Начало здесь:
http://stihi.ru/2012/08/31/217
Да, а что же с униформой? Разрешилось все просто: и футболочку, и удостоверение на красивом шнурочке я стратегически прикрыла выданным мне оранжевым жилетом, как у всех добровольцев, и теперь никто не протестовал против оказания им скорой психологической помощи. Наоборот, возникла группка, вьющаяся за мной хвостом по периметру школьных коридоров и наперегонки задающая вопросы и требующая внимания. К обеденному времени оказалось, что меня назначили ответственной за весь второй этаж. Ирония заключалась в том, что "медицинские" палаты и бОльшая доля русскоязычных эвакуированных находились на первом, так что так и бегала по всему зданию.
Прогноз утверждал, что "глаз" урагана поравняется с Нью-Йорком к полуночи, и, хотя Ирина ослабевала, превращаясь из циклона в тропический шторм, приказ об эвакуации оставался в силе. После обеда пошел дождь, задул ветер, но добровольцы в убежище были слишком заняты проблемами размещения, кормежки, соблюдения порядка, и, хотя в коридоре постоянно работал телевизор, я ни разу не остановилась, чтобы взглянуть на экран. А на самом-то деле, пора было остановиться: самая большая проблема для First Responders- это работа без перерыва и иллюзия, что без тебя тут все рухнет, а потому добровольцы быстро "перегорают" и выходят из строя на долгое время, а иногда и страдают от долговременных последствий: депрессии, вялости, потери интереса к тому, что раньше радовало и занимало. Словом, пора было пройтись. Хотя бы 10 минут без этих людей и их ежесекундных требований. Горячих напитков в убежище не было, не предусмотрели, так что отправилась я за чаем.
Где только я не отправлялась за чаем. Привычка к чаепитию, по 3 чашки чая в день, где бы я ни находилась, поистине приводила меня в странные места и ситуации. Выйдя на улицу, я огляделась и заметила затрушенную бодегу через дорогу. Переход через улицу был затоплен, так что переход дороги превратился в целую прогулку под дождем и борющимся за право обладания моим зонтиком ветром.
Поборовшись с дверью и все-таки войдя, я обнаружила там унылые сэндвичи и холодильник со всеми теми напитками, которые я сроду не пью.
-Чай горячий можно?
-Нет. Такое не продаем.
Повернулась к двери.
-Постойте, Вы что, в убежище работаете?
-Не работаю,- гордо так.- Доброволец, на 12 часов.
-До ночи, что ли? Подождите. У меня где-то был пакетик "Липтона".
Откуда-то извлеклась одноразовая чашечка для горячих напитков, выглядевшая не только измятой, но и слегка надкушенной в нескольких местах. Побежали куда-то за кипятком. Чай произошел.
-Слушайте, я к вам приду попозже, примете? Боюсь, домой уже не доберусь, а тут спать не на чем.
-Конечно, примем,- сказала я тоном радушной хозяйки, думая, как же доберусь домой я, когда моя двенадцатичасовка все-таки закончится.- За чай спасибо.
Выпила свой многострадальный чай - и назад в школу, то есть убежище. За это время там разыгрались уже две ситуации: прибыл нестарый еще эвакуированный с болезнью Альцгеймера и начал бушевать, поскольку его вырвали из привычной обстановки, а объяснить ему что-либо было невозможно, и обнаружилась пожилая женщина с недержанием мочи. "Ситуация" во втором случае заключалась в том, что взрослого размера памперсы не были предусмотрены. После хаотичных пробегов туда и обратно, поисков, просьб к остальным обитателям- сначала - поделиться памперсом, если у кого есть, а потом - потерпеть до прихода уборщика,- нашли подстилки для животных. Да, ведь еще была комната, оборудованная для животных, но ни один эвакуированный не привез ни кошки, ни собаки, ни попугая, так что вся эта роскошь стояла без дела. Поэтому, чтобы избежать очередных объяснений, я и еще одна женщина из добровольцев просто отнесли всю коробку той, которой она действительно пригодилась. А больной Альцгеймером уже шумел всерьез...
Ирина слабела, теряя титулы на ходу. К темноте она была окончательно разжалована, превратившись в тропический шторм. Тем не менее, пришли люди из команды мэра, поинтересовались, как у нас все проходит, есть ли пожелания. Пожелания были: аппарат для замера сахара в крови, злополучные памперсы, горячее питье. Записали в книжечку, обошли первый этаж, ручку пожали и ушли. Потом подтянулись ребята из Национальной Гвардии, расставили посты у входа и вдоль коридора. Приятно чувствовать себя настолько защищенной, важным объектом...
Часам к девяти наступило затишье. Многие обитатели убежища уже заснули под шум ливня, другие лежали молча с открытыми глазами и, казалось, ждали чего-то. В 9:30 вечера мне на смену никто не пришел. То ли добраться не смог человек, то ли просто подвел, кто знает. Человеческий фактор, видите ли. Во мне он тоже взыграл. Минут за 15 до окончания смены, неуверенно так:
-Ну, я пошла? Все спят, вон еще дамочка из добровольцев, что по-русски говорит, оказывается, придет завтра. Счастливенько?
-А ночью как же?- вдруг возопила до этого не замечающая меня огромная, как гора, девушка, координирующая добровольцев и не разу еще не вышедшая из "штаба" даже в коридор.
-?-поднимаю брови, но никого мои брови не интересуют. Непрофессионалы-добровольцы совсем не в восторге от мысли, что они теперь отвечают не только за физическое состояние, но и за поведение наших милых постояльцев.
Меня стали уговаривать заночевать, а утречком, после шторма, как раз и свежий человечек подтянется, тогда уж с чистым сердцем и пойду домой. Ну, что мне стоит заночевать? Раскладушки для добровольцев были расставлены в школьной библиотеке, и солдаты уже охраняли дверь.
Сговорились на следующем: сейчас я еду домой и буду спать с телефоном около уха. Если кто съедет с катушек, я либо купирую это дело по телефону, либо приеду, какой бы шторм ни бушевал. А в шесть утра я позвоню в любом случае, и, если психолог, который должен был меня сменить, так и не появится, вернусь в убежище.
Конечно же, я возвращалась домой именно в тот момент, когда Ирина приземлилась-таки в Бруклине. Машина тряслась от ветра, бъющего в бок, "дворники" не справлялись с потоками воды, слышался вой и какой-то хруст. Мы все-таки доплыли до дома и бегом к двери. Для сна оставалось 6 часов, но заснуть не удавалось. Почему-то болело все тело, как будто я переносила тяжести весь день. Я лежала и некоторое время глядела в темное окно. Потом из темноты медленно выплыл огромный круглый глаз, совсем как птичий, и оглядел комнату. Я съежилась под его ищущим взглядом... Айрин, Айрин... Я поняла, что сплю.
Телефон мой не зазвонил ни ночью, ни утром. Часов в девять, проснувшись, позвонила сама. Ждем, ждем, поторапливайтесь, раздраженно ответил кто-то. Они тут все чего-то требуют, не понимают, когда их домой отправлять будут. Ураган ведь пошел дальше. Я оделась, уже в обычную одежду, накинула выданную жилетку а-ля дорожный рабочий, и - еще раз через мокрый, пахнущий свежестью, наполненный ветром город, по-прежнему пустой, ни людей, ни машин. Ураганный (или штормовой?) ветер неплохо поработал, как оказалось: тут и там виднелись огромные ветки, искалеченные машины, вырванные с корнем столетние деревья. иногда проезжая часть оказывалась заблокированной, и надо было объезжать. Теперь-то стало ясно, что так хрустело накануне. Резкие порывы продолжались и утром. Ветер был не холодный, но необычайно сильный.
Меня встретили громкими приветствиями. Oказалось, что после моего ухода пришла-таки мне смена. Муж и жена, оба-психологи, добравшиеся-таки до Бушвика из Даунтауна, с рюкзаками, набитыми детскими игрушками, рьяно взялись за дело и предложили оборудовать игровую комнату и занять детей. Увидев, что те немногие дети, которые были в убежище, давно спали, они, потоптавшись в коридоре, пошли домой. Я только посочувствовала: трудно по-настоящему помочь в условиях стихийного бедствия, если у тебя есть определенные ожидания и "план действий". Хорошо иметь план, только если ты готов с ним расстаться немедленно.
Мои старички, совсем расклеившиеся после ночи на низеньких раскладушках, едва двигались. В психологии есть такое понятие, выученная беспомощность. Человек, которому обстоятельства не дают принимать решения и контролировать ситуацию, быстро становится беспомощным и разучивается делать даже то, что раньше ему удавалось без особого труда. Психолог Мартин Селигман еще в 70-х нашел связь между выученной беспомощностью и депрессией. Я воочию наблюдала доказательство его теории, глядя на обитателей убежища, не решающихся выйти на улицу или спутешествовать в столовую в подвальной части здания.
Закончив с завтраком, точнее, принеся завтрак тем, кто до сих пор не решился покинуть комнату (я слышала, как некоторые обитатели уже начали называть их палатами...), я заглянула в кабинет, отведенный медсестре. Вчерашняя милая дама-школьная медсестра уже ушла,, и там сидело совершенно ни на что не реагировавшее существо, безуспешно пытавшееся словить сигнал на своем мобильном телефоне и в связи с этим машущее в воздухе руками в манере гипнотизера-любителя. Латиноамериканская семья, мама и послеоперационная дочка, которых мы накануне разместили там же, в стратегической близости к медицинской помощи, увидев меня, тоже замахали руками. Мама не говорила по-английски; дочка говорила с сильным акцентом. Удалось выяснить, что с дочкой-то все хорошо, а вот с мамой что-то не так.
-Vamos-, сказала я уверенно, истощив тем самым мой словарный запас как минимум наполовину.
Они послушно засеменили за мной. Остановив в коридоре кого-то из "испанской" комнаты, выяснила, что мама не спала всю ночь, не может есть здешнюю еду, точнее, ничего не ела со вчера, и умоляет найти ей чашечку кофе. Старуха действительно выглядела какой-то серой.
Пошли в "штаб". Нашли директора школы, на свою голову заглянувшего посмотреть, как идут дела. Возбужденные переговоры завершились тем, что я экспроприировала не только баночку кофе, принадлежавшую родительскому комитету, но весь запас чайных пакетов, нашедшийся у директора лично, и его микроволновку. Выстроилась очередь за кофе и чаем. Каждый пакетик заваривался два раза, зато хватило на всех страждущих.
Вообще второй день легче как-то проходил, настроение было более радужное: разрушения оказались не так страшны, даже разочарование какое-то было, типа, а нас-то пугали, да и конец брезжил вполне четко. Судьба переживших Катрину нам не грозила, и кто-то уже начал находить в ситуации юмор. Подходило обеденное время. Альтернатива школьного сэндвича с арахисовым маслом или с консервированным тунцом, украшенного бесцветными ломтиками помидора и обморочными листьями салата (бедные дети!) что-то перестала радовать. Да и пройтись было бы неплохо. Снарядилась экспедиция на улицу. Эх, нельзя никого выделять!- но я знала, что не только испанская старушка, но и человек с Альцгеймером не ели со вчерашнего дня, а потому предложила принести что-нибудь и им. Впервые за два дня, он поднял на меня глаза, глянул измученно, недоумевающе:
-Вы идете ко мне домой?
-Я могу сходить в МакДональдс.
-Что ж,- сказал он, язвительно и трагически в одно и то же время.- Тогда мне от Вас ничего не нужно.
Его помощница прошептала, что пакетик жареной картошки он, возможно, примет.
Испанская старушка, оживившись, попросила еще кофе и чизбургер.
На улице оказалось более ветрено, чем утром. Обломки и осколки, вывески и ветки вели себя непредсказуемо. Пройдя два квартала, уворачиваясь от летящих предметов, я оказалась на улице, которая еще вчера была оживленной, с рядом магазинов, забегаловок и ресторанчиков. Все было закрыто, в том числе и МакДональдс. Это был своего рода шок. Еще через пару кварталов, нашлась маленькая забегаловка, где удалось купить кофе и какие-то закуски. Обратный путь был еще сложнее, потому что неохота была всю эту красоту уронить, а ветер серьезно вышибал из рук мешки с едой. Целое приключение.
Пошли слухи о том, что есть шанс быть отправленными домой часа в четыре. Ждали приказа мэра, а его все не было. Потом, после короткого совещания в "штабе", решено было объявить, что, поскольку опасность миновала, те, кто хочет уехать самостоятельно, могут это сделать рпямо сейчас, не дожидаясь автобусов, выделенных городскими властями.
Ко мне подошел очень немолодой мужчина и попросил позвонить его дочке, поскольку он был глух и не смог бы говорить по телефону.
-Скажите ей, пожалуйста, где я.
-Как, Ваша дочка не знает? Она, наверно, волнуется?
-Нет,- сказал мужчина.- Она тоже эвакуировалась. Ей не до меня было.
Я набрала номер. Энергичный женский голос на том конце ответил:
-Вот как он туда добрался, так и обратно поедет. Извините, мне о своей семье думать надо. Машина не резиновая. Где он? В Бушвике? А кто его заставлял ехать? Ничего бы не случилось, если б он остался дома. Извините, мне некогда,- и гудки.
Что ж, мы ошибались, думая, что у тех, кто приехал в убежище, никого не было. Реальная жизнь, из которой они были вырваны на два дня, догнала их и тут. Сглотнув воздух, я объяснила мужчине, что дочь, по всей видимости, не сможет добраться до Бушвика. Дороги могут быть затоплены. Он не удивился.
А потом все раскрутилось в обратном направлении: сборы, ожидание в актовом зале, погрузка в автобусы, не обошедшаяся без слез и конфликта. Я провожала на выход "свой" этаж, не забывая "своих" русскоязычных на другом этаже и "своих" больных. Все, в общем, умудрились стать своими. Прощались, как родственники, приглашали в гости. Один из подошедших прощаться сказал мне полушепотом:
-Очень хорошо здесь было. Спасибо, что приходили поговорить. Дома-то не с кем.
Я подумала, что кто-то усвоил уроки великодушия, кто-то остался вечно неудовлетворенным, но многие будут вспоминать эти дни в убежище со смешанными чувствами. Для кого-то убежище стало именно этим- убежищем от жестокости мира, как ни странно.
Так что я делала два дня? Была ли это первая психологическая помощь, как в мануале? Мне хотелось верить, что- да. Нет, не так: в тот момент мне было совершенно безразлично, как называлось то, что я делала в убежище два дня подряд, насколько реальна была угроза затопления - но это каким-то непостижимым образом было необходимо.
Я вспомнила об Ирине ровно через год, когда ее погодок ураган Айзек направился к атлантическому побережью. Чур тебя, чур. Проходи мимо. Грамоты складывать уже некуда и вообще геройство- не по моей части.