1.
Начнем живописать семейный герб:
дед (он еще не дед)в глухой тайге
долбит лопатой мерзлоту, и хвоя
лицо его щекочет молодое.
Два конвоира с мраморной тоской,
пропахшие ****ями и Москвой
(точней, парфюмом Красная Москва),
внимают крику вспугнутой вороны,
пастозному дыханью заключенных,
тьмутараканьей пляске снеговой.
Здесь - светозарен, вечно оснежён,
прекрасный город будет заложён :
дома многоэтажные, театр,
и даже церковь для неверных жен,
чей взгляд глубок и влажен… Ира, Ира…
когда влюблен в супругу конвоира,
смерть не страшна, и мир не так уж дик,
жизнь-проза оперяется до мифа,
и «кровь-любовь» испуганная рифма
надсадным кашлем рвется из груди.
Вот с ненавистью, чистой, будто совесть,
срок отмотав, мой дед спешит на поезд.
С ним Ира - белокаменность лица,
в дрожащем чреве - личико отца.
2.
Жизнь это свет, крадущийся во мраке,
как мой отец к общажному бараку,
с букетом хризантем наперевес.
Румяные, хрустящие - со стройки -
галдят девчонки, расправляя койки,
из радио волнует полонез.
Огинский чуть растерянный, во фраке,
витает в спёртом воздухе барака.
И средь слепящих городских огней
сам деревенский (потому не в тему)
испуганную рифму, хризантемы
несет отец для матери моей.
3.
Не помню брата. Помню тишину
И отзвуки оборванного смеха,
Когда он навсегда от нас уехал
На сызнова воскресшую войну,
То свойство детской памяти - вперёд
Запомнить детство радостью пустяшной ,
А все, что слишком больно или страшно -
До срока спрятать в бабушкин комод,
Достану: мяч, костер на берегу,
Вишневое варенье, запах детства.
А то, на дне, тяжёлое наследство
Не помню, нет, не вспомню… не смогу…
4.
Жизнь - это вместе два стучащих сердца,
сердитый рёв голодного младенца.
Пусть впитывает сын мой с молоком
любовно-кровный материнский код:
испуганную рифму, колкость хвои,
над поездами облаков конвои,
вишневый полдень, суету барака
под полонез Огинского… из мрака -
свет хризантем, костер на берегу.
и даже то, что вспомнить не могу.