Тряпки, рыбьи головы, битая посуда,
чайки разжиревшие, бесприютный люд.
Всё вокруг наполнено беспричинным зудом,
а на груде мусора – старый "Ундервуд".
Корпус покорёженный, ржавые пружинки,
литеры потёртые, ленты чёрной рвань.
Дождь стучит по клавишам пишущей машинки,
хочет что-то выстучать. Может быть, роман?
В сапогах залатанных и в комбинезоне
меж палаток плесневых и худых хибар,
словно сталкер пристальный по опасной Зоне,
ходит старый дяденька, щупает хабар.
Не боится дяденька молнии и грома,
не страшится дяденька засух и дождей:
сдаст запчасти гнутые в местный пункт приёма –
будет пир изысканный нынче у бомжей.
Вороны нахохлились на еловых ветках.
Бродит в грудах мусора бесприютный люд.
Лист, коростой траченный, вырван из каретки,
где с трудом читается: "Я... тебя... люблю..."