Алексею Григориади
Из Вийона
***
Это любовь, Франсуа Вийон,
Прутья решётки режет...
Не признавайся, не сглазь ее,
Единственную надежду,
А песня – побег, и ей подпоют,
Если ты скроешь радость…
И самое малое – жизнь свою,
Ты выменяешь на балладу
Вопрос
***
Не мне судить, кем создан этот мир,
Мой крепок сон, хоть мучаются люди,
За что, конечно, острые умы
Меня в негодовании разбудят.
Как бритвенное лезвие войдут,
И душу мне, как на запястье вену,
Раскроют… И в не дожитом году
Я с ней расстанусь, вспомнив на мгновенье.
И, словом пролетая сквозь века,
Душа моя твоей души коснётся,
И ты узнаешь, как она легка,
Когда она над временем смеётся.
И вслед за ней я громко хохочу,
В харчевню эту вынырнув из Леты,
И только об одном спросить хочу –
Что ты теперь, на этом белом свете?!..
Но, висельным весельем заражен,
Опасно друг ответить призывает,
Зачем я здесь... Пастуший мой рожок
На поясе ножом ещё сверкает.
Ответ
***
Мой друг, пишу тебе ответ,
Ты догадаешься по тону,
Письмо отправится Вийону,
Который все-таки поэт.
Пусть это не проходят в вузах,
Где никого не учат жить,
Диктует время мне сроднить
Старушку - виселицу с Музой.
О, это всё ж прекрасный труд!…
Опять частица речи “это”,
Но мне её на этом свете
Да и на том ещё зачтут.
Итак! Прекрасен тщетный труд,
Где, если рифму не намылить,
Не затянуть на горле мысли,
А, значит, вызвать только зуд.
Так я намылю и, давай,
Я расскажу тебе о разном..,
Когда в стихах отсрочка казни
И казнь сама, поди, узнай.
***
Господь меня испытывал, как мог,
Не раз на дню намыливал веревку,
Заканчивал ножами потасовки
И лишь мою любовь к нему берег
Не веровал в неверие мое,
И в богохульствах видел воздаянье
Тюремному житью и ожиданью.
И, слыша, как строка моя поет,
Он мне до срока многое прощал…
Но у ручья от жажды изнывая,
Я знаю всё, я ничего не знаю,
И всё, что я забыл, не забывал.
***
Она гордячкою слыла,
Но мы в её притон
Слетались, хоть и не звала,
Притом – со всех сторон.
Сидели, споря, до утра,
Хмельны напитком звёздным...
Нам с ней бы встретиться пора,
Пока ещё не поздно.
Да вот, всё время недосуг,
Хирург сказал – наверно,
Из всех случившихся подруг
Была нам самой верной.
А он, тела кромсая, знал,
Где истина, где суть,
Художник рыжий забегал
К ней часто отдохнуть.
Она гордячкою слыла,
Колдуньей, но не вредной,
И не случайно назвала
Родную дочку – Гердой…
***
А Гарри наш – большой нахал,
Себе он всё позволит,
Но ангел всё ж поцеловал
Его, и он – на воле.
И вместо левой – правой бьёт,
Негаданно – нежданно,
И вот что странно – он не пьёт,
Что нас, конечно, ранит.
К тому же пишет про театр,
Что уж совсем не греет,
Для нас понятней во сто крат –
Ограбить богатея.
С таким вязаться что за толк,
Он весь в трудах полезных...
Но был бы в стае – Первый Волк,
Когда бы не болезни.
***
Я встретил Тому поутру,
Давно не видел Тому,
Скажу тебе, и не совру,
Она тебе знакома.
А, впрочем, кто её не знал,
Окончила Сорбонну,
И тот, кто честно воровал,
Её признал в законе.
Читала лекции она,
И в Англии бывала,
Как лучик солнца от окна,
Порой она сияла.
Я как-то был в неё влюблён
И сердце предложил,
Ответ, понятно, был смешон:
А где мы будем жить? …
И пролетела жизнь плевком,
Который не поднять…
Теперь у Томы есть свой дом
И нет у ней меня.
***
Скажу тебе, что я тогда,
В притонах, где добычу делят,
Прекрасно знал, на самом деле,
Лишь неизбежность – не беда.
Считал, мудрее во сто крат
Любовь купить, но не словами,
Чтоб, как меня не целовали,
А не сумели обокрасть.
***
Я, как дышал, стихи писал
И воровал, но только с риском,
Что было тяжелейшим иском
Всем тем, кто по закону крал.
Кто по закону догонял,
Но, догоняя, проворонил
Начало и конец погони
И потому добычей стал.
Я славы в жизни не искал,
Зачем мне эта слава,
Сулит порою мадригал
Короткую расправу.
Но невеликий тот поэт,
Теперь я знаю четко,
Чьих не разослано примет
По дальним околоткам.
* * *
Тут всех нас превзошёл Барон,
С кем только не якшался
И вытворял такое он,
Разбой в сравненье – шалость.
Он о свободе говорил –
Кому приятно слушать?! –
Но под топор не угодил,
А угодил в психушку.
А это казнь, скажу я вам,
Не то, что на помосте,
Но ведь плевать хотел и там
На то, что с ним стрясётся.
Услышал Бога он, сполна
Здоровьем расплатившись,
А дальше, что известно нам,
С ним говорил понтифик.
И с ним епископы – в друзьях,
А это – не низы…
Но в помощь нам, так понял я,
Звучит его призыв.
***
Сначала славился Поэт,
Что, выпив лишних сто,
Спокойно ел свой винегрет
И не ронял на стол.
Стихи Тапёру он писал,
Отменные вполне,
И как бы сразу пребывал,
Внутри и всё же – вне.
Слова его любил народ,
И песни – распевал,
А он, как раз –наоборот,
Где нужно – он молчал.
В турнирах закалился он,
И нынче – при дворе,
В ночлежке он, как шампиньон,
Не мёрзнет в январе.
Послом в России тоже был –
Сейчас уже не в счёт…
Зато балладу он сложил,
Что обнищал народ.
***
Неспешен пьяница – Тапёр,
Хоть скандалист известный,
И, если на кого попёр –
Ищи другое место!
В трактире славно нам играл
И дружен был с Поэтом,
Не просыхал он до утра,
Но бабник был отпетый.
Одна из дам его спасла –
Он разом бросил пить,
И у него пошли дела,
Неплохо начал жить.
Теперь во фрак он наряжен,
Маэстро он известный,
Что говорит о пользе жён
И о вреде болезней.
То там, то тут его портрет –
Его, как прежде, ищут…
Но стала главной из примет
Та музыка, что пишет
***
Посыпан серой солью день,
Чтоб мне не поскользнуться.
Я пребываю там и здесь,
И должен в срок вернуться.
Весна хандрит ещё пока,
Как без любви невеста,
Я на земле и в облаках
С моей братвою вместе.
***
А жаль, красавец наш, Эйжен,
Уехал в Палестину,
Увёз с собою в неглиже
Жену и дочку с сыном.
Хоть я не верю в имена,
Его – звучало нежно,
И предрекало как бы нам
В нём – будущую жертву.
Он на попойках был хорош,
И в шутках – дерзко тонок,
Познал он с уличных дворов
Дворовых всех девчонок.
Он не чурался вдов и жён,
Он стольким был полезен,
И не боялся сглаза он,
Как и дурных болезней.
Его любил парижский сброд
За чистый звук строки…
Ну, кто же знал, что он умрёт
На родине… с тоски.
***
Парит над нами Купидон,
А был когда-то с нами,
И, если где какой раздор,
То мог и кулаками.
Он ненавидел суетню
И воровские шашни,
И кто бы смог, скажите – тут
Его заделать в шашки?!
Парит над нами Купидон,
А был когда-то с нами,
Теперь якшаться осуждён
С вельможными ворами.
Не так он весел, как тогда,
Когда мы вместе пили,
Терять любимых навсегда –
Не всякому по силам.
Но Купидон есть Купидон,
Он – родственник богам,
А что опять уже влюблён –
Так понимаешь сам…
***
Рукою машет Шахматист –
Таланта не пропьёшь,
Сыграть захочешь, появись
И денежку положь.
Он засмеётся, и – пошёл
Дорогой чёрно-белой.
Что у седого на уме –
Кому какое дело?!
Он голосиной наделён,
И – тренер чемпионов,
И слух о том, что он шпион,
В отместку – от шпионов
И шутку любит и вино,
И воровал, немного,
В квадрате чёрном он давно,
Но он – возлюблен Богом.
И пешке в дамы путь открыл,
А что ссутулил спину –
Так, он на днях похоронил
Единственного сына.
***
Весь я, как выжатый лимон,
Меня, сжимая в унисон,
Печаль чужая измотала,
И дело, вроде бы, за малым…
Но зря надеются друзья,
Ещё звенит струна моя
И звуков дружная семья
Напоминает мне, кто – я!…
***
Её зовут Весёлой Кэт,
Она, как всякая щипачка,
Была прекрасною скрипачкой,
Но кто ей купит инструмент?…
Она такое напевала,
Что застывавший в горле ком
Не выплюнешь одним плевком!
Она не пела – забывала.
Я позабыл её спросить,
О чём она, на самом деле,
Карманы фраеров пустели…
И снова хочется любить.
***
Эй!… Нежность не поможет в горе,
Она, как лезвие ножа,
И, если посильней нажать
То можно перерезать горло.
***
Изменим стихотворный лад,
Чист, как душа, измятый лист бумаги,
Он, словно жизнь веселого бродяги,
Которого убьют из-за угла.
Все потому, что ни грустинки в нем,
Ни мысли об опасности и страхе,
Кроме одной, что каждый станет прахом
Что правильно, что для того живем.
Я верю, что его прикончат днем,
Прикончат и при этом не заметят,
Что все-таки его любили дети,
И псы любили. Бережно притом...
Нам остается выяснить теперь,
Кто будет тот, кто нанесет удар
Убить бродягу – это божий дар,
Уменье не простить и не стерпеть,
Не каждому дана такая честь
А, впрочем, я, наверно, ошибаюсь,
Ведь каждый день бродягу убивают
Все те, в ком до поры он есть.
***
Куда спешить мне, удавиться
Иль бритвою по горлу – в срок?!
Успеется… Во мне ещё толпится,
Бродягами стучится в сердце кровь.
И, с изумленьем двери отворяя
Гостям случайным, в свете бытия
Я вижу их, и снова понимаю,
Я знаю всё, чего не знаю я.
А, если так, куда мне торопиться,
Ну, разве что, с вопросом – кто и где? –
О тех, с кем не успел я поделиться
От всей души… Но, впрочем, не везде.
****
Передо мной – Высокий Майкл,
Познавший рано баб,
На них расцвёл, на них увял,
И выпить был не слаб
Как он в затылок ловко бил,
Такого поискать,
И, видишь, денег накопил,
Чтоб маму поддержать.
Гляжу на сморщенный кадык
Читаю прежний взгляд –
Благодрить он не привык
За добрые дела.
И, если станут докучать
Заботами друзья,
Он буркнет, чтоб не вспоминать:
Ну, а при чём тут я?
Какой уж есть! … Но я узнал
В одной беседе трезвой,
Что Майкл мастерски стучал,
И я его зарезал.
* * *
Слыл с детства клюквенником Сэм,
А, значит, церкви грабил,
Продав святыни, между тем,
Сам наступал на грабли.
То там проколется, то тут,
То грабанёт, то сдрейфит,
В картишках мог он подмахнуть
Туза пикей на трефный.
Толпою бит за просто так,
Поскольку был задирой,
Всё говорил, что жизнь – пустяк,
Почти как смерть в сортире.
Но благовония любил,
И, осуждён не раз,
В манжетах белых выходил
На волю, как сейчас.
Теперь он – добрый семьянин,
Не слушаются ноги,
А он смеётся: дни длинны
И коротки дороги.
***
Зря
Замочили Глухаря,
Пел для себя
Со смыслом,
Был аферистом,
Чистым,
А, значит, был артистом.
Бесчестный фармазон,
На слабостях играя,
Монетами сверкая,
Крутился и крутился,
И залетал в Нотр-Дам,
Где истово крестился
На брошки пышных дам.
Считая своим долгом
Долги не отдавать,
Он исчезал надолго,
Чтоб новые набрать.
Весёлый и душевный,
Ритмичный свой прононс,
Он завершил в таверне,
Куда брильянт принёс.
Ну, что брильянт фальшивый?!
Фантазии игра,
Цветные переливы
Под отблеск топора....
Зря замочили Глухаря.
Но… хороша была заря.
***
Смывает улицы дождём,
Париж пропал вчистую,
И всё, что знаю я о нём,
Не я, а он рифмует.
А мне сквозь эту пелену
От молодости видеть,
Всех, кто на воле, но – в плену,
И мне навстречу выйдет.
***
Хохочет громко ребе Марк –
Откуда он такой? –
На нём сиреневый пиджак
И пушка под рукой.
На христианской пасхе он
Девицу снял с хоров,
И тем уже теперь спасён,
Что только – триперок.
В роду Давидовом герой,
Горит, а не живёт,
Кончая карточной игрой,
Удавшийся налёт.
И, в том имея свой успех,
Что грабил, а не крал,
Уже поёт душевней всех
За то, о чём мечтал.
Стучится ребе Марк в окно –
Откуда он такой?!..
Ведь он повесился давно,
Поссорившись с женой.
***
Куда торопится Рубэн?!..
Постой, не уходи,
Армянской крови сюзерен
И звуков господин.
Сыграй ещё хотя бы раз
О той дороге серой,
Какой брели мы до утра,
Счастливые безмерно.
Я вижу синие глаза,
И свет, что в них забрезжил,
Когда врагам моим сказал,
Что за меня – зарежешь.
Сам за себя я постоял,
Мне это не впервой,
Но то, как это ты сказал,
Пока ещё со мной.
Давай же, свидимся с тобой,
Не совершай ошибки…
Играешь ты за пеленой,
В Италии, на скрипке.
***
Ступает в лужи грузно Слон,
Сейчас он подойдёт,
Сменил бесследно пару жён
И – снова не везёт.
Друзей охотно выручал,
Но ждал любви ответной,
И потому сегодня стал
Разутым и раздетым.
Но всё, чего не принимал,
С рожденья от души,
Всё ж бессловесно избегал,
Хоть мог и сокрушить.
Узнал я как-то от него –
Он в жизни нашей всей
Так не боялся никого,
Как сереньких мышей.
С ним говорить – не западло,
Под чаркою и без…
Но что-то с ним произошло,
И снова он исчез.
***
Давай, чуть-чуть передохнём
От участи бродяжей,
Слова – единственный наш дом,
Но и молчанье также.
Выходит, что они равны,
И равно душу греют…
Мне не хватает тишины,
А ливень всё плотнее.
***
Но вот – длинноволосый Цвет,
Художник он от Бога,
И молчалив, как арбалет,
Нацеленный в берлогу.
Чума попрёт иль беспредел,
Всегда прикроет спину,
Но друг предать его сумел,
Сломав наполовину.
Он, смерть свою перешагнув
В иконах и картинах,
Сразил навылет тишину,
Она молчит… о сыне.
Его улыбку я люблю
И смех души закрытой,
Себя на мысли я ловлю –
А зря не стал бандитом.
Приветно гривою тряхнул
Длинноволосый Цвет…
Я не успел ему кивнуть,
И гаснет в ливне свет.
***
Всё ближе, хоть и дальше, Грек,
Он отсидел немало,
Легко он на душу брал грех,
За что и уважали.
С ним побазарить паханы
О том, о сём любили,
Уж он-то, знали все они,
Считает деньги – пылью.
А, значит, точно – не продаст,
И не спалится даром,
Хоть поражает многих нас
Он солнечным азартом.
К нему никак не липнет грязь,
И мат его – гекзаметр,
Он любит жизнь, как в первый раз,
Как рыцарь свою даму.
И потому не терпит дел
Он мелких – что возиться!..
Но, вот, и он уже успел
Куда-то удалиться.
***
Идёт походкой лёгкой Лавр –
И шут, и забулдыга,
Но слава Лавра не нашла,
Он сам в неё запрыгнул.
Он мысли тварей понимал,
Считая их за равных,
И роли многие играл,
От птицы – до титана.
А мне твердил, стихи пиши,
Всё остальное – после,
И, если в жизни не нашли,
Отыщут на погосте.
Тепло и свет текут в меня,
Он твёрдо в меня верит,
За то, что тщусь опять понять,
Огонь, скользящий в сером.
И, вспыхнув – вдруг, как умирал,
С улыбкою счастливой
Мне пожимает руку Лавр…
И затихает ливень.
***
Дрожит вечерняя заря,
Сменив холодный ливень…
Как видишь, я живу не зря,
Пока я жив, все живы.
Кого бы ты посмел спросить –
Что он, на этом свете?!…
Тебя порвали б на куски,
А я, Вийон, ответил.