* * *
Вот уже и мальчик мой с пистолетом,
и девочка — с мальчиком,
и дерево мое крылышкует —
вот-вот улетит;
вот уже и река моя заблудилась —
вот-вот погаснет,
и дедушка мой
гостит у своей прабабки,
а та — вся светится —
одесную прадеда;
и сам я уже не теплее спички,
не светлее строчки,
которая кивает, тыкаясь в могилки:
сына и собутыльника,
друга и девы…
Только я сердце зажмурю,
только душой заикнусь я —
начинают они перемигиваться,
мерцать друг дружке,
аукаться с кем-то,
кого я не хоронил,
не оплакал…
О, это мерцание
двадцатого в девятнадцатом,
девятнадцатого — в двадцать первом,
двадцать первого — в первом веке до нашей эры