Он был любой предмет готов
Изобразить единым разом,
Но знаньем кисти был обязан
Не свиткам старых мастеров:
Над шёлком так благоговеть,
Уметь движение любое
Движеньем кисти усмотреть,
Что даже в камне зреть живое,
Никто бы научить не мог.
В горах затерянные дали
И горечь пройденных дорог
Его наставниками стали.
Хоть он уединённо жил,
Ни миг не жил в уединеньи:
С рассветом к птицам выходил
И слушал их густое пенье,
Под вечер с чайником вина
И тенью лились разговоры,
А для беседы к часу сна
Годились облака и горы.
Пиша портрет ученика,
Он понял, что подкралась старость:
Три тонких серых волоска
На подбородке начерталось.
Но так же всё он пил вино,
Взбирался в горы с облаками,
Где живописными строками
С землёю небо сплетено.
Живёт гуляка тем, чем пьян,
А мир людской живёт молвою.
И вот уж цинский хочет ван
Драконов для своих покоев.
Стоит художник при дворе,
На шёлк взирает с неохотой:
Он знает черты птиц, зверей,
Но как с такою быть работой?
Он сам рождён в дракона год,
И пляски видел их весною…
Как воплотить владыку вод
В изображение земное?
Смотрел весь день, смотрел всю ночь
На белый шёлк, и кисть в сомненьи
То приближал, то снова прочь
Отдёргивал, и вот из тени
Увидел с гор бегущий ток,
Дождь, угрожающий плотине,
И каплю, спасшую росток
В тот год в иссушенной долине.
Всю ночь, трудам его дивясь,
Глаз не смыкали дворовые:
По шёлку белому виясь,
Ползли драконы, как живые.
Он столько в них души вложил,
Что вовсе бы не удивился,
Коль крылья вдруг дракон раскрыл
И в небо утреннее взвился.
Когда ж ушёл, забыв о плате,
Старик, носящий свет в душе,
На шёлке с красною печатью
Драконов не было уже.