины,
поскольку вовсе не был подключён.
Что телефон, когда в лесном краю
по вечерам мерцали тускло лампы,
пока кряхтящий дизелёк «динамка»
хрипел натужно песенку свою.
В такой глуши, и – телефон, смешно!
А я не видел ничего смешного,
мне было жалко телефонный провод
бессмысленно свисавший за окном.
Дед умер двадцать лет тому назад,
на месте дома - свалка леспромхоза:
цистерны, рельсы, катера, отходы,
ржавеющих трелёвочников ряд,
разбитые, сгоревшие дворы,
заброшенная нить узкоколейки...
Всё, что осталось, кажется нелепым,
как телефонных проводов обрыв.
Эпоха нас накрыла с головой,
втянула мутных дней водоворотом,
и если я барахтаюсь, так просто
чтоб обозначить, что ещё живой.
Схватившись за перо, как за весло,
я, к слову присоединяя слово,
тяну - через года - проклятый провод,
надеясь про себя, что хватит слов.