Из цикла «Армейские байки времён Страны Советов»
======================================
Заливное – это известное всем блюдо.
А ещё так назывался посёлок и одноимённый подшефный совхоз. Правда, острословы называли его не иначе, как «Разливное». О причине мне нетрудно было догадаться, думаю, и читатель поймёт сразу. В те благословенные времена к шефам в хозяйствах относились трепетно и ублажали по мере сил и возможностей. А иногда, сами понимаете, и сверх оной меры.
Попал я в это «блюдо» по собственной инициативе: напросился на поездку, пообещав замполиту написать заметку об ударном труде отличников боевой и политической подготовки при оказании этой самой шефской помощи. Ну, а поехал туда не один, а с ребятами из нашего солдатского клуба. Артисты со штабистами дружили всегда.
Для тех, кто не в курсе: клуб – это вполне штатное воинское заведение со своей командой и планами, а также место, где к радости солдат показывают кинофильмы, перед началом (или во время) которых, ко всеобщему неудовольствию, проводят совершенно посторонние мероприятия. Что я имею в виду? А вот хотя бы это: вдруг включается свет, кино, естественно, останавливается, а на экране вместо очередной сцены волшебным образом появляется начальник штаба, трубно гласящий: «Кто мне сейчас отрапортует обязанности часового караульной службы, тому будет объявлен отпуск на родину сроком на пять суток!»
Вы думаете, от желающих не было отбоя? Как бы не так. Все прекрасно понимали, что с отпуском может быть и шутка, а вот ошибка в рапорте могла стоить этих самых пяти суток хозяйственных работ примерно в районе дислокации свинарника.
Гнетущую тишину попытался разрядить ваш покорный слуга.
- Разрешите мне, товарищ майор?
- Ишь, размечтался! Ко мне! Вот тебе ключи, пулей в штаб, берёшь незаполненную отпускную записку, ставишь печать и ещё быстрее – обратно, ясно?!
Ясно, куда уж яснее… Но и я зря бегать не стану, втихаря воспользуюсь печатью в мирных целях. (Потом ребята долго радовались увольнительным, пачку которых мне удалось тогда проштамповать в темпе пробочного автомата).
Когда через десять минут я вернулся, НШ всё ещё стоял на сцене, а зал по-прежнему молчал. Моё появление и демонстрация документа развеяли сомнения, но не разрушили молчание, и бумага с печатью осталась невостребованной. Объявить наряд всему залу было не под силу даже НШ, прекратить просмотр актуального политического фильма «Ночь над Чили» не позволил замполит, и всё пошло своим чередом.
Разумеется, кроме киноустановки, в клубе имелись музыкальные инструменты и штатные виртуозы. Совершенно не преувеличиваю – то, что делали с гитарой Володя Кошаченко и Саша Васильев, покоряло не только меня. А у Сашки шестиструнная гитара звучала как двенадцатиструнка, так колдовски он настраивал инструмент, причём, любой, попавший ему в руки, вне зависимости от фирмы
Так вот, в Заливном предполагался концерт ВИА. Состав обычный – три гитары, ударник, синтезатор. Утверждённый репертуар: первое отделение - песни советских композиторов, второе – современная зарубежная эстрада.
Дорога, тряска в кузове, сельский клуб, разгрузка аппаратуры, настройка инструментов, подключение (с моим участием, горжусь), спевка… Обычная, в общем, суета. В конце концов всё заработало, зазвучало и запело, как нужно, и первое отделение прошло спокойно под сдержанное одобрение публики.
Перерыв, скорый, но обильный ужин в столовой… Так, а где бас-гитарист, разгильдяй?
Поиски «баса» затянулись, и спустя четверть часа мы, уже почти отчаявшись, нашли этого разгильдяя… в закутке под лестницей. Вы правильно догадались, товарищ там спал. Причём, беспробудно. Похоже, доза спиртного была рассчитана как минимум на троих, ибо разбудили мы его только назавтра к обеду, да и то с трудом.
Завклубом чертыхался по-русски:
– Я же его только покурить отпустил, вот гад, кто ж это его так накачал, ну, заразы хлебосольные…
А Вовка хитро поглядел на меня и сказал:
- Ты же три блатных аккорда знаешь? Будешь лабать на басухе.
Я чуть не рухнул. Коленки и так тряслись при мысли о том, что мне предстоит петь со сцены несколько не очень простых произведений, да ещё на любимом английском.
- Вовка, ты чё? Давай ты сам, я же эту мандолину и в руках-то никогда не держал!
- Да? А ты вместо меня будешь выдавать соло?
Вопрос оказался риторическим. Концерт подлежал спасению и деваться было некуда. Лейтенант обрадовался, корифеи временно врубили публике магнитофон и наскоро показали новобранцу четырёх толстых струн какие-то технические приёмы, наговорив при этом кучу слов из китайской, виноват, нотной грамоты. И, разумеется, пообещали подсказывать этими самыми непонятными словами, когда и что играть и на каком ладу. После чего я на плохо гнущихся ногах поплёлся на сцену, подобно бурлаку волоча на ремне ставший вдруг неподъёмно тяжёлым инструмент.
Вы, быть может, помните увертюру к рок-опере «Иисус Христос – Суперзвезда»? Да, представьте себе, моя «карьера» бас-гитариста началась именно с этого произведения. Надо сказать, любимого мной до сих пор. А тогда… тогда я этим просто бредил, знал либретто наизусть и даже пытался петь дома под своё трёхаккордное сопровождение. Разумеется, музыка, в том числе, и сочная, хорошо слышимая басовая партия, давно и намертво засела у меня в голове.
Может быть, это помогло, и после нескольких ляпов, сопровождаемых испепеляющими и одобряющими взглядами Володи и Саши, но как будто не замеченных публикой, дело пошло на лад.
Дальше была ария Иуды: “Heaven on their mind”. Хорошо знакомая, много раз спетая ранее друзьям и окончательно меня успокоившая. Похоже, что дрожь в коленках улетела с голосом, и дальше – как будто полетел на крыльях, всё было необыкновенно легко. Даже низкочастотная лажа на струнах в моём исполнении, время от времени коробившая коллег, не могла меня выбить из колеи. А первые во взрослой жизни аплодисменты я не забуду никогда.
Из эйфории меня вывел Володя. Он объявил песню “Fox on the run”, пошептал мне на ушко, что и как нужно играть, и мы грянули рок. Через несколько секунд я едва не запутался в четырёх струнах: Володька запел… по-английски. Но я же знал, что этот бывший школьный двоечник из иностранных слов только и может сказать осознанно “Was ist das?”, да и то, слегка заикаясь… Мучительно напрягаясь, я пытался уловить хоть слово из непрерывно льющейся свободной “английской” речи, но смог понять, собственно, только повторяющееся название песни.
Потом, во время танцев под магнитофон и, соответственно, нашего отдыха от трудов струнно-певческих, ко мне подошла дама, представившаяся учительницей английского языка местной школы. Вообразив по моему англоязычному вокалу человека, неплохо знающего английский, она спросила, откуда у моего друга такое замечательное произношение и что за незнакомые ей слова он употреблял во время пения. Тут я остолбенел во второй раз, а потом вытащил из-за кулис героя – иди, разбирайся сам, звукоимитатор!
Через несколько лет, услышав с экрана телевизора имитацию английской речи в исполнении Ширвиндта и Державина, показавшуюся бледной тенью Володиного словесного потока, я понял, какой талант был рядом. Увы, не знаю, где он теперь…
А ещё мы с Сашей под его акустическое шестиструнное чудо пели песняровские «Александрыну» и «Алесю» и я помню это волшебное звучание до сих пор. Увы, «Разливное» сослужило виртуозу плохую службу, после нескольких пьяных «залётов» его перевели в пехотный полк.
Прощание было ярким и незабываемым. Саша тихо стоял у перегородки, пока я заполнял его документы, и вдруг… раздался грохот. Подняв от бумаг глаза, мы с напарником увидели невообразимую картину – нашего друга, висящего вниз головой в руках у замполита, который был в полтора раза выше и вдвое тяжелее. А грохот произвели две бутылки водки, усмотренные подполковником за голенищами Сашкиных сапог и вывалившиеся на линолеум при этом кульбите.
Потом была экзекуция… на глазах у отбывающих разгильдяев, сидящих в кузове грузовика перед штабом, солдата заставили разбить бутылки железным прутом прямо на вымощенной булыжником мостовой.
А я до сих пор помню его – маленького, тихого – сидящего у борта с тоской прощания в глазах…
Вот такое заливное блюдо преподнесла нам жизнь…