Я не жила. Именно по этой причине не душила себя кипящей агонией жажды знать. Существовала в пространстве и времени, в какой-то широте и долготе, где тысячи таких же меня сновали по туманно серым проулкам организма-города.
Страшный зверь жил этой беспрестанно движущейся массой. Он лелеял её, как тот богач, что каждый вечер вываливает почерневшие холодные золотники на потёртый стол, а потом, вдоволь налюбовавшись, прячет их обратно в холщовый мешок, таясь и крадучись, будто бы все тайны мироздания заключёны в этих кругляшках. Город просто не знал, что может быть иначе, боялся светлых перемен. Его вполне устраивало, что люди всеми фибрами души впитали его смог, что им и не нужно ничего. Святая стабильность стала его идеалом, совершенно одинаковые будни-близнецы музой, а мелкие жучки-люди вечной заводной игрушкой. С утра он заботливо вставлял ключик в скважину суток, делал несколько оборотов и voila! Всё начиналось по новой: «Тик-так, тик-так…» Это так забавно, не правда ли? Любоваться собственными неистовыми мазками по истории человечества. Зверь творил заговоры светофоров, подводные камни и случайные встречи. Но ему это надоело. Город загрустил.
Я почувствовала это столь отчётливо, как загнанное матадором могучее животное в последней, третьей, терции ощущает всем своим существом болезненный укол шпаги, пронзающей напряжённую плоть. Проснулась от странного кошмара, смахнула холодную испарину и поняла: мой город бьётся в исступлённом отчаянии.
И что же? Разве я- не одна из его облезлых марионеток? Мои крылья, если они вообще имели право существовать, обрезаны тупым тесаком палача. Зачем же теперь он взывает к одной из своих паршивых кукол и, так и не дождавшись ответа, хочет разбить её в гневе? Мне стало жаль его. Всем своим естеством тянулась я к своему бедному городу, чтобы прижать его к ещё теплой груди, чтобы успокоить и приласкать, но он с тупым равнодушием всегда отвергал мои жалкие попытки, а теперь… Теперь я разучилась это делать. Забыла, что можно что-то исправить, что когда-то пышущие жаром руки ещё тлеют угольками былого чувства. Осталось лишь пожать плечами и ждать заслуженного наказания. Чему быть, того не миновать.
Вот так я лежала, подобно полуистлевшему трупу, и думала. Глупо, быть может. Но каждый из нас обречён хоть раз, да проиграть в войне с полусонными наваждениями. А город? Город кричал, даже не кричал, а орал барабанной трелью капель дождя по подоконнику, что я слишком долго предавалась эскапизму. Что вот он, сотканный из морока и паутины судеб, словно нищий, просит милостыни, сутолочно околачивая мой порог. Пусть грязный и вшивый, но светится и переливается палитрой красок, потому что не показывает своих маленьких тайн, держит их внутри. Маленьких для него, но огромных для человечества.