Я улыбаюсь в далёком где-то -
веке ракет, а для вас - телег.
Что там у вечности под корсетом,
года трёхтысячного человек?
Мне 35. Горизонт - старение:
скоро и мой посветлеет кров.
Можно летать, растеряв оперение,
лишь с неприветливых стенок в ров.
Старость - девица-ремикс, на выданье,
"с уровнем высшим" заподлицо:
сколько людей щеголяют гнидами
лишь бы своё "сохранить лицо".
Я закрываю глаза свои карие
и представляю тридцатый век:
в прошлом остался духовный кариес
и чувствоплюйство людей-калек.
В храме моём - без икон и лавочки -
пыльную обувь своей души
я вытираю, терзая клаву, чьи
буквы затёрты в сплошной ушиб.
Правда - не парна копытным слухам,
осень седая - итогам лет:
хватит под старость святого духу
честно признаться, что бога нет
там, где державят гламур и ботокс
девы равняются на чувих.
Больно - это когда жестоко
больно, что боли огонь затих.
Жестикулируя этой эклектикой
там, где своими словами - пшик,
напоминаю себе эпилептика,
вдруг проглотившего слог души.
Я расскажу лишь Пина Коладе о
том, что столичный пустынник скис
только поверить в своё же радио -
то же, что резать себя в куски.
В городе этом довольно хворости:
совесть - у честных попов и шлюх -
те и другие не жгут без хвороста:
север - на севере, с юга - юг.
Неомываемым зурбаганом
пристань глухая в "немытой" стране,
только молчание барабана
не говорит о любви и не.
Где не поют, а молчат красиво -
солнцу не жарко, ночам - темно -
аккузативом и аблативом
номинативно трещит кино.
Мелочных днишек крупа темнеет:
смежных цариц-королев этикет:
тысячи правд здесь одна "вернее" -
вся голяком, голова - в платке.
Ты не уснул там, листая нюни?
Я поднимаю здесь третий тост,
чтоб сорок первые ваши июни
не превращали любовь в блокпост.
Хочешь - копайся в суглинке книжном:
был такой древний аул Москва,
был интернет и в угаре винном
дым сигарет проникал в слова.
Корреспондент этой грустной песни,
автор безумный - не я, а жизнь...
Ты там не кисни, дружище, если
и для тебя белый свет закис,
если не синь под бровями росья,
если не золото на голове,
это не к богу с таким вопросом,
с этой гранатой - в другую дверь -
в мега-провинцию, в дымный гарлем,
в громкого пастбища глухомань.
Чарли упал - очень больно Чарли -
в смехе кричат ему: "Ванька, встань!"
Хочется выйти из всех составов:
клубов элитных, экспресса лет.
Истина - там, где вина - отрава,
там, где вина и в помине нет.
Стрелки часов продолжают виться...
Кто их поймёт - эти все века:
тридцать секунд и столетий тридцать -
всё одинаково засекать.
Падать на каменную подстилку -
дольно. Чем выше - тем больше доль,
время нанижет судьбу на вилку
и перемелет годами боль,
выплюнет в очередную яму -
Ползай - летай - улыбайся - в путь.
Вечность потрогать нельзя руками.
Можно лишь нужное подчеркнуть.