Парикмахер колдует и в ус не дует,
прозревает, кивает и льнёт к виску,
молодую главу и главу седую
окружает вниманием. На веку
парикмахера сколько заботы было –
кудри падали рядом с волной прямой.
Но в глазах у художника не рябило,
так всегда неустанен властитель мой.
Резво щёлкают клювы весёлых бестий –
разномастные ножницы в ход идут,
он уже не цирюльник, а буревестник:
звуки плещутся резвые там и тут,
зеркала – витражи отразят макушку,
над ушами усердствуй расчёсок лес!
Если мастер не вложит в работу душу,
разве может душа ожидать чудес?
Разве кто-нибудь ближе, чем он, к истоку
смелой мысли и бурнокипящих чувств?
О, не будьте, месьё куафёр, жестоки,
обрасту и за истиной возвращусь,
отращу, ваша светлость, такие патлы,
что обратно бы в дебри, но строгий взгляд
посетителя пыл умеряет ратный,
о блаженстве лишь жесты заговорят.
И не хиппи обкуренный или варвар,
брадобрея не знающий дуралей,
но смиренный послушник из перукарни
выйдет чистым, как ангел, под сень аллей…
Загудит на прощание фен… И в малом
дуновении – праздничный аромат
откровения. Веришь ли, ритуалы
нас до старости – детские – сохранят,
пусть уносит метла усечённый локон,
пусть у лба шелестит ветерок зыбей,
но в подвале взрастивший цветок сирокко –
небожитель, и баста. Смирись, плебей!
2010 - 2012