В глубине леса догорал костерок. У его слабого пламени грели озябшие ладони двое путников: один - молодой, розовощекий, в джинсах и теплом пуховике, распахнутом на груди, другой - пожилой, одетый в старенький засаленный ватник-телогрейку, с солдатским вещмешком у ног.
- Что остается после меня? - отвечал, видимо, на вопрос тот, кто постарше, - две мировые войны, революция, куча разных перестроек, - это целая жизнь... Когда, скрипя протезами и стуча костылями, сходились за столом наши деды, пили вонючий самогон, заедая его едким дымом самосада, наши отцы слушали рассказы о войне, о геройстве и мечтали о подвигах и славе, но они были только детьми, детьми войны. Им досталась тяжелая, рвущая жилы работа до изнеможения и водка, единственное спасение от вечной усталости. И Мечта о том, что их дети буду жить в мире, будут жить лучше...
А мы, дети трудяг-алкоголиков, нервные, психованные от тяжелых семейных дрязг, в
которых каждый пытался выжить в одиночку, потому что поддерживать кого-то просто не
было сил. Нашим назначением было затушить костер войны и разжечь свой, - уютный и
домашний огонь, возле которого можно было бы вот так греться...
Он зябко поежился, плотнее закутался в телогрейку, прилег и задремал. Костерок уже
догорал.
Юноша выплеснул в него кружку недопитого первача, поднялся и, глядя на старика, сказал:
- Ну что ж, прощай... Пойду разжигать свой костер. Может, буду полезнее людям... Прощай, двадцатый век, - упругим молодым шагом уходил в неизвестность век двадцать первый.
РИСУНКИ АВТОРА