Ничто не предвещало в доме катаклизм:
Мир цвёл и пах, стояла чудная погода.
Так было до зимы семнадцатого года.
В семнадцатом случился форменный садизм:
Раздался гул, потом всё встало на дыбы,
Дом затрясло и закачало, словно лодку,
На пол упала люстра, оборвав проводку
И жизнь повисла между «если» да «кабы».
Когда всё стихло, в доме - как прошёл Мамай:
Пол устлан пылью, штукатуркой, черепками,
Осколками стекла, газетными клочками.
Тут столько дел - не переделать. Не замай!
Остались целыми лишь мейсенский сервиз,
Сундук, хрустальные бокалы и картина,
В прихожей шкаф, под вешалкой один ботинок,
Две шторы, тюль и позолоченный карниз.
Шкаф и сундук сломали и сожгли в печи,
Тюль на платки пошёл, а шторы на обмотки.
Карниз, сервиз, картина, дорогие шмотки,
Как чуждый элемент, растаяли в ночи.
Наутро рухлядь, что никто не уволок:
Хлам, черепки, клочки бумаги, штукатурку,
Осколки, обгорелую от шкафа чурку, -
Всё вместе веником смели в один совок.
Совок с таким «добром» хозяйству, что плевок,
Без нУжды он лежал лет семьдесят в чулане.
Мир цвёл и пах. Ну, а наш дом и в общем плане
Как стал большим совком, так до сих пор «Совок».
25.01.2010.