Когда из твоих глаз
катились большие, прозрачные,
я бил по щекам тебя и называл плаксой,
я не считал, сколько у нас с тобой было дочек -
все они такие невзрачные,
лишь каждый раз
я размашистой кляксой
на твой наивно красивый почерк.
А ты не жаловалась ни папам, ни мамам,
продолжала выводить буквы,
даже когда нарастали герцы,
могла в сердцах только бросить трубку.
Ты была кислой, как клюква.
У меня по карманам
напихано твоё сердце,
пропущенное через мясорубку.
Я к кресту пришпиливал тебя дрелью,
чтобы сделать святой и построить храм.
Только когда был нестабильным,
вгрызался в глотки твоим знакомым.
А ты перед зеркалом по утрам
закрашивала синяки на лице акварелью.
Это всё потому что я тебя очень сильно...
Прости, не умел по-другому.
И теперь только тихое «здравствуйте»
навстречу тебе и тому, что с крысиной мордой.
Мы не думали, что придёт конец,
иначе, на какой чёрт этот стих?
Ты ткала себе саван и чувствовала себя гордой.
У нас нет штампов в паспорте,
у нас нет золотых колец,
у нас есть память. Одна на двоих.