Резцы ветра вспарывали тонкое олово залива, катили перед собой ртутные переливающиеся шарики водяной стружки. Глубокая чернь порезов тут же затягивалась, как только стихал игрушечный, ласковый строгальный станок ветра.
Наконец, он совсем стих. Серебряная пленка омута неподвижно застыла, как от легкого морозца. Ее звонкость и ковкость были восхитительны, неподдельны. Можно было, кажется, позвенеть удочкой о серебро залива, можно было бережно закидывать на его гладь легкие камушки. Они бы, наверное, скользили по тончайшей скани, легко и почти невесомо подскакивая. «Глин-глон, глин-глон, глин-глон», – пели бы они. Они были бы похожи на белые костяные кубики наших детских игр, нежно тукающие о грубоватый картон с нарисованными на нём стрелочками и кружками.
Слева от меня звенел перекат. В его мелодичную зыбь скатывались пластины серебристого олова, неслышно дробились, обдавали лунными искрами заросшие тиной валуны и сразу за перекатом зеркально застывали.
Справа – стояла в воде засохшая ива. Ее ствол был словно окунут в плавкий металл, который никак не мог сомкнуться вокруг: скань серебра опоясывала высохшее дерево, а между ними чернел неподвижный лепесток зазора. И преображенная лунной ночью ива вырастала из него, как из гончарного круга, отточенной архитектурой ветвей. В них поселилась луна.
В разгар ночи гравюрный оттиск ивы пополнился силуэтом птицы, прилетевшей от железнодорожного моста. Ее длинное, вытянутое серое тельце тут же было обсыпано серебряными искрами. Она подобрала крылья, умостилась на ветке, затихла, и искры погасли. Ровный свет залива окрасил ее.
Я бы еще и не удивился, если бы с неба протянулись паутинки и по ним к заливу стали спускаться звездные паучки. Веселыми бусинами дождей они бы ссыпались на поверхность залива, и он едва бы слышно позванивал, приветствуя их.
Видимая, слышимая и воображаемая симфония лунного залива сливалась в одно, как будто над моей головой незримая рука поплескивала в небесном бокале музыкальную влагу или ласково перебирала пластмассовые палочки для счета.
…Когда я проснулся, очарование ночи ушло. Свежий ветер летнего утра рыхлил водную гладь, морщинил ее, закидывал сети, весело перегонял кулиги ряби, качал засохшие ветви ивы. Зябко шумел перекат. А однотонное серое небо наступающего утра сливалось с легким туманцем над рекой.
Под ним по речной финифти нескончаемым потоком плыли большие прозрачные пузыри. Как будто сама река озябла и покрылась пупырышками озноба.
А может быть, в них уплывали куда-то мои ночные гости – звездные паучки.