ПЕРЕРОЖДЕНИЕ.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
Странные люди бывают на свете,
У них никогда не рождаются дети,
Не потому, что не любят они,
Просто им Богом они не даны.
Но материнское чувство сильнее,
И добродетель их выше, мудрее,
И проявляют заботу о тех,
Кто так нуждается в помощи всех.
Я расскажу вам про быль очень давнюю,
Всеми забытую и своенравную:
Город она всполошила тогда,
Долго об этом ходила молва.
Жили соседи довольно серьёзные,
Неразговорчивы, амбициозные,
Их разделяли лишь только стена,
Лестница, лифт и площадка одна.
С одной стороны проживали врачи,
Весьма одарённые, очень умны.
Держали собаку огромную Дог,
Так, как детишек не дал, видно, Бог.
К собаке, как к сыну они относились,
И добросовестно с нею возились:
Купали, кормили, гуляли втроём,
Заботу всегда проявляли о нём.
Другая семья проживала втроём,
И радостью был весь наполнен их дом.
Отец был рабочим, станки выпускал,
За это награды всегда получал.
Трудилась мать тоже за ткацким станком,
Висела в почёте на стенде большом.
А сыну всего пятый годик пошёл,
В хорошей семье своё счастье нашёл:
Ходил в детский садик, имел там друзей,
Жил полною детскою жизнью своей.
Однажды он с папой пошёл погулять,
Попрыгать, побегать, с детьми поиграть.
На улице уйма детишек играла,
В песочке лепила и мячик гоняла.
И вдруг без намордника выбежал Дог,
Вонзился в песочницу, как носорог.
Возможно, он тоже хотел поиграть,
Но дети от страха все стали кричать.
Родители бросились деток спасать,
Он стал им дорогу тогда закрывать,
И лаять на них, и сердито рычать,
Родителей к детям своим не пускать.
Потом на Данилку всей массой насел,
Его от себя отпускать не хотел.
Данилко сознание враз потерял,
Хозяин едва кобеля отодрал.
Бедняга Данилко ночами не спал,
От страха дрожал, во всё горло кричал.
Не только Данилко испуг получил,
Но взрослый со страхом теперь выходил.
Данилин отец долго горе терпел,
Берданку схватил, и в засаде засел.
Как только Дог выбежал снова во двор,
Он тут моментально взвёл сразу затвор,
И выстрелил мигом, и точно попал.
Когда вышел врач, Дог уж мёртвым лежал.
-Ты мне за него денег уйму отдашь,
А стану судиться – квартиру продашь.
Не стал он судиться, знал, что он не прав.
Но он имел злобный и мстительный нрав:
Ходил не здоровался, не говорил,
Сквозь зубы угрозы лишь только цедил.
Уже дети снова все вышли гулять,
А на Данилку напала напасть:
Он сильно простыл, и не мог говорить,
И кашель несносный стал очень душить.
Тут вызвали Скорую, врач посмотрел,
Ложиться в больницу тотчас повелел.
И вот уж Данилко в больнице лежит,
И тётя соседка с ним рядом сидит.
«Тебе скоро будет совсем хорошо.
Тебя мы полечим, и станет легко, -
Она, наклонившись, сказала ему, -
И будешь гулять снова ты по двору».
И вдруг этой ночью ребёнок пропал.
Никто с персонала его не видал.
Родители в ужас от горя пришли,
Искали два года, но так не нашли.
Дороги кругом перекрыло ГАИ,
И в каждой машине искали они,
Искала милиция в каждом дворе,
Вопрос задавала она детворе.
И кто-то из взрослых сказал просто так:
«Наверно, сосед отомстил ему так,
За то, что собаку его застрелил,
И верного друга навеки лишил».
К соседу врачу приходили домой,
Свидетелей брали всечасно с собой.
Следов от ребёнка нигде не нашли,
Хотя все углы в его доме прошли.
Зато пострадал весь тогда персонал:
Почти половину с них врач разогнал.
С соседом врачи разделили судьбу,
И врач стал протягивать руку ему,
Здороваться, кланяться, в ногу шагать,
О жизни, политике с ним рассуждать.
Но горе большое нельзя позабыть,
Но надо смириться и дальше с ним жить.
Жена через год родила ему дочь,
И мысли о сыне ушли сразу прочь.
Прошёл ещё год, дочь уже подросла,
И ножками начала бегать она,
Да стала о чём-то своём лопотать,
И весело в ладушки с мамой играть.
Соседи врачи полюбили, как дочь,
И с ней погулять, даже были не прочь.
Они покупали одежду, игрушки
И очень превкусные даже пампушки.
Гуляли при всех они с ней во дворе,
И крепости строили всей детворе,
Зимою лепили им снежную бабу,
Или огромную снежную жабу.
Соседи вокруг стали их уважать,
По-доброму, искренне их почитать;
В больнице стремились к ним только попасть,
Когда нападала на них вдруг напасть.
Врачи проявляли заботу о них,
Старались побыстрому вылечить их.
И те в благодарность несли им кадо:
В подарок аль золото, аль серебро.
«Вот люди, какие, пекутся о нас,
Всегда откликаются в трудный нам час», -
С такой теплотой отзывался народ,
И им благодарен был каждого род.
Что были талантливы эти хирурги,
Подобных найти нельзя было в округе,
Из смерти людей возвращали в живых,
Работоспособных и деловых.
Так год пролетел, а за ним и другой.
Приехал на практику врач молодой.
Однажды заметил он странную вещь:
Ребёнок-младенец порезан был весь,
Все органы с тельца его унесли,
А в тельце его мусор всякий внесли.
Сказали родителям: «Сердцем был слаб.
Во власти он смертушки был уже раб.
Пытались спасти, но никак не могли.
Об этом в историю так занесли».
Поплакала мать над ребёнком своим,
И, крепко прижав, вышла с ним дорогим.
А врач молодой стал за старым следить,
По следу его незаметно ходить.
Под вечер, когда персонал весь ушёл,
Клиент – иностранец к ним сразу вошёл.
О чём говорили, он их не слыхал,
Как шла передача, он это видал.
Тот деньги купюрами тотчас отдал,
А тот ему органы все передал.
Обмены такие частенько велись,
Ни только спасали, но крали и жизнь.
На видео врач молодой стал снимать,
Потом, чтоб прилюдно о них рассказать.
Врач «старый» хирургом, заведующим был,
И всё, что хотел, то в больнице творил.
Боялся, его персонал, как огня.
Такой же была и его же жена.
Хотя одарённым хирургом слыла,
Но женщиной очень коварной была.
Её обходили всегда стороной,
Боялись попасть на характерец злой.
А кто ненароком к ней враз попадал,
Тот долго о встрече с ней не забывал.
Она, как сатрап, ела поедом всех,
Была благосклонна лишь только для тех,
Кто ей лицемерил, и всё доносил,
Её красоту до небес возносил.
А дома с соседями славно вела:
При встрече всегда улыбалась она,
И речь миловидней была, чем ручей,
И все отзывались с восторгом о ней.
А ей это льстило, она вся цвела,
С причёской красивой ходила всегда.
А дома прислуга хозяйство вела,
Её из деревни она привезла.
Ни с кем не общалась, была, как немой.
Закупит, что надо – скорее домой.
И в дом никого не впускала она,
Сидела тихонько, как мышка одна.
Откуда явилась, не ведал никто,
И имени даже не знали её.
Всегда аккуратно одета была,
И строго заплетена, руса коса,
Уложена вкруг головы, как венок.
Среди украшений висел лишь шнурок,
К нему был привязан осиновый крест.
Его привезла из родных своих мест.
Оттуда приехала Настя-краса,
И должность её – медсестрою была.
Входила легко с каждым быстро в контакт,
И с ним заключала рабочий контракт.
Делился с ней мнением каждый из них.
Она доносила начальству о них.
А там уж решали, как с ним поступить:
Работать оставить, иль вовсе убить.
И с ней подружился наш врач молодой.
Сначала он с ней не делился судьбой.
Встречались, гуляли, ходили в кино,
Он каждый раз ей покупал эскимо,
И так незаметно влюбились они,
И чувства уже не скрывали свои.
Да стали готовиться к свадьбе скорей,
Решали, кого пригласить из друзей.
К хозяйке Лукерье, где он проживал,
Большую заботу всегда проявлял.
Он ей не перечил и слушал во всём,
Советы держал с нею ночью и днём.
Как только с Настасьею стал он дружить,
Советы с Лукерьей не стал он делить.
Лукерья хотела его упредить,
Чтоб с Настею мысли не вздумал делить.
Что тут же доносит она всё врачам,
И горя немало приносит всем нам.
Об этом она опоздала сказать,
Он Насте успел тайну всю рассказать:
Что органы все извлекают с детей,
А так же из крепких, здоровых людей,
И всё иностранцам они продают.
«Не знаю лишь только, за сколько берут.
Заснял я на видео все их дела.
Теперь с ними точно займётся судья».
И Настя не знала, как ей поступить:
Любимого, милого друга убить,
Иль всё досконально врачам рассказать,
Победу большую над ним одержать.
Всю ночь прометалась, не знала, как быть,
А утром решила врачам доложить:
-Для вас у меня есть огромный секрет.
Могу рассказать только на тет-а-тет.
Они завели её в свой кабинет.
И сразу раскрылся им страшный секрет.
-Сегодня же нужно вопрос сей решить.
-А как же тогда мне со свадьбою быть?
-А свадьбы не будет, - ответил хирург, -
Про этого, девочка, ты позабудь.
Тебе мы подыщем такого, как мы.
Ты камеру срочно его изыми.
Не должен никто знать про наш уговор.
Лукерья подслушала весь разговор,
И стала кругом квартиранта искать.
Врач вызвал Лукерью, стал тоже пытать:
-Петровна, хочу от вас точно узнать,
Ивану Михалычу вы, словно мать.
Он что-то рассказывал вам про дела?
Какие к нему приходили друзья?
-Друзей не видала, Настёна была,
В кино с ним ходила и свадьбу ждала.
Про это узнала я здесь, на работе.
Проходит вся жизнь моя только в заботе.
-А, что про работу он вам говорил?
Кого-то ругал, аль кого-то судил?
-Таких разговоров не вёл никогда
И мне запретил говорить про дела:
«Петровна, мы дома должны отдыхать,
Проблемы в рабочее время решать».
-Так вы говорите, друзей не бывало?
А может, зарплаты ему было мало?
-Друзей у него никаких не бывало.
Об этом, поверьте, я точно бы знала.
И на зарплату совсем не скулил.
Скромно и честно, и весело жил.
-Сегодня вы можете, раньше уйти.
Большая вас премия ждёт впереди.
Михалыча больше не ждите домой,
Его переводят в чужой край другой.
Теперь нас покинет уже навсегда,
И мы не увидим его никогда.
Но вы не горюйте, другого дадим,
И непременно он будет один.
Лукерья Петровна домой не пошла,
А в морге укрылась от злющего пса.
Недоброе что-то вокруг затевалось,
Иль может, ей только сейчас показалось.
Но сердце тревожилось, видно не зря.
И слышит за дверью, вдруг голос врача:
«Настёна, за камерой быстро иди,
Во что бы ни стало, её ты найди.
И в мой кабинет пусть придёт твой жених, -
И голос его моментально вдруг стих, -
А вот зверёк сам на ловца и бежит,
Сейчас от меня быстро он задрожит».
-Михалыч, ко мне в кабинет ты зайди,
Проблему решить мне сейчас помоги.
-Сергеич, а я иду вас пригласить,
На свадьбе моей и Настёненой быть.
-А свадьбе твоей не бывать никогда.
Ты, что компромат собирал на меня?
И даже на видео что-то снимал,
Хотя бы частично ты мне показал.
-А кто вам про это уже доложил?
Проверить хотел и слегка пошутил.
Хотел быстро встать, от хирурга уйти.
Укол кто-то сделал ему позади.
Он вмиг в бессознание тотчас упал.
Ответил хирург: «Он в капкан наш попал.
Теперь от меня никуда не уйдёт,
На имплонтан весь дружочек пойдёт.
Свяжите его, чтоб от нас не удрал.
Даю ему час, хорошо, чтоб поспал.
Потом по-живому его буду рвать,
И медленно органы все вынимать.
Он думал: легко меня так уличить,
Ещё не родился, кто смог обвинить.
Следы я умею свои заметать,
Никто не сумеет вину доказать.
Потом обратился к жене он своей:
Никто не унизит чести моей.
Всех, кто посмеет мне встать на пути,
Смерти несчастному не обойти.
Дождёмся, когда уйдут все по домам,
Тогда уже волю рукам своим дам.
Кассета, кассета мне очень нужна.
Настёна найти, непременно «должна».
-А если она её там не найдёт?
-То вместе на пару за другом пойдёт.
-Ты, что? Разве можно, Настёну убить?
Кто станет нам правду с тобой доносить.
-Найдутся подобные люди всегда,
«Готовы», продать мать родную, себя.
Ни стоит о них никогда сожалеть.
А лучше, «родная», себя пожалеть.
Пока в кабинете беседу вели,
К ним тёплого в морг мертвеца привезли.
Лукерья Петровна смекнула в момент:
Она разгадала их вражий секрет,
Каталки скорей поменяла она,
Всё сделала быстро, насколько могла.
Да вызвав такси, погрузила того,
Кто стал ей милее, дороже всего.
А к дому подъехав, увидела свет.
«Мне нужно из дома забрать свой секрет».
Таксист на мгновение затормозил,
По-быстрому сделать её попросил.
А в доме Настёну застала она,
И та растерялась от страха сама,
Посмела без спросу войти в её дом,
И в нём учинить кавардак и погром.
Лукерья схватила за косы её,
Да в туалете закрыла её.
«Ты посиди, пока я возвращусь,
Потом непременно с тобой разберусь».
Видеокамеру тут же взяла,
/В укромненьком месте лежала она/
И быстро помчалась она на такси,
Чтобы скорее следы замести.
Когда персонал медицинский ушёл,
С женою своею хирург в зал вошёл.
Он ждал, что тот будет надрывно кричать,
А тот продолжал всё упорно молчать.
«Неужто так действует долго укол?
Пора просыпаться, - сказал он в упор, -
Тебя буду медленно мучить, казнить,
Такие, как ты недостойные жить.
Начнём потихоньку его разрезать,
Он сразу очнётся, и будет кричать,
Тогда свою душу потешу уж я.
Но где же Настёна? Послали зазря».
-А может, Лукерья её уличила,
Да срочно милиции вдруг сообщила.
-Улажу с милицией быстро дела,
За деньги, поверь, мне она не страшна
Вот труп они полностью весь расчленили,
А пульсик проверить совсем позабыли.
Возможно, спешили, его наказать,
Да органы, взятые быстро убрать.
-Наверное, много лекарства впустила,
На месте его сразу ты погубила.
А жаль! Удовольствия не получил,
Зато, как свидетеля, я погубил.
Настёна, Настёна, где ты пропадаешь?
Возможно, забыла о деле, гуляешь.
Но, если ты камеру не принесёшь,
За милым своим непременно уйдёшь.
Он был так уверен, что органы вынул,
И тело врача молодого покинул.
А врач молодой был с Лукерьей в пути.
Невзгоды остались уже позади.
В глубинку к сестре отвозила его,
Он спал крепким сном и не знал ничего.
Но стал постепенно в себя приходить,
О свадьбе, Настёне своей говорить:
-Тебя я посаженной мамой возьму,
И в дом молодую жену приведу,
Да будет она, каждый год мне рожать.
Ты будешь детишек, как внуков качать.
Не стала Лукерья ему возражать,
Подробности тонкие все объяснять.
-Когда мы доедем, я всё расскажу,
И тонкости все я тогда поясню.
Три дня ожидали Настёну врачи,
Домой приходили, её не нашли.
Решили проверить Лукерью тогда,
Звонили в дверь долго, не вышла она.
Тогда позвонили соседке они,
А те сообщили: «Плач слышим в ночи.
Три дня кто-то долго, протяжно скулит.
Звонили. Но двери не хочет открыть».
Ногами стал врач двери сам выбивать,
Соседи ему стали все помогать.
Когда, выбив двери, и внутрь вошли,
Одну в туалете Настёну нашли.
Узнав, что Лукерья закрыла её,
Он страшно разгневался вмиг на неё.
Да шпикам своим приказал: « Разыскать!
Награду получит «Терезушка-мать».
Ищите, ищите, но только живой
Ко мне приведите скорее домой».
И шпики пошли по стране всей искать,
По сёлам, районам с допросом шнырять.
Родные приехали труп забирать,
Да видят, что труп ну совсем пустоват:
Порезан, без внутренних органов весь,
Лежит непонятная трухляти смесь.
Да в суд иск подали они на врача,
Что без разрешения резать нельзя.
«Согласия мы не давали ему.
А органы взяты, зачем? Почему?».
Врач подкупом суд весь сумел задобрить,
Его отпустили, не стали судить.
Но врач испугался совсем не суда,
Что с мёртвого взял, не с живого тогда.
«Михалыч, по сути, знать, где-то живой,
И видеокамеру взял он с собой.
За это уж точно посадят в тюрьму,
А вместе со мною посадят жену,-
Он в ужасе так про себя рассуждал, -
Не зря, видно, шпиков я тотчас нанял.
Они непременно мне смогут помочь,
Ведь их не пугает ни дождь и ни ночь».
Он стал осторожнее дело вести,
Валюту по-прежнему сильно грести.
Ведь деньги ему сейчас очень нужны,
Он ищет людей, что для жизни, важны.
Но шпики не могут нигде их найти,
Как будто исчезли они из земли.
Куда же Лукерья его увезла?
Пройти по местам, где когда-то жила,
Узнать у людей про все связи её,
Да кто из родных есть ещё у неё,
И где проживают? В каких городах,
А может, укрылась в далёких лесах.
Он стал плохо кушать, ночами не спать,
Тревожила мысль, где их дальше искать.
И если Михалыча я не найду,
Под вышку уж точно тогда попаду.
Пыталась жена успокоить его:
«В работе твоей нет пока ничего
Крамольного, страшного, чтоб засадить,
Или в расход тебя просто пустить.
Органы взяты для блага живого,
Для человечества и для больного.
Ты в медицине открытие сделал,
И в правоте своей точно уверен».
ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
Василий Захарович честь потерял,
И каждый день новую жертву искал.
Жена умоляла его прекратить,
На время хотя бы об этом забыть.
Он стал торопиться и делать назло,
Как будто вселился сам дьявол в него,
И душу на органы всю поменял,
И дело оставить никак не желал.
А доллары, евро в обмен к нему шли.
Мечтал за границу подальше уйти.
«Но мне нужно дело исполнить одно,
Тогда я смогу убежать далеко» -
Так часто жене он об этом твердил,
А дело своё потихоньку творил.
Теперь вынимал только орган один,
Жену от себя навсегда отстранил.
Теперь операция медленней шла,
Жена в кабинете подолгу ждала.
Домой возвращались под вечер вдвоём,
Когда уже спал почти весь ихний дом.
А дома старательно деньги считал,
В места потаённые их укрывал.
Надежду лелеял Лукерью найти,
А там до Михалыча можно дойти.
Но эта мечта оставалась пустой,
Не мог уже мыслить теперь о другой.
Она его душу сжигала огнём,
И спать не давала ни ночью, ни днём.
А шпики на грех не могли разыскать
То место, где должен был врач пребывать.
Милицию всю подключил он тогда,
Да только напрасные были дела.
В последнее время он злым приходил,
Его персонал оббегал, обходил.
Причину зла знала лишь только жена,
Но гнев усмирить не могла и она.
Решил он на море чуть-чуть отдохнуть,
В глубины его в акваланге нырнуть.
И вот уже едут на Чёрное море,
Чтоб заглушить своё грязное горе.
Вот в акваланге он в море нырнул,
Сразу водицы солёной хлебнул.
Стал задыхаться и падать на дно,
Сильные руки схватили его.
Парень красивый на берег поднял,
Тут же его от воды откачал,
Да пожелал хорошо отдохнуть
И никогда больше так не тонуть.
«Где-то я парня такого встречал, -
Утром жене он спросонья сказал, -
Только не вспомню, где точно видал.
Он вчера руку мне крепко пожал».
Днём они снова на море пошли,
Парня там больше уже не нашли.
Долго по пляжу безвольно ходил,
Парня красивого не находил.
«Кто же такой? Отчего он мне снится?
Сердце моё, отчего так боится?
Всё - таки нужно его разыскать,
Да поподробней о нём всё узнать».
Вечером сам подошёл к дискотеке,
Парня там встретил, в зелёном берете,
Как на Михалыча был он похож:
Стройный, красивый и очень пригож.
Стал наводить о нём справки тактично.
«Парень ведёт себя очень прилично,
Не курит, не пьёт и достойно ведёт,
Здесь недалёко, как будто живёт» -
Другой паренёк его имя назвал:
«Я слышал, как «Васей» его кто-то звал.
Он с мамой вдвоём вон в том доме живёт,
Спортсмен первоклассный, рекорды все бьёт».
Узнав всё о Васе, он стал вспоминать:
«Я где-то встречался, но как мне узнать?
Лицо мне о ком-то его говорит,
Но память моя почему-то молчит.
И очень хотелось его навестить,
Подробней у матери всё расспросить.
Но срочная вдруг телеграмма пришла:
«Лукерья домой возвратилась сама».
Он дал ей обратную: «Ты задержи.
На этот раз только не упусти».
Да стал собираться в обратный свой путь:
«Родная, смотри, ничего не забудь.
Нам в этот раз точно с тобой повезёт,
Свидетель от нас никуда не уйдёт.
Теперь мы сумеем его наказать,
Сначала нам камеру нужно забрать».
И вот уже мчатся на полном ходу,
И тут с поворота навстречу ему
Огромный КАМАЗ вылетает как раз,
Машину хирурга он сбил в тот же час.
И время задержано было в пути.
Приехали сразу эксперты ГАИ,
Пока разбирались, а сутки прошли,
Свидетели тоже не ждали, ушли.
С приездом они опоздали чуть-чуть.
И всем объяснили: «Тяжёлым был путь».
Да сразу Настёну он вызвал к себе:
-Давай по порядку рассказывай мне.
Куда же девалась Лукерья сейчас?
-Она торопилась, исчезла в тот час.
Её не смогла я никак удержать.
-А что, не додумалась, стерву догнать?
Тебя же просил «Ты её задержи»,
А я в это время уже был в пути.
-Но я не посмела её задержать,
Смогла б о предательстве сразу узнать.
-Так вот ты чего испугалась, грозы?!
Тебя я избавлю от этой беды, -
Он стал на ней блузу красивую рвать,
И всю остальную одежду срывать, -
А будешь кричать, я тебя умертвлю,
Укольчик в момент в твою спину всажу.
И девицу юную стал он сношать,
Да тело безжалостно всюду кусать.
Во время экстаза, зашла вдруг жена.
-Тебе не достаточно, милый, меня?
Аль девок не можешь, нигде пропустить?
Аль юность не можешь, свою позабыть?
Взревел диким голосом тут вдруг хирург:
-Я так избавляюсь от тяжких мне мук.
Лукерью - свидетеля вновь упустила,
Она мою душу в момент растравила.
-Себе прибавляешь ты больше греха.
Тебя Бог уже не простит никогда.
Теперь ты Настёну давай убирай,
Подобных свидетелей не оставляй.
Она слишком много о нас с тобой знает,
Когда-нибудь всё же она проболтает.
Сейчас же немедленно сделай укол,
Иль будет в твоей жизни тяжкий прокол.
Пока он штанишки свои одевал,
В истоме блаженейшей сам пребывал,
Она моментально схватила иглу,
Вонзила Настёне уже на ходу.
-Пусть чуточку здесь полежит, отдохнёт,
Когда же в себя она снова придёт,
Разделай её под картошечку всю,
На этом поставишь ты точку свою.
А я буду всех отправлять по домам.
Сегодня свободу тебе эту дам.
Не надо следы за собой оставлять,
По следу всегда можно всюду догнать.
И тут же ушла с кабинета совсем.
-Пора по домам расходиться уж всем.
Я вас отпускаю, идите домой,
И час не задерживайте так же и мой.
Она всем твердила: «пора уходить!
И двери свои не забудьте закрыть».
Больницу внутри всю сама обошла,
Нигде посторонних она не нашла.
И мужу сказала: «Пора начинать.
Её только нужно покрепче связать».
-Ведь ты говорила, не трогать её,
Что новости все к нам идут от неё,
Что лучше её никого не найти.
-Но ты надругался, оставил следы.
Она за насилие нам не простит,
И по возможности нам отомстит.
Он ей не перечил, и слушал во всём.
Экскузию делали нынче вдвоём.
Очнулась Настёна, и стала молить,
У этих садистов пощады просить:
«Я верной рабынею стану для вас,
Но только не режьте мне тело сейчас.
Всю жизнь буду верою, правдой служить,
Но дайте ещё мне немного пожить».
Но скальпель в руках уже резал живот.
Настёна сильнее раскрыла свой рот.
И стала о помощи срочно просить,
Собрав свои силы во всю голосить.
-Никто не услышит, ты можешь кричать,
Своей головой по носилкам стучать.
И, вырезав печень, к глазам преподнёс,
Да снова удар по живому нанёс.
Он органы все вырезал не спеша,
От боли у ней помутнели глаза,
До крови свою закусила губу,
Глаза, закрываясь, смахнули слезу.
И вынув последнее сердце с неё,
В руках ещё билось оно у него,
Как будто просило «меня пощади,
Кому-то другому меня подари».
Вобрав в себя воздух, врач тихо сказал:
«Ну вот, одного я как будто убрал,
Но где-то гуляют ещё целых два,
Когда их найду, успокоюсь тогда.
Теперь путешествие можно продлить,
Машину лишь новую надо купить,
А эту помяли с одной стороны,
Случайно живыми осталися мы.
Не против туда же поехать опять?
Мне хочется многое там поснимать,
Да снова на донышко моря нырнуть,
Ещё раз водички солёной хлебнуть.
Когда-то здесь время своё проводил,
Красивую девушку очень любил.
Подолгу стояли у моря вдвоём,
Мечтали о светлом прекрасном своём.
Тогда живодёром ещё я не был.
Я только что в мединститут поступил.
Учился неплохо, теорию знал,
Экзамены все на отлично сдавал.
По практике только я двойку имел,
Тогда почему-то я не был так смел.
Ребята решили мне в этом помочь,
Когда наступила весенняя ночь,
Они завели меня в здание «Морг»
И предо мною устроили торг:
Тот, кто сумеет живого порезать,
Органы вынуть и их не разрезать,
Тысячу баксов за раз отдаём,
И в ресторан моментально ведём.
Бес в меня в эту минуту вселился,
Тут же, не думая, я согласился.
Лежал не мертвец, а живой человек.
Лица, видно, мне не забыть во весь век:
Женщина с кафедры нашей лежала,
Практику сложную преподавала,
За трусость всем ставила двойку тогда,
И беспощадной, и строгой была.
Зачёты вторично не принимала,
Из института таких отчисляла.
Злоба взыгралась во мне моментально,
К ней я отнёсся нескорбно, банально.
Лезвие твёрдо я в руки схватил,
И в тело её молодое вонзил.
Нет, ни кричала она, не стонала,
Даже ни капельки не задрожала.
Только промолвила: «Действуй смелей,
Пятёрку получишь ты в жизни своей.
Душу на деньги не вздумай менять,
И перестань сатане угождать.
Богу служи и Завет выполняй,
Каждую душу от смерти спасай.
Не поддавайся на искус и деньги,
На золотишко, бриллианты и серьги.
Станешь от Бога тогда ты врачом
Или от Беса – врагом, палачом».
Кто я теперь? О себе я не знаю.
Чью же я волю сейчас выполняю?
И почему сейчас вспомнил слова,
Что говорила она мне тогда?».
-«Ты успокойся, не рви свою душу.
Не разводи предо мною здесь лужу.
Я эту тысячу баксов дала,
И в «Морг» пригласила я тоже сама.
А дальше ребята во всём помогли,
Тебя на такси ведь сюда привезли.
Никто свою руку поднять не сумел,
Один только ты, сам при всех захотел.
За смелость твою, я тебя полюбила.
Она ведь семью нашу всю разорила:
Отбила отца и с собой увела,
И мать молодую в могилу свела.
За это ей, гадине, я не простила,
И радуюсь, что хорошо отомстила.
Ребят только жалко, попали в тюрьму,
На них донесла я отцу своему.
А имя твоё для себя сберегла,
Тебя от беды я тогда увела:
Купила билеты в далёкий Каир,
Чтоб в нём посмотреть неизвестный нам мир.
Пока возвратились, а суд весь прошёл,
От дела позорного ты, друг, ушёл.
Давно перестали её вспоминать.
Коль завтра мы едем, давай, милый, спать».
Эльвира Захаровна спать не смогла,
Ведь мужу неправду сказала она:
Когда-то работал отец в ГПУ,
И много он душ загубил на Яву.
Попали родители Анны Петровны,
Их проводы были довольно недолги.
И в чём обвиняли, не знали они,
Себя защитить, они так не смогли.
В далёкой Сибири они прозябали:
Деревья валили, затем их сплавляли,
Так двадцать годочков прошли задарма,
Их жизнь унесла роковая судьба.
Но Анна Петровна всю правду узнала,
В газету статью про их всех написала.
Тогда сговорилась Эльвира с отцом,
Ей смерть учинить очень острым ножом.
Он дал для приманки ей тысячу баксов,
Легенду составил подобную фактам.
Ребят подобрала она уж сама,
И ей отомстит за статью про отца.
Анне Петровне она отомстила,
Но и безвинных ребят посадила.
Стала женою потом Василька,
В руки свои его вмиг прибрала.
Стала учить, как добыть можно денег,
Не покидая родной край и берег.
Там, за бугром ценят органы все,
Вот мы поможем им в этой цене.
Так к деньгам лёгким его научила,
Жизнью роскошною жить приучила,
Так он втянулся, и стал наглецом,
Зверем безжалостным и подлецом.
Он не щадил ни детей, а ни взрослых,
Да выбирал крепышей низкорослых.
Им бы жить долго и долго служить,
Родину хлебом богатым кормить,
Только искусственно жизнь оборвали,
Да многое в жизни им не додали.
Нельзя доверять палачам в руки скальп,
Он обезглавит и снимет с вас скальп.
Сколько невинных людей погибает,
Столько на них он добра наживает.
Отсутствует совесть и честь, и добро,
Такими врачами несётся лишь зло.
Снова вдвоём они путь продолжают,
На новой машине на юг уезжают.
Подвиги пошлые все позади,
А радость большая их ждёт впереди.
Музыка нежная их забавляет,
Эльвира Захаровна вслух напевает,
Муж подпевает ни в склад, и ни в лад,
То отстаёт, то бежит, словно в ад.
Вот они к морю уже подъезжают.
Чёрное море их чем-то пугает:
Грозные тучи нависли над ним,
Будто сродниться хотят они с ним.
Пляж опустел, никого не видать,
Ветер с волною вдруг начал плясать.
-Нужно в отель побыстрее идти,
Пока нас ненастье не сбило в пути.
Ночь напролёт бушевал ураган,
Бился в ворота забытый топчан,
Словно стучалась в ворота беда,
Спать никому не давала она.
10 июля 2010 г
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.
На утро штормить перестало совсем.
Гулять захотелось детишкам и всем,
Но так, как землица сырою была,
То все разбрелись кто в кафе, кто куда.
Василий Сергеевич парня искал,
Которому жизнью обязанным стал.
Его он увидел, сидящим в кафе.
Решил пригласить в кафетерий к себе.
Там виски, коньяк он ему предложил,
Но тот мало пил, больше с ним говорил
О жизни, учёбе, о разных вещах,
О том, что приходится жить при свечах.
-Тебе непременно я, друг, помогу.
-Спасибо, но я у чужих не беру.
-Я очень богат, обеспечу тебя.
-Пока обеспечить могу сам себя.
Василий Сергеевич страшно был пьян,
И тут проявился его весь изъян:
Он тех не любил, кто перечил ему,
И кто поперёк становился ему,
Он резко его пресекал говорить.
«Ты должен меня уважать и любить,
Ведь я тебя спас в тот ненастный денёк,
Не ты меня спас, дорогой паренёк».
Так слово за слово, до драки дошло,
Хотел Василёк увести в дом его,
Но тот упирался, идти не хотел.
Стоять на ногах тоже сил не имел.
Оставить его, просто взять и уйти,
Машина собьёт где-нибудь на пути,
И будет терзать его совесть всю жизнь.
Домой отвести, да в постель уложить.
И стал он его на себя поднимать,
От глаз любопытных куда-то убрать,
Но в этот момент изловчился хирург,
И острым ножом он пронзил сердце вдруг.
Горячая кровь залила тело всё,
Парнишка сказать не успел ничего,
И сразу на пол он свалился пластом,
А рядом, так близко стоял его дом.
Узнав о кончине, вбежала тут мать:
«Сынок, дорогой! Ты не смей умирать!
Тебя я растила для жизни, любви,
Для очень хорошей и доброй семьи!
Теперь на кого оставляешь меня,
Кормилец, ты, мой и кровинка моя!»
Василий Сергеевич враз охмелел,
Он в женщине этой любовь углядел.
-Елена родная, откуда ты здесь?
Найти, чтоб тебя я объездил мир весь.
-Василий, твой сын умирает сейчас,
О встрече мечтал он с тобою весь час.
Он так в мыслях грезил, хотел увидать,
О многих поступках, делах рассказать.
Ему никогда не хватало отца.
К нему приглядись, твоего он лица,
И имя «Василий» твоё я дала,
И море любил, точно так же, как я.
Теперь его нет, я осталась одна,
А жизнь без него, мне совсем не нужна.
Рыдала она, не стыдясь никого,
И горько смотреть было всем на неё.
Такого красавца взрастила сама,
Теперь сиротой оставалась она.
Василий Сергеевич шок испытал,
Родного сыночка из жизни убрал.
Стоял на коленях прощенье молил:
«Прости, мой родимый, что я погубил.
Не знал, что на свете есть сын у меня.
Ты спас мою жизнь, погубил твою я».
Впервые в нём совесть заговорила,
Смерть сына к чести его пробудила.
И вдруг он увидел соседку свою,
Которой он тоже принёс в дом беду.
-А, ты, почему здесь в чужой стороне?
-Приехала я к своей милой сестре.
Хочу, своим словом её поддержать.
Я мать, знаю трудно так сына, терять.
Вы знаете, он никогда не болел;
А мать свою очень, преочень жалел.
-Себе никогда не смогу я простить.
За это меня должны срочно судить.
Я грешен, я грешен! Судите меня!
А Лена сказала: «Случайность была».
Всю жизнь она с именем этим жила,
Теперь осудить, ну ни как не могла.
Заботу о смерти всю взял на себя,
Елене оставил он денег сполна,
И тысячу раз он прощенье просил:
«Прости, дорогая, что я погубил,
Прости, что не смог дать я счастье тебе,
И жизнь исковеркал тебе и себе».
И с горькой печалью он ехал домой,
А слёзы катились всё струйкой густой,
Ни с кем не хотелось ему говорить,
И больше ничто не хотелось творить,
Ничей выполнять очень скоро каприз,
А дома ждал очень огромный сюрприз:
Пришла почтальон, телеграмму вручить,
Да подпись хозяина заполучить.
Ей дверь не хотели внутри открывать,
И телеграмму её принимать.
Напористо, долго звонила она,
Грозилась милицию вызвать сюда.
Тогда приоткрылись вдруг двери чуть-чуть.
«Вам телеграмма, а роспись вот тут».
Двери на чуточку шире раскрылись,
Чтобы бумаги в руках поместились.
Зеркало здесь в коридоре висело,
И почтальонша глазами узрела:
Зверь весь лохматый сидел на цепи.
Та расписалась, сказала: «Возьми».
Ей, отдавая свою телеграмму,
Снова взглянула в зеркальную раму,
Там не зверёк, человечек сидел,
Грустным и жалобным взглядом смотрел.
Дверь перед нею мгновенно закрылась,
И почтальонша тотчас же спустилась.
Но не пошла, письма вновь разносить,
Быстро в милицию шла доносить.
Голос её дребезжал, заикался,
Будто чего-то он сильно боялся.
«Там человек весь заросший в шерсти,
Крепко сидит на огромной цепи».
-Что вы за бред перед нами несёте?!
-Если не верите, тотчас пойдёмте,
Только свидетелей нужно нам взять,
Чтобы всю истину всем показать.
Скоро милиция в двери стучала,
Бедных соседей всех перепугала,
Ломом пришлось эти двери взломать,
Так, как никто не хотел открывать.
Страшное зрелище все увидали,
То, что упорно два года искали,
Димочка мальчик, соседский сынок,
Вёл себя точно, как дикий зверёк.
Общая стенка от мамы скрывала,
Запах родных ему спать не давала.
Шерстью густою оброс, словно пёс,
Только без шерсти торчал его нос;
На четвереньках ходил по квартире,
Всё, что он видел и знал в этом мире;
С чашки лизал он собачью еду;
Лаял на полную ночью луну.
Мать от безумия тут закричала,
Да и сознание враз потеряла.
Долго возились с ней наши врачи,
В чувство никак привести не могли.
Дом оцепили, служанку забрали,
Злостных врачей втихаря поджидали.
Медленно двигались видно в пути,
Быстро доехать они не смогли.
Совесть их душу на корне съедала:
Эльвира, как сыч, всю дорогу молчала.
Приехали ночью, все спали вокруг.
Омоновцы вмиг окружили их вдруг,
Скрутили, связали, с собой увели,
И не позволили в дом свой войти.
Михалыч с Лукерьей вернулись домой
И в коллектив свой любимый, родной.
Суд через месяц уже состоялся,
Думаю, каждый из вас догадался:
Высшею меру им вынес вердикт,
Даже отец их не смог откупить.
Судья очень строгим в наш век оказался,
С богатыми взятками не соглашался,
Совесть и честь свою не уронил,
Гордое званье судьи заслужил.
Судей таких наш народ уважает,
С низким поклоном их всех почитает.
Если судья справедлив, не подкупен,
Каждой стране он такой будет нужен.
Процесс, над врачами, не буду вскрывать,
Но кое-что вкратце могу рассказать.
Хирургу судья задал нужный вопрос:
-Отчего мальчик Дима так шерстью оброс?
-Тому, что собачий мы мозг приживили,
А человечий ему отменили.
-Будет когда-нибудь он говорить?
Будет ногами своими ходить?
-Нет. На всю жизнь он таким остаётся,
Переродиться ему не придётся.
-Вами, что двигало?
-Месть и злоба.
Наша собака убита была.
Он был для нас, как ребёнок, как сын,
После работы гуляли мы с ним.
-Сколько детишек всего погубили?
-Они, поверьте, больными все были.
-Видеокамера нам говорит,
Что над младенцем хирург сей творит.
Вы крупный счёт в нашем банке имели,
С неба вам падали, аль с карусели?
-Нет. Я за органы их получал.
Кто-то из зрителей вдруг закричал:
-Ты фашист есть, убийца, - не врач!
Настоящий, бездушный палач!
И пощады от нас ты не жди,
Мы тебя разорвём на куски.
-Ты детей наших всех загубил,
Даже сына родного убил!
Долго люди во след проклинали,
Только смерти одной лишь желали.
А Эльвира просила отца:
«Ты спаси от расстрела меня,
Ты же видишь, приходит конец,
Так спаси свою дочку, отец!».
Он когда-то во власти сидел,
И на слёзы бездушно смотрел,
Оставлял без кормильца детей,
Иногда забирал матерей.
Сколько деток бездомных шагали,
От тяжёлой судьбы умирали;
Спали где-то под стогом, в канаве,
Аль в заброшенном старом амбаре;
Заедали их поедом вши,
И душили болезни внутри.
И к нему бумеранг возвратился,
В ситуации той очутился,
Где бессилен, он дочке помочь,
И нависла над ним теперь ночь.
Он готов на коленях стоять,
И публично при всех умолять.
Но пороки зловещей судьбы,
Выходили толпою из тьмы.
Он услышал вердикт: «Расстрелять!»
И впервые стал горько рыдать,
Как когда-то рыдала страна,
То, что с нею творил Сатана
12 июля 2010 г.