Из воспоминаний отца, ветерана ВОВ, летчика московской авиагруппы особого назначения(АГОН), записанных собственноручно.
В конце октября наш экипаж направили для работы в г.Куйбышев. В Куйбышеве стояла своя летная часть, но почему-то послали еще и нас. Задания были самые мирные. Летали в Свердловск и Горький, Молотово и Нижний Тагил. Возили какие-то железяки, и при том каждый рейс считался особо важным. Или эти железяки были особо важные для оборонной промышленности, или еще что, но здесь, в Куйбышеве, нам тоже создали особые условия. Хочу сказать, что однажды летали даже в Карпаты, садились на каком-то маленьком аэродроме(не помню название), и оттуда везли два трака от танка. Вот по этому случаю можно заключить, что выполняли мы не простые задания: несмотря на то, что аэропорт был всегда перегружен, нам выделили в профилактории отдельную комнату; при любых условиях, когда другим экипажам было негде переночевать, а наша комната была свободной, в нее никого не селили, так как мы могли прилететь в такую погоду, когда для всех остальных она была нелётная.
А летали мы, действительно, здорово. Когда аэропорт был закрыт, и все прочие экипажи сидели, мы уходили в рейс и возвращались из рейса. На нас смотрели с удивлением и завистью. Я не хочу сказать, что мы были непревзойденные асы, наверное, и другие экипажи могли бы летать не хуже нас. Но для этого надо было иметь самолет СИ-47 и большой опыт посадки в сложных метеоусловиях, который мы приобрели на зондировке.
Итак, мы жили здесь в отличных условиях. И даже у нас всегда был спирт, который по приказу начальства нам выписывали на антиобледенительную систему. Правда, медицинского давали мало, а вот сырец вонючий брали, сколько хотели. Но хочется еще раз сказать, что выпивать мы выпивали, но в меру, и знали, когда можно. Была у на в экипаже заведена такая шутливая процедура: после полета я писал заявление на имя командира корабля, в котором просил по случаю благополучного завершения рейса и в связи со сложностью полета выдать экипажу 0,5 литра спирта-ратификата. Он же накладывал визу "выдать 0,5л "синего платочка"(так назывался сырец), если полет действительно был сложный, или сокращал до 0,3-0,4л. Была это шутка, но шутка вполне серьезная. И никогда мы не напивались допьяна.
Сырец был действительно вонючий. И что мы только ни делали, чтобы устранить этот запах! По чьему-то совету я разогревал докрасна медную проволоку и опускал ее в спирт(по замыслу вся дрянь должна была осесть, но результата положительного не получалось). Пробовали добавлять толченый чеснок, но спирт становился еще противнее. И все-таки понемногу мы его пили...
Однажды, на 7-ое ноября наш экипаж пригласили к себе в гости женщины, которые жили в жилом корпусе. Кто они были и как мы к ним попали - сейчас вспомнить не могу. Одним словом, мы весь вечер пили эту дрянь, так как бутылочка водки, которая была у женщин, выпита была в начале застолья. Закуска была более, чем скромная, но пили женщины не брезгуя и эту дрянь.
Домой с гулянки вернулись все, за исключением штурмана Феди Опрышко - он ушел к медсестре из санчасти аэропорта. Так до конца нашей работы он и жил у неё.
А 8-го утром мы должны были лететь, но состояние наше было, мягко говоря, не лётное. И пришлось командиру кланяться начальнику аэропорта, чтобы он рейс отменил, что тот и сделал без всяких нареканий. Я думаю, что поступил он умно. Начни он нас ругать и упрекать за нарушение предполетного отдыха, то и мы бы стали из принципа придерживаться НПП(наставлений по производству полетов)и летать так, как и все остальные экипажи, то есть, есть погода-летим, нет погоды-сидим. А погода, надо прямо сказать, стояла отвратительная.
Хочу еще раз задать вопрос себе: что нами руководило, когда мы вылетали и садились в такую плохую погоду, что хуже и придумать было нельзя? В НПП было строго оговорено, при какой высоте облаков и какой видимости разрешается взлёт и посадка(так называемый минимум). На 1 метр меньше этого "минимума" - и все, командира не имеет права заставить лететь самый высокий начальник. Деньги нам за налет, как в гражданской авиации, не платили. То есть, от полетов материально мы ничего не выигрывали. Значит, сиди и жди этого "минимума". Но мы не только не увиливали от работы(полетов), но и шли на нарушения, чтобы лететь. А ведь это не просто: здесь затрачивался труд, а еще и риск для жизни. Каждый полет даже в идеальных условиях в какой-то мере связан с риском, никто не гарантирует 100% безопасности. А в такую погоду, как летали мы, тем более запросто можно было гробануться.
А мы все-таки рвались в воздух.
Вот я и спрашиваю себя теперь: что это было такое?
Патриотизм? Сознательное отношение к своим обязанностям? Я думаю, что, скорее всего, ни то, ни другое. Тогда мы как-то об этом вообще не задумывались. Мы просто считали, что это наша работа, и если на данном этапе мы могли ее сделать, мы ее делали. Вот и все. Это было вопросом чести. Может быть, было еще и чуточку рисовки перед другими летчиками. Смотрите, мол, вот мы какие! Вы не можете лететь, а мы можем в любую погоду. Это можно было объяснить нашей молодостью и энергией. Я даже думаю, что будь на нашем месте другой экипаж, он поступал бы точно так же.
Ну, это рассуждение, а теперь о деле.
В конце ноября командировка наша закончилась, и надо было возвращаться домой. Из Куйбышева мы перелетели в Горький и застряли на двое суток. В Горьком стоял туман, и Внуково не принимало тоже из-за сильного тумана. Может быть, мы и смирились бы с этим, но в Горьком профилактория не было, значит, питаться надо было в столовой, а деньги у нас кончились. В гостинице, где мы жили, отопление не работало, и в комнате был страшный холод.
Командир ходил за начальником аэропорта и уговаривал выпустить нас., мол, для нас плохая погода не помеха, мы летаем в любую погоду. Но тот не хотел брать на себя ответственность за такой риск и разрешение на вылет не давал. Тогда командир попросил разрешения дать радиограмму Тарану, чтобы он нам разрешил прилет. Но и телеграмму начальник аэропорта дать не позволил. Тогда командир приказал бортмеханику запустить один мотор, а мне - связаться с базой и просить Тарана разрешение на прилет. Что и было сделано. Через несколько минут я получил от Тарана разрешение. Командир снова пошел к начальнику с разрешением командира полка на прилет. Но тот и слушать ничего не хотел. Вылет запрещал. Тут уж Печкорин разозлился: "А плевать я хотел на твое разрешение". Запустили мы моторы, и, хотя начальник стоял и махал руками, делая знаки выключить двигатели, командир демонстративно развернул самолет к нему хвостом и дал полный газ. Устоял ли начальник на ногах, мы уже не видели.
Взлетев, на высоте 50м. мы увидели солнце. Слой тумана был 50м, а выше-ясно. И туман этот был до самого Внуково. Через час с минутами мы были над Внуковом и с первого же захода сели. Туман был такой густой, что на 10 м. ничего не было видно. Даже старые опытные летчики вряд ли смогли бы сесть так, как это сделал Печкорин. И за эту посадку в сложных условиях нам комполка Таран объявил благодарность.
А мы снова стали зондировать атмосферу. Да, кстати: велосипед, который мне достался от "доброго" адъютанта, генерала Захарова, ребята быстренько обменяли на самогон. Так что я и прокатиться на нем не успел. В дальнейшем у меня еще два ушли туда же.
(Продолжение следует...)