Когда по плетёной крыше перестает балагурить дождь,
словно давая остатку ночи высказаться к рассвету,
в свежести, запахе и тишине неожиданно узнаешь
себя, подбирающим слово, как обороненную монету.
Будто и не было ничего. Будто ты снова жив,
молод, надежен, верен. И не виноват. Не должен.
Ты не пластинка, что с треском одну и ту же песню кружит,
и не игла, что чернила боли заводит под чью-то кожу.
И ничего, кроме пройденных миль, с термином «позади».
Там, возвращаясь, досадуешь на тоску за её скоротечность.
А здесь кивают чужие пальмы, сбрасывая дожди,
«Всё так и не так» - откликается из далека, точно эхо, Вечность.
Там, не дыша, голова льняная склоняется на плечо.
Там, у костра, за тысячу лет до нынешнего кайнозоя,
губка души набирает Жизнь - пальцам аж горячо,
и не говорит ничего, а только потрескивает, как хвоя.
Это потом – слова. Искусство ушельца требует слов.
Доску тиранит мел. Виновато сгорбившись, точно школьник
снова забывший урок, не сумев раскумекать шпаргалки снов,
хмуро талдычу – «Я же учил», с костяной своей колокольни.
Здесь невозможна ты и здесь я начну, наконец, стареть.
И человеков морских ловец, вырабатывающий подёнку -
смуглый рыбацкий бог улыбнется мне, расправляя сеть,
словно приёмный отец от него отвернувшемуся ребенку.