Эта публикация в журнале "Таллинн" особенно дорога для меня тем, что стихи в неё подбирал Михаил Гофайзен - поэт взыскательный, с особым вкусом и мировоззрением. Уже то, что он предложил мне напечататься в журнале, представляющем в Эстонии современную русскоязычную культуру, - дорогого стоит. А мне было интересно взглянуть на своё творчество глазами несомненного мастера.
**********************************************************
МГНОВЕНИЯ
И узрел я крылатого Джабраила; и кивнул Джабраил мне
рассеянно, как умудрённый хаджи бредущему мимо дервишу.
И вошёл я в смерть, и началось время смерти.
Аль-Шукир ибн Содир ас-Сиддик
...
Словно лев, одряхлевший в неволе,
Хищной памятью все мы храним
Юных лет изумрудное поле
И звенящее солнце над ним.
Что мы помним? фрагменты, детали...
Только целого нам не вернут.
Почему мы часов не считали,
Почему не жалели минут?
Как мы верили в мудрые книги,
Как усердно скрипели пером!
И неслись наши миги, как МИГи,
На далёкий свой аэродром.
*
а в эти мгновения
мы с юными снобами
жевали склонения
хрустели основами
и лопали ложками
премудрость стилистики
а буковки блошками
скакали на листики
*
Юность, как мезозойская эра:
Сладкой патокой время текло;
И жила в нас наивная вера,
Будто время - добро, а не зло.
И для скромника, и для нахала
Плыли медленно дни и года;
Нежно молодость нас колыхала,
Как карасика в банке - вода,
И гудели медовые пчёлки,
И тепло ворковал голубок...
Мы не знали, что счётчик защёлкал
И мотает секунды в клубок.
*
а в эти мгновения
с прилежными клушами
о сумрачном гении
мы лекцию слушали
немного туманную
слегка монотонную
про жизнь его манную
про жизнь его томную
*
Хватит Вечности всем для ночлега;
Я ещё не готов - а пора б.
Жизнь - всего лишь большая телега,
Как сказал наш Великий Арап.
И мелькают весёлые спицы,
И мелькают вдоль тракта огни,
И вспорхнули испуганно птицы,
Упорхнули испуганно дни,
Пролетели мосты и заставы -
И в ночи только звёзды одне...
Жить и жить бы; а я уже - старый,
В неприветной, глухой стороне.
*
но в эти мгновения
паду на колени я
сойдёт просветление
уйдут сожаления
что вытоптал годы я
как Трою данайцы:
смерть - пахнет свободою!
Так пусть начинается.
...........
Даже для южного ноября
Плюс четырнадцать – перебор.
Ливни – старинный осенний обряд –
Тоже отсрочили свой сыр-бор.
В доме моём полусонный комар
Ополоумел и тонко зудит,
Да опостыло пусты закрома
В левом углу богатырской груди.
Словно насмешка – бери и владей!
Только до рифмы, до дна, до зерна
Выгреб стихи неизвестный злодей
И не оставил в душе ни рожна.
Жутко и гулко; скрипят под ногой
Доски прогнившие. Звёздная пыль
Где-то звенит в паутине тугой.
Не дотянулся поганый упырь.
Нешто я в пригоршнях бережно нёс
Мятные звуки, хмельные слова,
Чтобы какой-нибудь уличный пёс
Стих мой дурманный за свой выдавал?!
Нешто за тем до весёлой весны
Житница добрая полнилась впрок,
Чтобы и белым стихом, и ржаным
Потчевал страждущих лживый пророк?
Поздняя осень. Дурная пора.
Листья повыжгли, а боль – недосуг.
Можешь скулить либо криком орать –
Разве что вздрогнет под крышей паук,
Звёздочки пыльные наземь слетят,
Звенькнут, мокрица мелькнёт меж сапог,
Жалко заплачет комар, как дитя…
Дунуло снежитью. Близится Блок.
..................
ПОСЛУШАЙ, ЖЕНЩИНА...
Послушай, женщина…
Да не меня, а Грига!
Что я? Заплесневелая коврига,
засохшая снаружи и внутри,
моя душа крошИтся; только Григ
живёт, поёт, взлетает, нежно плачет
и с колким снегом горечь слёз и ран
уносит прочь - где мрачные апачи,
чтобы спокойно переждать буран,
уже с коней усталых соскочили,
трещит огонь... Но в дебрях южных стран
снег умирает – хлёсткий ливень Чили
сечёт по крепким спинам игуан.
Как песня Сольвейг далеко слышна…
Послушай, женщина!
Ты говоришь – жена?
Пускай жена; послушай всё равно,
как льются слёзы, ставень бьёт в окно,
как шепчут дерева «прости» Борею,
склонясь под леденящею волной;
как я упорно, медленно старею,
как жалко трепещу, седой и белый –
на мёрзлой ветке лист заиндевелый.
И колыбельную мне напевает Григ:
Не оторвись от женщины, старик...
Ты слышишь, женщина? Ты слышишь ли меня?!
...................
КИСМЕТ
Вам держали "пушку" у лба?
Не сподобились? Ну и хрен с ним...
По-татарски кисмет - судьба.
Или, может быть, по-турецки.
Хочешь верь, а хочешь не верь -
Видишь сам, я мужик не хилый, -
Но когда распахнул он дверь -
Шибанула плесень могилы.
А в руке у него - "макар",
А с лица он - мертвяк зелёный...
"Я тебя, - говорит, - искал,
Помнишь, тварь, - говорит, - Алёну?"
Палец пляшет на спуске - мрак!
Мандражирует в ритме вальса...
Я же с нею не спал, дурак, -
Ну вот разве что - целовался,
Ну, слезу её стёр рукой,
Прикоснулся к ресницам длинным...
Так за что же ты, рог тупой,
В лоб мне хочешь влепить маслину?!
Ведь она ж была, как в раю,
Вдалеке от тебя, падлюки!
Приласкал я жену твою
За её великие муки,
Да за плач её дотемна,
Да за жизнь, что её пинала,
За любовь, которой она
Крылья белые обкорнала.
А его корёжит, волкА,
От обиды, бешенства, срама!
А в глазах у меня - тоска.
Только страху нету. Ни грамма.
Помирать, конечно, не мёд,
Но ни жути нет, ни озноба.
Любопытно - когда ж нажмёт?
Да и то сказать - не особо.
Чую в теле лёгкий напряг
От весёлого ожиданья!..
Вдруг гляжу: возникло в дверях
Удивительное созданье.
Как вошла за ним она вслед -
Поперхнулась в часах кукушка;
Тут её и признал я - Смерть.
Пропадай, моя черепушка...
Ты видал её - так на так?
Ничего, братан, поправимо.
Неспроста, родной, неспроста
К ней бредём по горло в крови мы.
Это всё брехня, что коса,
Что черны глазницы пустые:
Золотые у ней волоса,
И глаза у ней - золотые!
Как же, смертушка, ты нежна,
Как же бабы живые грубы!
Тянет руки ко мне она,
Раскрывает влажные губы,
Колокольцы её звенят,
И маня/т они, и ласкают...
И я понял, что жизнь - херня.
Хоть хорошая, хоть какая.
Что в той жизни? Пьянки с б л я д ь м и
Да мытаришь душу за грОши...
Жми, шепчу ему, падло, жми!
Что ж ты тянешь, такой хороший?
Светлый, радостный я сижу -
Бей бродягу хоть в лоб, хоть в спину!
...Не хватило псу куражу,
Опустил он свою волыну.
Дальше просто: зашли в кабак,
Накатили мы с ним "Пшеничной".
Он хотя на дух и слабак,
Но по жизни - мужик приличный.
Только мне - какие понтЫ?
Не от водки мне стало жарко:
Захмелел я от красоты,
Для которой жизни - не жалко!
Симпатичная баба - Смерть,
Особливо с доставкой на дом...
Есть такое слово - кисмет.
Ну, да вам объяснять не надо.
...................
Эту жизнь, как монету в кружку,
Мне швырнули - и что теперь?
Поливать слезами дерюжку
Перед входом в Господню дверь,
Непотребно скулить боярам
У небесных палат Царя:
Здесь так долго меня стояло,
Что пора бы таки внутря?
Я не жду, когда ангел свистнет
И расстелется тьма вокруг,
Я выхватываю у жизни
Каждый взмах её, каждый звук:
Удушающий цвет измены,
Стон заката и вкус луны;
Я сосу, словно кровь из вены,
Запах блюза, чужие сны,
Как пчела - нектары медовые,
Как телёнок - мамку в базке...
Мир безумный, мир заколдованный
В непутёвой моей башке
Отражается, обожается -
От блаженства бежит слюна!
Пусть Всевышний не обижается -
Жизнь я вылакаю до дна.
Опрокинусь сытеньким клопиком
(Что недопито – дососут!)
И, отпетый печальным попиком,
Поплыву я на Страшный Суд.
................
БАЛЛАДА О ДРАНОЙ ДУШЕ
А всё случится так наверняка
(Сценарий немудрён и неизбежен):
Господь проснётся, выпьет молока,
Вкусит того, что сам послал себе же,
Раскрывши пухлый кондуит в раю,
Скользнувши взором вниз по списку грешных
И ткнувши перст в фамилию мою,
Господь на ней поставит крест неспешно.
Как из бутыли сказочный колдун,
Потрёпанный, помятый и усталый,
В две тысячи нечёсаном году
Душа взлетит, освобождая тару,
И тело, словно надувной матрас,
В который ненароком ткнули вилкой,
Скукожится – и Богу всё отдаст,
Как малышу - его свинья-копилка.
Всё-всё отдаст: несбывшиеся сны,
Блуждания по дебрям книжных знаков,
Тяжёлый крест всегда любить иных,
А не безмозглых кукол Пастернака;
Всё изрыгнёт гнилое естество:
Мой страх, мои чуднЫе суеверья,
Мои припадки счастья – оттого,
Что горлица изящно чистит перья,
Впорхнув в моё раскрытое окно
И сев на бледный бюст Шакеспеара…
Всё, что трагично было и смешно,
Уйдёт из жизни, словно не бывало.
Но Тот, кто Божий промысел вершит,
В срок отведённый обнажая жало, -
К хвосту моей ободранной души
Привяжет всё, что ей принадлежало.
И в бездну неба от земных невзгод
Ночной порою или спозаранок
Душа рванёт, как ошалевший кот
Со связкою пустых консервных банок.
Она задаст такого стрекача,
Что заглушит унылый хор стенаний,
О встречные кометы грохоча
Жестянками моих воспоминаний.
И ключника едва не сбивши с ног,
Душа ворвётся в щель меж райских створок,
И нА руки поймает душу Бог,
И строго вопросит: «Пошто так скоро?
Пошто ты учинила кутерьму,
По космосу грехами тарахтела?
Ведь ежели раскинуть по уму,
Тебя бы – в пекло прямиком из тела».
Потом потреплет душу за ушкО
И вымолвит: «Считай, что пофартило;
Мурлычь, лакай парное молочко…
Небось, не Гитлер. Чай, не Чикатило».
...................
ИСХОД
Шершавое бревно по имени балан.
Вдоль по балану муравьиный клан
течёт, ведомый рыжим Моисеем;
а мы всё так же – ни куём ни сеем,
лысеем, пьём, блюём, опять косеем,
устало поросеем по Расее,
ревём белугой – сердце пополам!
А по балану движется народ,
Спешит от Авраама к Валааму.
Ах, только бы неведомый урод
бревно не шуранул под пилораму,
не обратил в кровавый триллер драму,
и муравьиных иудеев к Храму
привёл их пастырь – сушей или вброд,
сквозь дебри трав, по кочкам, через лужи,
по просекам и вверх по деревАм
ползи вперёд, весёлый караван,
к прекрасным землям, к чудным островам -
и может, насекомые, хоть вам
Бог распахнёт объятья… Ну же, ну же!
..................
Чего ты ищешь, Фауст, на вершинах?
Николаус Ленау
Чего ты ищешь, Фауст, на вершинах?
Ведь всё на месте: в море острова,
в мозгу туман, солдаты - при старшинах,
кинжал - в спине... И в целом жизнь - права.
Все козыри - при ней, а мелочь - в сносе,
и ты опять остался в дураках.
Нет в жизни счастья, Фауст, майн геноссе -
но есть порядок. В танковых войсках.
Всё как всегда: очередной Гертруде
придётся выпить свой стакан с вином;
рождаются стихи,
и умирают люди...
В Багдаде всё спокойно. В основном.
.......................
Мир замер. Время кончилось. Пока
секунд в резервуар не закачали -
остановилась пуля у виска,
застыли клочья пены на причале;
недвижно в подворотне босячьё -
команда алкашей из высшей лиги;
недвижим звук - свисает только «ё»
через губу у пьяного ханыги;
окаменели юные тела
в своём самозабвенье воспалённом:
Она и Он, в чём мама родила,
переплелись, как змей с Лаокооном.
А жизнь - течёт. Резервуар всосёт
горючее по самую макушку -
и пуля хрупкий череп разнесёт,
и алкаши допьют свою чекушку,
и, задрожав, любовники в огне
насытят ненасытное желанье,
и даже самодержец на коне
пошевелит своею медной дланью,
дождём обрушат птицы свой помёт
на Тверь и Тулу, на Берлин и Бремен...
Никто и не заметит, не поймёт,
что несколько пожиже стало время.
...................
КАЛЛИГРАФИЯ
Так хочется от шёпотов и страхов,
От тёмных завываний ведовства -
Бежать в страну счастливых каллиграфов,
Где разучиться звуки издавать,
А научиться в этом мире лживом,
Себя укрыв среди надёжных стен,
Искусству говорить штрихом, нажимом,
Скрещеньем странных линий на холсте,
И слышать трепет лат бесстрашных буши,
И звон мечей, и грозное "ки-ай!",
И погрузиться, словно в каплю туши,
Душой в бездонный чёрный океан...
..................
Не постигая буки и азы,
Я от пролога тороплюсь к развязке:
На всё смотрю глазами стрекозы -
Пронзаю мир и смазываю краски!
Как славно без оглядки, напролом,
Нацеливая вдаль глазной хрусталик,
Звенящий воздух рассекать крылом
И не вдаваться в мелкие детали,
Не видеть очертаний и границ,
Ни контуров, ни абрисов, ни граней -
Как будто всплески радуг и зарниц
Мелькают на взбесившемся экране!
Уже обжёг зрачки пожар цветной
И жалкий звук остался сзади где-то...
Не рассуждай, не жди - за мной, за мной
Ломись, опережая скорость света!
Да не ползи из пешек во ферзи,
А по-полтавски, словно Пётр на шведа, -
Банзай! - пронзай, дерзай, дерзи, скользи,
Не оставляя за собою следа...