H. Longfellow (1807 - 1882)
The Arsenal at Springfild.
Здесь Арсенал; орган напоминая,
Громадою оружие блестит,
Стволы не гимн поют, не песни рая –
От страшных нот их вся земля дрожит.
Как дики и ужасны будут звуки,
Когда коснётся клавиш быстрых смерть,
И к небесам возденут люди руки,
Симфоний жутких слыша круговерть.
Гремит в бою лихом саксонский молот,
Норманнов песнь летит в густых лесах,
А из пустынь через жару и холод
Монгольский гонг звучит и сеет страх.
Мечей лязг из Флоренции далёкой
Слух режет болью словно острый нож;
Ацтеки перед битвою жестокой
Бьют в барабаны из змеиных кож.
И плач, и вопли в деревнях сожжённых –
Молитвы о пощаде тонут в них;
Здесь – пир солдат, насильем упоённых,
Там – мор голодный городов больших.
Разрыв снаряда – вдребезги ворота,
Пальба из ружей, сабель острых звон,
А в громе пушек – неземное что-то,
Органа смерти адский камертон.
Неужто диссонансы звуков гадких,
Что изрыгает инструмент войны,
Нарушив лад Природы песен сладких,
Навечно человечеству даны?
Когда б хоть половину средств на войны,
Дать миру, а не в руки Сатаны –
Ведь жить без страха люди все достойны, –
Тогда и арсеналы не нужны.
Воинственность все станут ненавидеть,
Но если вновь рискнёт кто воевать,
Захочет в брате он врага увидеть,
Того отметит Каина печать.
А в будущем грядущих поколений
Войны исчезнет эхо насовсем.
И звоном колокольным в час молений
Я слышу глас Христа: Мир людям всем!
Мир всем! Тогда и страны, и народы
Орган войны уже не сотрясёт, –
Пусть красота гармонии Природы
В мелодии святой любви живёт!
This is the Arsenal. From floor to ceiling,
Like a huge organ, rise the burnished arms;
But front their silent pipes no anthem pealing
Startles the villages with strange alarms.
Ah! what a sound will rise, how wild and dreary,
When the death-angel touches those swift keys
What loud lament and dismal Miserere
Will mingle with their awful symphonies
I hear even now the infinite fierce chorus,
The cries of agony, the endless groan,
Which, through the ages that have gone before us,
In long reverberations reach our own.
On helm and harness rings the Saxon hammer,
Through Cimbric forest roars the Norseman's song,
And loud, amid the universal clamor,
O'er distant deserts sounds the Tartar gong.
I hear the Florentine, who from his palace
Wheels out his battle-bell with dreadful din,
And Aztec priests upon their teocallis
Beat the wild war-drums made of serpent's skin;
The tumult of each sacked and burning village;
The shout that every prayer for mercy drowns;
The soldiers' revels in the midst of pillage;
The wail of famine in beleaguered towns;
The bursting shell, the gateway wrenched asunder,
The rattling musketry, the clashing blade;
And ever and anon, in tones of thunder,
The diapason of the cannonade.
Is it, O man, with such discordant noises,
With such accursed instruments as these,
Thou drownest Nature's sweet and kindly voices,
And jarrest the celestial harmonies?
Were half the power, that fills the world with terror,
Were half the wealth, bestowed on camps and courts,
Given to redeem the human mind from error,
There were no need of arsenals or forts:
The warrior's name would be a name abhorred!
And every nation, that should lift again
Its hand against a brother, on its forehead
Would wear forevermore the curse of Cain!
Down the dark future, through long generations,
The echoing sounds grow fainter and then cease;
And like a bell, with solemn, sweet vibrations,
I hear once more the voice of Christ say, "Peace!"
Peace! and no longer from its brazen portals
The blast of War's great organ shakes the skies!
But beautiful as songs of the immortals,
The holy melodies of love arise.