Есть в моей библиотеке раздел, посвященный смерти,
есть другой – по ирландской истории,
несколько полок поэзии – от Японии до Китая,
а в центре – непоколебимый редут
справочников, которые не подведут,
когда ночь как-то не задалась,
или день не сдержал обещаний.
Я ничего не имею против
небольшой монографии, или запроса,
заметки о личности чеховского дантиста,
но что мне нужнее всего в эти дни –
так это – подняться с кровати,
вытащить том Всемирной Истории,
взять в руки книгу из книг,
содержащую почти всё,
хоть весит она не больше пакета картофеля,
фунтов одиннадцать, как я обнаружил не далее,
чем вчера, положив её на весы,
чугунные, те, что мама держала в кухне,
прибор, на котором она
взвешивала то немного мукИ,
то несколько рыбин.
Раскрытая на коленях,
под нимбом от лампы,
подобная книга знает всегда,
чем успокоить нервы,
чем утишИть мятежные бурунЫ информации,
объявшей меня по пояс,
хотя там и не говорится
о беззвучных трудах бедняков,
или снах наяву бакалейщиков и портных,
и лицах людей, одиноких в своих отдельных каморках –
хотя там и не говорится о матери,
думаю снова о том, как она
только в прошлом году исчезла за горизонтом
на своём электрическом ложе,
в розовой, гладкой ночнушке:
пальцев костяшки – в замОк,
запали глаза, устремленные вверх,
за грань познанья всего,
за грань лилипутов истории,
в мундирах и без,
марширующих по страницам этой страшно тяжёлой книги.
(с английского)
TOMES
by Billy Collins
There is a section in my library for death
and another for Irish history,
a few shelves for the poetry of China and Japan,
and in the center a row of imperturbable reference books,
the ones you can turn to anytime,
when the night is going wrong
or when the day is full of empty promise.
I have nothing against
the thin monograph, the odd query,
a note on the identity of Chekhov's dentist,
but what I prefer on days like these
is to get up from the couch,
pull down The History of the World,
and hold in my hands a book
containing nearly everything
and weighing no more than a sack of potatoes,
eleven pounds, I discovered one day when I placed it
on the black, iron scale
my mother used to keep in her kitchen,
the device on which she would place
a certain amount of flour,
a certain amount of fish.
Open flat on my lap
under a halo of lamplight,
a book like this always has a way
of soothing the nerves,
quieting the riotous surf of information
that foams around my waist
even though it never mentions
the silent labors of the poor,
the daydreams of grocers and tailors,
or the faces of men and women alone in single rooms-
even though it never mentions my mother,
now that I think of her again,
who only last year rolled off the edge of the earth
in her electric bed,
in her smooth pink nightgown
the bones of her fingers interlocked,
her sunken eyes staring upward
beyond all knowledge,
beyond the tiny figures of history,
some in uniform, some not,
marching onto the pages of this incredibly heavy book.