Страница 2.
Я никогда не выбирался из этой дыры. Я прожил в Глендейле тринадцать лет. Папа обещал мне, что когда-нибудь возьмёт меня с собой. Он строил самолёты и летал на них. Одним утром, когда я ещё лежал в постели, он подошел ко мне и сказал: «Ну что, Макс! Готов дать отпор небу!?». «Всегда готов!»- сказал бы я, но осознал, что не могу произнести ни слова. Дико болело горло. «Наверно, переел вчера мороженного»- предположила мама и, отдёрнув шторы, пустила в комнату свет. «Ну, в таком случае, я вернусь к вечеру и привезу тебе самый дорогой подарок,- сказал папа,- а в полётах нет ничего интересного. Мы полетаем с тобой на следующих выходных». «Ничего интересного», как же. Он всегда рассказывал столько интересного, что я готов был слушать часами. Он рассказывал, как там, наверху, как выглядят люди с высоты птичьего полёта, сколько разных мест он посетил, но из всех ему больше понравился остров Куба. «Такие дома, деревья, люди, а самое главное коктейли могут быть только там!»- говорил папа. В тот день он по работе улетал в Неваду, к вечеру должен был вернуться. Каким-то глупым образом тамошние механики потеряли чертежи самолёта и именно сегодня необходимо доставить новые. Именно сегодня, в мой День рождения, в моё долбанное девятилетие.
Папа не вернулся к вечеру, на следующий день тоже не вернулся. Через три дня к маме приходили какие-то люди, отдали какие-то бумаги и коробку с бантом. Я понял, что папа не вернётся. Коробка с бантом была моим самым дорогим подарком. В ней был штурвал папиного самолёта и общая фотография, сделанная в мой прошлый День рождения. На обороте было написано «Дал отпор небу!».
Мы с мамой долгое время очень переживали, она плакала вечерами, я замкнулся в себе, закрывшись в комнате. Я заучивал наизусть тексты Нирваны, читал много книжек, в том числе про самолёты и Кубу. В десять лет я устроился на работу почтальоном. У меня был черный трёхскоростной велосипед. Я разъезжал на своём Харлее по окрестностям и забрасывал газеты на лужайки соседям. Все девчонки глазели на меня с уважением и желанием. Было очевидно, кто теперь гроза района. Я сам придумывал правила и создавал законы, по которым должны жить люди в Глендейле. Среди законов были такие, которые запрещали носить шляпы после шести вечера, ибо шляпа - знак интеллигенции, а после шести в Глендейле люди на улице если и появлялись, то либо с бутылкой пива, либо с кастетом в руке. Правда об этих законах и правилах знал только я, Курт Кобейн, висевший на стене, и, возможно, Бог, если его не затрудняло периодически заглядывать ко мне под кровать. Когда мне исполнилось одиннадцать, мама подарила мне электрогитару. Я решил переделать гараж из авиа-ангара в зал славы рок’н’ролла. Мы с мамой не заходили туда ровно год, ничего там не меняли. На меня нахлынули воспоминания, я занимался дизайном гаража три дня к ряду без перерывов на молоко и печенье. К концу третьего дня я сочинил пару песен про самолёты, про папу и про молоко с печеньем. «Небо слишком рано забирает тех, кто пытается дать ему отпор! Папа, ты даже не успел доесть крошки и допить своё молоко!». Мне без труда удалось собрать первую команду. В неё входили такие же грозные и брутальные парни, как я сам. У барабанщика Мэга была видеокассета с поревом, которую он почему-то никому не показывал. А басисту Джеймсу однажды даже удалось выпросить у родителей, чтобы те купили ему новогоднюю ракету и разрешили запустить её на заднем дворе. Он сделал всё, как было указано в инструкции, и она взорвалась в конуре соседской собаки.
Мы стали репетировать в гараже, вскоре там же давали концерты для родственников, друзей, бездомных собак и кошек. Иногда захаживали девочки и хвалили нас. Мы с Джеймсом обычно краснели, а Мэг предлагал им выпить по стаканчику бурбона или раздеться. «Что?- говорил он нам,- на кассете все так делают». Помимо всего прочего, я неплохо учился в школе. У меня было всего три четверки: по английскому, истории и труду. У Джеймса тоже были четверки по этим предметам, а остальные он либо просыпал, либо не знал об их существовании. Мэг был в другой школе, он не любил говорить об учёбе, говорил лишь, что учиться в школе для одаренных детей. Если природа его чем-нибудь и одарила, то только большим членом и подвешенным языком. Первым агрегатом он устраивал неполадки, вторым - устранял их. Что касается меня, я пользовался своими агрегатами довольно редко, но жизнь моя, как нельзя, складывалась очень удачно. Судите сами, в тринадцать я уже увидел голую женскую грудь, а через два дня уже впервые целовался. Вот как это случилось…