Хулах Ыернын*
(поэма, основанная на сюжете крымо-татарской легенды)
*
Эчкидаг*, Эчкидаг! Дервиш древнего мира! У Чёрного моря
Ты неведомый путь свой прервал, утомившись от зноя.
Окропил в набегающих волнах целительной солью морскою
Ты мозоли свои и прилёг отдохнуть, и уснул,
С головою укутавшись в плащ, чьими складками тешился
ветер,
Раздувая и комкая так, что ни смертный, ни вечное небо
Не прочтут, не приметят за их очертаньями твой силуэт.
Что тебе твоё звёздное имя? Что куцая память людская?
В безмятежности с каменной плотью Земли ты сроднился.
Сколько эр, зря сквозь сонные веки над морем встающее солнце,
Бодрый дух твой творит непрестанный безмолвный намаз?
Оттого ли, о старец святой, твоя тень так щедра благодатью?
Разрослась борода твоя зеленью сочной,
долину и склоны покрыла –
Там смеётся родник, и ему тихим лиственным шёпотом вторят
Диких яблонь семья, и могучий фундук, и кизил черноокий,
А над ними пернатый народ с ликованьем царит и поёт:
Там и птице, и зверю – раздолье. Не даром татары тебя
Эчкидагом прозвали – для козочек горных ты сделался раем.
Эчкидаг, Эчкидаг! Благосклонный наставник внимательных сердцем!
Эчкидаг, горный дух, что с надменным жесток
и неласков с ленивым!
Знал любой из джигитов твоих о Хулах Иернын,
том бездонном провале
Меж вершинами в каменной тверди. «Всё слышит Земля
Своим ухом,
Что творим мы на теле Её,» - говорили друг другу татары.
Было так, Эчкидаг: материнская вечная мудрость
Освещала сыновью отвагу под мощною дланью твоею.
И покуда так было, край горный был краем джигитов.
Не забыли сынов своих горы. И ты ещё помнишь Али.
**
Как гарцевал на своём скакуне ветрогривом
Лучший в Отузской долине* стрелок и наездник –
Девушка робкая, старец, годами согбенный,
Сверстник отставший – любой от души любовался
Статью и прытью, что родом с вершин Эчкидага.
Был на охоте удачлив Али. Не вернулся ни разу
В саклю* свою он с пустою сумою. Без промаха бил он
Птицу в полёте, бегущего зверя. Но только не видели горы,
Чтоб благородный джигит
смертоносный свой выстрел нацелил
В сердце заветное, в грудь, что детёнышей кормит.
Козьими тропами на Эчкидаг не взбирался охотник
В пору, когда молодые козлята доверчиво блеют на склонах.
Пусть в эту пору в особой цене караджа* на базаре –
Лишь нечестивец (великий Аллах ему будет судьёю)
Слабых созданий сиротство к своей обращает наживе.
Горец, джигит ли, кто честен лишь только с людьми?
***
Клонится наземь созревшая гроздь винограда.
Тянется к женскому сердцу мужское, своею отвагой
Отягощённое, хочет любовью излиться.
Тянет Али-храбреца к молодой Уримэ.
Как цветущая вишня, что первый лишь плод завязала,
Но стоит вся в цвету, ароматом дразня диких пчёл –
Так вдова молодая. Живёт, весела и свободна
На виду у людей, крошку-дочь на коленях лаская.
В ласках толк она знает. Лишь краем подола коснётся –
И душа не с тобой: мимоходом её унесла
Шаловливая гурия. Тщетны мольбы о пощаде.
Но как сладок – о, слаще нектара – душе этот плен!
А татарка исконно искусна в плененьи джигитов.
Пусть они меж собой, друг пред другом, горды и сильны!
Лишь один её взгляд – и у ног её бедный влюблённый,
Поведёт она бровью – любую исполнит он блажь.
Уримэ молодая Али-храбреца привечала.
Для него одного уснащала себя пряным ткна*.
Как в родную, охотник уже приходил в её саклю,
Как родную, в могучих руках он малютку качал.
****
Яркими звёздами ночь над землёй прозревает –
Лишь у красавицы в косах, под ткна, и густа, и черна.
Нет уж ночи без неё. Нет ни сна, ни покоя.
Пуст без неё целый мир! Уримэ! На пороге – Али!
Смерила взором любовную жажду. Улыбка –
Что у ребёнка, мила и невинно лукава.
Слышит влюблённый, как молвят уста дороге:
«Завтра, Али, караджа для меня принесёшь».
Вздрогнул Али, что ужаленный –
плетью ли? жалом змеиным? –
Нет, лишь словами, лишь странною прихотью женской.
«Что ты? В уме ль? – говорит ей. – Ведь знаешь, не время
Бить горных коз». Говорит, а слова в горле комом.
«Я так хочу, – Уримэ отвечает джигиту. –
Если любви моей хочешь, так сделать ты должен».
Видит Али – Уримэ не смеётся, не шутит,
И ни стыда, ни смущения нет в её просьбе.
Знало ли сердце, к кому угодило в темницу?!
Только и вырвалось горестно: «Глупая баба!»
«Так то? – кричит Уримэ. – А зачем к глупой бабе ты ходишь?
Вот попрошу караджа у Мемета Сеита!
Он принесёт, и дурного мне слова не скажет.
Ты иль другой – что за важность? Не всё ли равно мне?»
Гнев свой Али обуздал. Лишь плечами пожал он,
Горько вздохнул и на улицу тёмную вышел.
*****
Долго кололи, царапали сердце булавки слов, что сказала
Та, которая прежде смотрела глазами газели…
И кто уснул бы
Ночью, когда и звёзды друг к другу бегают в гости,
Ночью, когда виноградник звенит соловьиной трелью,
Ночью, когда и тьма поёт многогласным хором цикад,
Ночью, в которой один только ты одинок?
Дразнит пчелу аромат душистых соцветий.
Клонится наземь созревшая гроздь винограда.
Гнётся лоза, и под тяжестью ломится ветвь.
Клял Уримэ Али! Клял. А сердце тянуло.
«Ты иль другой – что за важность?» – она сказала.
Если не ты, то другой – так она говорила.
Нет же! Постой! Никакого другого не будет!
Если не я – никто. И уж точно, никто не быстрее!
******
Серым крылом рассвет в оконную темень бьётся,
Гонит звезду за звездой. «Этим утром моей ты будешь!»
Вот уж Али в седле. Карабин за его спиною.
Гонит джигит скакуна знакомой прямой тропою.
Канули звёзды в разверстой туманной бездне.
Пала роса. Виноградник и травы немы.
Бьётся лишь дробь лихая, тревожит камней молчанье:
Гэй! Покуда сонное море ждёт своё солнце.
Близко вершины: горяч и конь, и наездник.
Прыть ветрогривого друга Али умеряет –
Вот уж Хулах Иернын. А над ним (что за диво?) –
Древний как мир старик поджидает джигита.
Ближе Али подъезжает неспешным шагом,
Смотрит во все глаза: утопает в морщинах,
Словно в несметных волнах – штормящее море,
Старческий лик, с подбородка струятся седины
Прямо в провал, что уходят в земные недра.
«Что в эту пору, Али, ты поднялся так рано?» –
Молвит, и старческий голос странен и гулок.
Прежде, но не теперь отступил бы охотник:
Горного духа гнев ли, святого ль дервиша мудрость
Сладят с пчелой, что на сладкий нектар стремится?
«Надо», – сказал лишь, старцу в глаза не глядя.
«Знаю, зачем пришёл. Ничего не убьёшь ты», –
Тот произнёс. И исчез. «Померещилось, верно», –
Тотчас охотник решил. Поднял взор на вершину –
Козочка стройная как на ладони стоит.
Вскинул Али карабин, прицелился в сердце,
Чтобы без мук, без боли пала добыча.
Глядь (что за диво опять?) – а козу кто-то доит.
Женщина будто знакомая. Смотрит охотник
И узнаёт (о Аллах!) в ней сестру родную,
Ту, которую больше других любил он,
Ту, что его малышом на руках носила,
Ту, чью светлую душу взял Азраил*
В прошлый Курбан-байрам*, в родовой горячке!
Вздрогнул. Глаза протёр. Исчезло виденье.
Козочка чуткие ушки наставила. Целит
Снова Али ей в сердце. И снова видит:
Женщина доит козу. Лицо повернула –
Потом холодным облился Али. Узнал он
Мать, молодою, такой, какой помнил в детстве.
Сдвинула чёрные брови она, головою качает.
Бросил охотник оружие, криком душа взметнулась:
Матушка! Мама родная моя, Аланэ!!!
Пыль на тропе под скалой заклубилась вихрем.
Камни в Хулах Иернын побежали градом –
Долго гудела бездна испугом их, долго шептали
Им колыбельную тихую горные недра.
Только коза всё стоит на самой вершине,
Уши подняв, на охотника прямо смотрит.
«Может быть, сплю я?»– шепчет Али изумлённо,
Но поднимает упрямо свой карабин,
Целится. Тянет пчелу на цветок медвяный.
Видит: коза одна, только рядом – козлёнок;
Тонкие ножки дрожат, ещё не окрепли.
Вот она, значит, разгадка всех странных видений!
Метко прицелился (тянет пчелу…) – лишь курок нажми!
Ищет козлёнок сосков материнских. Козлёнок?
Нет, человечье дитя. Это дочь Уримэ
Кормит коза молоком! Эти пухлые щёчки
Больше самой Уримэ целовать любил он,
Мягче, чем утро зарёй, их касался усами.
Смехом малютки резвой душа упивалась,
Дочкой своею её безотчётно звала.
В детскую щёчку сейчас угодила бы пуля!
Словно ему самому продырявили сердце,
Рухнул Али на скалу над Хулах Иернын.
Долго ль он трупом лежал над бездонным провалом –
Знает один вездесущий Аллах да старик Эчкидаг.
В саклю свою не вернулся охотник. Гадали соседи:
С горной ли кручи упал, иль исчез в глубине
Уха Земного. Искали живым или мёртвым
Всею деревней его. Отыскать не смогли.
*******
А век человеческий скор.
Так чайка крылами взмахнёт – и вдали потерялась.
А след человеческий – тень.
Смолкает горное эхо. Всё тише, всё реже молва.
И вот, один за другим, уходят в могилу
Былые джигиты, кто помнил Али-храбреца.
И вот Уримэ молодая старухою дряхлою стала.
А дочь-малютка? У той уж внуков полно!
********
В деревне праздник – столетний Асан вернулся,
Хаджи Асан. Он в Мекке прожил много лет!
В деревне новость – он видел Али-джигита
В Стамбуле древнем, среди монахов святых.
Много диковин видел хаджи столетний.
Слушали, рот разинув, и стар, и млад.
Но лишь о дервишах этих завёл рассказ он,
Яркие звёзды зажглись у Асана в глазах*.
В их монастырь пришёл хаджи на молитву.
Было служенье открытое. Пляской священной
Дервиши верные души к Аллаху возносят –
В вихре стремительном места нет суете.
Ритм думбало – что дроби копыт по кручам.
Флейты свистят, что ветер в ушах джигита.
Кружатся дервиши: плоть их – что огненный смерч.
Горнее – Духу семья. Гуво! Аллах всё движет!
Истинный горец горца всегда узнает:
Сед уж, но истовей юных в экстазе молитвы.
С тою же страстью он мчался прямою тропою,
Прежде, чем солнце из сонного моря вставало,
Мчался к вершинам. «Али!» – закричал Асан.
Замер на миг монах. Земляку глазами ответил.
Души слились в одну. И в новом порыве вихря
Дервишь унёсся, Аллаху верность храня.
*********
Дразнит пчелу аромат душистых соцветий.
Клонится наземь созревшая гроздь винограда.
Тянется к женскому сердцу сердце мужское.
Счастлив, кто вечному Духу отдал свою страсть!
8/IХ.2005.
Примечания
*Хулах Ыернын – Ухо Земли (дословно с татарского).
**Эчкидаг – Гора Диких Коз (буквально Козья Гора).
Расположена за Кохтебелью, южнее, над бухтой,
по-русски именуемой Лисьей (ныне между посёлком
Курортное и Солнечной Долиной). Ещё на рубеже
XIX-XX веков Эчкидаг славился обилием диких коз,
Оправдывая своё название. Гора имеет две вершины.
***Отузская долина – к северу (т.е. в Феодосийском
направлении) от Эчкидага.
****Сакля – жилище.
*****Караджа – козлятина, мясо дикой козы.
******Ткна – красная краска, которой татарки покрывали волосы и пальцы.
*******Азраил – Ангел Смерти, освобождающий, согласно уче-нию Ислама, душу из уз плоти.
********Курбан-байрам – Праздник Жертвоприношения у му-сульман. Празднуется на протяжении 14 дней в 12-м Лунном месяце.
*********Монашеский орден дервишей пользовался у крымских татар особым почитанием.
**********Этой священной пляской дервиши творят свою молит-ву.
Легенда была рассказана отузским татарином Абляким-Амит-оглы собирателям крымских легенд Н.Марксу и К.Арцеулову и вошла в их сборник (1912-13г.г., Москва). Сборник был впер-вые напечатан в газете «Утро России». Перепечатан и издан отдельно: Симферополь, «Таврида», 1990г.