- Ах, Константин, ну что Вы! Я не могу это принять.
Кэти смотрела на небольшой, но очень изящный серебряный кулон. Он был в виде небольшого резного листка, в середине которого синей каплей горел сапфир.
Она подняла глаза от камня, и Тобольцев встретился с ней взглядом.
- Отчего же, Кэти? - тихо спросил он. - Это просто маленький дружеский подарок, он ни к чему не обязывает.
А сегодня вечером я уезжаю, мобилизация. И кто знает, увидимся ли мы... Хотелось бы, чтобы у Вас осталась эта маленькая память обо мне.
- Не говорите так, - Кэти слегка нахмурила красивые брови.
а Константин подумал, что её глаза удивительным образом могут менять цвет. Вот сейчас из сапфирово-голубых они стали почти серыми. Девушка была взволнована.
- Не говорите так, - повторила она, - отец считает, что эта война - дело нескольких месяцев.
Всё закончится быстро и Вы конечно же вернётесь живой и невредимый.
Она улыбнулась, и на её подбородке появилась очень милая ямочка.
"Может быть отец Кэти и прав", - подумал Тобольцев, - "Всё-таки сам старый генерал Мартынов, но..."
Самого его не отпускало тяжёлое тревожное предчувствие.
- И всё равно, Кэти, - он протянул ей кулон, - возьмите, прошу Вас. Считайте, это подарок в знак нашей дружбы.
- Но что я скажу матушке? - девушка бросила быстрый взгляд на кулон. Щёки её слегка порозовели.
- Я думаю, она всё поймёт, - Тобольцев взял Кэти за руку и заглянул ей в глаза. - А если хотите, я сам объясню ей всё. Вы не должны ни о чём беспокоиться.
Кэти всё ещё колебалась. Опустила взгляд вниз, слегка нахмурила брови. И вдруг неожиданно улыбнулась.
- Ну, хорошо, - решительно произнесла она. - Я согласна.
Серебряная цепочка с кулоном легла в маленькую ладонь, затянутую в белую перчатку.
- Пока он будет у меня, с Вами ничего не случится, - кокетливо прошептала она.
- Талисман? - улыбнувшись переспросил Константин.
Кэти серьёзно кивнула.
Они шли по аллее имения Успенское. Имение принадлежало родителям Кэти. Тобольцев, как друг семьи гостил здесь иногда. А последний год он ловил себя на мысли, что приезжает сюда, чтобы увидеть её. Кэти не была классической красавицей, но в ней было обаяние и свежесть восемнадцатилетней девушки. И что-то необыкновенное живое, легкое во всех её движениях, походке. Сейчас, когда они шли по дороге, усыпанной золотистыми листьями, Тобольцев невольно смотрел на Кэти. И не мог отвести глаз.
Она говорила что-то про отца, который два дня назад уже уехал в связи с мобилизацией.
- Какой нехороший этот четырнадцатый год, правда, Константин Дмитриевич? - спросила Кэти. - Никто ведь не ожидал войны. Правда, папа обнадеживает, что мы справимся. Немецкая армия гораздо слабее. Так что вся эта компания - дело нескольких месяцев.
- Хотелось бы в это верить, Кэти, - ответил Тобольцев после небольшой паузы.
Он посмотрел на ее профиль, небольшой прямой носик, длинные ресницы. На шее справа, под завитым каштановым локоном он увидел большую темную родинку.
"Милая... любимая Кэти", - подумал Тобольцев.
Они прошли уже всю аллею и остановились перед входом в парк. Вдали виднелся большой белый дом с колоннами, принадлежавший генералу Мартынову.
- Через два часа я уезжаю, Кэти, - тихо сказал Тобольцев.
Она подняла на него глаза. Сейчас, при свете заходящего осеннего солнца они казались цвета морской волны. "Удивительные", - подумал Тобольцев. Он слегка наклонился к девушке, её локон коснулся его щеки. Он почувствовал тонкий аромат её духов. Кэти сама вдруг, неожиданно потянулась к нему, встала на носочки, и их губы одновременно соприкоснулись. Кэти быстро поцеловала Тобольцева и он услышал её быстрый горячий шёпот:
- Я буду ждать Вас, Костя. Очень-очень буду ждать.
***
Потолок засиженный мухами. И духота. Раскаленный июльский воздух. Не спасает даже открытое настежь окно. Стоны раненых, между кроватями ходит сестра милосердия. Вот, она остановилась и у его кровати, и Тобольцев с усилием повернул к ней голову.
- Всё хорошо, милый, - прошептала ему девушка, - жить будете. Вас прооперировали, вынули пулю из бедра. Рана чистая. Жар скоро спадёт. Надо померить температуру, - она протянула ему термометр.
Тобольцев неловко повернулся, и ногу пронзила острая жгучая боль. Он застонал.
- Ничего, ничего, - опять повторила сестра, - потерпите.
Он взял градусник, а она уже удалялась по узкому проходу между многочисленными койками. Её голос и хрупкая фигурка чем-то напомнили Тобольскому Кэти.
"Любимая моя Кэти", - подумал он, - "Как ты сейчас?".
***
- Эй, вылезайте из вагонов! - окрик был властным и грубым.
Всего несколько минут назад поезд, в котором они ехали, был остановлен.
- Офицеров ищут, - рядом шепот денщика Пахомова.
Тобольцев кивнул, судорожно думая, что можно сделать.
Он бросил взгляд наружу, за пыльное стекло. По перрону горделиво расхаживали матросы с винтовками. Выражение их лиц не предвещало ничего хорошего.
- Вылезайте, офицерьё чёртово! По одному! - с перрона раздался ещё один свирепый окрик.
- Ну... всё, - выдохнул Табольцев.
Сердце больно билось в груди, как загнанный зверь. Он встал, накинув шинель. И вдруг почувствовал на плече руку своего денщика. Он с удивлением посмотрел на Пахомова.
Тот протягивал ему свои документы.
- Что ты, Иван? - прошептал он. - Зачем?
- А вот зачем, - Иван говорил быстро и отрывисто, шёпотом - возьмешь мой документ, тебя с ним не тронут. Они ведь только офицеров убивают. А простого денщика, не...
не тронут.
А мне отдавай свой. Я его припрячу. Да хоть под сидение засуну. И скажу, что свой документ потерял. Мне-то бояться нечего, у меня по физиономии сразу простого человека видно.
- Перестань, Иван, - глухим голосом проговорил Тобольцев, - или с ума сошёл? Из-за меня тебя убьют.
- Не убьют. - Пахомов решительно всунул Тобольцеву в руку своё удостоверение. - Во-от так, хорошо.
Другой рукой он быстро вытащил из кармана шинели Тобольцева его документы.
- Всё, иди! - он хлопнул Тобольцева по спине. - С Богом.
***
Ангел Кэти. Милая девушка с каштановыми волосами, ямочкой на подбородке и родинкой на шее. Как часто она приходила во снах Табольцеву, как Ангел-Хранитель, как надежда на счастье, как любовь. Как сама жизнь.
Сны о жизни... единственное, что осталось, когда вокруг была грязь, кровь, боль и смерть.
Нескончаемая смерть.
1921-ый год был на исходе. Они отступали. Надежды больше не было.
***
Апрельский день выдался необыкновенно солнечным и тёплым. Даже жарким. Шумел Парижский бульвар. Константин Дмитриевич Тобольцев шёл, немного согнув плечи.
Неожиданно слегка кольнуло сердце, и он остановился, глубоко вдыхая воздух.
Постоял так несколько минут. К остановившемуся человеку тут же подскочил бойкий мальчишка - продавец газет. И Тобольцев купил у него пару штук.
- Таак, что тут у нас? - пробормотал он, разворачивая "Монитёр".
- Эй! - окрикнул он не успевшего ещё отойти мальчишку. - Это вчерашний номер что ли?
- Почему вчерашний? - обиделся тот, - или Вы, месье, читать не умеете?
Там же ясно написано - 14 апреля 1927-го года. Так что не думайте, газета не прошлогодняя, - и он захихикал, довольный своей шуткой.
***
В маленьком кафе было спокойно и уютно. Тобольцев взял чашку кофе, немного рома и кекс. Развернул на столе газету. Иногда он любил посидеть в выходной день вот так, один. Раньше они чаще ходили гулять вместе с женой, но последнее время Нина срывалась, была раздраженной. Отчасти Тобольцев ее понимал. Нину тяготила неустроенность и, хотя по сравнению с другими эмигрантами, жили они ещё более-менее неплохо, у Нины всегда находился повод, чтобы поскандалить.
Такой уж характер. А может быть, всё дело было в том, что Тобольцев её не любил. И женщина это чувствовала.
Он вздохнул и сделал глоток горячего кофе. С улицы доносилась мелодия уличного скрипача, играющего какой-то романс. Что-то очень знакомое, родное.
Тобольцев прислушался и узнал мелодию. "Гори, гори, моя звезда".
"Тоже из России", - подумал Тобольцев, и какая-то щемящая тоска разлилась в его груди. Захотелось курить. Он достал сигарету и бросил взгляд на официанта, который кивнул ему, дав понять, что "Да, можно. Здесь курят".
Дым слегка успокаивал нервы. Тоска внутри стала затихать, притупляться, сглаживаться...
Звякнул колокольчик, прикрепленный над входной дверью. Тобольцев обернулся. В кафе быстро зашла худенькая женщина, одетая в темное полу-пальто. Что-то во всём её облике, манере держаться показалось Тобольцеву странно знакомым. Он вглядывался в женщину, пытаясь вспомнить, где мог видеть её раньше.
- Кофе и эклер, - голос незнакомки был немного хрипловатый.
Перед ней поставили чашку с кофе, она подняла ее, поднесла к губам.
Сидела женщина за соседним столиком слева, у окна. Её бледное лицо озарял свет, падающий с улицы. Она сделала глоток, закашлялась, поднесла к губам платочек. И сердце Тобольцева вдруг опять пронзило странное ощущение того, что когда-то он её уже видел.
"Что за наваждение?" - подумал Константин, украдкой разглядывая незнакомку. Она сидела к нему в профиль. Изящная шляпка на коротких каштанового цвета волосах. Сейчас в моде у женщин были стрижки. Прямой носик, большие голубые глаза. Тобольцев увидел их, когда женщина, видимо почувствовав его взгляд, на мгновение обернулась в его сторону. Он продолжал смотреть на неё. Длинная изящная шея, тонкие пальцы. Женщина надкусила эклер, сделала глоток кофе. И вдруг сердце Тобольцева забилось быстро-быстро.
"Не может быть", - прошептал он, - "Кэти".
Да, на шее незнакомки он разглядел большую родинку. А чуть ниже, на серебряной нити сверкнул голубой камень - кулон с сапфиром.
***
- Боже мой, Костя! Я не могу в это поверить! - голос Кэти от волнения казался ещё более хриплым.
Тобольцев сидел напротив неё за столиком.
- Вы живы, Кэти, - проговорил он. - Какое счастье!
Я ведь я узнавал о Вас. Пытался разыскать, ездил в двадцатом в Успенское. Но... - его лицо помрачнело, - нашёл там одни руины. Дом разрушили, а родителей ваших мне сказали, что...
Он замолчал.
- Да, - Кэти подняла на него глаза, в которых блестели слёзы. - Матушку и отца расстреляли ещё в девятнадцатом, когда разграбили Успенское.
Повисла тяжёлая пауза.
- Но я думал, что и Вы погибли вместе с родителями, - он поднял на Кэти глаза. И заметил, что она очень бледная и очень худая. Выпирали скулы, под глазами лежали тёмные тени.
- Нет, - она покачала головой, - в последний миг меня спас случай, или судьба. Даже не знаю, как точнее сказать. За мной несколько месяцев ухаживал... - она сделала паузу, сделала маленький глоток остывшего кофе, - ухаживал мой теперешний муж. Георгий Климович, у него был свой маленький магазин. После переворота он всё потерял, конечно, но накануне этих страшных событий он как раз заехал к нам. Был последние годы дружен с родителями, влюблён в меня. Он сделал мне предложение. В очередной раз. Боже мой, как я не хотела... я ведь не любила его. Матушка буквально заставила, сказав: "Езжай с ним, Катя. Он - твоё спасение." И на следующий день с утра мы уехали вместе с Георгием, позже обвенчались. А через два дня наше имение разорили, а родителей... - она замолчала, не в силах продолжать. Заплакала, нагнувшись над столиком.
- Ну, ну, Кэти, не надо, - ласково сказал Тобольцев, дотронувшись до ее руки.
- Я ведь каждый день думала о Вас, Костя, - она слабо улыбнулась сквозь слёзы. - Ждала, что Вы вернетесь, найдете меня. И вот, смотрите, я ведь его сохранила, - она приподняла пальцами изящный серебряный кулончик, висевший на шее. Сверкнул синий огонёк сапфира. - Я говорила себе, что пока храню его, Вы живы, Константин. Вы живы и с Вами ничего не может случится.
Тобольцев улыбнулся ей. А внутри вдруг что-то оборвалось.
"Боже мой", - подумал он, - "почему же... почему мы не встретились раньше?"
***
Кэти опять сильно закашлялась. Вытащила платочек, прижала к губам. Когда он отняла его, Тобольцев увидел на белой ткани красные пятна.
Кэти проследила за его взглядом, горько улыбнулась.
- Да, тихо сказала она, - Вы правильно подумали, Костя. Я больна чахоткой.
- Кэти, милая моя, - Тобольцев сжал её худенькую руку.
- Заболела ещё в России, в двадцатом, - проговорила она. - Лечилась. Одно время было получше, даже надеялась на выздоровление. Но вот последние пол-года что-то совсем мне стало худо. И ничего уже не помогает. На той неделе Георгий хочет отвезти меня в Ниццу, там очень хороший санаторий есть, для таких, как я.
И врачи там хорошие. Это моя последняя надежда. А так... так я говорю себе лишь одно - на всё воля Божья.
Она едва заметно улыбнулась. Одними уголками губ. И опять согнулась в новом, ещё более сильном приступе кашля.
***
- Целоваться на прощание не будем, - голос Кэти звучал мягко. - Чахотка заразна.
На воздухе её щеки слегка порозовели, она стала немного поживее. И Тобольцев на мгновение увидел в ней ту прежнюю, юную Кэти. В тот самый день, когда он подарил ей кулон с сапфиром.
- Заходите к нам, Костя. Обязательно заходите! - Кэти крепко держала Тобольцева за руку. - На следующей неделе мы с Георгием уезжаем в Ниццу, как я уже сказала. -
Но в начале июня уже вернемся. Так что заходите, слышите? - Кэти заглянула ему в глаза. Они как-то лихорадочно блестели на ее бледном истощенном лице.
Но были такими же синими, как и прежде. Светились.
- Конечно, Кэти. - Тобольцев обнял её за худенькие плечи, - В июне обязательно зайду к вам.
Кэти улыбнулась и протянула ему вырванный из блокнота листок с адресом, который записала ещё на столике в кафе.
***
Дверь Тобольцеву открыла высокая седая женщина в длинном черном платье. Горло её стягивал белый кружевной воротничок, строгое морщинистое лицо, поднятые вверх, в причёску седые волосы.
- Вы к кому? - строго спросила она по-французски. Константин посмотрел ей в глаза, белки её глаз были красные, заплаканные.
Какая-то тень закралась в его сердце.
- Я к месье и мадам Климович, - ответил он ей.
- Вы Константин? - вдруг спросила его седая женщина на чистом русском языке.
Удивленный Тобольцев кивнул.
- Катюша много мне о Вас рассказывала, - женщина отошла в сторону, пропуская Тобольцева в квартиру, - Да Вы проходите, не стойте на пороге.
Тобольцев сделал несколько шагов вперёд. В воздухе повисла тишина, и от неё Тобольцеву вдруг стало холодно и страшно.
- Где она? - спросил он. - Кати нет дома? Я не вовремя? И где её муж?
Женщина как-то всхлипнула и прижала руки к груди.
- Георгий Ефимович на службе, - проговорила она.
А Катенька...
Она замолчала, и Тобольцев вдруг сам всё понял.
В глазах потемнело. Он опёрся рукой о стену.
- Она умерла? - тихо спросил Константин.
- Женщина кивнула, и из глаз её потекли слёзы. - Отмучилась голубушка наша, - проговорила она. - бедная моя девочка. Я ведь её с рождения знала, нянчила её. Она ведь меня спасла, вывезли они меня с Георгием из Петрограда. Я в двадцатом там жила. Забрали с собой. Вот, жила с ними все эти годы.
- Когда это произошло? - спросил Тобольцев.
- Да вот неделю назад. Вчера только были похороны. Как с Ниццы они вернулись, так совсем ей худо стало. Слегла и уже не вставала. Я ведь ей говорила: "Не надо ехать, Катенька. Не перенесёшь ты дороги". Куда там! -
няня Кэти сокрушенно взмахнула рукой. - Она так верила, что эта поездка ей поможет.
Надеялась, как на чудо.
И ещё... - женщина понизила голос, - она мне призналась, что встретила Вас. Здесь, в Париже. И так ждала, что Вы зайдете. И когда умирала уже, в горячке всё ваше имя повторяла.
Тобольцев отвернулся, чувствуя на глазах слёзы.
- Если бы я только знал, - произнес он. - Я бы пришёл к ней сразу.
Голос был глухим и каким-то чужим.
- Не вините себя, - женщина с сочувствием посмотрела на него.
- И ещё, подождите минутку, - она повернулась в сторону комнаты, - сейчас я принесу. Катенька просила Вам это передать.
***
Тобольцев сам не понимал, почему ноги принесли его в то самое кафе, где он полтора месяца назад увидел Кэти. Он сел за тот самый столик. Положил перед собой то, что вручила ему пожилая женщина. Это был бумажный конверт. Тобольцев открыл его и извлек листок бумаги. Под ним, на дне что-то блеснуло.
Он вытащил тонкую серебряную цепочку, на которой был надет маленький серебряный кулон с сапфиром. Положил его перед собой и развернул сложенный вчетверо листок бумаги.
Письмо от Кэти.
"Дорогой Костя, если ты читаешь сейчас эти строки, значит, меня уже нет в живых.
Я попросила Маргариту Степановну передать тебе моё письмо и кулон.
Я хочу, чтобы теперь он был с тобой. В память обо мне. Как жаль, что я могу оставить тебе лишь такую малость.
Если бы могла, я оставила бы тебе всё своё сердце. В этом кулоне теперь - частичка моей любви к тебе.
Я всегда любила только тебя одного. Как жаль, что тогда, еще в четырнадцатом, мы расстались.
И встретились так поздно. Увы...
Целую тебя, мой любимый. Через расстояние, время, и вечность.
Твоя Кэти."