Над папертью снегов,
худобою земли морённых,
клонился год…
Просеянная через сито облаков Луна
стыдилась в черни окон отражаться
и шла к земле обратной стороной.
И не хотели наряжаться ёлки
в гирлянды и цветнистые дожди.
И оставались на своих местах,
прильнув к скале
и вслушиваясь в песню Опеады.
Богиня белых скал сидела втуне,
В колье из красных снегирей
и ничего про новый год не знала,
когда не слышен скрип людских подошв,
и лесорубы в сотни лет оледенели,
на год грядущий замахнувшись топором,
к лесной тропе серебряно пристыли...
Я рисовала телеграмму на снегу
Для белых духов Маркеса и Лорки.
Иголки тенью прошивали снег.
И ветер слизывал чернеющие тени.
И буквы складывал в убежище совы.
Там все неясно, и собранье перьев
решало,
выпадут ли новые снега для нас двоих,
сидящих в разных склепах?
Захочет ли откликнуться Луна?
Захочет ли начаться новый день,
в котором мы уже снежинки меньше
и голубого отблеска не стоим
в просвете льда...
И Опеада пальчиком стучит по стенкам скал:
— Что, люди?
Жизнь в Новый год уже вернулась? —
И ухала в ответ уже непрозорливая сова:
— Свеча Земли погасла.
Год Новый отменен.