Первое, что он увидел, выбравшись из-под завала, был ближайший перелесок. Кривые березки выглядывали из редкого кустарника. Накрапывал дождь. Земля была влажной и жирной. Из-под ногтей торчали занозы. «Это ж надо, похоронил, сволочь» - подумал он и поднялся с колен, машинально отряхивая липкую грязь, и вскрикнул от боли в пальцах. «Вот тебе и сходил по грибы»- сквозь зубы процедил он.
Идти было некуда. Прежнее убежище зияло пустотой, неустроенностью и разочарованием. Зябкий сквозняк гулял по пустым комнатам, забиваясь в щели опавшими листьями. Туда нельзя было возвращаться. Прежний опыт уже ничего не стоил, а новый опыт – опыт существования вне тела еще не вступил в свои права. Хотя, стоит признать, что без тела было легче. Не было необходимости обращать внимание на все эти органы, нервишки, извилины – на то, что мы ублажаем все основное время нашей жизни. Вне тела мы свободны от тех зависимостей, которые делают существование дискомфортным, но в тоже время теряем обоняние, речь, слух. Но ведь ничего не достается бесплатно. Выбирая комфорт, ты должен быть готов к тому, что обязательно лишишься чего-то необходимого, чего-то такого, что потом попытаешься заменить суррогатами.
Суррогаты общения, суррогаты любви, суррогаты доверия. Мы уже давно полностью состоим из суррогатов, а все пытаемся жить комфортнее, отдавая последние крохи тем, кто не сможет ими воспользоваться. Для того чтобы это понять, нужно хоть один раз умереть, или же, умирая по сто раз на дню, выщелкивать из души свалявшие комочки жалости к самому себе превращая усталость в мудрость.
И выходя по вечерам из тела, пролетая над крышами провинциальных городков, заглядывать в освещенные окна в надежде увидеть лицо того единственного человека, который уже много веков ждет твоего приближения.
Он тряхнул головой. Капли, с осклизлой челки, текли по щекам, спадали на подбородок, оставляя на коже светлые дорожки. «Ну что, двинулись?»- сказал он сам себе и шагнул к ближайшим кустам. Ветки раздвинулись, и затем сомкнулись за его спиной. И никто не знал, что там, за ближайшими деревьями обрывается во тьму пространство, предназначенное для виртуальных персонажей…
Скоро Фил уже смог самостоятельно вставать с постели и ковылять на костылях по коридору. Сначала на эти действия уходило много сил, но потом, изучив расположение всех скамеек и кресел на этаже травматологии, он мог часами не возвращаться в палату. Тогда-то он и начал замечать нечто странное – например шнуровка на обуви находилась с внешней стороны стопы, одноразовые шприцы имели квадратную форму, а маникюр сестер стелился волной по краю ногтя..
И тут он вспомнил теорию о том, что параллельные миры похожи на веер. И чем дальше один лепесток веера находится от другого, тем больше отличий, но если лепестки находятся рядом, то отличия практически неощутимы. Сложив два и два, он понял, что по какой-то причине рухнув с обрыва – приземлился в соседней реальности, в которой ему предстоит теперь существовать. Он долго не мог поверить в это, но потом пришел к выводу, что ему дан второй шанс. Что вполне возможно здесь он не совершал тех ошибок, что навсегда изменили его жизнь.
И вот ровно через месяц он стоял у двери квартиры с ключом в руке. Невольно оглянувшись, он вставил ключ в замок и повернул. Ключ подошел. Дверь, скрипнув, отворилась. Все еще чего-то опасаясь, он шагнул в квартиру.
Зеркала не было. Вместо него зияла пустая рама. Но не это главное. Не было ни детского смеха, ни голоса жены. А это значит, что ничего не изменилось. Фил закурил, сунул ноги в привычные теплые тапочки и пошел по комнатам. Он знал все эти вещи, все эти книги, и только толстая зеленая тетрадка на письменном столе показалась незнакомой. Он взял ее в руки. На обложке его почерком было выведено слово “Дневник». Он открыл тетрадь. Слева, наверху значилось «Июль 198…года». Фил устроился в кресле и начал читать.
Почерк был, безусловно, его, но какой-то не такой, аккуратный, с ровным наклоном вправо.
Он читал дневник, и чувство нереальности и тревоги все сильней охватывало его. Мелькали знакомые даты, знакомые имена, но события перекрутило, как в огромной мясорубке и ошметки дружбы, любви, ненависти разбросало таким причудливым узором, что их взаимосвязь почти не просматривалась, ему даже показалось, что именно он прожил эту параллельную жизнь. Так велик был соблазн поверить и успокоиться. Но кроме веры, где- то на задворках памяти маячила уверенность, знание правильного ответа. Но ответ все время ускользал.
А сознание подсовывало удобные, правдоподобные образы, которые можно было принять за правду, если захотеть. Сознание как будто раздвоилось. С одной стороны Фил знал кто он такой, а с другой стороны – страницы дневника говорили о том, что он совсем не тот, кем себя представляет.
Фил закончил читать, скатал тетрадку трубочкой, закурил, и подошел к окну. С неба срывался мелкий снежок. Дети во дворе играли в салки. Середина ноября – мутное время года. «От перемены мест слагаемых сумма не меняется» - произнес Фил вслух и захлопнул форточку.
Он вернулся к столу и раздавил окурок в пепельнице и тут заметил синий конверт, очевидно лежавший до этого под тетрадью. На конверте размашистым почерком было написано одно слово «Филу». Резким движением ногтя он вскрыл синий прямоугольник, вытащил несколько исписанных листков и злобно ощерился…
«Привет,Фил! Ты уж извини за то, что так бесцеремонно убил тебя. Но ведь я автор, а ты не более чем персонаж, придуманный мной. Хотя, правды ради, стоит сказать, что я вложил в тебя частицу собственного разума, собственной души. И стук моего сердца заставляет биться жилку у тебя на виске.
Пора тебе понять, что ты живешь так как хочу я, или так как я хотел бы жить. Говоришь лишь столько, сколько тебе позволено и ровно же столько умалчиваешь. Когда мне было грустно, скучно и капельку безысходно – я создал тебя и думал, что это будет неплохим развлечением. Но ты почему-то начал говорить правду, и не кому-нибудь, а совсем чужим людям. А за правду надо платить... Ведь это только за ложь расплачиваются друзьями, а за правду – собой.
И сколько бы ты не старался понять происходящее – у тебя это не получится, поскольку никому еще не удалось понять замысел режиссера, действующего по наитию. Хотя многие считают себя режиссерами, являясь на самом деле, кто травести, кто благородным отцом, а кто злодеем с лицом пикового валета. Но пока они считают себя кукловодами – у нас с тобой есть время пролистать пьесу, заглянуть в концовку, и вольготно устроившись в партере наблюдать за тем, как актеры мечутся по сцене, еще не зная того, что эпилог давно известен, а диалоги зачитаны до дыр.
Знание – это боль. Это ведь моя фраза, вычитанная где-то. Ты не подумал о том, почему эта мысль пришла тебе в голову? Ты даже не подумал о том, что убивая тебя – я убиваю себя, что воскрешая тебя – воскрешаю себя и все это не более чем отсвет состояний, происходящих в душе автора.
Но я хотел сказать не об этом. Я хотел сказать тебе, что очень устал и поэтому пускаю сюжет на самотек. Выкручивайся сам, как можешь, и может когда-нибудь мысль, пришедшая в твою голову, отзовется в моем сознании, а не наоборот.
Пока, персонаж. Удачи»
Фил уронил исписанные листки, и они белыми бабочками порхнули на паркет, и там застыли, слегка подрагивая под сквозняком. В комнате было сумрачно. И только за окном, освещенный горбатыми фонарями, сплошным потоком летел снег.
«Я совсем запутался. Сейчас я совершенно не знаю, что мне делать и куда идти» - подумал Фил.
Он кружил по полутемной комнате как слепой и пытался хоть как то упорядочить мысли. Он кружил, и кружил, натыкался на стулья на стол, на кресло, на раму зеркала…. В какой-то момент ему показалось, что зеркало еще там, и в раздражении, он пнул ногой пустоту, споткнулся, и неловко упал, пролетев сквозь раму и стукнувшись плечом о батарею.
Ярость клокотала внутри. Он схватился за подоконник, подтянулся, дернул шпингалет, и уже представил, как выкидывает эту злополучную раму в окно, и она летит, кувыркаясь, вниз и разбивается на кусочки о мерзлый асфальт, еле прикрытий первым снежком, но, взглянув в окно, замер.
На улице стояло лето…
Этого не могло быть.
Ведь только мгновение назад легкие снежинки кружили за окном, а сейчас солнечные лучи преломлялись в пыльных стеклах и зеленые акации качались под порывами ветра.
Он оглянулся. Зеркало было на месте. «Это уже ни в какие ворота»- пробормотал он и попытался открыть окно. Боёк шпингалета легко вышел из паза и фрамуга распахнулась. Фил сел на подоконник, упершись спиной в основание рамы, подтянул колени к подбородку и закурил.
Все, что происходило с ним в последнее время, не имело ни одного логического объяснения. Вся эта история с неким автором больше смахивала на дурной сон, чем на реальность. Хотя, разве мы знаем, что такое «реальность»? Ведь это не более чем наша выдумка.
Вот, например, история, об одном зрелом мужчине, который на протяжении многих лет, в один и тот же летний день приходил с букетом цветов в городской парк, находил определенную скамейку, и, положив букет на отполированные доски, садился рядом и курил.
Проходило полчаса, час. Его губы шевелились, как будто он разговаривал с кем-то, и новая сигарета быстро сменяла погасшую. На этой скамейке он когда-то познакомился со своей будущей женой, и теперь ежегодно отдавал дань памяти той самой наивной девчушке, что смотрела на него влюбленными глазами.
И было абсолютно не важно, что жена его была здорова, благополучна и счастлива. В своем сознании он уже не ассоциировал эту располневшую властную женщину с тем образом, который он видел, перебирая старые фотографии. Он любил ту и был равнодушен к этой. Но пустоту внутри надо заполнять чем-то. Одни заполняют ее безостановочным движением, позволяющим принимать реальность не задумываясь. Другие – бытом, ибо он исключает все, кроме прагматизма. Третьи – памятью. Странная эта штука – память. Человек без нее похож на бамбук – внешняя оболочка с лакуной внутри.
Вот так же и этот мужчина – он заполнял внутреннюю пустоту воспоминаниями, и у него появлялась цель – дожить до очередного летнего дня и прийти с букетом цветов в городской парк.
Сигарета обожгла пальцы. Фил выбросил окурок. Ветер подхватил его и унес за угол дома. Опершись ладонями о нагретое дерево подоконника, он повернулся, перекинул ноги на улицу, и посмотрел вниз. Серый асфальт плавился под летней жарой. Бетонный прямоугольник двора ограничивал обзор, и над плоскими крышами равнодушно висело солнце. Фил зевнул, еще раз посмотрел вниз и оттолкнулся.
И сразу стало легко. Восходящий поток на мгновение подхватил его, а затем с силой швырнул вниз. Земля стремительно приближалась. Он улыбнулся, раскинул руки и зажмурился. Но в последний момент открыл глаза…
Белый потолок с матовым пупком плафона висел над головой. Хмурое утро сочилось сквозь форточку мутной серостью. Я повернул голову, посмотрел вниз и увидел теплые комнатные тапочки. Подушка была влажной, одеяло запуталось между ног. Откинув его в сторону, я рывком сел на диване, коснувшись пятками холодного паркета. Рядом с диваном, в кресле, валялся старый брезентовый дождевик, а на полу стояла потемневшая от времени корзинка – то, что я приготовил вчера для похода за грибами.
Я поднялся и, шлепая босыми пятками по паркету, взял дождевик, отнес его в прихожую, и повесил на вешалку между серым пиджаком и кожаной курткой. Корзинку я закинул на антресоль. Потом подошел к окну и взглянул вниз. В это утро выходного дня прямоугольник двора был пуст. Я криво усмехнулся, взял с подоконника пачку сигарет, зажигалку, и, подергивая плечами от внезапного озноба, направился в кухню варить кофе.
Зеркала в комнате не было....