Прощай, лавровый мой венец,
О, я свободен, наконец!
Долой перо, простите, нимфы,
А я, любитель лёгкой рифмы,
Бегу по склонам вешних гор
В последний раз. С недавних пор
Нет сильных крыльев, нет опор,
Хоть я здоров, хоть глаз остёр
И крепче сплю теперь в ночи.
Ни черновик, ни мой дневник
Чернил не знают, мой ночник
Печально жизнь свою влачит
И до утра уж не горит.
Сегодня жгу в последний раз…
А жизнь не раз погубит нас,
Ведя извилистой тропой,
Где ты к тому ж ещё слепой.
Упав, подняться не дано,
Ты смерти ждёшь, но ей равно
К кому прийти и не спешит.
О, счастлив, кто не дорожит
Всем светом, ночью, жизнью всей,
Как в дни хаоса или смуты
Сжигая жалкие минуты,
Но проживёт он так верней
Все двести лет, сожжённых лет…
Не встать на ноги без опор,
Хоть я здоров, хоть глаз остёр.
Тяну я руки в жизни прозе,
В ней утопаю как в навозе,
И вдохновенье на заказ
Мне шлёт плохой и стих и сказ.
Я плачу. Пушкин молодой
Или Жамбыл мне дорогой
Своей божественной игрой
Лишь посмеются надо мной,
И я живу теперь пустой,
Такой бессмысленной судьбой.
Да, я могу ещё сказать:
- О, мой народ! – и написать
Как он хорош, но в части плох,
И всё ж велик. Кого ж, о бог,
Кормить такими мне стихами?
С такими мерзкими словами,
Где сообразно конъюнктуре
В политкорректном абажуре
Горит восторженности свет,
Так своевременно и к дате.
Как оправдать тогда весь бред –
Прибавкой к заработной плате?
Могу я также про любовь,
Но в равнодушии своём
Я клевещу, стыжусь потом.
Могу про край, но желчь одна,
Душа тоской угнетена.
Перед глазами жизнь, простор,
А я хромец, себе укор
Давно в душе своей ношу,
Что жизнь напрасную пишу
Я в книге улиц городских,
Где нет печали на двоих,
Где нет ни близких, ни родных.