Вычитка «беседы». Б.Н. Тарасов (слева) и Г.В. Куликов. Весна 2007-го .
Фото Андрея Кошелева
ЧТОБЫ ПОПАСТЬ В ЦЕЛЬ*
В эпоху «развитого социализма», когда слово «Бог» запрещалось печатать с прописной буквы, в серии «ЖЗЛ» вышла книга о человеке, который свой «основной философский труд, – как подчеркивалось в тогдашнем «Словаре по этике», – писал в период тяжелого нервного заболевания, запутавшись в противоречиях между сомнением, неверием и религиозным фанатизмом». Открывая книгу, советский читатель, естественно, предполагал найти не только жизнеописание, но и поучительную критику с позиции марксистского атеизма (дескать, «опиум для народа»), а находил – любовь и сочувствие, и чуть ли не открытую апологию «основного философского труда», который «замечательным человеком» задумывался (и, несмотря на обрывочность, блестяще удался!) как апология христианства. Автор, не скупясь, цитирует «религиозного фанатика» и даже эпиграфом к книге поставит его слова: «Все тела, небесная твердь, звёзды, земля и её царства не стоят самого ничтожного из умов, ибо он знает всё это и самого себя, а тела не знают ничего.
Но все тела, вместе взятые, и все умы, вместе взятые, и всё, что они сотворили, не стоят единого порыва милосердия - это явление несравненно более высокого порядка».
Потом автор приведёт и другой вариант записи Блеза Паскаля (это, конечно же, он, – блестящий французский математик, физик и мыслитель!): «Все тела в совокупности не могли бы произвести самой ничтожной мысли: это невозможно, это явление другого порядка. Из всех тел и умов нельзя было бы извлечь ни одного движения истинной любви: это невозможно, это явление иного порядка, это – выше природы».
Здесь атеист не мог не насторожиться: какие-такие явления не в природе, а вне её? Но дальше он прочтет и вовсе для него недопустимые выводы:
«Уже мысль, как замечает Паскаль, частично «свертывает» устрашающие космические бесконечности, - комментирует автор, - любовь же окончательно преодолевает страх перед ними, «свертывает» и саму мысль с её противоречиями. Когда же эта любовь начинает умирять духовную борьбу в сердце человека, ему, как полагает Паскаль, может послышаться голос самого Спасителя». И, цитируя фрагмент «Таинство Иисуса», автор предоставляет читателю (советскому!) возможность услышать этот «умиряющий» голос:
«Утешься! Ты не искал бы Меня, если бы уже не нашел.
Я думал о тебе в предсмертном борении, за тебя Я пролил кровь.
Неужели ты хочешь, чтобы Я всегда проливал свою кровь, а ты не пролил и слёз?..
Врачи тебя не исцелят, и ты всё-таки умрёшь под конец. Но Я исцеляю и делаю тело бессмертным.
Терпи цепи и телесное рабство, пока Я освобождаю тебя лишь от духовного рабства.
Я тебе более друг, чем кто-либо другой, ибо Я сделал для тебя больше их: они не вытерпели бы того, что Я вытерпел от тебя, и не умерли бы за тебя во время твоей неверности и жестокости, как Я это сделал, готов делать и делаю…».
«Вот к преддверию такого состояния, – поясняет дальше автор, – ведущего к подлинному душевному покою и духовной уверенности, и хочет Паскаль приблизить человека с помощью своей апологии».
Какая ж она, оказывается, душеполезная апология! Нынешнему поколению трудно по достоинству оценить смелость этого крамольного по тем временам вывода, к которому подводит молодой автор. Но удивляет также и сбой в государственной машине: как она проворонила такую книгу? Её напечатали тиражом аж в 100 тысяч экземпляров! А воспринималась она (и тем хорошо запомнилась!) не иначе, как некий чудесный прорыв. Но чудеса на этом не иссякнут: через два года книга получит премию на Всесоюзном литературном конкурсе имени Горького на лучшую первую книгу молодого автора (1981) и тут же будет переиздана (1982) – и вновь стотысячным тиражом! Не чудо ли? Как и такой «чудесный» поворот в судьбе автора: апологета трудов «религиозного фанатика» вскоре пригласят на работу в учебное заведение, осенённое именем всё того же «пролетарского классика». И тут, пожалуй, пора раскрыть имя лауреата. Речь о книге Бориса Николаевича Тарасова «Паскаль». А полное имя учебного заведения – Литературный институт имени Максима Горького.
На преподавательском поприще Тарасов продолжает издавать книги, неизменно вызывающие, как принято говорить, широкий резонанс в научной и общественной среде: «Чаадаев» (1986), «В мире человека» (1986), «Непрочитанный Чаадаев, неуслышанный Достоевский» (1999) , «Куда движется история? (метаморфозы идей и людей в свете христианской традиции)» (2002), «Мыслящий тростник» Жизнь и творчество Паскаля в восприятии русских философов и писателей» (2004). Он составит и прокомментирует публицистические тексты Ф.М.Достоевского («Дневник писателя, 1989; «Тайна человека», 2003) и Ф.И.Тютчева (третий том ПСС с новыми, сделанными Тарасовым, переводами), а также двухтомник «Николай Первый и его время» (2000, 2002).
В 2006 году Бориса Николаевича коллеги избирают на должность ректора. В этом же году он издаст свой труд – «Историософия Ф.И.Тютчева в современном контексте» и переиздаст (25 лет спустя) свою первую книгу «Паскаль».
Недавно мне посчастливилось встретиться и беседовать с ректором Литературного института и я, конечно же, не мог не коснуться судьбы этой книги.
– Борис Николаевич, мне запомнилось, – начал я издалека, – в каком знатном соседстве вышел в свет Ваш «Паскаль»: в это же время были изданы - Николай Кузанский («Ученое незнание» и др., в серии «Философское наследие»), Мишель Монтень («Опыты», в серии «Литературные памятники»), Алексей Лосев («Эстетика Возрождения»)… Издавался академический Достоевский, и уже выходили тома с «Дневником писателя»... Какое богатство для ума, смертельно наскучившего «марксистко-ленинской» мертвечиной! И все же именно Ваша книга осталась в памяти как некий чудесный прорыв. Умная во всех отношениях, она не только, и даже не столько «удивила» ищущий ум, сколько захватила сердце. У Паскаля (как и у Достоевского!) я увидел выстраданную веру в Бога. А его «огненная» встреча с «Богом Авраама, Исаака и Иакова»? Имею в виду чудесное озарение Паскаля и его тайную запись об этом озарении (знаменитый «Мемориал»), зашитую в камзол и обнаруженную только после смерти её автора. А чудесное исцеление его племянницы Маргариты? Да и сам поворот бесспорного научного гения к религии, если хотите, его своеобразный «путь в Дамаск» не мог не потрясти.
Думается, Ваш «Паскаль» в то голодное, в духовном смысле, время многих молодых (и не молодых!) читателей побудил серьезно задуматься о Боге. И, конечно же, интересно узнать: как пришли Вы к Паскалю? Какими путями? Как обрели его?
– В постижении истины у сердца свои (непререкаемые!) доводы, и «тщетны, как пишет Паскаль, все усилия разума, неспособного к такому постижению, опровергнуть доводы сердца»! А пришел я к Паскалю от Достоевского. Изучая французского мыслителя в рамках учебной программы (на романо-германском отделении филфака МГУ), обнаружил его удивительное сходство (в ходе мысли, в направлении исканий) с нашим великим писателем: и того, и другого остро интересовала «тайна человека», его противоречивая двусоставность, соединение в нем добра и зла, света и тьмы… Как же в человеке, пусть порою болезненно и даже трагично, но все-таки уживается высокое с низким? Вот вопрос! У Константина Батюшкова есть такие стихи:
Сердце наше – кладезь мрачной:
Тих, покоен сверху вид,
Но спустись ко дну…ужасно!
Крокодил на нем лежит!
– Да, воистину: «Широк человек, я бы сузил!», - воскликнул один из героев Достоевского. Столь же, если можно так выразиться, «качественно широк» человек и у Паскаля. И шаг Ваш к нему, в общем-то, понятен. Но как Вы решились на книгу? Сколько ни оправдывай ту эпоху, а дело Вы задумали почти безнадежное!
– Может быть, и так. Но, как говорится, Бог помог! Я познакомился с редакцией «Жизнь замечательных людей». И работали там в то время замечательные люди! Руководил редакцией Юрий Иванович Селезнёв, работал в ней и Юрий Михайлович Лощиц. Кстати сказать, он потом был редактором этой книги, а также и второй – о Чаадаеве. Но тогда он писал свою – о Гончарове. А я готовил эссе об «Обломове». Однажды в разговоре обнаружилось, что мы не только трудимся над одной и той же темой, но и думаем о романе очень схоже. Нас это, конечно, и удивило, и порадовало. А такое «совпадение», разумеется, сблизило. Выяснилась общность и других интересов. И когда Юрий Михайлович узнал о моём увлечении Паскалем, предложил об этом мыслителе написать книгу.
– Как у Вас всё просто: предложил – написал – издал! И никаких тебе чудес! А мне, например, Вадим Валерианович Кожинов рассказывал, сколь трудно издавалась его (писателя уже маститого и признанного!) книга о Тютчеве. Пять лет её мытарили в издательстве! А Вы издали, переиздали и даже премию отхватили! Разве не чудо?
– Можно, конечно, сказать и так. Но книга готовилась к изданию вовсе не легко! Многое приходилось отстаивать, и с помощью редактора – пусть и не всегда – это удавалось. Прибегал и к своеобразным «хитростям. Чтобы слово «Бог» было напечатано с большой буквы, я, например, ставил, по возможности, это слово в начале предложения – первым!
– Хитрость, несомненно, хороша. Но ведь Вы, по сути, открывали запрещенного религиозного мыслителя. Как пошло на это издательство?
– И пошло, замечу, вполне сознательно. Не без риска, конечно. Но тогдашнее руководство было готово к таким поворотам в издательской политике. Спасало книгу и то, что главлитовское око обращено было прежде всего на русских мыслителей. А тут – известный французский ученый, притом из «древних»…
– Механик, физик, математик… который уже в детстве сам сформулировал теоремы Евклидовой геометрии, а в зрелом возрасте вплотную подошел к интегральному исчислению. Вы подробно рассказываете о создании им первого в мире арифмометра, об открытии основного закона гидростатики. Разъясняете формулы теории вероятности и методы комбинаторики. Приводите рисунки и чертежи. Например, для пояснения знаменитой «теоремы Паскаля», гласящей: если шестиугольник (Паскаль называл его «мистическим шестивершинником»), вписать в эллипс, гиперболу или параболу, то точки пересечения трех пар противоположных его сторон будут лежать на одной прямой – «великой Паскалевой», как её восхищенно называл основатель проективной и начертательной геометрии Дезарг. Изящнейшее решение! Мне, инженеру-мостостроителю (окончил МИИТ), легко было увидеть, сколь серьезно Вам пришлось овладевать математическими знаниями. Зато и Паскаль-математик Вами представлен безупречно!
– Спасибо! Мне так же приятно было услышать от академиков-математиков Андрея Николаевича Колмогорова и Александра Даниловича Александрова, что они прочли «Паскаля» и не нашли ни одной ошибки.
– Это, конечно же, и аргумент в пользу того, что не только математические, но и христианские «формулы» Паскаля, а также и Ваши к ним комментарии столь же точны. Такая всесторонняя безупречность жизнеописания, несомненно, подвигла многих читателей серьёзно задуматься о смысле жизни. Ведь у нас, как известно, писатели, по русской евангельской традиции, всегда почитались как «учители жизни». Нет для нас ничего важнее Слова! Потому что «В начале бе Слово…». И здесь, пожалуй, мы перейдем к разговору о Литературном институте, для чего, собственно, и встретились в Вашем кабинете ректора. Но прежде все же хотелось бы побольше узнать о Вас. Вы-то какими судьбами сюда попали?
– В свое время я поступил в аспирантуру Литературного института…
– Сразу же после университета?
– Нет, не сразу. После его окончания я работал в НИИ Министерства прудово-рыбного хозяйства…
– Выбор для филолога, заметим, более, чем странный!
– Ничуть! Работа была обусловлена местом проживания.
– Что ж, скрипя, допустим. А работали Вы…
– В отделе научно-технической информации. Переводил статьи из иностранных журналов, рецензировал их и даже написал одно научное исследование…
– На какую же, интересно, тему?
– «Разведение растительноядных рыб».
– Зная Вашу исследовательскую честность и дотошность, нимало не сомневаюсь в реальности Вашего научного вклада в народное хозяйство! Но мне хотелось бы, по слову поэта, «познать судьбы зигзаг». Как долго плакала родная филология?
– Ни дня! Она и не была забыта. А такой поворот наметился в университете. Будучи студентом, я женился, и мы с женой уже тогда задумали переехать в деревню.
– «Давно, усталый раб, задумал я побег», - вздохнул «пожилой» Пушкин. Но у вас-то, совсем ещё молодых людей, притом с университетским образованием, как могло родиться такое безумное желание? Ну, какие, скажите, в деревне перспективы? Учительство?
– Не обязательно. А перспективы, между прочим, открывались, и для нас отнюдь не маловажные. Во-первых, в деревне легче было обрести жильё, и мы еще студентами задумали купить дом. Летом специально уезжали в тайгу. Работали на подсечке леса.
– Что это за работа?
– Подробности Вам ни к чему. А говоря попросту, мы подсекали ели, устанавливали специальные приспособления и собирали смолу. Всё лето кормили комаров, но за работу получали по тем временам приличные деньги. Копили на дом! А во-вторых, мне уже тогда хотелось жить не только самостоятельно, но и сосредоточенно. Хотелось работать над своим… Творчески!
– Но для этого Вам надо было непременно уехать «в обитель дальную трудов и чистых нег». Угадал я Ваше тогдашнее состояние?
– В определенной мере – да. И мы, наконец, уехали… Купили дом под Дмитровом, и там я написал свою первую книгу. Там родились сыновья… Там я готовился и поступил в аспирантуру… Защитился…
– А для диссертации какую выбрали тему?
– «Эстетическая система Поля Валери».
– «Перескок» от Паскаля неожиданный! Ведь это совершенно разные люди. И не потому только, что их разделяют четыре века, они внутренне разные - по духу!
– И весьма! Уважая Паскаля-ученого (гордость Франции!), Валери был его духовным оппонентом. Ведь Поль Валери – атеист. А трудился я над этими темами параллельно, и с одинаковым интересом.
– Кажется, я начинаю понимать, почему на должность ректора выбрали именно Вас. Однако продолжим разговор о Вашем пути в Литинститут. Итак, Вы издали первую свою книгу…
– За неё мне заплатили хороший гонорар. На эти деньги можно было некоторое время даже содержать семью, и я решил уйти из НИИ – на «вольные хлеба»! Вступил в так называемый «литературный профсоюз» и уже вовсю работал над «Чаадаевым», когда меня пригласили преподавать в Литинститут. Поначалу я отказался: не хотел жертвовать своими творческими занятиями, да и ездить туда казалось далековато. Вскоре пригласили вторично, потом ещё, и я не стал искушать судьбу – согласился работать на кафедре истории зарубежной литературы. Случилось это в 1985 году. Через два года я защитил докторскую диссертацию по теме «Чаадаев и русская литература Х1Х века». Открылась другая сфера интересов… В 1988 году возглавил кафедру, на которой трудился, а в 2006-ом был избран на должность ректора.
– Из Вашего рассказа нетрудно догадаться, что Вы не москвич.
– Да, я приехал поступать в университет из Казани, после окончания Суворовского училища.
– Вот оно как! Тогда, пожалуйста, поясните, как попали в Суворовское училище (как вообще в него попадают?) и почему отказались от офицерского поприща.
– Не судьба! По состоянию здоровья меня сочли непригодным для армейской службы. Отец мой был офицером, и я с детства мечтал пойти по его стопам. Десятилетним мальчишкой я прочел книгу о генералиссимусе Суворове и вполне осознанно (для того, конечно, возраста) принял бесповоротное решение стать военным. Я написал письмо в Суворовское училище и, как оказалось, столь убедительное, что мне прислали вызов. Мама, конечно, очень удивилась и воспротивилась. Ни за что не хотела меня отпускать! Но потом всё же приняла мой выбор. А реализовать его, как видите, не удалось.
– Что ж… Мы тако, а Бог инако! Мечты, как говорится, ради сошел и я с инженерного поприща. Мне было крепко за тридцать, когда окончил Литинститут (заочное отделение), хотел стать, как и Вы, литературоведом, а попал в журналисты!
Но и у Литинститута судьба оказалась тоже «незапланированной». Как известно, он был создан для выковки (модное словечко 1930-х годов!) советских литературных кадров. Но что значит советские? Это такие люди, которые должны были безоговорочно принять, как тогда говорили, и умом, и сердцем, «единственно верное учение партии». Поэтому, начиная с первого курса, студент был обязан изучать, и что самое неприятное (помню по себе) – держать экзамены по таким никчемным предметам, как «История КПСС», «Марксистско-Ленинская философия», «Научный атеизм»… Выбора не было! А не сдашь экзамена, не переведут на следующий курс.
Хочу напомнить и о других изъянах тогдашнего обучения. Например, на экзамене по курсу современной литературы студент, которому попался соответствующий билет, должен был убедительно (!) рассказать о литературных достоинствах «эпохальной трилогии» генсека Брежнева. Так тогда называли три ничтожных брошюрки, состряпанные, как теперь нам известно, бригадой журналистов. А как изучали древнерусскую литературу? Она для нас начиналась со «Слова о полку Игореве», а о великом «Слове о Законе и Благодати», написанном первым русским митрополитом Иларионом на 150 лет раньше, не говорилось, простите за каламбур, ни слова! Замалчивались многие произведения классиков. Например, Гоголя. Только вскользь и только ругательно упоминались и совсем не изучались «Выбранные места из переписки с друзьями». Не говорю уж о его «Размышлениях о Божественной литургии»! Мы и слыхом не слыхивали о таком Гоголе. Мы ничего не знали о таких духовных гигантах, как митрополит Филарет (Дроздов), епископ Феофан (Говоров), епископ Игнатий (Брянчанинов). Все трое ныне причислены к лику святых. Запрещены были христианские мыслители начала 20-го века… А писатели русской эмиграции? Шмелев, Зайцев, генерал Краснов…Никого из русских эмигрантов, кроме, пожалуй, Бунина (конечно, неполного!), для нас не существовало! Разве это не ущербность образования? Но для подготовки лояльных режиму литераторов всеохватное образование пошло бы им только во вред. Другое дело, насколько удавалось «выковать» угодные партруководству кадры? Какие бы программы ни навязывались, но в творческом вузе, хоть и подспудно, а дух свободы сохранялся всегда. Мы знаем, что из стен Литературного института вышли многие выдающиеся писатели. И это вполне его оправдывает!
Ну, а сегодня? Что вменяется ему Министерством образования и науки? Каких литераторов готовят нынче?
– Разносторонне образованных! И такой ущербности, конечно же, нет. Ведь как раньше, например, преподавалась история литературы? Белинский, Добролюбов, Чернышевский и другие так называемые революционные демократы, упрощенно говоря, всегда оказывались умнее Гоголя, Достоевского, Григорьева, Леонтьева... Сегодня не так! Меняются оценки исторических событий, идейных течений и направлений. Например, некогда героизированного движения декабристов.
– О них мы прекрасно знаем со школы. Помнится, наизусть заучивали такие (созвучные их идеям!) «невинные» стихи:
Самовластительный злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу.
Какие кровожадные строки! Но нас они нимало не коробили.
Удивительно! Вместе с Пушкиным мы (дети!) приветствовали «смерть детей»! Хорошо же нас воспитывали!
– Это, конечно, ужасно! Но так писал зараженный настроением «старших товарищей» Пушкин-юноша. А к зрелым годам он в корне изменился! Вспомните, как он позже писал о «нестерпимом тиранстве» и «отвратительном цинизме» американской демократии, что мы зачастую видим сегодня и у нас. Мы ничего также не знали, как потом многие декабристы переосмыслили то, что они сделали. Ведь они, если говорить юридическим языком, совершили преступление: нарушили присягу, убили замечательного человека, героя Отечественной войны генерала Милорадовича… Мы ничего не знали о покаянных письмах некоторых декабристов, ни о том, какие внутренние изменения, а лучше сказать, духовные перевороты они пережили.
«За душу мою молись Богу, – писал, например, Кондратий Рылеев своей жене, – Он услышит твои молитвы. Не ропщи ни на Него, ни на Государя: это будет и безрассудно, и грешно. Нам ли постигнуть неисповедимые суды Непостижимого? Я ни разу не возроптал во все время моего заключения, и за то Дух Святой давно утешал меня… О, милый друг, как спасительно быть христианином! Благодарю моего Создателя, что Он меня просветил и что я умираю во Христе».
– Такого Рылеева мы, конечно же, знать не могли!
– И не только Рылеева… Много нового и недавно ещё запрещённого мы вводим (помимо учебников) в процесс обучения.
– Однако уже и в наше время много чего запрещенного ходило по рукам. Помню, как мне дали всего лишь на одну (!) ночь толстенную книгу - «Бодался телёнок с дубом» Александра Исаевича Солженицина. И ничего – уложился, прочёл! К этому времени (середина 1980-х) многие преподаватели уже не были (в плане идеологическом) столь зажаты внутренне. На лекциях, а в особенности на семинарах позволяли себе достаточно вольные высказывания. Хотя идейная открытость была ещё совсем не безопасна. Тем паче – в слове письменном! Помню, как мы, студенты, были возмущены партийной расправой над Михаилом Петровичем Лобановым за его совершенно безобидную (по сегодняшним, конечно, меркам) статью о романе Алексеева «Драчуны». А Михаил Петрович всего лишь на вершок приоткрыл правду о коллективизации!
– Не так давно в интервью газете «Известия» наш выпускник, а ныне президент Монголии с благодарностью вспоминал о том, что именно в Литинституте была особая атмосфера свободомыслия.
– Охотно ему верю! А нынче у вас обучаются иностранные студенты?
– Да, и немало. Например, из Ирландии, Китая, Кореи, Италии, Франции… Есть студенты из ближнего зарубежья.
– Приятно слышать, что наш уникальный вуз по-прежнему хорошо известен и привлекателен. Но для этих студентов обучение, видимо, платное?
– Да, платное. За учебный год студент должен заплатить около 50 тысяч рублей.
– Но вуз-то - особый! Для людей одаренных! А на деле? Будь ты хоть трижды талантлив, но если беден, то путь тебе в Литинститут заказан?
– Выходит, что так. Но мы этого вовсе не хотим. Поэтому и обратились в Министерство образования с тем, чтобы оно учитывало особенности творческого вуза. Мы также напомнили, что обучение у нас иностранцев способствует распространению русской культуры и русского языка и насколько это важно для сохранения единого культурного пространства, образуемого странами СНГ. Тут, однако, необходимо заметить, что с Казахстаном, Киргизией и Белоруссией на государственном уровне установлены особые отношения и по условиям культурного партнерства студенты из этих стран имеют равные права с россиянами.
– Когда-то в Российской империи было престижно учреждать именные благотворительные фонды, средства которых шли на обучение одаренных, но бедных молодых людей. Вы не знаете, что-нибудь похожее у нас сегодня происходит?
– Я что-то не слыхал. Но мы планируем создать попечительский совет. Тогда, возможно, образуется и благотворительный фонд для поддержки талантливых студентов из малоимущих семей.
– А каков вообще сегодня студент? Хотелось бы сравнить его со студентом нашего поколения.
– Особо выдающихся, талантливых во все времена было немного. А вот уровень школьной подготовки, мягко говоря, оставляет желать лучшего. Сегодня нашим преподавателям приходится прилагать немало усилий, чтобы восполнить то, чего недодала школа. Увы, это типичная черта нашего времени. Что же касается мировоззрения и душевного уклада, то господствующая атмосфера массовой культуры, пропаганда успеха любой ценой, конечно же, накладывают свой отпечаток на юные души. А в творчестве ощущается диктат постмодернизма. Нет онтологической глубины! Писатели копаются в «мелочах жизни», обсасывают чувственные подробности, причем большей частью детали маркиз-де-садовские. Бездушно, но зато, как сегодня выражаются молодые люди, - круто! В таком окружении юному художнику очень нелегко постигать иерархию глубины и смысла бытия.
– Вот здесь-то и должен помочь институт! Как у вас нынче преподается философия? Изучаются ли мировые религии, и в частности, православие?
– Специального курса нет. О мировых религиях студенты узнают из курса истории культуры. Что же касается философии, то она изучается в рамках «Истории философии». Курс основательный и, конечно же, не столь односторонний, каким он был в советское время.
– Борис Николаевич, скажите, правомерно ли сегодня сравнивать уровень преподавания в Литинституте с уровнем университетским? Или в университете планка всё же выше?
– Обучение в нашем вузе двусоставно: обучение литературному мастерству (творческие семинары) и общеобразовательный курс. На нём серьезно преподаются: философия, всемирная история, история России, политология, история русского языка, славянская филология, латинский язык, современные иностранные языки, зарубежные литературы, теория литературы… То есть и характер образования, и уровень преподавания, несомненно, университетские.
– А каков ныне конкурс?
– Достаточно высокий. В прошлом году на поэзию было 16 человек на место, а на прозу – 10. Тут важно отметить и такое обстоятельство. Когда институт ушел из-под крыла Союза писателей и стал подведомственным учреждением Министерства образования и науки, у нас почти не стало студентов из республик и дальних регионов. Доминировали москвичи и жители Подмосковья. А среди них большинство составляли девушки! Постепенно ситуация изменилась. Теперь юношей и девушек примерно поровну, а студентов из регионов в последнем наборе оказалось даже чуть больше, чем из столичных центров
– Вы обронили, что одна из целей института - способствовать распространению русского языка и созданию (скорее – воссозданию!) на территории стран СНГ единого культурного пространства.
– Именно так. Через расширение деятельности кафедры перевода, через укрепление связей этой кафедры с ближним зарубежьем.
– Нынешний год, как известно, объявлен годом русского языка. Участвует ли институт в государственных (и не только!) мероприятиях, посвященных русскому зыку?
– Участвует, и во многих. Например, в работе конференции «Русское слово – связующая нить культуры». Её совместно проведут Международный писательский союз, Институт мировой литературы и др. Предстоит также участие в Международном семинаре молодых писателей Евразии. Потом – Дни литературы Москвы и Московской области. А затем – Международный семинар переводчиков. Совместно с Институтом социальных и гуманитарных проблем и Академией Ильи Глазунова мы проведем конференцию «Русский язык в эпоху глобализма». Традиционно мы будем участвовать в Днях славянской письменности культуры. Ко дню рождения Пушкина мы приурочиваем посвященную русскому языку конференцию, которую организуем сами.
– Наша классическая литература в лице крупнейших её представителей, несомненно, помогает осмыслить пройденный нами путь и понять, куда и ради чего мы с него свернули, понять наш удел, а если хотите, и назначение среди окружающих стран и народов. Как Вы, наверно, догадываетесь, я хочу коснуться Вашей книги «Историософия Ф.И. Тютчева в современном контексте». В приложении Вы поместили «Записку» («или проект политического содержания») Ф.И. Тютчева, направленную им царю Николаю Первому, а также статью поэта «Россия и революция». Обе эти вещи в Вашем переводе с французского. В основном на них Вы и опираетесь в своем научном исследовании. Однако, вот что интересно. Казалось бы, чисто академическая книга, но чем глубже вчитываешься, тем больше понимаешь, что она адресована не только ученым мужам. Проблемы, поднятые Тютчевым и осмысленные Вами «в современном контексте», не могут не волновать каждого мало-мальски образованного человека. Её полезно было бы не спеша прочесть современным политикам, которые, к сожалению, в большинстве своем «склонны, - как Вы пишете, – «укорачивать» и «утопически игнорировать решающую роль духовно-нравственных законов исторического бытия, столь же неуклонных и неотменимых, сколь и физические». Но как постичь духовно-нравственные законы? Тютчев, как замечаете Вы, «подчеркивал, что «исконно-православное, христианское учение» есть «единственно-руководящее начало» в «безысходном лавиринфе» коренных жизненных противоречий».
Значит, и в выборе исторического пути, как гласит пословица, без Бога ни до порога?
– Да, это так. И не только в выборе пути, но и в любом деле. «Пока темная основа нашей природы, злая в своем исключительном эгоизме, – как пишет философ Владимир Соловьев, – и безумная в своем стремлении осуществить свой эгоизм, все отнести к себе и все определить собою, – пока эта темная основа у нас налицо – не обращена – и этот первородный грех не сокрушен, до тех пор невозможно для нас никакое настоящее дело и вопрос что делать не имеет разумного смысла.»
«Истинное дело возможно, – продолжаю цитировать Соловьева, – только если и в человеке и в природе есть положительные и свободные силы света и добра; но без Бога ни человек, ни природа таких сил не имеет».
Этот вывод философа, как я и показываю в книге, в совершенном согласии с тютчевской историософией.
– Хотелось бы Вас спросить еще вот о чем. Запад, как известно, очень остро отреагировал на политические статьи Тютчева. Полемика (около 50 откликов) длилась более 30 лет. Чем же поэт так уязвил Европу?
– Эта тема требует отдельного разговора. Тогдашний страх перед Россией, так или иначе, запрятанный в эти полемические отклики, постоянно воспроизводится. Малейшее усиление России там воспринимают, как угрозу для существования Запада. Хотя в реальной истории все было ровным счетом наоборот. Россия всегда защищала и даже спасала Европу. Достаточно вспомнить войну с Наполеоном или последнюю Отечественную войну.
– И что удивительно. Запад умеет все просчитывать, прагматичен и рационален, и непонятно, на чем же зиждется его боязнь? Тут какая-то мистика!
– И сами факты, как говорится, вопиют, а их как будто и не замечают! А мешает их заметить уже существующий на подсознательном уровне образ «опасной России».
– Но Тютчев пишет о Западе, который тогда ещё сохранял свои христианские корни. А нынче? Как сегодня смотрят из Европы на укрепление в России православия? Мне кажется, с большой опаской. Но и у нас не может не вызывать опасения окружающий страну эшелон амбициозных государств. На юге – усиливается, как её называют политологи, «исламская дуга», на востоке – укрепляется, по сути дела, языческий Китай и другие «азиатские драконы», на западе – ворчит на нас апостасийная Европа, а за ней, вернее, впереди её – нас поучает «спасающая демократию» Америка. Как Вы оцениваете сложившуюся в мире ситуацию?
– Картина тревожная. Мы ослаблены материально, и на нас, как на безхозную кладовую, вожделенно посматривают и Америка, и Китай, и магометанские страны. Но страшнее ослабнуть духовно! Если Россия не сосредоточится на своем православном ядре, благодаря которому она еще сохраняет себя как особую цивилизацию, то она постепенно обезличится, а потом и материально станет ещё слабее. Но, слава Богу, Россия ещё жива, и я убежден, что она является именно той «удерживающей цивилизацией», которая не дает миру устремиться в воронку самоуничтожения.
– Роль России, как удерживающей христианской империи, куда, по слову старца Филофея, «вся христианския царства снидошася», отчетливо видна из иллюстраций, помещенных в книге. По ним, например, легко понять, как Россия становится преемницей Византии. Вот святой равноапостольный Кирилл, учитель Словенский, без трудов которого (создание славянской азбуки и перевод на славянский Священного писания) Русь не смогла бы принять христианства. Вот князь Владимир, крестивший Русь. Потом - византийский император Костантин 1Х Мономах, посылающий знаки императорского достоинства своему внуку великому князю Киевскому Владимиру Мономаху, а рядом и сам внук. И дальше: Ярослав Мудрый в императорском облачении, Иван Калита, Василий 111 Иоаннович, Иван 111 и святитель Иов, первый патриарх Московский и всея Руси . Таков ряд ключевых исторических фигур, участвовавших в деле становления России как «удерживающей империи». Но Вы, как мне кажется, упустили из виду еще одну ключевую фигуру.
– Кого Вы имеете в виду?
– Это священномученик Климент, Папа Римский, Апостол от 70-ти, крестник, ученик и сподвижник Апостола Петра. В начале первого века он был сослан на каторгу в Тавриду, в каменоломни, которые находятся в Инкермане и доныне используются по своему назначению. Там Папа Климент принял мученическую смерть. В девятом веке братья Кирилл и Мефодий, будучи в Крыму проездом в Хазарию, чудесным образом обрели его святые мощи. А в 988 году в Херсонесе крестился Киевский князь Владимир. Возвращаясь домой, он захватил с собою мощи Папы Климента (позже они были упокоены в Климентовском приделе Десятинной Богородичной церкви). Первые святые мощи на Руси! И выходит, что священномученик Климент мистически участвовал в крещении Руси, а оная получила мистическое благословение от Первого Рима. Таким образом на пространственно-временном историческом полотне проявляется жесткий «трехсторонник» преемства: Рим Первый-Рим Второй; Рим Второй-Рим Третий; Рим Первый-Рим Третий.
Я вижу здесь также иллюстрации к поворотным событиям истории Х1Х века, в которых Россия представлена в роли все той же «удерживающей силы»: «Капитуляция Парижа 31 марта 1814 года» - «14 декабря 1825 года на Сенатской площади Петербурга». На отдельной фотографии Николай Первый и его сподвижники – когорта, продлившая имперскую историю России на 100 лет!
Очевидна Ваша симпатия к царю Николаю Павловичу, а как Вы относитесь к последнему самодержцу из Романовых – Николаю Александровичу?
– Говоря канцелярским языком, положительно.
– Но либеральные историки называют его «слабым» царем, «сдавшим» (самое ходовое сегодня словцо!), Российскую Империю.
– Они не учитывают всего комплекса причин и их взаимодействие. Та сила, которую царь мог бы проявить, повлекла бы за собою худшие последствия, нежели те, которые имели место.
– А имело место скатывание к Октябрю и образование Совдепии! Выходит, что Вы косвенно оправдываете и 70 лет большевицкого правления?
– Вовсе нет! Я только хочу сказать, что тысячелетняя Россия с появлением Советского Союза не исчезла. Она, как река, ушла под землю, а сегодня выходит на поверхность. С одной стороны, было таинственное самосохранение, а с другой – явное саморазрушение. Но духовные причины всегда важнее материальных. Тут тайна внешней мощи, которая всегда второстепенна. Казалось, что Советская империя нерушима. Ан нет! Рухнула в одночасье! Впрочем, история всех языческих империй показывает, что внешняя мощь, предоставленная страстям, неминуемо приходит к своей погибели.
– Значит, отними от нас Православие, и Россия, как уникальная, и как Вы заметили, «удерживающая» цивилизация исчезнет?
– Вне всякого сомнения! И вообще история это не ряд «общественных мнений». Это всегда история империй: Оттоманская, Австро-Венгерская, Наполеоновская, Английская (Великобритания), Российская, Советская, Американская… Добавлю и Китайскую, в которой идеология играет служебную роль. А также, несмотря на разногласия, на южной дуге образуется империя Исламская.
Наша империя – христианская. Запад отрекся от христианства, но там есть глубокие умы, которые считают это роковой ошибкой. Взять хотя бы Патрика Дж. Бьюкнена (советника президентов Никсона и Рейгана), автора книги с характерным названием «Смерть Запада». «Запад умирает, – пишет он. – Народы Запада перестали воспроизводить себя, население западных стран стремительно сокращается (…) Новый гедонизм, как представляется, не дает объяснений, зачем продолжать жить. Его первые плоды кажутся ядовитыми. Неужели эта новая культура «освобождения», которая оказалась столь привлекательной для нашей молодежи, на деле станет смертельным канцерогеном? А если Запад задыхается в хватке «культуры смерти», как однажды выразился Папа Римский и как подтверждает статистика, последует ли западная цивилизация за ленинской империей к бесславному концу?». Или, вот, послушайте, как нынче заговорил Збигнев Бжезинский, известный политолог и идейный противник России: «Западный человек, – пишет он, – сверхозабочен собственным материальным и чувственным удовлетворением и становится все более неспособным к моральному самоограничению. Но если мы на деле окажемся неспособными к самоограничению на основе четких
нравственных критериев, под вопрос будет поставлено само наше выживание».
Но ведь и мы, глядя на Запад, изо всех сил стараемся дорасти до «общества потребления». То есть совершенно бездуховного! А надо нам стремиться к такому устроению общества, в котором, наоборот, все бы способствовало духовному развитию и укрепляло Российскую православную цивилизацию.
– Как мне представляется, оптимальной для такой цивилизации государственной формой была и остается православная монархия. Но возможен ли возврат России к монархическому правлению?
– Отчего же нет? Но для этого, конечно же, нужны определенные условия. Должно придти понимание того, что при всей яркости жизни западной демократии она, в духовном смысле, все же немощна. А для монархии духовный фактор органичен. И исторически, и логически (и как угодно!) легко показать, что наилучшую совместимость духовного фактора с государством обеспечивает именно монархия. Почему она пала? Да потому, что невидимо разрушилась её духовная основа. А создавая «общество потребления» мы только отдаляемся от такой исторической возможности. Но параллельно нарастают процессы встречные, препятствующие разрушению духовного ядра. Процессы эти слабы. Но они есть, и это позволяет надеяться на то, что Российская цивилизация воспрянет.
– И этому, как легко вывести из Ваших слов, будет всячески содействовать Литературный институт. В связи с ним хочу затронуть вот какой вопрос. Институт расположен в стенах старинного здания. Здесь родился Александр Герцен. Потом этот дом прославился светским салоном Екатерины Свербеевой, в котором блистали Чаадаев, Вяземский, Хомяков, Тютчев… В 20-е годы прошлого столетия тут находился Дом писателей, с которым связан еще один ряд выдающихся имен: Михаил Булгаков, Леонид Леонов, Осип Мандельштам… Затем дом предоставили Литературному институту, который окончили многие известные поэты, прозаики, драматурги, критики… Здесь трудился (к нашему стыду, дворником!) Андрей Платонов… Одним словом, это здание – бесспорная и значительная культурно-историческая достопримечательность столицы. Кто же её нынешний хозяин?
– Здание, а точнее, комплекс зданий Литературного института принадлежит Федеральному правительству.
– Глядя на обветшавший главный корпус, легко приходишь к выводу, что государству до этого исторического памятника нет никакого дела. Может, я ошибаюсь?
– Хотелось бы, чтоб это было так. Во всяком случае крепко на это надеюсь. А здание, действительно, обветшало настолько, что любая экспертиза потребует не только внешней реставрации, но и серьезных инженерно-восстановительных работ. Ничего удивительного: за два века своего существования дом ни разу (!) капитально не ремонтировался. В 2008 году Литературному институту исполнится 75 лет, и с этим юбилеем мы связываем наши надежды на то, что государство наконец-то посмотрит на нас хозяйским глазом. Ведь мы хотим ещё и строиться! Вот, пожалуйста, взгляните на этот архитектурный проект.
– Проект впечатляет! На усадьбу теперь любо-дорого посмотреть!
– Но такие преобразования нам одним, конечно же, не по силам. Мы уже обратились за помощью к Президенту Владимиру Владимировичу Путину. Письмо подписали многие выдающиеся деятели культуры. Но мы продолжаем стучаться и в другие, какие только возможно, инстанции.
– «Толците, – как написано, – и отверзется вам!». А Министерство культуры не забыли?
– Хочу обратиться и туда. Институт с ним формально никак не связан. Но усадьба отнесена к федеральным памятникам, и поэтому естественно предположить, что оно может помочь с реставрацией.
– Будем надеяться, что поможет. Но вот я вижу на месте гаражей новый корпус, вижу капитально перестроенное здание, которое выходит на Тверской бульвар, затем – благоустроенный двор (или сквер) с новыми деревьями…Планов громадьё! Отсюда и резонный вопрос: успеете ли их реализовать к юбилею? Что-то сомнительно!
– Но мы и не ставим перед собой такую задачу. Юбилей – только повод напомнить правительству о единственном в мире вузе и многоценном памятнике истории и культуры. Что же касается непосредственно юбилея, то мы планируем издать двухтомную историю Литературного института и подарочный альбом. К юбилейным торжествам мы приурочим съезд наших выпускников. А вообще мы задумали создать Ассоциацию выпускников.
– Что-то похожее на клуб?
– Отчасти и на клуб. Но тут возможно и сотрудничество, как творческое, так и деловое. Издательская, например, деятельность. Не все наши выпускники стали профессиональными литераторами, так что сотрудничество может быть в самых разных сферах.
Вы справедливо вспомнили о знаменитых людях, имеющих прямое отношение и к усадьбе, и к институту. Здесь сама история! История, которой мы можем гордиться. И не удивительно, что у нас родилась идея создания при Литинституте культурно-просветительского центра. Если связать его с научной деятельностью, то он станет также и институтом русской культуры. В России такого нет! А речь о том, чтобы здесь была представлена национальная личность народа, своеобразие русской культуры и цивилизации. Тут изучались бы: русская история и философия, иконопись, архитектура, парки, усадьбы, русский быт, народное искусство и фольклор, национальные особенности православной церкви, певческое искусство… В Центре бы соприсутствовали наука, обучение и просветительская деятельность. Такое вот триединство в подходах, а точнее –
многообразие в единстве!
– Замысел Ваш, по-моему, весьма актуален. Если мы хотим защитить нашу цивилизацию от обезличивания и всяческого смешения, такое «собирание России» (во всей её мыслимой полноте!) нам сейчас, как никогда, необходимо. Более того: спасительно! Если не начнем этого делать сегодня, то завтра может оказаться поздно. И понимание этого, слава Богу, постепенно приходит.
– Действительно, это вопрос, можно сказать, национальной безопасности. Если мы привьем к себе (и неотторжимо!) западные «ценности» (потребительская деспотия, гедонизм и т.д.), то мы как нация исчезнем. Демографически мы продолжаем падать. Но деторождение вовсе не зависит от количества имеющихся на счетах рублей. Почему благополучная Европа вымирает? Допустим, что и мы начнем понемногу богатеть, но если усвоим её «принципы жизни», то так же будем вымирать. Уже из одного только чувства самосохранения нам надо жить по-другому. По-своему! Как подсказывает наш тысячелетний опыт. А все идет от состояния души. От духа. От культуры. От целей, которые ставим перед собою.
– Цели, которые Вы ставите перед Культурно-просветительским центром русской культуры, и благородны, и высоки. Но чтобы попасть в цель, надо, как известно, целить выше.
– Или, как говорил святитель Игнатий Брянчанинов, 200-летний юбилей которого мы отметили в феврале, «чтобы попасть в цель на земле, надо целиться в небо».
– На этих высоких словах, пожалуй, и закончим наш разговор. А напоследок позвольте, Борис Николаевич, поздравить Вас с 60-летием и пожелать Вам духовной крепости и новых творческих свершений, приложив к пожеланиям мудрый совет епископа Игнатия: цельтесь в небо!
* Журнал «Культурно-просветительная работа» («Встреча»), №4, 2007.