Драма в стихах.
(В соавторстве с А.С. Пушкиным)
Кто не рискует, тот... не рискует!
( эпиграф тоже - в соавторстве. Слово "тот" - Пушкина)
Часть первая. Прелюдия любви.
От зеркала пытаюсь улизнуть...
По странному и злому убежденью,
Сомнительно мое в нем отраженье
И совершенством форм,
И радостным решеньем,
Во что бы то ни стало их вернуть.
Так рассуждала бодрая старушка,
Рассматривая в гнусное стекло,
То, что когда-то было так свежо,
Так дерзостно охвачено шелками
И украшало нежное чело
Игривыми, лучистыми очами.
Ей - девяносто два. Мафусаилов век
Стремительно скатился к нижней планке,
Прильнув уныло к пожилой гражданке,
Ускорив времени затянутый разбег.
Как на чулке порвавшийся капрон
Срывает блеск и глянец с чьей-то ножки,
Так, пудра на кокетливой старушке,
Глумится над увядшим естеством.
И на щеке наклеенною мушкой,
Не соблазнится пылкей Купидон.
Но, годы - тлен, когда огонь желаний
В полуистлевших членах возгорит.
Душа, в тот миг, под потолком парит,
Блаженствуя и сладко замирая,
Когда сосед по лестничной площадке
У двери, робко ерзая, стоит.
Он духом весь как будто бы в раю.
В штанах - огнь невещественный пылает.
В ушах - оркестр военный марш играет.
Слюною орошая грудь свою,
Стоит как столп, в руках букет сжимая.
Часть вторая. Дядя Ваня.Зарождение чувств.
Зовут соседа просто - дядя Ваня.
Ему минуло восемьдесят пять.
Сегодня он призрел свою кровать!
И горделиво ложе покидая,
Желает сам соседку осязать.
Ухожен от подтяжек до носка.
Побрит. Причесан. Наодеколонен.
Признаться, он влюблен... И даже склонен,
Отважно, руку с сердцем предложить.
Любовью этой он изрядно болен.
И без нее совсем не хочет жить!..
Но, что ж она?.. Она ночей не спит!
И нежится в бреду переживаний:
Дойдет ли дело сразу до лобзаний?
Или в ночной, торжественной тиши,
Зардеется стыдливо от признаний
Пронзенной робкой, Ваниной души.
Досадная и каверзная мысль,
Что обольститель несколько моложе,
Ее все чаще, посещая, гложет.
И зеркало о том же говорит...
Оно не лжет! Она в него глядит
И трезво отмечает, что негоже,
Такой девице замуж выходить.
А между тем, под дверью он стоит,
Неотвратимой страстью уничтожен.
Часть третья. Встреча.
Звонок запел на птичьи голоса.
Он предвещал великие победы.
Вот час настал решительной беседы!
В кругу интимном, с краю, у стола.
Отчаянная молодость соседа
Ей навевала мысли об ином.
Он в той поре - подумалось о нем, -
Когда важны прогулки до обеда,
До ужина и перед самым сном.
Тем временем, был включен патефон.
Приблизилось утраченное небо...
Надеждою счастливой окрылен,
Он приобнял надушенные плечи.
Отметив, с нежностью, что дивен каждый вечер,
Когда они наедине вдвоем...
И томный вальс сопровождал их речи.
Стонал и плакал старый патефон.
Как робко в этот предзакатный час,
Они, минуя стыд, поцеловались!
А после крепко за руки держались
И не сводя друг с друга тёплых глаз,
Всё в зеркало собою любовались,
В лобзаньях распаляя свой экстаз.
Часть четвертая. Роковой финал.
Но, скоротечен и ничтожно мал,
Счастливый век утех и наслаждений.
И в сладкий час любовных откровений,
Покажет Смерть мучительный оскал.
В седых летах от множества волнений,
Один бывает роковой финал!
Через неделю, с утренней зарей,
Когда в домах зарделись занавески,
Соседи обоняли запах резкий.
И, верною не дрогнувшей рукой,
Взломали дверь заточенной стамеской,
Ворвавшись в дом стихийною толпой.
В квартирных недрах - ветренный альков.
В нем, так отважно, жизнями рискуя,
Навек, в последнем, дерзком поцелуе,
Слились бесстрашно двое стариков.
И возбужденно-радостным враньем,
Наполнилась мгновенно, вся округа.
Как будто, не имея чувств друг к другу,
Побаловать решили коньячком.
Что силой овладев своей подругой,
Он был изрезан кухонным ножом.
Когда же с ним покончено все было,
Решаясь смыть с себя такой позор,
В глухое небо вскинув мутный взор,
Свою скупую плоть она пронзила!
И слышен был повсюду разговор,
Что честь, увы, она не сохранила...
Охваченные темною молвой,
Невинные, в гробах они лежали.
На суд людской молчаньем отвечали,
На все взирая с выси неземной.
И яростно старушки завывали,
Умывшись пересоленной слезой...
И разойдясь по собственным домам,
Мужей своих к себе не подпускали.
Озлобленно и резко угрожали,
Что им не пережить подобный срам!
Что лучше сразу - в петлю,
Но, живыми не даться больше мерзким кобелям!
Эпилог.
Насколько безупречен их роман,
О том не знала ни одна старуха.
И только непоседливая муха -
Свидетельница тех любовных ран.
Она в тот час под лампою висела,
Когда совсем сомлевший кавалер,
Устами впился, словно пионэр,
В ее уста, в податливое тело,
Обняв, навек, сухой, костлявый стан.
Мы с Пушкиным сидели за столом,
Играя в покер, как бы между делом,
Когда в окно та муха залетела.
И в уши нажужжала нам о том,
О чем молва и знать не захотела:
О вечной, чистой, неземной любви;
О свежем чувстве двух пенсионеров;
О злом влеченьи старческого тела.
И много всякой прочей чепухи...
Прости, читатель, но меня заело...
Нам с Пушкиным пора уж на обед...
Читай без нас весь этот сладкий бред!..