Идет пора вечернего моленья,
Закат в соборный смотрится гранит,
Старик стоит смиренно на коленях
И таинство духовное творит.
Он сух и сед, но выправки военной
Осталась и решительность, и стать,
Его поклон нельзя назвать согбенным
И покаянным тоже не назвать.
Бой городских курантов издалече
Летит неспешно в сизый небосклон,
Сошлись воспоминания на вече -
Свидетели трагических времен.
В них было все : и худенький мальчишка,
Кто знает как голодным засыпать
Что лучший из подарков это книжка,
Как по отцу украдкой плачет мать.
Штрафная рота разномастных зеков
И он - их желторотый замполит,
В ней было столько лучших человеков,
Что до сих пор под ложечкой саднит,
От пули, что минула подреберье,
Когда он шел в свой самый первый бой
И уголовник , выкормыш безверья,
Закрыл его решительно собой.
Огонь горел, пока еще не вечный,
Из труб летела сажа - черный снег,
Шли люди под звездой шестиконечной
В последний путь, не поднимая век.
Алела пыль Рейхстаговских ступеней,
Сверкали от салютных грозовых
Огромный Сталин и огромный Ленин -
Гарантией оставшимся в живых.
Шли воины из пыльного Афгана ,
Струилась скорбь из глаз иконных лиц,
Заныла под лопаткой глухо рана,
Ему казалось - стаи белых птиц
Взлетели из собора в поднебесье,
Открылся купол словно створки врат
И вестники запели те же песни,
Что слышали в окопах от солдат.
Старик так растворился в этом пенье,
В обрядах веры под молельный гул -
Что грянь сейчас хоть светопреставленье,
Он даже головы б не повернул.
Он весь был там - в покорности незнанья,
Что охраняет праведность могил.
Вздут резко встал, как будто бы под знамя -
Он отмолился. Он призыв отбыл.
Призыв духовный к предрешенью воин,
К тому, чтоб мир не стал ареной битв.
Мир этого воистину достоин,
А павшие за мир - его молитв.