По ночам он спал не больше, чем три
часа подряд, да и то неспокойно:
странные видения тревожили его,
однажды ему приснилось, будто с ним
разговаривает какой-то морской призрак.
С в е т о н и й
Безумья Императорского Рима
стократ страшней
безумье наших дней.
Таков наш экзистанс.
Луна недостижима.
И нет любви.
Но есть стремленье к ней
Я человек. Я император. Я несчастен.
Но ни одно из слов не значит ничего.
И кто-то, может быть, сквозь этот мрак,
с той стороны веков,
меня увидит, вспомнит, позовет...
Не слово неизбежно, а молчанье.
Оно зовет. Оно теперь мое,
как тяжесть древней ночи,
как полет — последний, тот, вслепую,
в неизвестное ничто.
...И девочка смеется и уходит,
и навсегда.
И только сумрачное море,
и не вмещающаяся в небесах луна —
безумьем всех бессониц вспухший глаз.
— Друзилла, я принес тебе жемчужину, смотри!
...Не хочешь?
Рабы сказали: умерла.
Но я не вижу!
Я трогал э т о кончиками пальцев,
как слепец, касался!
но э т о — не она.
Вы слышите, вдали она смеется!
...На берегу мы ждем, мы спать не смеем —
ни я, ни одичалая Луна.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И он возник, как темный дождь, без очертаний,
колеблясь — зыбкий, близкий, дальний, —
подобный водорослям из мутной глубины,
ожившим под сиянием Луны.
И ласковое равнодушие
лиловым светом лилось в его словах:
— На берегу есть раковины — знаешь?
Возьми их. В них — душа,
хоть не всегда жемчужиной она зовется.
Возьми их, Гай. И в эту ночь
пусть все пребудут живы —
те, кто убит, и кто желал убить...
...И я сижу, песок пересыпая,
и гладкие и розовые, как губы
Друзиллы, раковины собираю в шлем.
Почему она ушла?
Почти любимая, почти моя...
— Почти?
— Да. Мы обречены.
Мы никого не знаем до конца,
и меньше всех — себя.
— Тогда зачем же
ты так страдаешь, Гай?
— Прочь, в бездну, из которой ты явился,
проклятый оборотень!
Прочь! — или я сойду с ума!..
Вы слышите — вдали она смеется!
...И море сумерек сиренево-лилово
и призрачно.
И радость смерти,
с равнодушной щедростью дарующей свободу.
И Луна, —
все та же, как всегда,
недостижимо
близко.
1990