Он пробовал думать ночь, и она тотчас зажигала звезды,
заводила цикад, надувала сов, щекотала закат щеглами,
лотосами по воде писала ему, что этот мир никогда и не будет роздан
до конца, хоть пригоршнями его, хоть полными рукавами
бери. Он брал.
У окна до темна шевелил Шекспира, Пирра чертил мелками на ламинате
кровати.
Она чертила кометой: "Где ты?" – в ответ на икоту «кто ты?» –
В Шекспире, в Сервантесе, в Достоевском?
Он только пытался подумать день, и она голубела, покуда сетчатки хватит,
запускала цветы в поля, в моря китов, охотников в перелески.
Он опускал глаза, и она истекала кровью, соком, слезами; бережно истекала
ночною прохладой в сон, дорогой от храма, к храму, весенней метаморфозой
«живи». Он жил.
Он только пытался подумать сказать ей: Детка, тебя мне, возможно, мало, –
а она уже знала.
Она просто растила цветок свой (как все на ее планете), просто растила розу…