Правильно чувствовать одержимость, соизмеряя объект и стимул, было непросто, но я решилась выпустить осень в твоей гостиной: джинна — из фляги, цветок — из камня, взрослую женщину — из ребёнка. Чтобы рассветы не отыскали город наш [заживо погребённый в поисках смыслов за гранью оных] — порт, до которого через время ради «Авося» идёт «Юнона», медные скверы кормою брея.
(Sterva, «Якоря»)
Осень меня зашивает — она хирург. В этой системе странных несоответствий я ощущаю наше сплетенье рук — это простое чувство — тоской из детства. Я не хочу уже как-то себя лечить. Ты есть во мне — и это неизлечимо. Я теперь понимаю, что этот чип сросся со мной без следствия и причины.
Не говори мне теперь — не смотри. Молчи. Да, мне приятно быть от всего свободной. У меня в кармане ключи — я могу в ночи себе придумать всё, что душе угодно. Но я уверена: есть неизменный знак нашей любви, единственной и крылатой. Если же что-то в жизни пойдёт не так, возвращайся ко мне выигравшим бой солдатом.
Я вот не знаю, что уж там время лечит — мне не легче, но, в общем-то, — я другая. В нашей жизни бывают такие встречи, после которых многое понимаешь. После которых спадает тяжёлый груз, но выставляют при этом огромный счёт. И знаешь, я совершенно не удивлюсь, если нас скоро где-то пересечёт. Да, нас с тобою — таких, горячо влюблённых, — запечатлело юное моё сердце.
Ведь чувство наше, заживо погребённое, всё ещё живо —
и никуда
от него
не деться.