Зима кончалась словно проездной,
Печатая оставшиеся дни
На бланке человеческих судеб.
Тянуло убежавшим молоком.
В любой мороз найдется идиот,
Стоящий с непокрытой головой
На остановке, жалобно куря,
Краснея ухом, носом и лицом.
Свирепый бриз томил несчастных дев,
Закрытых в старой башне на замок.
Из развлечений - только самокат,
И тот сначало надо починить.
Один слуга, презрев священный долг,
Задув свечу и подтянув штаны
Пытается пролезть через камин,
Чтобы хоть как-то скрасить их досуг.
Он потен, терпелив и без усов.
Джордано Бруно был одним из нас.
Кому как не ему обязан я,
Что до сих пор умею говорить.
Да что я, им гордилась вся страна,
Особенно, когда он неспеша,
Умел достать из байковых штанов
Огромные пахучие куски
От пиццы или горы леденцов
И раздавал детишкам и бомжам.
Домохозяйки от него ваще
Торчали не по дням, а по часам.
Писали ему письма и звонки
Порою не смолкали до утра
В его дворце на берегу реки.
Никто уже не помнит почему,
Но как-то утром постучали в дверь
К нему охранники. И он открыл,
Забыв о вероломстве богачей,
Не чтущих бескорыстной доброты.
Он был посажен в погреб и спасен,
Потом опять его поймали и
На в этот раз к несчатью навсегда.
Сожгли его по-моему весной.
В ответ на оклик принято молчать
И звать на помощь валенки с косой,
Ворочиться, и лежа на спине,
Глотать солено-сладкий аспирин.
Придут врачи, достанут саквояж,
Наденут на нос темные очки
И поведут размеренный рассказ
О детстве Гипократа. А потом
Нагрев на грелке скальпель и шипцы,
Достанут из кишечника свирель,
Аппендикс и похожую на дом
Огромную с рояль сковороду,
Тем самый продлевая тебе жизнь.
Ты им за это должен заплатить,
Достать из шкафа самогонки литр
И с ними вместе, значит, забухать.
И все это на фоне фонаря.
Случалось ли вам слышать соловья
В сыром лесу напротив женских бань?
Я знаю сорок восемь новых слов.
Из них две трети можно и забыть.
Всем, кто хотел, раздали полиса.
И с ними им не страшно ничего.
Горит сарай, звоните "01".
Он слаб и глух, как старый патефон.
Со скоростью поспорил Прометей
И победил. Но силы уж не те.
Его забрал патрул и уволок,
Избив до полусмерти утюгом
Из мощной восьмифутовой брони.
Продаже подлежит любой утиль,
Особенно, когда он из стекла.
Вино в стакане, золото в казне.
И мне ль не знать, о чем поет коза.
Прозрачен луг, неверный сарцин
Свой точет меч и скалится вокруг.
Раздетая до пояса земля,
Ей стыдно, речь, однако, не о том.
Всему виной апрель в конце зимы,
И розы с ослепительных лучах
Паяльной лампы. Радужные сны,
Оставленные утром под столом.
Я слишком стар, чтоб бегать за бабьем,
Я гордо наблюдаю из окна
За фонарем, столбами и рекой,
Несущей свои воды за бугор.
Кузнецкий мост назвали в честь осла,
Который изобрел водоворот.
Чеширский кот на памятнике спит
И лыбится как истый светофор.
Куда ты держишь путь, металофон.
Далек отныне дней твоих итог.
Что может быть небеснее небес,
Ответ: расчестка в образе стены.
Семи смертям бывать, а остальным
Стоять в очередюге за жратвой,
Ругаться тихо с пьяным продавцом,
Плевать на пол и пятится к дверям.
Кудыкину гору закрыл туман.
Секунда длилась несколько минут.
Скопцы не поддержали разговор
О севе яровых поверх снегов.
Скрипит станок. В тиши пылает стог.
Пасуться кони на отрогах Анд,
И пахнет убежавшим молоком.
Запомни брат, что я тебе скажу,
Нам не пристало выть на астеройд
И гнаться вслед за бешенной овцой.
За то, что мы не поняли урок,
С нас снимут восемь тысяч серебром.
Нам горесно об этом вспоминать.
Но я не против, если водопад
Солжет мне ради выгоды своей.
Ему семью приходиться кормить
Свою и двух соседей-недотеп.
А впрочем ни такой уж ты и слон,
Как о тебе засказывал Гомер.
Сними с тебя пальто, пиджак и шарф
И ты - обыкневенный вездеход.
Возможны варианты, например,
Сорвать для милой дамы сорок роз,
Из них немного подарить сестре,
Задобрить мать, любовницу, жену,
Остаток можно вовсе не дарить,
А прожевать и выплюнуть назад,
Недожидаясь почечных камней.
Занятно, но сегодня лишь среда,
И пахарь рвет рубаху на груди,
Напоминая фильм Бондарчука
"Война и мир". Ах, ты его смотрел?
Тем хуже для тебя, теперь держись,
Задам тебе вопрос на миллион,
Представь, что все подсказки ты просрал
Осталось утопиться и забыть,
Что все еще возможен компромис
Промеж собак и лаком для ногтей.
Избитое старинное клише,
От этого не легче все равно,
Но даже царь, когда его казнят,
Пытается прикинуться козлом
И убежать отсюда на юга,
Набить желудок яблочной корой
И мирно над обрывом попастись.
Следы охотников не возбуждают дичь,
Напротив расслабляют и томят.
Откуда же я мог об этом знать,
По физкультуре у меня был кол.
И ты погиб. Безвременно, как серп
В руках заидевевшего волхва.
Метро - оно и в Африке - метро.
Не стоило об этом забывать
Ни мне, ни покосившимся столбам,
Ни сторожу, ни ветке, ни кусту.
О том и речь, что речка, повернув,
Назад дорогу больше не нашла.
И было нам с тобой по восемь лет,
Мы пили сок, гоняли голубей,
Тайком курили, прячась за стога,
Мечтали, что когда-нибудь найдем
Себе жену красивую и чтоб
Умела приготовить беляши.
Не многое осталось с этих пор,
Лишь пара затупившихся подков,
Грибных корзин и шрам на все лицо,
Как память, что когда-то поутру
Залели мы в соседский зоосад
И отпустили погулять слона.
Вошел и встал, раскрыв от счастья рот,
Моя собака родила котят.
Казалось бы, подумаешь облом.
У нас в лесу бывало пострашней.
Особенно в купаловскую ночь,
Когда комбайн на поле оживал
И шастал в нетерпеньи по селу,
Пугая малых деток и старух
Глазами цвета свежих огурцов.
Его ловили, били сапогом
По голове, он каялся, страдал,
Просил прошенья, но в другую ночь
Все начанилось снова. И никто
Не мог ему и слова возразить.
Лишь кашляя в кулак и матерясь
Седой учитель вышел из толпы
И выдал своевременную мысль,
О том что всем пора идти косить,
Мол, кончился давно уже обед,
За что потом жестоко заплатил
Своей, как говорится, бородой.
И только голубь роется в снегу.
осень 2001