Ах, Марина, почему же
вечер длится бесконечно,
то ли солнцу мир не нужен,
то ли вновь в Замоскворечье
голоса звенят чужие
и не слышно Мандельштама,
то ль неправедно Вы жили –
не по штампу, не по штампу?
Петербуржские рассветы,
Ленинградские проспекты
превратились для поэтов
в непрямолинейный вектор;
по изгнанникам – печали,
по расстрелянным – стенанья,
и – ни оперы в Ла Скала,
и в Большом – стена молчанья.
Глуховатому – не видеть,
слеповатому – не слышать,
а поэт не княжий гридень,
он порядка на два выше!
Пусть не меч при нём двуручный,
тонкое перо стальное,
но разит он агнцев тучных
с ярой страстью неземною!
Ах, Марина, время тает
льдинками на перепутье,
вымерла былая стая
со своей кровавой сутью
и, представьте, вслед за нею
поэтическое Слово
погибает в эмпиреях
бестолково, бестолково!
Нынче ценности другие,
в душах человечьих вызрел
социальной ностальгией
хворый меркантильный призрак
и калечит человека,
перековывая разум
на «святую» веру в чеки
безо всякого сарказма.
Правит балом не столица,
не поэзия, не проза,
правят балом единицы,
мир для них и свят, и розов;
в их среду без мадригалов
не протиснуться, Марина!
И не надо, эка жалость –
рабски гнуть больную спину.
По эпохе бродят тени
оскорблённых и сожжённых...
В рамки классовых делений
втиснуты мы без препонов;
блеем овцами в загоне
и стихи слагаем вяло,
и хмельной медок не гоним
и беззубы наши жвалы...
«»»»»»»»»»»»»»»»»»»