Безусловно, кто-то лучше знает и помнит Валдиса. Для меня же это имя - в стихах. Их звук и смысл - плоть и дух поэта.
Стихи того, кто ушел "ТУДА", как бы автоматически предполагают особый уровень восприятия. Он, каким бы ни был здесь с нами, сейчас знает несравненно больше, знает такое, о чем мы "ЗДЕСЬ" никогда не узнаем. И, вчитываясь в слова, оставленные нам, мы всегда ищем некий отсвет тайны, некий намек на разгадку ее.
Вселенная огромна…
Необъятна вселенная…
Она лишь немного меньше,
Чем сердце мое…
Безукоризненная точность поэтической логики! Величие человека, его чувства как раз и состоит в этом стремлении заглянуть "за край", пусть даже этот край - вселенная, и оттуда, как с другого берега, оценить наше земное прозябанье (в старинном значении этого слова - прорастание). При всей обозримости (в пространстве) всего сущего, тварного, дух наш ищет себя в целом, которое всегда чуть-чуть больше "самой огромной вселенной":
Боюсь, что не хватит мрамора
На мой памятник...
Геологи, засучите рукава!
Большая часть стихотворений Валдиса Крумгольда напоминает изящные заготовки, в которых лаконизм исполнения обещает развитие темы, мотива. Достаточно устойчивое впечатле¬ние - отсутствие последней точки. Не многоточия (знака, кстати, почитаемого поэтом), а отсутствие - повторяю и подчеркиваю - последней точки. Этими живыми, пульсирующими окончаниями стихи Крумгольда, как атомы в органическом веществе, могут соединяться и образовывать удивительные, причудливые формы. Даже там, где угадывается в стихе скульптурная или архи¬тектурная пластика ("Я стою на скале...", "Город на глянце улиц / Пишет автопортрет", "Одна лишь ты / Достойна / Этой площади" и пр.), все гибко, проникнуто стихией движения.
Вот как растет и складывается стихотворение:
Я стою на скале.
У ног моих буря
Волны вздымает
И вертит.
Так и стою я
Выше моря…
Но ниже ветра…
"Стою" среди "вздымает и вертит" - уже теряет часть своего значения. В нем уже беспокойство моря и ветра.
Лаконизм стиха, выделенность слова - те приемы, которые способствуют актуализации поэтического текста. Но эти приемы могут оказаться и пустыми побрякушками, если слово не вобрало достоинство крепко сросшихся слов в стихах В.Крумгольда. Так, к примеру, если поэт истощил себя, изжил в слове "бессмертие", то уже это единственное слово способно жить по законам произведения искусства.
И.Бродский, имя которого, надеюсь, даже для самого широкого круга читателей уже не нуждается в каких-либо комментариях, любил повторять, что поэт - всего лишь орудие языка, что язык посредством поэта всего лишь выявляет свои возможности. И одна из таких возможностей - поиск и обозначение внутренних связей между вещами и явлениями. Когда поэт пишет:
Прощай!
До свидания и прости
В одном слове, -
Прощай сразу и навек...
Прощай так, как прощают ветер,
Испортивший прическу...
И до свидания, до встречи...
Когда-нибудь...
то в этом не столько знак его лирического своеволия, сколько отражение опыта духовной жизни народа, запечатленной в слове. Казалось бы, необязательная, случайная игра каламбурной рифмой:
Самолет над лесом.
Я подхожу к люку...
А интересно, из чего
Получается клюква, -
но в результате незримой нитью соединяются земля и небо, жизнь и смерть, покой болота и тревога воздушного потока, о котором хорошо знают парашютисты.
Сам язык говорит нам о наличии тайны единства всего сущего. И когда мы обнаруживаем органическую сращенность слов, далеких по смыслу, но близких по звучанию, трагизм бытия разрешается решительным переходом в новое качество. Так лопается яйцо, чтобы дать жить птенцу.
"Милая, много минуло...",
"...Ника, Ника...",
"...Усталый, как талый снег.",
"... Переболею белым-белым."
"...В белом до боли яблоня..."
Говоря о стихах В. Крумгольда, как-то неловко пользоваться пошловатыми комплиментарными определениями: замечательно, чудесно, потрясающе и т.п. В них много сдержанности, тепла и мужества. И вместе с этим - душевной открытости, обнаженности нерва. Мир города и мир деревни, мир культуры и мир почвы. Генетическая память латыша и дух русского языка... Сплав, качество которого непредсказуемо. Но то, что в нем заложена энергия поэтического озарения, - несомненно. А где поэзия, там и жизнь, жизнь вечная.
Иосиф Трофимов, профессор современной литературы ДПУ