Валентин Емелин. ЖИЗНЬ ЖИВОТНЫХЪ
http://stihi.ru/2012/10/21/10297
Я, наверно, слишком сентиментальна. А может, проклятое советское воспитание и вера в те идеалы, о которых в нынешнем постмодерне упоминать как-то стыдно, а то покажешься ревизионисткой, сказываются. Все пытаюсь понять, почему военные воспоминания и особенно ленинградская блокада вызывют такие сильные чувства. Я - не ленинградка. Никто в моей семье не погиб в блокаду. Вот разве что бабушка моей двоюродной сестры до самой смерти не отдавала ключей от второго холодильника, ее "НЗ". Ну почему мне так мучительно больно было читать поэму Валентина Емелина? Может, потому, что история- явно реальная, без особой патетики, без суперменства и подвигов, без кровавых деталек? Или потому, что написано хорошо?
Что за наваждение, честное слово. Зачем мне проживать жизнь почти-безымянной, почти-невидимой девочки, только пальчики из-под одеяла, у моей мамы, наверно, такое же было в военном детстве. Зачем следовать за автором по извилистым тропкам памяти, считывать запахи прошлого, вкус чужой жизни со страниц старой книги без обложки. Прошлое, полусъеденное, полузапретное, о котором вспоминать-то не хочется, в чем же тут подвиг.
Как символично: девочка Варя в роли Маугли. Млекопитающие Брема вскормили, выкормили, насытили, согрели, спасли жизнь, воплотили в себе всю человечность бесчеловечной эпохи. Мифологема животных, спасающих героиню, ведет меня по границе между архетипическим повествованием и жестокой, жесткой правдой о блокаде.
Девочка Варя-Ева наоборот, гложущая кору Древа Познания, за неимением запретного плода, чтобы не оказаться низверженной; не соскользнуть в небытие вслед за мамой; не покинуть навсегда этот сырой подвал. Чтобы выжить и жить еще долго, и пережить блокаду, и не дать оборваться той ниточке, держась за которую, выкарабкивается мальчик, ею никогда не узнанный, унаследовавший ее стены, кровать, уцелевший том Брема, сладковатый привкус клеевого отвара- млека блокады, что превращается через 20 лет в искупительную горечь "горынычевых открыток", горчичников.
И еще один образ-образ Книги, которая нас спасет, претендующей на местечко на полке знаменитых библиотек из Борхеса и Эко. Книга, цель и средство, источник, из которого пьешь и не напьешься. Единственное, что оберегает нас от варварства, безумия, необратимых потерь человечности.
Мне кажется, я понимаю, что со мной. Это неукротимое присутствие жизни, повторяющиеся темы, прорастающие из подвала полувековой давности, звучащие в другой аранжировке снова и снова, дарят мне надежду, что все будет хорошо. И что мы никогда не кончимся.
Вновь уют, как игрушки,
наполняет собою комнаты.
Страха нет, и нет темноты.
Она хочет быть с Ним – на Ты.
Мы ведь не умрем, правда?