Я не помню, в каком бреду я открыла окно
и кто его запер.
Я не знаю, в каком году он накинул пальто –
и замер.
Человек, состоящий из тонких чернильных царапин,
моя альма-матер.
Здравствуй.
Я вас не видела –
ни мало, ни много –
тринадцать тысячелетий,
но дорога имеет хобби возвращаться в точку отсчёта:
ноты, коктейли,
матерящиеся дети,
терпкий, летний…
Вот я?
Вот он.
Я повзрослела,
исколола пальцы –
научилась
ползти сквозь туман
и лететь сквозь шторм,
вы говорили:
- Я и любил бы танцы,
но Бог применяет санкции
к тем,
кто играет с ножом.
Я слушала.
А потом, как обычно, стал напиваться,
смешивая колу и ром,
я смотрела – влюблённая и разрушенная.
Был декабрь, отдающий режиссурой постмодернизма,
люди, поставленные на автомат…
Тихо тикали запущенные им механизмы,
Напряжение превышало тысячи ватт
«Я был бы рад –
но…»
беспощадно смеялись зелёные линзы.
Перед тем, как сползал чёрный занавес,
перед тем, как дрожало окно,
нелепо запахло вишней.
Он хохотал мне в лицо и, кажется, снова курил.
«Прощайте, вы оказались лишней»,
Рулетка. Осечка. Солнечное полотно.
Я не чувствовала перил.
«Встретимся через тринадцать тысячелетий» –
Завершили визжащие стены,
когда он уходил.
Ночь на 10 июля 2012 год.