Стишок писнуть, пожалуй,
всякий может –
О девушке, о звездах, о луне...
Но мне другое чувство сердце гложет.
Другие думы давят череп мне.
«Стансы» С. Есенин.
Историческая справка.
Деревня Васильчуковка Ломовского сельского совета Инжавинского района упоминается в епархиальных сведениях 1911 года по церковному приходу села Васильевка (38 дворов, мужчин – 91, женщин – 84). В 1932 году – 252 жителя.
Решением исполкома областного Совета от 11 февраля 1975 года № 132 исключена из перечня населённых пунктов области.
Из книги Н. Муравьёва «Трагедия тамбовской деревни»
Моей деревни больше нет...
Она во сне мне только снится.
И снится возмущённый дед,
Не может с этим он смириться.
И дед рассказывает мне,
С чего и как всё начиналось...
То было въяве, не во сне:
Как поселенье основалось.
С друзьями он пришел сюда,
В глухой степи чтоб поселиться
И чтоб потомки навсегда
С землёю той могли сродниться.
Вцепившись в дикий косогор,
Избушки в трубы закурили.
И землепашцы с этих пор
Одной общиною зажили.
И отступили ковыли,
Сохе упорной уступая.
И первые хлеба взошли,
И одарили караваем.
Дед говорит, что жизнь тогда
Была мудрей и интересней:
Растили хлеб, пасли стада,
И на покос ходили с песней.
Играли свадьбы и детей
Имели семь, а то и боле;
Растили без больших затей,
Чуть возмужал - помощник в поле.
Им век достался непростой:
И войн, и революций грозы,
И индустрии взлёт крутой,
И с ломкой жизней их – колхозы.
Одной судьбой с страной жила
Деревня та, на косогоре.
Делила общие дела
И думы, радости и горе.
Когда фашистский чёрный смерч
На нас внезапно навалился, -
Девиз: «Победа или смерть!»
У всех в сознанье утвердился.
Деревня всех мужчин своих
Направила на подвиг ратный...
Суровый жребий их постиг –
Лишь шестеро пришли обратно.
Отец остался чудом жив,
Шрапнель отведав под Смоленском,
А сотня земляков лежит
Под Сталинградом иль под Энском.
Пришла Победа, и народ,
Терпя лишенья и потери,
Надежды возрождал оплот
И свято в будущее верил...
Прервав рассказ, дед говорит:
« Ведь дальше всё тебе известно.
Теперь пусть голос твой звучит,
А мне послушать интересно.
Родился ты перед войной.
Ты знаешь, помнишь, как вы жили,
До жизни как дошли такой,
Что поселенье загубили?»
***
Да... Дальше я, пожалуй, сам.
Хранила память всё, что нужно.
Но если перевру что вам, -
Прошу простить великодушно.
Всё невозможно рассказать,
А нужно, что поинтересней,
И так рассказ отшлифовать,
Чтоб он сродни был русской песне.
И я в смятенье... Мыслей рой...
О чём поведать мне потомкам?
Засомневаешься порой...
Исчиркан лист – и снова скомкан.
Но муза хочет мне подать
Нить Ариадны: «Вот начало:
Припомни как кормила Мать,
Как в колыбели вас качала».
Да, это прежде всего – Мать
Вся вечно в хлопотах, в заботах:
Как накормить, чем одевать?
И плюс колхозная работа.
С работы ждали мы её
Тягуче долгими часами
И думали, что принесёт:
Озадки? Смётки с колосками? 1
Из них кулеш легко сварить
Со щавелем или с крапивой,
Немного голод утолить
И стать на миг почти «счастливым».
Я помню ласку её рук...
При боли их прикосновенье
Чудесно боль снимало вдруг
И наступало облегченье.
Обновки к Пасхе шила нам,
Их из старья перешивая.
Другим на зависть пацанам,
Чья «выползка» 2 совсем плохая.
Тут, забегая наперёд,
Скажу, что семеро нас было.
Бывало, каждого поймёт,
И всех ласкала и любила.
Старалась вкусно накормить:
Мне не забыть блинов, картошки.
В дорогу – «с Богом» проводить,
А к встрече – свет зажечь в окошке.
***
Тогда был голод, нищета
И труд тяжёлый, непосильный.
Но тлела детская мечта
О жизни вольной и обильной.
Ведь с нами кормчий – «мудрый вождь»3
И партия – его «матросы».
Так победим блоху и вошь,
Не будем голодны и босы.
Страну крепили и колхоз
Подростки, бабы, ветераны.
В жару, и в слякоть, и в мороз
Вставали на работу рано.
Мы, дети, свой посильный вклад
Вносили дома и на поле:
Закладывали новый сад
И травы сорные пололи.
Мы собирали колоски,
Срывали «деток» 4 на махорке,
Умело ставили силки
Для ловли сусликов из норки.
Страна воспрянула. И с ней
Воспрянула деревня наша.
И наяву, а не во сне
На стол пришли и хлеб, и каша.
Жизнь стала чуточку вольней,
Явилось время для досуга.
Сытней нам стало, веселей,
Жить не могли мы друг без друга.
Мы были дети. Как и все,
Скакали, оседлавши палку,
И без обувки по росе
Зарёй спешили на рыбалку.
Играли в салки и в лапту,
Мечтали о заветных санках,
Но, спрятав «дерзкую» мечту,
Катались гордо на ледянках.
Мне памятны: река Карай,
Протоки, заводи, озёра...
И яблок дивный урожай
Аниса, Мельбы и Бельфлёра.
Я помню воду родника,-
Ну, разве с ней сравнится «Фанта»?
Она живая, как река,
Без разных гадких консервантов.
И путь в больницу не забыть,
Как «мчались» сутки на «Бунелке»5.
Попрал я смерть, остался жить.
Хвала - врачам! Поклон сиделке.
Я мог бы много вспоминать...
Но опишу лишь эпизоды,
Те, что нельзя не рассказать,
Что память пронесла сквозь годы.
Как в школу мы пришли тайком
С «Мильтоном», другом «закадычным».
И шестилетками потом
Учились только на «отлично».
Как с «Красным пахарем» в футбол
Сражались до изнеможенья,
И если забивали гол, -
Вопили в радостном волненье.
А лет в двенадцать я кино
За гривенник смотрел, как чудо.
Чапаев, Ленин и Махно...
Тех персонажей не забуду.
Как «четвертинку» всемером
В лугах за встречу выпивали.
И пьяных корчили потом:
Шатались, пели и орали.
А на кругу до петухов
Частушки залихватски пели.
Изображая женихов,
Девчонкам нравиться хотели.
Как в сердце появилась новь
Ещё неясного влеченья.
И первая пришла любовь,
И радость встреч, разлук мученье.
Когда я «зрелости» достиг,
Мне лично «кирзачи» купили.
(А то мы с братом на двоих
Посменно в школу их носили).
И в этих новых сапогах
Стремился я «сразить» зазнобу.
Но понял я, что дело «швах», -
Лишь «бросил первый шар» на пробу.
-Прости, не думай обо мне, -
Не ты приснился мне на Святки.
Ты будь хоть витязь на коне,
Не привлечёшь мои «поглядки».
Сказал себе я: «Ну и пусть»...
Та рана улеглась с годами...
Развеяла тоску и грусть
Другая, - умными речами.
Она мне тоже снилась в снах
(Хоть не гадаю я на Святки).
Я потонул в её очах, -
Наверно, есть судьба, ребятки.
Друзья всё чаще признают,
Что сны нам всем судьбу пророчат.
Мне панибратски локоть жмут.
Над «кирзачами» всё ж хохочут.
***
На малой родине мне любо всё:
Её пейзаж неброский, вся природа.
Как вспомню - аж под ложечкой сосёт-
Мне памятно любое время года.
Зимою шли обильные снега,
По два- три дня метели бушевали.
Сугробы, как огромные стога,
Наискосок в проулках пролегали.
Порою вешней через берега
Карай, хребтом выдавливая льдины,
Несёт их плавно по лугам...
Не знаю величавее картины!
А за весною лето ждём и ждём:
Ведь в волю, «до мурашек» мы купались.
Ещё любили бегать под дождём, -
Так крепли мы, росли и закалялись.
А поздней осенью - на тонкий лёд!
Мы с «пикой»6 лихо на коньках катались.
Под нами гнётся он, звенит, поёт,
Но, странно, мы нисколько не боялись.
Боялись больше Князевских ребят,
Мы с ними из-за речки враждовали.
Так повелось уж много лет подряд,
Что часто нас со льда они сгоняли.
Бывало, что и нам в «боях» везло,
Холь численно они превосходили.
Но ярость благородная и злость
И нас, порой, к победе приводили.
Казалось бы, зачем же враждовать?
Ведь всем просторно и хватает места.
Но вот внедрилось – речку отбивать,
Как будто она лучшая невеста.
***
Мне памятны все наши земляки.
Из них о каждом хоть пиши поэму.
И все они мне милы и близки,
Как будто бы родные были все мы.
Конечно, обо всех не рассказать
(Хотя неплохо было б на досуге),
Но прежде всего хочется начать
С наставника, что славен был в округе.
С учителем мне первым повезло, -
Пред ним я и поныне преклоняюсь.
Его «жестоким ветром» занесло
В глухой наш край (тут за вождей я каюсь).
Идейные вериги он влачил7,
Но нравственность нам прививал святую.
Был он подвижник, как святой Кирилл8, -
Нам щедро кладезь мудрости даруя.
За грубые ошибки заставлял
Нас переписывать слова раз по сто.
Так к языку любовь он прививал.
Как гениально! Правда? И как просто!
По вечерам к родителям спешил.
Шёл и с советом к ним, и за советом.
Такой «тандем», как правило, растил
Небаловней и грамотных при этом.
***
Илья Можаров... Ветеран двух войн,
Не получивший ни единой раны,
Но с «дембеля» принёсший патефон
И с барахлом трофейным чемоданы.
Расчётливый, удачливый, скупой
(Все говорят, в рубашке он родился),
И жить умел он, как никто другой,
И этим и хвалился, и гордился.
Работал он неспешно, без сует,
Но получалось у него добротно.
А если был общественный обед,
Сливуху-кашу поедал охотно.
И к каше сала прибавлял шматок,
Всех убеждая, что оно полезно(!).
А чтоб кому отрезать хоть чуток,-
Ан, нет! Он скряга – было всем известно.
Рассказчик был отменный, с похвальбой.
Во всех рассказах сам он в главной роли,
Где он помог: то выиграли бой,
То вызволили пленных из неволи.
Прекрасно в карты в «дурака» играл,
Смекалисто всегда и чуть лукаво.
И если вдруг «погоны пришивал»,
То, хохоча, лоб гладил величаво.
Своё вино из тёрна он хвалил,
Дразня воображение соседа.
А тот сказал: «Ну, ты б стакан налил,
Ведь вкус вина узнаешь, лишь отведав».
Но не спешил он за вином бежать,-
Сто отговорок у него в запасе:
То молодо вино, то, мол, гостей встречать,
То... просто поведёт рассказ о квасе.
Но вот однажды, на Михайлов день
Он, раздобрев от «благостного» хмеля,
Налил аж четвертинку «всклень»9,
Преодолевши скупость еле-еле.
На посиделки к нам её принёс
И произнёс: «Вот! Пробуйте «юрагу»!»
У мужиков возник немой вопрос:
«Как это разделить на всю ватагу?»
Переглянулись мужики хитро
И каждый бросил скомканный рублёчек.
И «дюже» чтоб «не обижать нутро»,
Послали за добавкою в шиночек.
Илья, конечно, зелье из шинка,
Поморщась, тоже «хряпнул» за «компашку».
И затянули песнь про ямщика,
Ну а Илью «восславили» за бражку.
Вот так всех «славно» угощал Илья,
Всегда присущим лишь ему манером,
Другого просто не припомню я,
«Рачительность» его слыла «примером».
***
Ещё земляк, на ум кто мне пришел,-
Наш сельский коновал – Борцов Григорий.
Он азбуку едва-едва прочёл,
Но «классно» живность врачевал от хвори.
На партсобраниях всегда дремал.
Потом, набив колхозным сеном бричку,
Своей скотине вёз и задавал,
Довольный, пел про русую косичку.
Хоть и нескладно, но любил он петь,
И потому устраивал пирушки;
А бабы собирались поглазеть,
И это называлось «поглядушки».
Шептались: «Лошадь у него «в руках»10,
С колхоза кормит всё своё подворье,
Везёт в телеге, в бричке и в санях,
А это ведь немалое подспорье.
Ну, если уж достаток в доме есть,-
Так отчего же не гульнуть, сельчане?
А тут вот не попить и не поесть,
И на дворе лишь блохи на аркане».
***
А Пехтин наш – большой оригинал!
Когда призвали всех на подвиг ратный,-
Он на три года вдруг моложе стал...
Но к пенсии «вернул» года обратно.
Бездетным был он, хоть имел семь жён.
Юлил. Где жил – там не был он прописан.
В колхозе также не работал он,
Как между небом и землёй повис он.
Имел он будто «чуйку» на носу:
Стол для гостей накроешь – тут же вот он!
И если ему рюмку поднесут,
«Стыдливо» выпивал, хотя с охотой.
Да. Пехтин был большой оригинал!
Такие в сёлах редко, но бывали.
Подобных «барахлом» отец назвал.
Другие и покруче называли.
***
Пастух - «хвалюн», по имени Степан,
Мечтал, чтоб в честь него играли марши,
Любил он представляться как чабан,
И даже не простой чабан, а старший.
Все признавали – пас он хорошо.
Но честолюбие его страдало:
Ему хотелось, где бы он ни шел,-
Вперёд молва хвалебная бежала.
Был тот Степан не очень-то богат,
Но всё ж имел собак большую стаю.
И если слышен лай собак и мат,-
То, значит, он идёт,- все это знают.
Ещё гармошкой был он увлечен.
Гармонь имел хорошую – трёхрядку.
Но как начнёт на ней «буробить» он,
И не подпеть, и не сплясать вприсядку.
У бабки Кати крышу он чинил.
Самонадеянно и с матом трёхэтажным.
-Ну как? – он после дождика спросил.
-Эх, Стёпа, милай, да тякёть всё так же.
Степану было, видно, невдомёк,
Что дело, всё же, мастера боится:
Кладут солому вдоль – не поперёк!
Тогда по ней и скатится водица...
Начальной школы он не одолел,
В его мозгах наукам было тесно.
Зато в пастьбе овец поднаторел,
Знать, всем судьба своё отводит место.
***
Семён Наборов тоже «музыкант».
Трёхструнку «мучил», чтоб завлечь девчонку.
Талант ему от Бога не был дан,
И потому бренчал, как на заслонке.
Увлёк зазнобу он совсем другим:
Кудряв он был и во поле сноровист.
И стал он ей супругом дорогим,
Хоть не проста была их жизни повесть.
Был частник11 Сёма, но в колхозе крал,-
Ему принудработы присудили.
Несправедливым это он считал.
В семье его в Москву послать решили.
И в центр за правдой чёрт его понес.
Вождь принял его с видимой заботой.
И он сказал ему: «Вступай в колхоз,
Загладь вину усердною работой».
Но в голод, на корове, всей семьей
Он в новые края пустился смело.
Тут можно лишь воскликнуть: «Боже мой!
Мужицкому терпенью нет предела».
Семёна город жадно поглотил,
Замкнув его в обманные объятья,
И сделал всё, чтоб он село забыл,
Забыл, что там остались его братья.
И стал он по приказу начинять
В цехах снаряды газами послушно,
Чтоб человека в битве поражать
Не стрелами, как встарь, теперь – удушьем.
А по природе Сёма пахарь был
(Он и рождён-то матерью на поле),
Наверно, всю страну бы прокормил,
Была бы у него Земля и Воля!
***
А Фёдор Никонов коней любил.
Когда-то воевал он в Первой Конной,
Лихим рубакой в эскадроне слыл.
Его отметил сам Семён Будённый.
А в сорок первом он контужен был
И долго в лазаретах провалялся.
Ну, а потом – коль лошадей любил,
Вновь с ними на конюшне оказался.
Когда «бугор»12 просил запрячь коня,
В ответ он бормотал «про мать» нелестно:
«Здесь не слугой поставили меня,
А конюх я, да будет всем известно».
Так он пытался «выдавить раба»,
Что в нём ещё от прошлого остался,
Но он не знал, что здесь трудней борьба,
Чем та, где с беляками он сражался.
А женщинам охотно помогал
Всегда приладить сбрую понадёжней:
Ведь ясно, путь в райцентр им предстоял
И долгий, и ответственный, и сложный.
***
И Настю помню – что с тоской немой
Жила, увидев дезертира в сенцах.
Когда секрет разделен был с кумой -
Как будто бы свалился камень с сердца.
Кума – другой куме без лишних слов
Сказала эту новость «по секрету».
А Настя вышла провожать коров,
И от подруг узнала «тайну» эту.
И дочь её Татьяну вставлю в стих,
Ей отведу положенное место,
Частушки пела и плясала за двоих,
Слыла в округе лучшею невестой.
А сын Иван работал за двоих,
Хотя частенько он бывал голодным,
Но если выпадал счастливый миг,
То дюжину блинов съедал свободно.
***
«Кто в поле лучше всех снопы вязал?
Конечно ж, это наша Евдокия»,-
Парторг так на собрании сказал. -
«Хоть хорошо трудились и другие».
Когда сам «Пред» ей грамоту вручил,
На щёчках её выступил румянец.
А почему ей шеф за труд не заплатил,
Не понял ни один бы иностранец.
***
Когда пришли в колхозы трактора,
Спецы, окончив курсы, появились.
(Все поняли, что их пришла пора,
Ведь бабьи мускулы изрядно «подносились»).
Поповы, Зайцев, Кобзев, Чернецов,-
Назвать ещё имён могу немало...
Коль сев - за руль был каждый сесть готов,
А как уборка – встать могли к штурвалу.
***
Технарь «Михал Михалыч» Иванов,-
Как говорят, с ключом на свет явился:
Он самоучкой всё познал с азов.
В колхозе нашем каждый им гордился.
Он мог легко на слух определить
Любую в механизме неполадку:
Что смазать, подтянуть, иль починить –
Кардан, коробку, муфту иль раздатку.
Был невысок, но крепок и плечист.
Его Левшою местным называли.
В работе скор, смекалист и речист.
И втайне девушки о нём вздыхали.
Благодаря его стараньям и трудам,
Вся техника работала исправно
И потеснила труд ручной тогда,
И стала силой уж считаться главной.
***
А Ковалёв! Ведь это ж сущий клад:
Трудолюбивый, трезвый и негордый.
По намолотам много лет подряд
Он побивал районные рекорды.
Всегда лицо пшеницей «омывал»,
Его подставив под струю тугую.
«Пошла-а!» - воздевши руки, мне кричал,
Крестился на восток, душой ликуя.
Имел в семье троих он дочерей,
Жену Марию – всех девчат красивей.
И был он вместе с жёнушкой своей
Иван да Марья – символ всей России.
***
Так жили и трудились земляки,
Без громких слов «ура – патриотизма»,
Не пополняя ни лари, ни кошельки,-
А чтоб «приблизить эру коммунизма».
***
Все знают, что наш род не лыком шит,
И помнят, дед сапожник был прилежный.
Шутя, любую обувь мог пошить,
А деньги веером бросал небрежно.
К земле он не являл душевный жар,
На ней всегда трудился с неохотой.
На поле брал с собою самовар,
Там чай пил больше, нежели работал.
Отец был беспартийный активист
И слыл в селе застрельщиком колхоза.
В работе и по жизни – коммунист,
За это даже «комиссаром» прозван.
Он свято верил в торжество идей,
Что нам тогда вожди провозглашали.
И делал всё, чтобы приблизить день,
Где б зори коммунизма воссияли.
На взгорке заложил он дивный сад.
Взрастил его заботой и трудами.
И долго сад одаривал ребят
Весной – цветеньем, осенью – плодами.
***
Брат Алексей к наукам склонен был.
Всё думал, где ж найти им примененье?
Он полный кейс дипломами набил
И, наконец, преодолел сомненья.
Решил строителем он всё же стать.
Потом, без памяти влюбившись в стройку,
Сдавал объекты на «четыре» или «пять»,
Но никогда их не сдавал на «тройку».
В пустыне «чудо-город» на песке
Он выстроил с Фархадовым фонтаном13.
Теперь он от фонтана вдалеке,
А город «сдал без боя» Туркестану.
***
Сестра Любовь взрастила трёх детей,
Плюс воспитала в садике под триста.
Теперь имеет среди «братии» своей
Доярок, пастухов и трактористов.
Вот если бы с неё всем брать пример,
То можно б, как при Сталине, пытаться
Границу сузить на его манер,
И сократить приток в страну китайцев.
***
Сестрица Зоя – от рождения поёт.
«Агу» услышала и вдруг - запела.
Поёт – и когда пряники печёт
Иль делает ещё какое дело.
Вот только жаль, что далеко живут
И редко с дочкой нам поют, с Татьяной.
Приедут, две-три песни пропоют...
Во снах лишь отзвук голосов сопрано.
***
Я – в нашем роде не обсевок был.
Ударником закончил семилетку.
И я был первым, кто «Москву врубил»
Своим сельчанам в радиорозетку.
Держал в руках лопату и штурвал.
Как нас учили, делал всё на совесть.
А если б воровал иль взятки брал,-
Была бы драматичней жизни повесть.
Я косарём и кормовозом был,
Механизатором, затем – парторгом.
Но более всего покос любил,
Нелёгкий труд, - но вызывал восторг он!
Бывало, зорькой косу отобьёшь,
Займёшь постать14 и «вжвариваешь»15 рьяно.
За рядом ряд траву в валки кладёшь
И рухнешь, наконец, в копну, как пьяный.
Спина гудит. Пчела жужжит. Жара...
А рядом смех. И остряки хохочут.
Перепела твердят, что «спать пора»,
А дед Матвей понять того не хочет.
Мигнув, подначивает он девчат:
Мол, сбрызните его водой холодной.
Проказницы кричат, меня кропят:
- Вставай! Обед! Останешься голодным!
Сливухой-кашей, да ещё с кваском,
Я, подкрепившись, ряд займу свой снова.
И снова травы падают ничком.
Их жаль... Но так они нужны коровам...
Отрадно мне: здесь вырастут стога.
Их «справят» вилы, грабельки причешут.
Придёт зима, да зашумит пурга,
Бурёнушек тем сеном и потешат.
***
Мне говорят: «Трудился сорок лет,
А что имеешь в жизненном итоге?
Нет ни машины, ни коттеджа нет,
Зато болят в суставах руки, ноги».
- Ну, вот такой уж, видно, я чудак,
Есть у меня другие интересы.
«Авто» я даже не возьму за «так»,
Мне не нужны «Рено» и «Мерседесы».
Итак, машин я вовсе не терплю,
А о коттедже даже не мечтаю,
«Галину Бланку» тоже не люблю,
Свою Петровну очень обожаю.
Я пиво заграничное не пью,
И пластик не бросаю, где попало,
И сериалов «мыльных» не смотрю,
Ну, в общем – ретроград, то бишь отсталый!
А я, чудак, услышу соловья,
Замру, дивлюсь и млею в изумленье...
А запоёт «любимица» моя,
То слёз я не сдержу от восхищенья.
Но, может, это и совсем не так,-
И наш читатель вправе усомниться.
Решит, что автор не такой простак,
Чтоб чувствами подобными гордиться.
Да, редкий сочинитель не приврёт,
А «чудакам» тем более не верьте.
Услышите: «Неокина поёт»,-
И побывайте на её концерте.
«Волшебница» по-старому поёт,
Без фонограммы и без подтанцовки,
А дивным голосом одним берёт,
Без всяческой компьютерной уловки.
И коль не подняли вы «Руки вверх»,
Вам «Ногу» не «свело»16 от содроганья,-
Сходите, люди, на её концерт,
Послушайте волшебное созданье!
***
Да. Много удивительного есть,
Чем можно бесконечно любоваться:
Людей, явлений и вещей не перечесть,
Которыми нельзя не восхищаться.
Любуюсь я, как слабенький росток
Как будто шильцем землю протыкает,
Как нежно шмель садится на цветок
И хоботком к нектару приникает.
И как берёзы тихо на ветру
Весной зелёные полощут косы,
И как на травах рано поутру
Ласкают взор серебряные росы.
Люблю, как пахнет майская полынь,
Как счёт годам для нас ведут кукушки,
И, прославляя вешнюю теплынь,
Свой гимн весне в пруду поют лягушки.
Любуюсь также чабрецом всегда
(На Троицу в избе его стелили).
Волшебный запах помню сквозь года
И помню, как с ним чай душистый пили.
Конечно, я люблю цветок любой:
Невзрачный иль с особою отметкой.
Пленяет вёх, шалфей и зверобой
И каждый радует своей расцветкой.
Но более всего люблю кипрей:
Он нашу флору дивно представляет.
Кто хочет с хворью справиться своей,
Тот чай пусть с Иван-чаем попивает.
Конечно, чая мало одного:
Добро ещё должно ходить по кругу,-
Тогда мы защитимся от всего,
Что открывает ворота недугу.
Но я ушёл от смысловой канвы,
(Должно быть точно в тему содержанье).
Но, думаю, меня простите вы,
Увлёкся я душевным излияньем.
Ещё прошу прощения у тех,
По чьим я пращурам слегка «прошёлся»,
За то ещё, что мой беззлобный смех
В моих «извилинах» «на грех» нашёлся.
Признаться, мне и самому претит
В стихах быть ироничным и бездушным,
Но Муза так лишь мне писать велит,-
Я принуждён водить пером послушным.
И эта Дева, видимо, права,
Без юмора и стих мой был бы пресен,
Как без кудрей у негра голова,
Как мак без лепестков неинтересен.
Я смех люблю, люблю и чудаков,
Людей разнообразных, непохожих.
Но как любить фанатов-дураков
И прочих, кто нам жить мешает – тоже?
Бывает, что и над собою сам
До колик в животе порой смеюсь я:
Когда пятак не должен, но – отдам,
Иль, например, изрядненько напьюсь я.
Но вот опять на юмор сбился я,
Поверьте, больше уж не буду – каюсь.
Простите, милые мои друзья,-
Я к злобе дня и к теме возвращаюсь.
***
Уже я рассказал, как на селе,
Равно, как и по всей стране, трудились,
Какой ценой в печи и на столе
И хлеб, и щи, и каша появились.
Когда в стране был голод побеждён,
Немного поуменьшилась разруха –
За нашим «чудо-гением вождём»
Пришла сама «костлявая старуха».
И вот почил наш «дорогой, родной»...
Страной стал править новый «реформатор».
Но он уже не гений – он иной,-
Косноязычный «грубиян – оратор»17.
И новому вождю тогда взбрело:
«Деревни мелкие – для нас помеха.
Поднапряжёмся, укрупним село,
И сразу к коммунизьму можно «ехать».
***
Бредовый этот выполняя план,
Сломали школу, баню, кузню, ферму.
И этим «осчастливили» крестьян,
В чести стал самогон и мутный вермут.
Тут стали исчезать за домом дом.
Ушли: кто – в город, кто – по крупным сёлам.
И вырастал чертополох кругом,
Не стало слышно песен уж весёлых.
В садах разросся дикий «тернослив»
И каждый год бушует урожаем.
Он ждёт нас, ветви тяжело склонив,
Но только мы к нему не приезжаем.
Он каждый раз по осени зовёт:
«Придите, люди, скоро ведь морозы»...
Но, не дождавшись, горестно вздохнёт.
Плоды роняя наземь, словно слёзы.
А все мы, изгнанные с отчих мест,
Легко простясь с крестьянскою натурой,
Вождям своим не выразив протест,
Польстились сладко-ложною культурой.
Уж за сохой нам больше не ходить.
Ракеты будем делать, танки, бомбы.
Коньяк и водку, а не вермут пить,
Не в избах жить – в бетонных катакомбах.
Водить машины и свинцом «плевать»,
И гарь вдыхать с дешёвым умиленьем.
Лишь по ночам о родине вздыхать,
Шепча завет грядущим поколеньям.
Итак, деревни милой больше нет.
Но память и душа пока что живы.
Они дают покинувшим совет:
«Без малой родины – не быть счастливым.
Откройтесь солнцу, ветру и дождю,
Вернитесь к полю, лесу, лугу, речке.
Они тоскуют и назад вас ждут...
Воспойте снова гимн избе и печке».
Но нас, безумцев, вспять не воротить.
Комфорт нам подавай и наслажденья.
А так иль по-иному надо жить,
С годами лишь появится прозренье.
А новым «рыночным» вождям взбрело:
Село совсем не нужно для России,
А так, чтоб с Запада нам всё плыло,
Чтоб вечно подаянье мы просили.
Предупреждал ведь нас мудрец Крылов:
«Не подрывайте, дурни, корни древа,
Вы не получите ни цвета, ни плодов,
И нечем будет вам насытить чрево».
Мудрец вещал ведь голосом крестьян,
Да, видно, не читают басен власти.
И валятся на милых мне сельчан
Все новые и новые напасти.
Доколе ж так вот будем мы терпеть
Вождей - фанатов, дураков и пьяниц?
Не сможем сами умных заиметь –
Придет к нам править дядя-иностранец.
А может, в самом деле, пригласить
Нам снова, как и встарь, «варяга»,
И герб столичный заодно сменить
В комплекте с чистым обновлённым флагом.
***
Моей деревни милой больше нет...
Зато «прогресс шагает по планете»:
Затягивает в сети Интернет,
Как «зомби» – от рекламы дети.
Освоят дети в школах Интернет –
И даже, может быть, с «Листом Похвальным»,
Ну, а поскольку сил реальных нет,-
Всё будут делать как бы виртуально.
В конце концов, зайдут они в тупик.
И будут все хилее год от года,
Тогда заест их вирус «атипик»18,-
Отринет возмущённая природа.
***
Ты можешь мне логично объяснить,
Мне, чудаку, разумный мой читатель,
Зачем сначала надо всё сгубить,
Потом брать в руки мастерок и шпатель?..
Природой всё для жизни нам дано,
Не нарушайте, люди, равновесье:
Разрушите хотя б одно звено,-
Начаться может хаос в поднебесье.
Живите, как и прежде, в естестве,
В согласье с доброй Матушкой-Природой,
Со всем живым и неживым в родстве,-
И будете счастливей год от года.
Надежда теплится пока во мне,
Что образумятся когда-то люди,
И наяву уже, а не во сне,
Возрождена моя деревня будет.
Польстятся внуки красотой тех мест,
Поселятся, где жили наши предки:
Я думаю, им всё же надоест
Глотать пылищу, газы и таблетки.
Вдохнут Природы дивный аромат,
Начнут трудиться споро и красиво,
Забудут Интернет и автомат,-
И станет хлебной Матушка-Россия.
А в мире станут брать с неё пример
Другие государства и народы.
И в этом она будет пионер –
Возврата в царство Жизни и Природы.
Увы, моей деревни всё же нет.
Лишь в снах я вижу – снова возродится,
Уж как тогда возрадуется дед!..
Но это мне пока лишь только снится...
Примечания
к рассказу-поэме «Моей деревни больше нет»
1. Озадки и смётки – щуплое, колотое или
легковесное зерно, сносимое ветром при провевании
или сметаемое метлой в конец вороха.
2. Выползка (выползок) – старая шкурка,
сбрасываемая насекомыми и пресмыкающимися
при линьке. Здесь – одежда из старья.
3. Мудрый вождь – И.В. Сталин, руководитель компартии и Советского государства в 1922-1953 г.г.
4. Детки на махорке – пасынки, вырастающие из пазух
листьев и ухудшающие её товарные свойства.
5. Бунелка – кличка быка (вола).
6. Пика – палка с вбитым в неё заострённым гвоздём
на конце, которой отталкивались об лёд, катаясь
на самодельных коньках.
7. Идейные вериги он влачил – по слухам учитель был
репрессирован по политическим мотивам и отбывал
ссылку на поселении.
8. Святой Кирилл – просветитель, один из основателей
славянской азбуки – кириллицы (IX в. н.э.).
9. Всклень – т.е. до верху.
10. Лошадь в руках – на Тамбовщине колхозникам
не разрешалось иметь лошадей в личном подворье,
а они предоставлялись в пользование специалистам
и руководящим работникам.
11. Частник – крестьянин-единоличник, не вступивший
в колхоз.
12. Бугор – колхозный бригадир.
13. С Фархадовым фонтаном – Фархад – легендарный герой в Средней Азии, добывший воду из горных скал.
14. Постать – ряд, участок, определённой длины и
ширины для косьбы или обработки сельхозкультур.
15. Вжвариваешь – трудишься с напряжением, в
полную силу.
16. «Руки вверх» и «Ногу свело» - музыкальные коллективы, популярные среди определённой части молодёжив 90-ых годах.
17. Косноязычный «грубиян-оратор» - Н.С. Хрущёв –
руководитель компартии и Советского государства
в 1953-1964 г.г.
18. Атипик – нетипичный вирус-мутант.