Не пишу тебе, не говорю с тобой.
Не вижу, не слышу, не знаю, есть ли ещё ты.
Знак любой – не любой. Моя любовь,
как пылают щёки!..
Если бы по хлопку
распускался хлопок.
Чудеса: опаздывая, бегу,
крови – ропот.
Чудеса: утром схватило льдом,
днём – растаяло, а зима всё ближе.
Чудеса: говорю с тобой лишь о том,
как друг без друга выжить.
Откликается вещь, отзывается образ вещи.
Знание о тебе подобно чаще
лишних подробностей и черт личных,
но незаметных в гуще веток.
Веток стук в окно, – при сильном ветре
им больше не к кому обратиться.
Куда летишь ты в бурю, к какому свету,
о моя птица?..
А когда стучится в окно синичка,
просит крошек, о чём-то напоминает
(не забывай меня!), это ли не привычка
возвращаться к старому? Именная
кружка отставлена, и зовусь я небом,
хлебом, застывшим гипсом, осязанием в темноте.
Цокая, язык прижимаю к нёбу.
Язык – протей –
изменяется быстро, предсказывает погоду.
Кто ты, душа, жёлтенький пиджачок?
Распадусь на крошки, порошок и воду.
Стану облаком – не отразит зрачок.
А ещё я мальчик Глеб. Ничего не видя,
провожу по лицу чужому пальцами и дрожу,
потому что страшен свет и сладка обида.
А ещё я одним единственным дорожу.
Но у памяти названы остановки
именами разными:
— Выходите?
— Выхожу.
Смотрит синица, склонив головку
на бок, и хлеб поддаётся легко ножу.