* * *
Мучнистый воздух улиц. треск частот.
Забытая мелодия для бубна.
Свихнувшиеся косточки часов
не видишь – только чувствуешь подспудно,
как чувствуют мечтательный озноб
любовники, размятые в ладошке
ехидного амура (этот сноб
смеется и заламывает ножки).
* * *
Колода излохмаченных дверей
встречает чьи-то острые брючины.
Ты жил, однако вновь архиерей,
прокашлявшись, бормочет про причины,
царапает оплавленный амвон,
глядит в потемки нефа безучастно:
он хочет замолчать и выйти вон,
ведь все это не нужно, все напрасно.
* * *
Когда лежишь в кровати в поздний час,
туман глядит из окон близоруко.
Ты жарил яйца, ты забыл про газ,
но – Бог с ним, ведь сама угроза звука,
движения, дыханья до того
тосклива, что не хочется спасенья.
Лежишь, экзаменуя потолок...
Таким и замышлялось воскресенье.
* * *
Алиса покидает города.
Смонтированы титры. Впрочем, текста
не видно. Коммунальная вода
кидается с натоптанного места
наружу, накрывая тротуар
своей слюняво-ласковой губою.
Потоп. Переиначенный пожар
в отсутствие напившегося Ноя.
* * *
Теперь ничто не важно. Нет пути,
идущего, дороги, горизонта,
самой необходимости идти;
ни смысла нет, ни вящего резона
использовать цифирь или слова
для сумрачных пророчеств, для рассчета.
В гостиной, под часами, кружева
чернеют в ожидании кого-то.