Разве не ты писала, что нам снится одно и то же, нам снится реальный мир,
Где молитвам ломают крылья, сдирают кожу и вставляют их кости в скелеты лир?
Разве не ты звонила, ртутью струясь по венам, хрипло роняя в трубку обрывки фраз,
Нелепое утро устало ползет по стенам, в кафе на соседней играет негромкий джаз.
***
Я всегда брала «Жрицу» с гвоздикой и белым ромом, снимала очки и щурилась на закат,
Здесь седые камни пахнут сладко и незнакомо, и лиловый вереск тает на пальцах, брат,
Здесь и ром весь вышел, гвоздику кладут в могилы, а в закатном небе кострищем горят холмы,
Они поют о героях, но только о тех, что живы… они забывают быстро. Ты знаешь, они – не мы.
А еще у них есть любовь. Для нее не осталось боли и звенящей в небе тоски лебединых стай,
Она родилась невинной, среди белой травы и соли. Она расправляет крылья и учит на них летать.
Понимаю, братец, наша доля страшней стократно. Это хуже, чем осень. Это ссылка за грань мечты.
Если ты станешь богом, потом нет пути обратно. Нам сказали это, но понял один лишь ты.
Мы учились жить рядом, держаться за их оковы, принимать на веру и ждать из последних сил,
Поднимать уставших, не видя их светлой крови, и смотреть с надеждой, что каждый тебя простил.
Это хуже казни, брат мой, хуже всех пыток света – видеть тернистый путь и боль для своих детей,
Они умирают быстро. В их сердце бушует лето. А мое остается плавиться в пламени их смертей.
Если бы ты был рядом, я бы тебя любила. Если бы ты был рядом, мы бы спасли их мир.
А так здесь лиловый вереск, гвоздики на их могилах. И много, ужасно много костяных лир.
***
Нелепое утро устало стекает в вечер, в кафе на соседней играет задорный блюз,
Я позвоню, я ведь тоже прискорбно вечен. И, сестра, поверь мне –
Я все так же тебя люблю.