Касаясь колючих растений,
причудливо, страшно и странно
качались короткие тени
полуденного каравана.
На эту печальную пену
взирая глазами пустыми,
шагали верблюды и пели
печальную песню пустыни.
Вставали миражи невинно –
сквозь пальцы просачивались.
Качались в горбах бедуины.
Качались – раскачивались.
Идут никуда ниоткуда
не первую тысячу дней
двенадцать облезлых верблюдов,
двенадцать угрюмых людей.
А люди темны и раскосы,
мычали забытый мотив.
И змеи, как знаки вопроса,
вставали у них на пути.
Верблюды шагали степенно,
следя за рассветной игрой.
И город всплывал постепенно
высокой и синей иглой.
Сильней океанского вала
шумела людская молва.
Под стенами выл зазывала.
Стенал за стеною мулла.
В тени бородатые люди
смеялись и пили кумыс.
И лёгкая музыка лютни
спускалась по лестнице вниз.
И красного золота глыбы
лежали на жёлтом песке.
Рабыни, как чёрные рыбы,
плескались в зелёной воде.
Средь этого блеска и блуда,
средь пляшущих этих теней
стояли двенадцать верблюдов,
стояли двенадцать людей.
Тряпицы с едой завернули,
пустой отшвырнули кувшин,
верблюдов за ноздри рванули
и молча в пустыню ушли.
Сверкали овальные башни.
А воздух дурманом дурил.
И город, прекрасный и страшный,
в высокие трубы трубил.
1981