В осень я выйду, лишь только измученный ветер
в листьях затихнет.
Сквозь едкий и сладостный мрак
улица тянется.
Ночь наступает на свете.
Море к согбенному берегу рвется, как враг!
Бешеным зверем по гальке катается в пене,
волны швыряет с размаху — и рёв их громов!
Берег пред ним обречённо стоит на коленях,
нежно дымясь и белея боками домов…
Что же за сила такая навек приковала
к лавке у каждого дома седых стариков,
к этим воротам — прогнившим от пота, усталым,
к улице этой? Каким из небесных крюков
их прикрепили к родным обветшалым порогам,
кто им терпенье и преданность в сердце вложил?..
Не отвечают, твердея в молчании строгом,
руки разжав, перевитые ветками жил…
Только во тьме вдруг блеснет золотистое слово,
перелетая к соседям за низкий забор,
только горячее лето припомнится снова
женщине, взглядом простым озирающей двор:
стол накрывая, она улыбнуться захочет…
Хоть человек защищен темнотой, но раним
ею ж — никто не мешает ребенку средь ночи
тихо заплакать от счастья
и страха пред ним…
Улица спит.
Всё живое вокруг засыпает.
Тихо повисла на ветке с дрожащим листком
клетка доверчивой птицы, накрыта платком —
в ней
очертания мира
легко проступают…