ИЩУ ЛЮБОВЬ
(почти реальное происшествие)
Двое сидели в кафе напротив друг друга, прикасаясь к рукам другого, словно это была необходимая деталь в разговоре. Как будто каждый являлся для другого наркотиком или неким обрывком необходимого настоящего. Я подумала, что терять мне нечего, что я их не смущу, и пересела ближе. В кафе звучала громкая музыка, она вливалась в уши почти насильственно, как звук будильника, как странное острое желание впивается в сердце и не отпускает его. На широких экранах, расположенных под потолком, кривлялись обнажённые женщины. Их движения были нарочито бесстыдны. Их ноги покрывал глянцевый загар. Впечатление от их наготы было почти отвратитильно, оттого что они хотели выглядеть естественными нарочно. Но это у них не получалось. Чего не хватало им, какой маленькой черты – или чёрточки, для того чтобы выглядеть естественными людьми? Или хотя бы естественными животными. Трудно сказать...
Музыка звучала громче и громче, обнажённые кривлялись всё быстрее и быстрее, и за этим истошным мельканием не была заметна мне жизнь тех самых двоих, ради которых я, собственно, сюда и ходила каждый поздний вечер. Я выгляжу моложе своих лет, и потому получить своё пиво не всегда возможно без объяснений, но последнее время официантки стали узнавать меня, кроме того, я ведь беру у них самое дорогое – «Старопрамен», не пользующееся спросом, а я его люблю, и девушки в зелёных фартучках расплываются в улыбке. А я всего лишь слежу за третьим по счёту столиком у окна – каждый вторник и четверг, и оба выходных, потому что моя добыча бывает в «Мадонне Икс» именно в эти дни и в это время, не раньше девяти. За окном постепенно темнеет, воздух наливается синевой, капли падают с крыши противоположного дома, исходящего алыми огнями рекламы, светофоры периодически перемигиваются, словно сигналящие друг другу циклопы, и белые снега на городских дорогах теряют свою плотность: начинаются оттепель, тревога и воспоминания.
Чтобы не вспоминать и не тревожиться, я стала прислушиваться к разговору двоих. Они только что снова заказали по стакану вина и по булочке. Но есть и пить не стали. Кажется, им было совершенно всё равно, что я могу их услышать.
– Я больше так не могу. Я развожусь.
– Зачем?
– Ты ещё спрашиваешь! Ты же любишь меня?
– Люблю.
– Я тоже. Не могу без тебя обойтись. Я так рада, что ты пришёл. У меня так болит голова. Положи мне руки на голову.
– Оля, тут люди.
– Раньше ты не стеснялся.
– Вчера ты сказала мне, что уже не хочешь меня. Не хочешь секса. Что ж, будем дружить. Будем сидеть в кафе, обмениваться новостями, уже не касаясь друг друга.
Женщина отпустила его руки и отодвинулась:
– Ты торопишься?
– Нет. С чего ты взяла?
– Нет, ты торопишься! Куда ты идёшь потом?
– Домой.
– Пожалуйста, не ходи! Я прошу тебя. Я же развожусь! Я хочу быть с тобой.
– Ты уже полтора года разводишься. Извини, но я должен пойти.
– Скажи, ты её любишь?
– Я же сказал, что люблю тебя.
– Хорошо. Я не хочу тебя видеть. Не хочу тебя больше видеть. Ты понял. Ты меня понял?!
– Опять истерика. Оля, здесь же люди. Не надо. Пожалуйста.
– Я ушла. Не звони мне.
– Прощай.
Она ушла. Мужчина медленно выпил стакан вина, сначала – свой, потом – тот, который оставила женщина. Теперь у меня была возможность его рассмотреть. Он сидел ко мне лицом. Густые чёрные волосы, глаза серые. Лицо вполне обыкновенное, скорее симпатичное, чем красивое, только глаза глубокие и серьёзные, грустные даже – в такие можно влюбиться.
И тут произошло неожиданное. Он пересел за мой столик. Он уже здорово был пьян.
– Зачем вы следите за мной?
– Я не слежу.
– Но это даже слишком заметно. Это становится невыносимым. А! Я понял. Это моя жена попросила вас.
– Я жду своего парня.
– Вы месяц шпионите за мной, и за всё время я не видел рядом с вами ни одного мужчины.
– Ну хорошо. Сдаюсь. Я отдыхаю. Наблюдаю жизнь. Я окончила лит, вернулась домой... Ищу сюжеты для рассказов. Я хочу написать о любви. Я всматриваюсь в лица окружающих и выдумываю сюжет. Такой, который заставил бы меня радоваться, а не сожалеть, не раскаиваться. Вот и всё.
Некоторое время он сидел и молчал. Потом он встал, неуклюже накинул пальто. Никак не мог попасть в рукава.
– Извините.
Я заказала ещё пива. Посидела с полчаса и вышла к Набережной.
Я прошлась по серому асфальту, понаблюдала снующих туда-сюда чаек — казалось, воздух сам нёс их в нужном направлении – посмотрела в леденистое неоотаявшее небо и отправилась домой.
Дома выспалась хорошенько, покормила котов и рыбок, полила цветы и сделала уборку. Всячески я откладывала продолжение, скрывалась за рутинной работой, за вычиткой чужого текста, за кипячением белья и чайника и всякой другой ерундой. Но вечером ярко накрасилась, надела парик брюнетки и красную шляпу с полями, посмотрела на себя в зеркало... Добавила для антуража чёрные очки в красной оправе. Сильно напудрилась. Вот теперь он меня точно не узнает. Главное, чтобы никто ко мне не пристал, к эффектной такой...
Итак, я отправилась по своему обычному маршруту. В тот час, когда ночь исходила фонарными огнями, когда она пела рыжими отсветами проспектов, площадей и одичалых ветхих дворов, вспыхивала салютами по окраинам, гремела поездами вокзала. В грубом искусственном плюще ресторанов и кафе запуталась золотая мгла ночи; на перекрёстках и в городских парках с высоко вознесёнными чашами тополей танцевали тени и отсветы, мелькали прохожие, горели-мелькали-вздрагивали огоньки. Ночной город напоминал таинственный замок, замок средневековый, такой, каким видим мы его в многочисленных фильмах и фэнтези – романтических представлениях, сложившихся в голове современного человека.
Я пришла и села за столик в том же кафе; в этот раз, слегка удивив официантку, взяла себе суп с клёцками и два куска сыпучего белого хлеба, похожего на калач, – жаль, что в нашем городе перестали продавать калачи. Пить я сегодня не хотела: нужна ясная голова.
Он появился в то же время, что и вчера, сел на своё место. Пальто на нём было расстёгнуто, причёска смята. Казалось, он долго ходил под сильным ветром и дождём, но ведь на улице ни дождя, ни ветра. Интересно, придёт ли она?
Он выпил пару рюмок, не закусывая. Затем пересел ко мне.
– Вы кого-то ждёте? – Он меня не узнал. – А я никого не жду. Никого. Но, понимаете, привык. Приходить сюда, смотреть в окошко на ночь. Слушать музыку и смех. Иногда попадаются интересные девушки.
– Вроде меня.
– Ну да. Только зачем так ярко краситься? Никогда не понимал. Вы же не в театре, там – чтобы со сцены видно было...
– Я приблизительно с теми же целями.
–Весь мир – театр?
–Вроде того.
– Вы знаете, меня одна женщина полтора года развлекала одной и той же пьесой. То она меня любит, то – не любит. То разводится. То не разводится. То говорит, что мне нужна другая женщина...
–Возможно, она права.
–Другая пьеса?
–Да.
–Может быть пошлой.
–Что в этом дурного?
–Неприятно как-то. Да и зачем.
–Пьеса может быть одноактной.
–В смысле, не надоест?
–Не успеет.
Он некоторое время смотрел сквозь меня, такое ощущение, что он пытается увидеть меня настоящую сквозь краску, пудру и всё остальное. Я тоже молчала. Потом он дотронулся губами до моей щеки.
– Ты что-то хочешь сказать? – перешёл он «на ты».
–Нет. Ничего.
– Может, тебе неприятно.
– Нормально, – сказала я и засмеялась.
– Я хочу видеть твои глаза. Сними ты эти очки дурацкие.
– У меня глаза некрасивые. Голубые.
– У Оли карие.
– Если ты будешь нас сравнивать, я встану и уйду, – я поднялась с места.
– Хорошо. Я уйду с тобой.
– Я не хочу. Ты пьяный.
– Я в состоянии проводить тебя до дома.
Дальнейший диалог не поддается описанию (или – передаче?). Состоял он из каких-то маловразумительных слов и таких же жестов. Добрались наконец-то до дома, и –
– Ой, а мы же с тобой не познакомились!
– Альберт.
– Какое у тебя имя манерное! Я – Лика.
– А полностью?
– И полностью. Ошибка в паспорте.
– Встретились двое странных...
– Как насчёт пьесы?
– ?
– В смысле, чай будешь?
– Вместо ответа он молча шагнул в подъезд.
– Ты знаешь, Оля меня замучила, – жаловался Альберт, сидя на моей кухне на моей любимой детской табуретке. – Чес слово, непонятно, чего она от меня хочет. У неё муж и куча любовников. Но, по её словам, она любит меня. Так бывает?
– Есть многое на свете, друг Горацио... А чего ты так зациклился на своей Оле? Она тебе кто?
– Да как бы и никто... Мы с ней уже лет десять... встречались в кафе, разговаривали... Ну, просто так. Она умная, тонкая... главное – эмоциональная. Хороший журналист.
– Понятно. Она писала о тебе статью, а потом влюбилась. По ходу её написания.
– Как ты догадалась?
– Обычный сценарий. Ещё она у тебя просила фото. Или книгу. Потом пришла к тебе домой, пока твои родственники были на пляже или на даче, и это произошло. Я не права?
– Она очень сексуальная. Послушай, эти джинсы мне идут?
– Идут. Тем более, что Оля находит тебя сексуальным. В этих джинсах.
– Я не пойму... Откуда ты всё знаешь?
– Потому что шпионю за тобой. По просьбе твоей жены. Шутка.
– Ты мне нравишься.
– А ты мне – нет, – отрезала я. – Ты не понимаешь, что она просто тебя использует. Она с тобой потрахалась, ты ей надоел, но бросить тебя ей жалко. Собака на сене. Держит тебя за друга. Раз в три месяца приходит к тебе домой, ну, чтобы возобновить. В кафе жалуется тебе на проблемы на работе, дома... Нервная, как все журналистки. Прикрываться мужем ей очень удобно. Мадам Дитрих губернских масштабов. И чтобы друзья были, поклонники. То есть временные сексуальные партнеры.
– Ты циник.
– Я писатель. Всё вижу.
– Лика, я и сам всё вижу. Но тут сложнее. Я и сам не знаю, люблю её или нет. Она мне жить у неё предлагала. Ну, когда разведётся.
– Когда ты состаришься.
– Ты бы лучше парик сняла. Я давно хочу жить спокойно. Её всё равно дома нет, только ночует. А я бы... отдохнул, подумал о жизни.
– У меня волосы плохие. Жди, может, дождёшься.
– Да не хочу я ждать. Устал уже. Иди ко мне, а? Только парик сними, а то смешно.
– Понятно. У мальчика неполноценная половая жизнь. Затыкаешь брешь случайными связями. Потом по привычке возвращаешься к жене, а играешь в любовь с этой своей журналисткой. Решил, что я подхожу тебе. Для случайной связи. Ошибся.
– Почему случайной? Ты интересная женщина.
– Я не женщина, а алкоголик во второй стадии. Лучше тебе со мной не связываться.
– То есть ты хочешь сказать, что привела меня домой... просто так?
– Именно. Тебе нужно было поговорить. Расслабиться. Я же обещала тебе одноактную пьесу.
– Ненормальная.
– Пожалуй что да, ненормальная. Но ведь сюжет ты мне уже подбросил. Любовь-мираж, когда два человека обманывают друг друга по привычке. Считай, что я тебя тоже использовала. Правда, неощутимо для тебя. Чай ещё хочешь, или мне посуду мыть?
– Я таких женщин не встречал.
– Какие твои годы! Встретишь ещё. И ненормальных, и всяких.
Когда он ушёл, я достала из холодильника «Старый Кёнигсберг» и отхлебнула прямо из горлышка. Потом сварила кофе в кастрюле. Сильно болела половина головы. Не смывая губную помаду, стала пить из пиалы вареный кофе, смешанный с коньяком. Хорошо ли, что я остановила его на самом пороге и не разрешила притрагиваться к себе? Или это излишняя предосторожность, излишняя забота о нём?
Я боялась влюбиться. В моей жизни было всё: и страсть, и взаимная любовь, и невзаимная, и психушка после белой горячки – а пить я начала тоже после бесплодных попыток «заставить» себя полюбить; так зачем же Альберту такая обуза, если у него уже и так на шее и семья, и истеричная Оля? Бог с ними. Герой не моего романа... но для одного из моих рассказов – вот он, как живой. Оказался в моей коллекции, как прекрасная бабочка или блестящий жук, сам того не подозревая. Я для него – ненормальная, не в меру любопытная девочка, к тому же по-дурацки вырядившаяся под проститутку. Пусть так всё и останется. Не хочу об этом думать.
Я отвернулась к окну.
Сквозь запотевшее дымчатое окно светились другие – светло-жёлтые, нежные. Тополя распластали декоративный узор – тенями. Узкий, переливчатый звук – запела птица. Прошелестела легковушка, чуть отставая от волны грохочущей музыки, засмеялись девушки, идущие на автобусную остановку, и в тонком мерцании холодных солнечных лучей стала проступать застроенная домами, закрытая асфальтом земля.
Любите ли вы свой город? Это не патетический, не риторический вопрос. Любите ли вы его в одно из туманных предвесенних утр, когда снег ещё не растаял, но уже осел и запачкался, как серая пакля, извлечённая из зимних двойных рам – когда бурые речьи бегут то ровно, словно по линеечке, по следу машин, то завихряются на тротуаре? Любите ли вы тёмно-белые, бесформенные крыши на фоне просыпающегося неба, корявые деревья, растущие бог знает как, – из толстого закорузлого ствола торчат тонкие прутики, – утомительно мокрые площади, и, конечно, реку под начинающим таять льдом? Не знаю, как вы, но мне кажется, что именно в этом неказистом, утомлённом, как измученный стрессами и хроническими недосыпаниями влюблённый подросток, городе – как раз-таки и намечается некое движение, пусть не явный, но смысл жизни, какая-то точка, позволяющая начать отсчёт этому смыслу, разрешающая существовать наново, набело, предварительно смыв всё происшедшее ручьями этой весны.