Погребение.
Конечно, безусловно, в том сумерки виною,
Расплывчатый, не чёткий, весьма неверный свет,
Который растекался и здесь, и за стеною,
За белым днём ступая стремительно вослед…
Иначе, по другому понять бы невозможно
С чего Понтий Пилат так резко постарел?
Смотрел куда-то в сад печально и тревожно…
Кого во тьме кромешной он высмотреть хотел?
Ночь неизбежно, молча кралась и приближалась.
Остатки света с тенью затеяли игру…
С чего-то вдруг ему так явно показалось,
Что в комнате есть кто-то… сидит вон там, в углу…
Забытый им же плащ лежал в глубоких креслах.
По малодушью, зная, но всё же шевельнул –
Сковало страхом мысль и руки, ноги, чресла…
В который раз за вечер он сдавленно вздохнул…
Оставив плащ, где был, принялся бегать снова –
Пустой балкон внимал, подсчитывал шаги…
Вдоль-поперёк метался, как в клетке, бестолково,
В ужаснейшем расстройстве всё нарезал круги…
В который уже раз за эти только сутки
Тоска, печаль, отчаянье слетели на него.
Тёр пальцами виски, припоминал минутки,
Когда был рядом с тем, кто излечил его…
Всё силился понять – никак не получалось –
В чём кроется причина необъяснимых мук?
Не находил ответа… Такого не случалось…
И вновь шаги по кругу. Прогнал мешавших слуг…
В одном не сомневался: исчезло безвозвратно.
Мелькнуло и пропало… Из виду пустил…
Туда-сюда-туда… К столу, к стене, обратно…
Пора бы лечь, уснуть… Недоставало сил…
Хотелось зачеркнуть, немедленно исправить!
Фатальное решенье скорее отменить -
Философа в живых, а не того оставить,
Не обрывать, упрочить великой жизни нить!
Никак не получалось построить оправданье…
Вот почему метался, терзался и искал…
Невыносимо горько быть одному в страданье,
И, свистнув в темноту, пса своего позвал.
Жутчайший громкий лай ответил ему тут же -
Из глубины садов стремительно летел.
Лишь он один и был с Пилатом очень дружен,
Любой и каждый миг быть рядышком хотел.
Гигантский пёс, огромный. Окрас без пятен серый.
Сплошь по всему ошейнику из золота оклад.
Всегда благоприятно воздействовал на нервы,
И неизменно встрече с хозяином был рад.
Надёжная охрана от негатива в мире.
Но было кое-что, чего боялся страж:
Ворчания небес. Страх вис на лапах гирей,
Лишая хладнокровия, ввергал его в мандраж…
«Ах, Банга ты мой, Банга!» - с восторгом уже свыкся.
А тот - на плечи лапы, в лицо скорей лизнул,
Как будто понял что-то, сочувствием проникся,
В хозяйскую тревогу, вглубь сердца заглянул.
Улёгся возле ног, глаза искрой сияли:
Гроза уже закончилась, а вместе с нею дрожь.
Хозяин вот он, рядом. Достойней есть едва ли –
Он самый, самый лучший! Поберегись, не трожь!
Но что-то с ним не так – то даже пёс отметил,
Пусть знать не мог, конечно, что за беда стряслась.
Казалось, даже думал: «Я что-то не заметил?
Причина в чём печали? Откуда пробралась?»
Вот так вдвоём они всю ночь и просидели –
Встревоженный Пилат и верный спутник пёс…
При этом каждый думал о личном своём деле,
Но только кто о чём? Бессмысленный вопрос…
***
Афраний между тем, зря не теряя время,
Погружен в думы-хлопоты, в заботах был, делах,
Поскольку непосильное взвалили-дали бремя,
И бег неумолим у стрелок на часах…
Отпущенного времени на всё про всё не много,
Неисполненья вовсе ни чем не оправдать.
К казармам направлялся знакомою дорогой.
План на ходу составлен… распоряженья дать…
Спустя минут пятнадцать три ёмкие телеги,
Гружёные чем нужно уж оставляли двор:
С водой, похоже, бочка, лопаты… много… слеги…
Вокруг сопровожденье. Запрет на разговор.
Пятнадцать верховых чрез задние ворота
На запад, к Вифлеему, держали тайно путь,
Затем ушли на север почти с пол-оборота,
У самых врат Хевронских пришлось им повернуть
На Яффу, хорошо известную и торную дорогу,
По коей прошлым утром на казнь троих везли
В сопровожденье толп, оставивших тревогу,
Что насладиться зрелищем от зноя не смогли.
Афраний же, начальник, в обтёрханном хитоне
Отдельно от обоза во тьму умчал верхом.
Едва мелькнул у крепости, что здесь возвёл Антоний,
Заехал даже внутрь, оставив тут же дом.
Когда бы проследили, то след бы отыскался
Подальше, в Нижнем городе, но под седлом уж мул…
Кварталы знал отлично и ночью не терялся –
К ковроторговцу в лавку нарочно заглянул,
Бесспорно понимая, что на замке, конечно.
Легко открыл калитку и прошмыгнул во двор.
За угол повернул, как будто жил тут вечно,
Позвал негромко: «Низа!» Вокруг глухой забор.
На зов отозвались: дверь тут же заскрипела,
Из дома вышла женщина. Годами молода.
Пришельца увидав, заулыбалась смело.
«Ты вечером одна?» «Представьте себе, да!
Муж ещё утром был, но по делам уехал
В Кессарию, как будто. Я со служанкой тут,
Но вряд ли она мне окажется помехой –
Оговорить не пробуй – напрасным будет труд!»
И пригласила жестом: прошу, мол, заходите!
Чуть отступила вглубь, и он пошёл вослед.
Но пробыл с ней недолго. Участницей событий
Вновь сделал даму эту – она его агент.
Отдав ей приказанья, закрыл опять калитку,
Надвинул капюшон, на мула ловко сел,
Исчез в людской толпе, как под листом улитка.
Дальнейший его путь никто не разглядел.
***
Как только гость ушёл, она, свет не включая,
Менять одежду стала, так быстро, как могла.
Не сразу в темноте искомое встречая,
Но всё равно сама – служанку не звала.
И вот уж собралась, и к выходу готова –
Под тёмным покрывалом укрылась голова,
К прислуге обратилась: «К Энанте пойду снова!»
«Ох, эта мне Энанта! – послышались слова –
Забыли про запрет со сводней не встречаться?
Дождётесь – сообщу!» «А ну-ка, замолчи!
Ты, что, прикажешь мне одной сейчас остаться?
И в праздничную ночь?! Ну, ладно, не ворчи!
Закрой за мною дверь!» Служанка затворила.
А Низа пошла прочь, покинула свой дом,
Направившись туда, куда ей говорил он,
Немного задержалась в толпе перед мостом.
Примерно в тот же час и тож из переулка,
Уступами сбегавшего к красивейшим прудам,
Шёл человек куда-то. Шаги звучали гулко.
Красивый, молодой по виду и годам.
В честь праздника наряд заметно отличался
От каждодневной формы, что выдавит слезу…
Сейчас был в белом кефи, что на плечи спускался,
В талиффе голубом да с кисточкой внизу.
Куда он шёл теперь не трудно догадаться –
Самим первосвященником был вызван ко дворцу.
Не каждый день случается – не грех и расстараться
Потщательней одеться, чтоб было всё к лицу!
Иуда не спешил, но, впрочем, и не мешкал.
Встречаемых прохожих частенько обгонял.
В чужой большой игре ничтожнейшая пешка…
Но мог ли знать про это? Конечно же, не знал…
Его там, во дворце, совсем не задержали –
Короткой встречи миг и всё – покинул двор…
Обласкан словом был, ручонку крепко жали,
Кошель вручив с деньгами – исполнен уговор.
В полнейшей эйфории, в восторге пребывая,
Он заспешил обратно куда-то в Нижний град…
Во множестве окон огни, во всю пылая,
Случившихся прохожих притягивали взгляд.
На том уже углу, где улица вливалась
В базар Ершелаимский, народ ещё «кипел».
Шла женщина в толпе, танцуя, как казалось,
Обогнала Иуду. Узнать её успел.
Пустился догонять, едва не сбив мужчину.
Нагнал с большим трудом, прерывисто дышал.
Осмелился окликнуть – лишь выпрямила спину,
Но вдруг остановилась взглянуть, кто помешал:
«Ах, это ты, Иуда? Совсем бы не узнала,
Что, впрочем, по приметам выходит: хорошо!
Богатым тебе быть! Случалось так, встречала…
Но, как ты здесь сейчас? Зачем за мною шёл?»
«Куда же ты идёшь? Уже так поздно, Низа!
Ведь мы уговорились, и я хотел зайти…»
«Ах, нет и нет, и нет! – жеманилась каприза –
Мне дома стало скучно – с того вот я в пути!
За городской стеной просторное раздолье.
Ах, как, наверно, сладко поют там соловьи…
Хочу услышать их! Ступай себе, довольно!
Скучны, поверь, сейчас вопросы мне твои…»
«Но, как же это так? – Иуда растерялся –
Нельзя тебе одной… Позволь сопровождать!» -
А разум до того его уже смешался,
Отказывал совсем, не мог соображать.
Замедлила шаги… Потом остановилась:
«А скучно, отвечай, не будет там с тобой?»
Поник совсем главой… Прелестница смягчилась:
«Давай зайдём во двор – решим про меж собой!
Отсюда за Кедрон теперь ступай, понятно?
В масличное имение, а я пойду вперёд.
Не по пятам иди – отдельно, аккуратно.
Как перейдёшь поток, отыщешь старый грот.
А я уж буду там! Сейчас имей терпенье,
Как следует мужчине - немного подожди…
Я сплетен не хочу, на пользу промедленье –
Тем ярче наслажденья, что будут впереди!»
Закончив говорить, ушла из подворотни.
Иуда постоял, смог мысли вновь собрать,
Разбухшие, как ком… Не сосчитать до сотни –
Не сразу получилось к порядку их призвать…
Тревожило одно: как дома оправдаться?
Семья вся соберётся за праздничным столом.
Ничто на ум не шло… «А! – перестал стараться –
Не до того сейчас – придумаю потом!»
И, изменив решенье, покинул Старый город,
Пошёл в другую сторону – уже не до чего!
А праздник плыл, кружил, свечой сжигая порох…
Влюблённому Иуде совсем не до него…
По временам как будто не раз, не два казалось,
Что видит средь толпы походку Низы, стать –
Над мостовой плыла, ногами не касаясь…
Но из виду терял, вновь пробовал искать…
Мираж, считал, обман и всё же сомневался...
Она ушла давно, намного обогнав…
И убыстрял шаги… Взгляд всё равно метался –
Искал её повсюду, не раз себе солгав…
Меж тем уже прошёл меняльных лавок мимо,
Вот Гефсиманский сад. К воротам подбежал,
А в них затор: верблюды… Вскричал: «Невыносимо!»
За теми вслед патруль. От гнева задрожал.
Известно: всё пройдёт! Закончилось и это.
Иуда в предвкушенье за городской стеной.
В стороночке погост остался слева где-то,
Лишь пыльный путь пред ним под круглою луной.
Но вот уже Кедрон потоком неглубоким
Журчит (предупреждает?) по камушкам вода –
Отдохновенье взгляду. В горах его истоки.
Свод неба украшала уж не одна звезда.
Не замочив сандалий, на тот ступает берег.
Масличное именье осталось позади.
Восторги ожиданья переполняют череп,
Безумством наслаждений, чем тело усладит…
Уже почти бежал, сжигаемый желаньем.
Огромные маслины вплетали тайну в тень,
Но цель совсем близка. Конец всем ожиданьям…
И пели соловьи, благоухала сень…
Безлюдье, тишина – работы прекратились.
Он здесь бывал и знал: напротив где-то грот.
Луна ушла за тучи, и тени враз сгустились…
Но это пустяки, поскольку она ждёт!
Чуть-чуть замедлил шаг, позвал тихонько: «Низа!»
Взамен её мужчина, в руке как что блестит…
Шарахнулся назад… Другого ждал «сюрприза»…
Удрать не получилось – ещё один стоит…
А тот, что впереди, уж спрашивал Иуду:
«Признайся лучше сразу – ты сколько получил?»
«Тридцатку тетрадрахм! Возьмите их – забуду…
Не отнимайте жизнь!» - от страха голосил…
Один забрал кошель, другой тотчас ударил…
Блестящий, быстрый нож, как молния взлетел.
Надежды уцелеть и слабой не оставил –
Нарочно под лопатку, как, видимо, хотел…
И первый не спеша добавил прямо в сердце
На всю длину кинжала, почти по рукоять,
Тем самым перед жертвой раскрылась настежь дверца
За грань всего живого. Лишь телеса лежать
Остались под маслиной. Земля аж загудела…
Но тут явился третий, надвинув капюшон:
«Не медлите, скорее! Завершена часть дела!»
Вложив в кошель записку, что заготовил он,
Упаковали в кожу, перекрестив верёвкой.
Второй с деньгами свёрток за пазуху убрал.
И вот уже их нет. Исчезли быстро, ловко…
А третий над Иудой склонился, но молчал.
Взглянул ему в лицо: белей, чем мел, казалось,
Одухотворённым словно особой красотой…
И вот уж никого живых там не осталось,
Лишь пели соловьи средь зелени густой…
Куда ушли те двое, зарезавших Иуду,
Никто сказать не сможет, никто не проследил,
Но третий, в капюшоне, что уходил оттуда,
Замечен у реки – в поток её входил.
Он шёл наверняка в условленное место.
И вот уж силуэты двух лошадей видны,
Меж коих коновод держа уздечки тесно…
Сегодняшняя ночь им отменила сны…
Исполнив свою роль, прочь коновод умчался,
И тот, что в капюшоне, опять в ночи один.
Поспешно, как умел, сменить свой вид старался:
Надел плащ наизнанку… опасный господин…
Без оперенья шлем на голову надвинул,
Поверх плаща-хламиды короткий сбоку меч.
Военный человек… тот, неизвестный, сгинул…
Уверенность во взгляде, мощь в развороте плеч.
***
Под аркою ворот взметались, танцевали
Кокетливое танго от факелов огни.
Солдаты караула шутили, отдыхали.
Увидев офицера, навытяжку пред ним.
Небрежный взмах рукой. Проехал молча в город.
А там повсюду праздник, сияние окон,
Звучанье славословий нестройным плыло хором –
Везде и отовсюду, со всех дворов, сторон.
Заглядывая в окна, легко увидеть можно:
Царит в любой семье, всех за столом собрав.
Заглавным среди блюд то, что совсем не сложно:
Зажаренный козлёнок с приправою из трав.
Насвистывая что-то, тот всадник пробирался
Неспешной лёгкой рысью, поглядывая ввысь –
Над храмом в темноте всё ярче разгорался
Пучок из пяти свеч так ярко, что держись!
Невиданное зрелище - нигде ещё по миру -
Пятисвеченье это притягивало взгляд.
Оно плыло во тьме… Звёзд выше по ранжиру.
Примолкшая луна, смутившись, прячет взгляд…
Лишь Ирода дворец не принимал участье,
Как будто отменил сам праздник и обряд.
Единственный из всех… как погружён в несчастье...
Лишь в комнате охраны светильники горят.
Лишь в ней одной, и только, замечено движенье.
Парадный же фасад был мрачен и угрюм.
Здесь прокуратор жил, и принимал решенья,
Не знал, куда деваться от размышлений, дум…
Не пожелав уйти во внутрь дворца, в покои,
Постель себе устроить всё там же приказал,
Где утром вёл допрос, на том же всё балконе.
Лежал теперь в тиши и соловьям внимал.
Луны светила люстрой и сна как не бывало…
От мрачности раздумий мозги наполнил гул.
К рассвету время шло. Взмахнувши опахалом,
Укрыла ночь Пилата, чтоб всё-таки уснул…
С действительностью связь растаяла мгновенно:
Светящейся дорожкой пошёл наверх, к Луне,
А рядом верный Банга, попутчик непременный.
Га-ноцри тоже здесь - возможно всё во сне!
Заспорили опять о чём-то очень важном,
Не соглашаясь будто… И что? И что с того?
Доказывал философ настойчиво, отважно,
И было очевидно, что смерть не про него!
Могла ль свершиться казнь над этим человеком?
Конечно, невозможно! Нелепица и вздор…
За что его казнить? Глупее что от века?
Ведь вот же он! Здесь, рядом, вступает в разговор!
И времени у них достаточно - сколь надо.
Гроза случится к ночи, а трусость страшный грех –
Так говорил Га-ноцри, не опуская взгляда,
Придумавший нелепость, сказав «он добр» про всех…
«Про трусость так скажу: не спорю я с тобою -
Из множества других сквернейший тот порок.
Но я не трус, поверь! Помог же Крысобою
Тогда, в долине Дев, отбить от злыдней смог!
Свирепые германцы совсем чуть не загрызли
Верзилу Крысобоя, поскольку был один.
Так что средь трусов ты меня уже не числи,
Но вместе с тем помилуй, философ-господин!
При этаком уме понять, бесспорно, можно.
Чтоб я как прокуратор такое допустил?!
Чтоб оправдал того (представить даже сложно),
Кто преступил закон? То выше моих сил!
Рискнуть своей карьерой? Зачем? Чего во имя?»
«Да, да! – стонал и плакал пусть и во сне Пилат –
Наверное бы смог… Пожертвовал бы ими:
Почётом, уваженьем лишь бы вернуть обрат…
На всё пойти согласен для сохраненья жизни
Ни в чём не виноватого философа, врача!
Чтоб смерть не пожинала здесь урожая тризны…
Зачем я согласился с Каифой сгоряча?»
Га-ноцри отвечал: «Теперь мы будем вместе!
Помянут коль меня, сейчас же и тебя…»
Пилат просил во сне: «Вверяюсь слову чести!
Про сына звездочёта не забывай любя…»
Согласье получив, смеялся вновь и плакал –
Так стало хорошо… Остаться б навсегда!
Но вдруг залаял пёс… Не вовремя однако…
Очнулся с сожаленьем. Сон сгинул без следа…
Едва открыл глаза, реальность прояснила -
Свершилась всё же казнь, пусть и не рад тому…
Свечение Луны бесстрастно подтвердило:
Виновен, и причастен во всём и ко всему…
Тревожный свет с небес перебивало пламя
От факела, как будто. Но кто в руке держал?
А… это Крысобой: «Пришёл для встречи с вами
Начальник тайной стражи!» «Проси - его я ждал!»
И, заслонив глаза от пламени рукою,
Негромко кашлянул, ворча проговорил:
«И ночью при Луне не ведать мне покою…
Нет хуже положенья… Где тут набраться сил?»
Услышав, адъютант застыл от изумленья.
На Понтия смотрел и взглядом вопрошал…
Заметив, тот очнулся и с видимым смущеньем
Не обращать внимания тихонько приказал:
«Поймите меня, Марк! Ужаснейшая должность…
Как, впрочем, и у вас… да, впрочем, и у вас…
Как нужно поступать? Принять решенье – сложность…
Но мне гораздо хуже… Ступайте же сейчас…»
И вот вновь перед ним гость тайный в капюшоне.
«На место, слышишь, Банга?» Рычаньем пёс встречал.
Афраний оглянулся: нет лишних на балконе?
Вступил во тьму со света, потом уже начал:
«Прошу под суд меня немедленно отправить!
Вы оказались правы: Иуды нет средь нас…
Не смог я, не успел охрану предоставить…
Зарезали Иуду… В отставку же сей час…»
И взгляд на собеседника - реакцию проверить:
В упор четыре глаза смотрели на него…
Когда бы не с самим, едва ли б смог поверить:
Собачьих из них два… два волчьих… чрез всего…
Немного помолчав, из-под хламиды вынул
От крови заскорузлый внушительный мешок:
«Вот этот кошелёк убийца в дом подкинул
Почтенному Каифе. Представьте себе, смог!»
Пилат к мешку склонился, разглядывая пятна,
И вдруг спросил внезапно: «А сколько денег в нём?»
«Тридцатка тетрадрахм» «А… - протянул – Понятно…
Не много… даже мало… Где труп его найдём?»
«Так прямо не скажу… Пока ещё не знаю…» -
Спокойно и с достоинством Афраний отвечал.
«Но то, что мёртв, уверены? Я так вас понимаю?»
«Пятнадцать лет на службе… - с обидою начал –
Иуда точно мёртв – доподлинно известно…
Зарезан был недавно… лишь несколько часов…»
«Я не совсем проснулся, признаться если честно.
Прошу вас, не сердитесь из-за поспешных слов!
Ужасно плохо сплю и сны чудные вижу:
Представьте лунный луч - гуляю по нему…
Чрезмерным беспокойством, уверен, не обижу…
Надеюсь, уповаю… Ответьте по сему:
Составился ли план куда искать пойдёте?
Садитесь же, не стойте! – послушавшись, тот сел –
Горите, вижу я, свечой вы на работе…»
«Я в Гефсиманский сад отправиться хотел!»
«Ах, вот как?! Почему такое направленье?»
«Я, игемон, признаюсь, вот так соображал:
Не в городе убит, но близко, нет сомненья –
Близ масличного жома с утра бы обежал!»
«Считаю изо всех вас лучшим в деле сыска!
Не знаю, как там в Риме, но здесь и равных нет.
Представить не могу, кого поставить близко…
Но, почему туда? Раскройте свой секрет!»
«Ну, что же? Постараюсь! – откликнулся Афраний –
Иуда б не поддался среди толпы людской.
На улице зарезать – поступок вовсе крайний…
Пусть заманив куда-то… Опять же, не такой.
Всё обыскала служба, но всё безрезультатно.
Не в городе убили – могу ручаться вам,
Но где-то очень близко: вернулись же обратно,
Смогли кошель подбросить к Каифиным ногам…
Как за город попал? Пока что неизвестно.
Чем заманить смогли? Доверился ль кому?»
«За женщиной пошёл, красавицей прелестной?» -
Воскликнул прокуратор. Афраний же ему:
«О, нет! Ещё раз – нет! Исключено, бесспорно!
Логически обдумав, совсем неверный след.
Кто гибели желал? Кружок людишек вздорных,
Бродячих фантазёров, средь коих женщин нет.
Как рассуждаю? Деньги нужны чтобы жениться!
Чтоб человек родился, нужны они вдвойне.
Чтоб женщину нанять для помощи в убийстве,
Нужна большая сумма, весомая вполне!
Ни у каких бродяг их сроду не бывало.
Нет женщин в этом деле, я смею утверждать.
Иное толкованье лишь следствию б мешало –
Запутаться легко, того ли вам не знать?»
«Я лишь предположил… Вы, безусловно, правы!»
«Предположенье ваше ошибочно, увы…»
«Но, что же? Что тогда? Какие злые нравы…
Невежество, жестокость… Извращены умы…»
«Ответ довольно прост, настолько – удивитесь!
Я полагаю, деньги!» «Но, кто их ночью даст?!»
«Нет, прокуратор, нет! Всё проще – убедитесь –
Припрятать захотел! Был в хитростях горазд!»
«Ах, вот что?! Интересно! Так, видимо, и было.
Теперь и мне понятно – никто его не звал.
За ним банально просто случайно проследили,
Пока тайник надёжный он где-то подбирал!»
«Так точно, прокуратор! Иуда недоверчив…
Он прятал свои деньги, скрывался от людей.
И в праздничную ночь был явно кем-то встречен…
Не удалось отбиться… И победил злодей…»
«Однако, почему? Мне не понятно всё же,
Искать его пойдёте вы в Гефсиманский сад?»
«Так это очень просто и объяснимо тоже
С чего на это место мы устремляем взгляд:
Никто не прячет деньги вблизи любой дороги,
В открытых и пустынных каких-нибудь местах,
Чтоб вечно пребывать в раздумьях и тревоге –
Спокойней и надёжней в чащобе иль кустах!
К Ершелаиму близко подобных мест не много,
Поэтому, бесспорно, ушёл не далеко.
Конечно, в Гефсиманию вела его дорога.
Не сомневаюсь вовсе – там труп найдём легко!»
«Подумав, соглашусь… Похоже, так и было…
Но, что же теперь делать?» «Ну, как? Убийц искать!
Потом пойду под суд… охрана упустила…
Как так могло случиться? Не знаю, что сказать…»
«Но, вы-то здесь причём? С виновных и взыщите…
И то хочу сказать, без строгости какой!
Под суд вас не отдам! Преступников ищите!
Найдёте – накажите суровою рукой…
Вы выполнили всё, как вам и приказали –
Приставили охрану. Сам, негодяй, ушёл…
Пытались уберечь… По городу искали…
Лишь деньги признавал и смерть чрез них нашёл…
Да, я забыл спросить: подброшены как были
Каифе на крыльцо те денежки его?»
«Но это совсем просто: швырнули что есть силы
От заднего двора – вот только и всего!»
«С запискою кошель?» «Как вы предполагали! –
Решительной рукой сорвал с мешка печать –
Взгляните вот сюда, в том убедитесь сами!»
Пилат от изумленья смог только промолчать…
Заметив его взгляд, Афраний усмехнулся:
«Не стоит беспокоить себя по пустякам!»
«У вас есть все печати?» - и слабо улыбнулся.
«Иначе быть не может!» Пилат чуть не икал…
«Представить невозможно, что у Каифы было…
Прескверное событие да в праздничную ночь…»
Но гость сидел, молчал. Лицо как бы застыло:
«Я вызван был немедленно… Но чем я мог помочь?»
Взгляд бросил на Пилата. Глаза того сверкали
Каким-то хищным блеском, заметным в полутьме:
«Ах, очень интересно!» «Нет, игемон, едва ли…
Скучнейшее занятие – на слово верьте мне!
Любой вопрос обычный в штыки уже встречался:
Платили кому деньги? Категорично – нет!
Вот как искать концы? Я даже растерялся…
С трудом неимоверным мной обнаружен след…»
«Там, значит, не платили? Мы возражать не будем!
Тем невозможней службе убийцу отыскать…
Мне мысль пришла сейчас, давайте-ка обсудим:
Не сам ли себя кончил? В расчёте, так сказать...»
От странности идеи Афраний громко вскрикнул:
«Невероятно вовсе – самоубийство?! Тут?!»
«Ах почему бы нет? И домыслы возникнут –
В том убедитесь скоро, как слухи поползут…»
Гость, помолчав, ответил: «Не спорю, прокуратор!
Пред следствием задача всё до конца понять.
Причину разобрали, но кто организатор?
И что это за личность такое исполнять?»
Казалось, уже всё… переверни страницы,
Но Понтия Пилата не так легко унять –
Мечтательность во взгляде, дрожащие ресницы:
«Хотел бы я увидеть как стали убивать…»
Ирония сквозила на реплику в ответе:
«О, он убит искусно!» «Как вы смогли понять?»
«Взгляните на мешок – он весь в крови, отметьте!
Я повидал, признаюсь… Того ли мне не знать?»
«Он, значит, точно мёртв? Никак уже не встанет?»
«Однако почему? Наступит такой час!
Мессии судный день когда-нибудь настанет…
И трубы прозвучат для каждого из нас…
Но только лишь тогда… пораньше не случится…»
«Достаточно об этом! Теперь вопрос другой.
Что с погребеньем? Как? Должно бы завершиться…
Взяла земля казнённых, даруя им покой?»
«Они погребены» «Как было, расскажите!»
«Я занят был Иудой… Со слов других рассказ.
Совсем уже стемнело, когда часть моей свиты
Ступила на холмы прошёл не один час.
Из трёх казнённых там лишь двое возлежали.
Успело вороньё глаза им расклевать…
Не медля ни секунды в повозку их подняли,
Затем уже принялись пропавшего искать.
Не долго поиск шёл и труп был обнаружен -
На северном гор склоне в пещере он лежал.
С ним рядом человек. Озлоблен, как контужен…
Кричал: имею право! Просил и унижал…
«Его пришлось схватить?» - Пилат уже в тревоге.
«Нет, прокуратор, нет! Зачем? Лишь объяснить,
Не повышая тона, не угрожая в слоге:
Пришли, мол, для того, чтоб всех похоронить!»
«Вот, как я проглядел? Легко мог догадаться…
Левий Матвей, конечно?» «Да, да! Никто иной!»
«Прогнали прочь его?» «Позволили остаться.
Тогда он отдал труп, хоть был и сам не свой…»
«Кто главный? Имя мне теперь же назовите!»
«Толмай, мой прокуратор! Но в чём ошибся он?»
«Ошибся? Вовсе нет! Вы для меня открытье…
Настолько безупречны и – с каждой из сторон…
Признаться, я теряюсь, пусть повидал немало…
Имея с вами дело, безмерно удивлён –
Ни в чём не оступиться… Такого не бывало!
Ошибка?! Не про вас!» «Спасибо… Я польщён!
Однако же продолжу: Матвея с собой взяли,
Чтоб мог принять участье он в погребенье тел.
В повозку посадили. На север путь держали –
Пустынное ущелье последний их предел.
Работая посменно, могилу все копали.
Захоронили вместе, не стали разделять»
«Они обнажены?» «Хитоны с собой брали,
На палец по кольцу, чтоб как-то различать.
У Иешуа одна нарезка как примета,
У Дисмаса их две, у Геста, значит, три…
Один Толмай и знает, где погребенье это.
Надёжный человек: умрёт, скажи – умри…»
«Ах, я предвидеть мог! – Пилат вновь огорчённо –
Мне нужен Левий тот… спросить, поговорить…»
«Зачем же дело стало? С чего так удручённо?
Он здесь, он рядом с вами. Позвольте пригласить?»
Пилат остолбенел. Глаза, сколь мог, расширив,
Немного помолчал, потом вот так сказал:
«Благодарю за всё! Вы – лучший в этом мире!
Пришлите мне Толмая. Надёжен – доказал.
Но сразу объясните, что им Пилат доволен.
А вас прошу, примите вот перстень от меня!
Команде погребавших – по собственной уж воле,
Прошляпившим Иуду – без выходного дня.
По выговору дайте, чтоб впредь не повторялось.
Пожалуй, это всё. Да, Левия ко мне!
Поговорить хочу, чтоб тайны не осталось…
Я что-то пропустил в событиях, в том дне…»
«Как будет вам угодно!» - проговорил Афраний.
Всё прозвучало, сказано и уходить пора.
Пилат, в ладоши хлопнув, воззвал уже к охране:
«Светильников добавить – не скоро до утра…»
Афраний, выйдя в сад, взглянул под колоннаду:
Огромные светильники совсем прогнали тьму.
Светло, почти как днём, а пред Пилата взглядом
Явился неизвестный, но нужный по всему.
Гигант центурион громадиной казался
Настолько этот мал и тощ, и как-то сир…
Пилат глядел в упор, чего-то опасался,
Как будто обнаружил окошко в другой мир…
Пришедшему на вид годов под сорок было.
Покрыт засохшей грязью, оборван донельзя…
Смотрел по-волчьи жутко, всем видом походил он
На нищего бродягу – иль то его стезя?
Молчанье б продолжалось, но Левий покачнулся,
Вцепился в край стола, мучительно вздохнул.
Заметив это, Понтий от дум своих очнулся,
Что с ним спросил тревожно, и указал на стул,
Скорее даже, кресло. Но тот лишь покосился,
И молча опустился чуть в стороне на пол:
«Я весь в грязи – запачкаю…» - испуганно косился,
И словно что сглотнул, как будто в горле кол…
«Сейчас дадут поесть!» «Не нужно – я не буду!»
«Однако почему? Ведь ты не ел давно…
Быть может, целый день… Ну, хорошо, забуду…
Не стану приставать – тебе видней оно…
Зачем призвал тебя? – вновь скулы заходили –
Поговорить хотелось… Нож держишь при себе?»
«Солдат твой отобрал, когда сюда вводили.
Скажи, пускай вернут – не возразят тебе…
Ведь я его украл – отдать бы уже надо…»
«Зачем он был так нужен? Признайся, говори!»
«Верёвки перерезать!» - не опуская взгляда.
«Марк! – крикнул прокуратор – Мне нож его верни!»
Тот, выполнив приказ, тихонько удалился.
Обычный хлебный нож измазанный в грязи…
«А где ты его взял?» - спокойно, как не злился.
«В одной из хлебных лавок там, у ворот вблизи.
Хевронские ворота. Как в них войдёшь, налево»
«О том не беспокойся – нож в лавку отдадут,
Об этом не забудут. Теперь другое дело:
Написанную хартию представь-ка мне вот тут!
Она с тобой, я знаю! Хочу – мне это важно!»
«Всё захотел отнять? Последнее, что есть?» -
Смотрел опять в упор и говорил отважно.
«Хотел бы, отобрал бы… Умерь-ка свою спесь!»
Тот молча протянул, за пазухой порывшись,
Пергаментный рулончик. Взяв, развернул Пилат,
И принялся читать, вплотную наклонившись…
В обрывках слов и фраз искал чего-то взгляд.
Несвязная цепочка, обрывки изречений,
Хозяйственных пометок, отрывков из стихов:
«А смерти вовсе нет средь вечности течений…
Вчера ел боккуроты… Ах, вкус у них каков!»
Устав от напряженья, выискивая что-то,
Скрывая раздраженье, прищурившись, читал:
«Чиста река судьбы! Увидит это кто-то!
На солнышко легко смотреть через кристалл…»
И вдруг заметно вздрогнул, искомое заметив:
«Нет большего порока, чем трусость!» Отыскал?
Надолго замолчал. Что он в себе отметил?
Свернул пергамент резко и Левию отдал:
«Возьми своё сокровище! А также предложенье:
Ступай ко мне на службу. Ты – книжный человек,
Я очень одинок… Увы и к сожаленью,
Но всё-таки богат… Ты нищенствуешь век…
В Кессарии мой дом, библиотека там же.
Ты будешь разбирать папирусы, хранить…
Обут, одет и сыт и, что немаловажно,
Вдруг обретёшь покой, пристанище, где жить…»
Матвей, поднявшись с пола, немедленно ответил:
«Нет, не хочу! Не буду!» «Вот странно… почему?
Настолько неприятен? Боишься? Не заметил…» -
Воскликнул прокуратор. «Совсем не потому!
Не я тебя, но ты меня теперь боишься…
Не просто тебе будет в моё лицо смотреть,
Ведь ты его убил, и на себя сам злишься…
Нельзя быть со мной рядом – меж нами его смерть…»
«Молчи! – на то Пилат, смутившийся тирадой –
Возьми хотя бы деньги!» «И денег не возьму!
Мне ничего, пойми, вот от тебя не надо…»
«Но он не так учил – раскинь в своём уму!
Конечно, нет! Не так! Ты слушая, не слышал.
Прескверный ученик… Он взял бы у меня!
Он сразу всех простил! Простил оттуда, свыше!
Плохой ты человек… Он злым не был и дня…»
Тот промолчал в ответ. Потом очнувшись словно,
Упёрся в стол руками, зловеще прошептал:
«Запомни, игемон, здесь будет безусловно
Ещё одно убийство, не скажешь, что не знал!
Предупредить хочу, что крови ещё будет…»
«Я в том не сомневаюсь… Зарежешь, что ль, меня?»
«Тебя мне не достать… Охрана в миг остудит…
Коварного Иуду! Не стану медлить дня!»
«Нет, вряд ли, не удастся! – с заметным наслажденьем
Воскликнул прокуратор – Не беспокой себя!
Его уже убили… Не мучайся сомненьем!»
Матвей отпрыгнул даже: «Кто это сделал?» «Я!
Конечно, маловато… Но смог хотя бы это…»
От изумленья Левий, разинув рот, молчал.
«Ну, что? Возьмёшь хоть что-то?» - не ожидал ответа.
«Пергамента рулончик, пожалуй, я бы взял…»
Прошёл всего лишь час. Матвей дворец покинул.
Покой и тишина. Умолкли соловьи…
На ложе прокуратор средь сновидений сгинул.
Давно уж так не спал… И верный Банга с ним…