Словно стеклянные бокалы разбиваются где-то вдали.
Неужели мы всё же увидимся, два волчонка Даррелла иль Сальвадора Дали?
Или так и останемся густо залитыми фресками на внутрицерковных сводах,
и не увидит никто, и не воссияет природа,
и промолчит насмешливо вечность – много мните вы о себе!
вы – единое целое, а прочие ищут уюта в сиротской судьбе.
Да, соглашаюсь покорно, выю подставив свою,
под дребезжанье аккорда, под хулы и помойную вашу струю –
чистого от природы не сможет никто превозмочь
день – пусть будет ваш, трезвый и алчный день,
нам же оставьте ночь! Ночь! Ночь!
Там мы останемся в малой клетушке три на пять, нечего взять.
Только луна взойдёт и будет победно сиять,
и Орион призывно большой туманностью будет зиять,
не надо туда смотреть – можно сойти с ума
под этим раскидистым небом райских кущ,
а ты посмотри на себя – ведь это же ты сама!
В бледно-сиреневом мареве лунных бликов, гуляющих по стене,
словно волшебные листья сумаха, блуждающие по спине,
пахнущие увяданьем августа и даже серпом сентября,
ровно готовящим жертвенник для костра без тебя.
Так и проходит жизнь. Рядом мы и вдалеке.
Порох в пороховницах, кони стоят налегке,
тихо прядая ушками, но молчит серебряная труба.
Стонет выпь вдалеке, болотная даль груба.
Что мир шумит – банально, а ложится на слух и поёт.
Брось же печали свои, ещё предстоит перелёт
с дальнего берега в тихий лесной уголок.
Но ведь не для того я принцессу сюда уволок!
Смехом зальётся она, увидав медвежий убогий уют,
а в маленькие ладони, припевая, тряпку большую возьмёт,
выгнав меня, бездомного, из дому, как я думал,
на улицу – чтоб ни гу-гу-ни-ни-ни!
Вот и попробуй фальшивым уютом её обмани!
Впрочем, я не об этом.
Трудно быть и жить рядом с поэтом.
Одновременно.