Каникулы в барском особняке

Часть первая

1

     Солнечным майским утром Илья Осокин сошёл с поезда на захолустной обшарпанной станции в южном предгорье. По дороге, вымощенной и булыжниками, и брусчаткой, зашагал он бодро среди старых лип к белому барскому дому в лощине. Одет был Осокин в белый мешковатый костюм, а в руках нёс потёртый баул из парусины. Пахло акацией и навозом, а в ярких лучах солнца искрились на обочинах лужи. Блестела роса на травах и листьях. Чирикали, ворковали, щебетали и каркали птицы. Журчала река поодаль… Илья Осокин – неудачливый мелкий плут, худенький, жилистый и невысокий, с пепельными волосами, морщил свой узкий лоб и мысленно сетовал на тяжесть юдоли. Востренький нос его шмыгал, белые мелкие зубы скалились, и чёрная бородавка шевелилась под правой скулой… Осокин сюда приехал со своей обыкновенной целью: он предполагал, что в барском доме можно разжиться ценными иконами для продажи их с барышом в столице. Осокин не рассчитывал на крупный барыш, ибо не имел никогда такового, пробавляясь мелкой спекуляцией и околпачиванием простаков. Ловчить начал Осокин ещё на философском факультете, который сумел закончить. Занимался он модным искусством единоборств, иногда стрелял из пистолета в тире. Фехтовал на шпагах и рапирах… В армии он служил в сапёрных частях, мозоля киркой и лопатой ладони; однажды на манёврах его контузило взрывом противотанковой мины… Был он холост и жил в неряшливой комнате с кривой мебелью. Интимных подруг находил на бульварах и улицах. Был он не кичлив и без претензий: мелкий жучок-мошенник, кое-как добывающий себе деньги на квартиру, еду и редкие развлеченья…
     Дорога меж вековых лип уже закончилась, и он вошёл в подлесок. Названий кустов и деревьев Осокин не знал. Продираясь через росистые кусты, он забрызгался. Он вышел на ухабистую дорожку, усыпанную скрипучим щебнем. Дорожка  была в тенях от ветвей осин… И вдруг услышал Осокин басовитое хриплое лаянье, и вскоре он узрел пару огромных немецких овчарок, неспешно к нему бегущих. Он бросил баул и очень юрко вскарабкался на осину. Овчарки нюхали баул и таращились на человека, который на ветке пытался устроиться поудобнее.
     Псы тормошили баул и, гавкая, пялились на Осокина. Иногда опирались они передними лапами на ствол осины. Впрочем, собаки лаяли и рычали без особого усердия. Но вдруг они взъярились, и вздыбилась у них шерсть на загривках, и попытались овчарки в прыжках цапнуть Осокина за пятку. Он потянул ногу повыше и едва не свалился с ветки…
     К нему вальяжно шествовала хозяйка собак; кобели у ног её скулили, повизгивали и ластились к ней. Она была в просторном белом брючном костюме с бантами и лентами, и складки в её облачении струились, а золотистые волосы громоздились в коке. Лицо чинное и строгое, но в зелёных глазах с длинными густыми ресницами – насмешка и, пожалуй, даже издёвка. Массивный браслет из платины блестел на левой руке, пальцы унизаны перстнями с бирюзой, а на шее болтались цепочки с медальонами в причудливых таинственных знаках. Изумрудные серьги отягощали уши…
     И брезгливо она глянула на Осокина. «Как на лягушку…» – подумал он, но вовсе не огорчился, не обиделся, а просто констатировал факт. Ещё и не так в его жизни смотрели на него: и с омерзеньем, и с лютою ненавистью, и глумливо… А теперь взирают, как на жабу… чепуха это… пустяк…
     Говорить ему было нечего, ибо всё и так было ясно: испугался он псин и шустро взлез на осину. А барыне было совершенно безразлично: молчит он или болтает без умолку. Она ему сказала:
     - Слазь.   
     Вышколенные собаки легли рядом с хозяйкой и, скалясь, смотрели на пришельца; он же проворно слез с дерева и нагнулся за своим баулом. При этом Осокину подумалось, что ему не найти здесь поживы, ибо барыня явно не дура, и если в окрестных селеньях и осталось из икон нечто ценное, то наверняка она всё заграбастала. И поэтому ему, перекупщику, делать здесь нечего и можно сматываться; он даже не слишком опечалился: ведь не первый раз срывалась у него сделка.
     Так и ушёл бы он отсюда, если б не показалось барыне странным его отношение к ней. Этот мужчина оказался перед нею в совершенно дурацком виде: на дереве, как замызганная обезьяна, весь обрызганный влагой и с зелёными пятнами от листьев на белом костюме. Но, несмотря на это, пришелец  не был смущён… И ещё: она гордилась своей арийской красотой, но пришелец никак, и вполне искренне, не реагировал на прелесть хозяйки собак. И в диковинку ей было это, ибо привыкла она к восхищению мужчин…
     Она посмотрела на собак, те вскочили, вильнули хвостами и с угрозой рявкнули. Он опасливо покосился на кобелей, затем он посмотрел на хозяйку, и взгляд его стал совершенно безразличным.
     «Ишь ты, – шевельнулось в её мозгу, – глядит на меня так, будто я трухлявый пень». И она услышала вдруг свой голос:
     - Какого чёрта вам здесь надо?   
     И сразу же подумала:
     «Но почему козявке, сморчку, плесени я говорю «вы»? Не много ли чести?..»
     И вдруг он решил добыть-таки себе здесь барыш. Или хотя бы окупить затраты на поездку. И ответил он хозяйке грубоватым тоном прохиндея, даже не пытаясь говорить мягче и учтивей:
     - У меня дельце, выгодное для вас.   
     - Вы мне сулите выгоду? – молвила она с презреньем. И через миг она досадовала на себя за явную нарочитость этого презренья. – Вздумали выгодой меня поманить, хотя предстали предо мною шелудивой мартышкой на ветке. И даже извиниться не удосужились. Не осознали, по-моему, нелепость положения своего. Какие дела могут у меня с вами быть? Хотите узнать моё мнение о вас?   
     - А зачем? – вопросил он. – Вы ясно и резко дали мне понять, что ничто между нами не возможно. Дескать, не по Сеньке шапка. И поэтому безразлично мне, что думаете вы обо мне, кем считаете меня. Неряхой… прощелыгой… сволочью… Для меня вы – пустое место, ничто. Вы совершенно безразличны мне.    
     - Вот даже как… ушлый, прожжённый какой… – процедила она шипуче сквозь белые крепкие зубы.
     Не привыкла она к безразличию, и поэтому очень обиделась. И дивилась она своей обиде: неужели её, такую великолепную и гордую, смог уязвить презренный, жалкий недотёпа. Она его не смогла уязвить, а он её смог. И вдруг она ощутила его странное превосходство над нею. Такое ощущение ошеломило её. Внезапно она вздрогнула от желания истязать пришельца.
     - А ну, ступайте, шалопай, по аллее вперёд, – мрачно повелела она. – И не вздумайте рыпаться, а не то… – и гневным жестом она указала на псов. Под собачьим конвоем Осокин с баулом пошёл к особняку. Следом шествовала хозяйка, всё более свирепевшая.   
     «От чего вскипятилась она?..» – беспокойно размышлял Осокин, спотыкаясь и сутулясь. Рядом с собаками он оробел и начал при ходьбе ужиматься телом и семенить.
     Вскоре уткнулся он в дубовую узорную дверь. Одна из собак касалась мордой его ног. Хозяйка, подбоченясь, недобро хмурилась, и ему стало страшно. Это не был страх перед людским презреньем, но страх перед телесной болью и за свою жизнь.
     И вдруг он помыслил: «Хоть бы смерть оказалась лёгкой, без увечий и калеченья…» И он с ужасом изумился этой своей мысли. Он не понимал, почему вдруг  подумал об увечьях и смерти…
     С усилием хозяйка отворила тяжёлую дверь; Осокин в сени вошёл первым, за ним проскочили псы. Затем плавно вошла насупленная хозяйка и заперла дверь на ключ. Двинулись в гостиную: Осокина караулили собаки, а хозяйка тискала в жмене ключ вместе с белым кружевным платочком. Наконец, по карманам её были рассованы и ключ, и платок.
     Преобладали в гостиной белые и чёрные цвета; на окнах были кованые решётки. Стояло на подоконнике распятие из пробкового дерева. В кадушке, украшенной чеканкой из меди, росла развесистая пальма. Столы и стулья были покрыты чёрным лаком. Темнели картины в строгих ампирных рамах; живописные полотна были столь темны, что содержанье их трудно было различить. Совершенно чёрной была мягкая мебель. И лишь потолок с лепниной был белым. И розовыми были несколько дверей в смежные комнаты.
     Широкая чёрная лестница с левым загибом вела на второй этаж. Осокин начал подниматься по этой лестнице, но псы ворчаньем его остановили. Хозяйка подошла к одной из розовых дверей и резко её распахнула; затем поманила пальчиком Осокина, а псам звонко крикнула: «Лежать!» И собаки послушно легли на тёмный паркет…
     Она пропустила Осокина вперёд. Комната была о трёх окнах, завешенных прозрачными серебристыми портьерами. Хозяйка молча указала на высокое дубовое кресло, и он обессилено и безвольно в него плюхнулся. Сама она присела на мягкий табурет возле большого зеркала и подумала: «Оробел, струсил…» Его страх был ей приятен, и она подобрела; Осокин ощутил это наитием и спросил сиплым баритоном:
     - И как же мне величать вас?   
     Она решила впредь обращаться к нему на «ты» и надменно молвила:
     - Зовут меня Алла. Никогда не забывай добавлять к моему имени слово «госпожа». Иначе я строго с тебя взыщу.   
     - Всё я понял, госпожа Алла.   
     - А каким же именем тебя дразнят?   
     - Зовут меня Илья Михайлович Осокин.   
     - Фамилия твоя не нужна мне. И тем паче – твоё отчество. Стань покорен, почтителен и, возможно, я буду милосердна к тебе. 
     - Но чем я вызвал у вас гнев? 
     - Я не сержусь на тебя: слишком много тебе чести. Но ты мне нужен для моих целей.   
     И нажала она кнопку возле зеркала, и раздался мелодичный звон. И мгновенно перед ними из гостиной появился кряжистый мужик в алой бархатной рубахе и в пояске с серебристыми бляхами и бахромой. Ещё на мужике были серые порты, заправленные в щегольские сапожки по голень. Мужик был черняв, усат и с бородой лопатой. Он церемонно поклонился хозяйке в пояс.
     «Цирк какой-то… балаган и бред…» – подумал Осокин.
     Хозяйка вскочила и, тыча перстом в Осокина, велела ражему мужику:
     - Наблюдай, Кузьма, за ним. Смотри, чтобы не дал этот тип стрекача отсюда. Иначе доведу я тебя до остолбенения, твою судьбу исковеркаю.   
     - Повинуюсь, моя хозяйка Алла Зиновьевна, – хрипло и почтительно ответил Кузьма. – Я буду неусыпно бдеть.               
     И Кузьма замер на посту у дверей. Осокин взирал на ряженого мужика, застывшего смирно, по-воински, и моргал ошарашено. Алла важно ходила по комнате. И вдруг возник за спиной Кузьмы третий мужчина, начавший и хмыкать, и кашлять. Осокин решил, что долее располагаться в кресле не вполне вежливо, и встал.
     - Здравствуйте, мой хозяин и князь Роман Валерьевич, – шепеляво и тягуче забормотал Кузьма.               
     - Привет, мой кучер, – буркнул небрежно хозяин и, прогарцевав мимо гостя к Алле, чмокнул её в обе щеки. Затем похвалил её:   
     - Сегодня ты, племянница, особенно свежа и изящна. Белоснежные перси и ланиты с румянцем. Ты – ангелочек!
     Роман Валерьевич был в просторном синем костюме и белой сорочке с кружевным воротником. Это был юркий мужчина с брюшком, лысиной, усами и белесой бородёнкой клином. Пальцы его были унизаны перстнями и постоянно двигались. Глаза у него были выпуклые и тёмно-мутные, лицо мясистое, одутловатое с крупными морщинами, прямым носом и тонкими губами. Улыбаясь, он обнажал белые мелкие зубы. С проказливой улыбкой он обозрел Осокина.
     - Откуда сей плюгавый хлопчик взялся? – весело спросил хозяин. – Разве назначен ему приём?
     Хозяин расположился в высоком кресле, Алла прикорнула рядом на чёрном диване; она, колеблясь, медлила с ответом. Осокин замер на средине комнаты, а Кузьма столбенел у дверей, держа руки по-военному, по швам. Хозяин вынул из футляра очки в золотой оправе, водрузил их на нос и спросил повторно:
     - Разве назначен ему приём? И что делать здесь этому юмористическому типу?
     Она ещё колебалась и молчала; и вдруг Осокин понял, что труден для неё  ответ на этот вопрос. Она слегка зарумянилась, надула пухлые губы, и появились у неё на лбу капельки пота.
     - А я ведь жду ответа, госпожа Гурьева, – нетерпеливо напомнил ей хозяин. – Почему кутерьма? Неужели опять баловство?    
     - Вовсе нет, – ответила она со вздохом. – Я ведь не шалила, поверьте. Но я не могу объяснить, почему я привела его сюда.   
     Она помолчала и тихо продолжила:
     - Он оказался в нелепом, комическом положении. Он попал в нашу рощу возле реки, и там его атаковали псы. И он, спасясь от них, залез на дерево. Собак я уняла, и по стволу он сполз, весь зачуханый. Его положение, повторяю, было самое нелепое, но не был он сконфужен, смущён. И было ему безразлично, что я подумаю о нём. И пробубнил он мне об этом своём безразличии, назвав меня «пустым местом». Это меня весьма обидело, и я решила наказать его за безразличие ко мне. И для кары привели его сюда. Ведь не привыкла я к такому отношению ко мне.      
     - И ты узнала его имя? – брюзгливо спросил Роман Валерьевич, оттопырив нижнюю губу.    
     - Да, я спросила. Его зовут Илья Михайлович Осокин.   
     - Ишь, даже отчество его запомнила! – удивился хозяин.    
     - Я запомнила… Верней, оно само мне запомнилось…   
     - Сядь, – велел хозяин Осокину, и тот присел на краешек стула, сунув свою суму между ног.   
     - Что упрятано в котомке? – спросил Осокина хозяин.   
     - Мыло, бельё, лезвия бритвы, зубная щётка и паста.   
     - Меня зовут Роман Валерьевич Чирков, – представился, наконец, хозяин. – Я – владелец усадьбы и хутора. А теперь ты, гость, помолчи, пока тебя не спросят.   
     И Осокин сгорбился, согнулся на стуле в знак покорности. Чирков сказал:
     - Пожалуй, заинтересовалась ты им, племянница. А почему?.. и сама объяснить не сможешь…    
     - Какое там влеченье! – пылко спорила она. – Разозлил он меня своим безразличьем, пренебреженьем. Он назвал меня «пустым местом». И ведь сами вы, дядя, учили, что надо мстить за оскорбленье!    
     - Да, я учил этому, – согласился Чирков. – Но ведь я тебе также вдалбливал, что должен быть во мщении смысл. А какой тебе смысл в наказании этой лузги в личине мелкого жулика? Банальный, заскорузлый, опаршивевший плут… Шут, скоморох…   
     - Но вы не правы, дядя, – возразила она. – Гляньте же на него. Без сомнения, он трусит. Но страшится он только наших борзых собак. Пугают его только телесные муки. Но не мнение наше о нём. Безразлично ему: презираем мы его или же нет. И такое безразличие к нам сродни презрению.      
     Осокин очень всполошился и подумал:
     «Срочно мне надо пресечь такие идеи. Ведь она – ненормальная! Она скоро  преступником меня огласит и велит слуге мутузить меня ради признания вины. Как в милицейской камере...  А стремянной Кузьма очень похож на лютого ката, на палача-кнутобойца. А дядюшка её, похоже, рехнувшийся самодур. Спятил он от богатства и власти. Шкурой чувствую эту власть. Неудачная у меня гастроль получилась. Жестоковыйные и чокнутые они. Пора мне себя спасать, иначе изувечат. Особенно зловредна баба…»   
     И Осокин вылупил на неё глаза и умильно заканючил:
     - Вы, сударыня, не поняли меня. Вы не будете безразличны даже кастрату, скопцу…    
     Осокин глянул на хозяина и, склонив повинно голову, произнёс:
     - Простите меня, сударь. Велика моя вина. Приказали вы мне молчать, пока меня не спросят. А я, ничтожный, вдруг талдычить начал. И я молю: простите и выслушайте…   
     Пришелец в ожидании умолк, и Чирков умилостивился с брезгливой гримасой:
     - Говори, смрадный путник. Долдонь, изжёванный картонный фигляр.      
     Осокин сказал:
     - Вы, сударыня, прелестны… И пленительны вы баснословно… Ещё на ветке заметил я это… Но кто я такой, чтобы дерзнуть плениться вами? Принцесс крови оскорбляло дерзновенное восхищение холопов. Настолько была между ними велика сословная разница, что рабы не имели права даже на молчаливый, на тайный восторг… А кто я такой?.. Шелуха на ристалище жизни!.. Мелкий шарлатан!.. Барахольщик я! У меня презренная стезя, гнусное поприще, позорный рынок… Ибо я – торговец иконами. Вернее, скупщик их. Среди спекулянтов иконами я – на самой низменной ступени. Хотя я успешно окончил философский факультет в первопрестольной… в университете…    
     Чирков прыснул в кулачок смехом; племянница, победно хихикнув, молвила:
     - Залебезил… прыщ… Дрейфит…    
     Чирков надменно спросил:
     - Так ты – философ с дипломом? На экзаменах наловчился подлизываться?   
     Племянница ухмыльнулась, и Осокин сказал:
     - Не ошиблись вы. Слабым я был студентом, никчёмным. Знания куцые. Ради положительных оценок даже прачкой служил я профессорам. Лохань и корыто помогали лучше учебников. Не привыкать мне. Я – сирота с пелёнок. Мать, заботясь обо мне, надрывалась на трёх работах, пока не сгинула. Еле до окончания курса, до диплома дотянул… А теперь молю рассудить: разве посмеет такое ничтожество, как я, иметь своё суждение о барах?    
     - Но ты был груб, – попеняла она. – Назвал меня «пустым местом». Как посмел?    
     - Весьма справедливый упрёк, – сразу согласил Осокин. – Не только укора заслужил я, но и кары. Но средь такой базарной шушеры я вращаюсь, что уже я отвык следить за пристойностью фраз и речи. Я больше не слежу за лексикой своей! Поймите меня: среда, в которой я кочую, заела, и я деградировал… Не ругайтесь очень…   
     - Не стоишь ты моей ругани, – спесиво заявил Чирков, и вдруг он осёкся, он усомнился, и, помолчав, произнёс гораздо более вежливым тоном: – А впрочем, меня осенило. И понял я вдруг, племянница, почему привела ты его сюда. Безразличие его к тебе здесь не причём. Он – изощрённая штучка. Ты в нём распознала наитием, нутром лазутчика…   
     И, стеная, всплеснул Осокин руками, и вскочил он со стула и заорал отчаянно:
     - Да какой же я шпион?! Боже милосердный!.. Такое предположенье – курьёз!..

2

     Лицо Кузьмы посуровело, и он приосанился. Он внезапно ощутил бурную симпатию к пришельцу и отлично понял причину этой своей приязни. С негою в теле Кузьма размышлял:
     «Я на него смотрю так, как стая волков в степи взирает на загнанного оленя, уже не опасного им от бессилия. Так я смотрю на жирную уху и чарку водки возле шалаша рыбарей, на ядра граната, на зернистую икру в блинах и на копчёности к яичнице…»
     И Кузьма, дёрнув кадыком, проглотил слюну, а потом почти с нежностью подумал о пришельце:   
     «И как же тебя угораздило, дурашка, оказаться здесь? Да ты ещё натараторил о себе всю подноготную. Сказал, что сирота и ничтожество. И, наверное, о своей поездке никого не уведомил. И теперь ясно, что если ты исчезнешь, то тебя никто искать не станет. Никто!.. Хоть в кургане тебя зарой. Теперь не хнычь… Возможно, хозяин и его племянница решатся, наконец, на дело. А то для них пока важней всего – их словоблудие. Научились они трындить… Тоска и скука в усадьбе… И мне тошно… Надо их принудить живого мяса попробовать. Я-то их понимаю. Пока не истребишь первого врага, всегда жутко, а затем возникает привычка, черствеет и закаляется дух, и, как наградой, появляется радость от войны, смертельного соперничества и трофеев…»
     Кузьма кашлянул многозначительно, и все на него посмотрели. Слуга басовито сказал:
     - Вы, конечно, обратили внимание, что гость – сирота. Он сам об этом талдычил. Его искать никто не станет. Кому он нужен?..   
     Чирков, насупясь, возразил:
     - Не станут его искать только в том случае, если он – не лазутчик. Иначе непременно будут попытки связаться с ним.   
     - Какой же он лазутчик? – сказал Кузьма. – Самый обычный и сквалыжный скупщик икон. Бывший интеллигент. А коли шпион, так легенда у него глупая: мелкий торгаш иконными досками. Да приличные люди на порог не пускают таких обормотов. Старухи и те, скорей всего, погонят его со двора граблями и вилами. С такой легендой никуда не внедриться. Нет, для лазутчика могли бы придумать более плодотворную басню.   
     Чирков удручённо потупился, и слуга мгновенно смекнул, что хозяина обидело пренебрежение версией о лазутчике. И самым почтительным тоном Кузьма поправился:
     - Но нельзя, разумеется, и того исключить, что пришелец всё-таки заслан. И поэтому нужно его изолировать из предосторожности… На всякий случай… Условия у нас комфортные… и харчи лакомые… В цокольном этаже всегда наготове уютный казематик. Сопроводить гостя туда?   
     Чирков напыжился в кресле и гаркнул:
     - Внимайте моей резолюции! Без канители законопатить его, и скармливать ему постную снедь! Я санкционирую это! И не нужно либеральничать с ним!   
     Кузьма степенно приоткрыл дверь и цокнул языком; прибежали псы. Осокин шарахнулся к окну и глянул на решётки; затем повернулся лицом ко псам и, слегка заикаясь, сказал:
     - Безропотно я повинуюсь. Я только прошу обойтись без кандалов и вериг.   
     - Излишни здесь оковы с гирей, – произнёс Кузьма, осклабясь. – Отсюда нельзя дать стрекача, драпануть. Кукиш тебе, а не побег! Миндальничать не буду, но и на цепь не посажу. И клеймо-тавро на тебе я жечь не стану.    
     - Я вас благодарю, – молвил Осокин и, жмурясь, поклонился в пояс. Кузьма скомандовал псам: «Охранять», и те оскалились… Кузьма повёл пришельца в подвал, и псы, ощерясь трусили за этой четой…   
     «А ведь это уже всерьёз, – подумала Алла, ёрзая в кресле. – Мы очень рискуем. Наши прежние поступки – это ведь милые шалости и забавные плутни. А теперь серьёзный куш брошен на кон: незаконное лишение свободы. За это и в тюрьму могут упечь. Бред: я сплю на барачных нарах, и бельё у меня залатано лоскутьями! Но и прозябать надоело. Я ведь свихнусь умом от обилия канцелярской рутины…»
     Чирков хохлился в кресле и щурился…
     В комнату плавно вошла высокая седая женщина в зелёном сарафане и белом чепце. Она была худой и статной и с монашеским ликом; её накрахмаленный белый передник с алой каймой слегка похрустывал. Женщина произнесла грудным голосом:
     - Пожалуйте к утренней трапезе.   
     - Благодарю я вас, Агафья Леонидовна, – ответил томный Чирков и, резво вскочив, устремился к двери. Седая Агафья учтиво посторонилась. Алла медленно встала и пошла за ним. Последней покинула комнату Агафья, плотно притворив дверь…      
     Они вошли в просторную столовую, где за прибором уже разместился худосочный белесый хлыщ, обряженный в серый с искрою кафтан старорусского покроя; дополнял наряд синий кушак.
     - Салют тебе, Кирилл, – сказал Чирков и понюхал воздух. – Яства готовила Волченко?    
     - Да, это Агафья и варила, и жарила, – отозвался баском Кирилл, скребя ногтём мизинца левый висок. – Судя по кухонным ароматам, – изрядная стряпня…   
     - Хорошо, – изрёк Чирков и торжественно сел за овальный стол.    
     Сотрапезникам за столом прислуживал Кузьма, добавивший к своему наряду белые нитяные перчатки и узкий кинжал в серебристых ножнах. Слуга с блюдами ступал по коврам бесшумно и мягко, и усы его задорно топырились. Усердно накрахмаленные салфетки и скатерть тихо хрустели… Они вкушали на боярском серебре картофельный суп из бычьих хвостов, жареных цыплят, калачи и спаржу. Беседа сотрапезников была нервически-весёлой, и Кузьма прислушивался к их речам…
     - Ишь, испугался пришелец, что мы его в кандалы закуём, – балагурил за едою Чирков. – Но мы милосердны будем, хотя он заслуживает не только застенка, но розог или батогов. Хотя Кузьма и отрицает, что он – лазутчик, но полностью нельзя этого исключить. Внушает незваный гость чувство брезгливости, но говорили мне, что теперь во многих разведках мира учат агентов казаться блеклыми и ничтожными. Для разведчика подобная личина чрезвычайно полезна… И должен я сказать, что у гостя повадки таковы, что будь он в толпе, то внимание на него обратили бы мы в последнюю очередь. Носки и бельё у него, наверное, заштопаны… И ты, любезная Алла, заприметила его только потому, что ты его застала в нелепой позе на ветке. Иначе ты не обратила бы на него никакого внимания. Но, глянув на него, ты поняла бессознательно, что он не прост. Его выдаёт выбор слов и лексика…   
     - Но ведь он закончил факультет философии, – сказала Алла, – и отнюдь не в провинции, а в столичном университете.    
     - Философ! – хмыкнул Чирков, пригубливая стакан с ледяным брусничным морсом. – Пускай теперь помается в подвале. И пусть не думает, что обитают здесь олухи.    
     - Но никак я не пойму, – молвил Кирилл, – зачем потребовалось его запирать? Возможно, он просто заблудился, случайно затесался сюда. Но допустим, что он действительно лазутчик. И сразу возникают два вопроса: что он хотел разведать у нас, и что теперь с ним делать?.. Если он – настоящий торговец иконами, то всё обошлось бы только нашим увереньем, что церковных образов в этом доме нет. И сразу бы он отсюда убрался и шастал бы пару дней по окрестному захолустью. Но и там, как мы знаем, икон нет, сколько не шарь по избам и хатам. И укатил бы он восвояси, и скоро позабыл бы он в торгашеских хлопотах уютный наш закоулок. Но никогда не забудет он плененья своего. Арестанты всегда великолепно помнят место своего заключения… А теперь я повторю свои вопросы: что он хотел разведать у нас, и что теперь с ним делать?   
     - На первый вопрос очень легко ответить, – заявил бодро Чирков. – Нет сомнения, что очень многие заинтересованы нашей приоритетной методикой. Согласитесь, что она стоит того, чтобы постигать её тайны и копировать её. И разве она не может заинтересовать государственные секретные органы? И конкуренты не прочь выведать наши концепции, приёмы и способы. А ведь соперников у нас немало…    
     - Да, их немало, – согласился Кирилл. – Но вполне им достаточно и собственных шаблонов и методов, пусть и менее изощрённых и надёжных, чем наши. Просто лишают сна и не дают кушать мяса. Только растительная пища… и сплошь сырые злаки… Бессонница и голод помогают внушить всё, что угодно. И неистовый, исполинский ор в экстазе на раденьях… И хватает всего этого нашим конкурентам для закабаления быдла. Ведь у соперников отсутствуют наши честолюбивые планы и цели.    
     - В этом я не уверена, Кирилл, – возразила Алла таинственным шёпотом. – Ведь не только мы одни честолюбивы и умны. – Она расхохоталась и хлопнула в ладоши. – Я выразилась почти стихами, в рифму!.. Но, Кирилл, если этот проект пришёл нам в голову, то ведь мог же он забрести в мозги и другим.   
     - Справедливо, верно, – поддержал её Чирков. – Конечно, мы не считаем уровень нашего ума обывательски-средним, и наши имена останутся на скрижалях. Но и возноситься негоже… Чрезмерная горделивость многих сгубила.    
     Кирилл усмехнулся и сказал:
     - Допустим, вы меня убедили. Найдутся у нас секреты, которые соперникам полезно разведать. И посылают они к нам лазутчика, если не диверсанта. Его усекает на сучьях обворожительная Алла. Его турнули в застенок. И после всего этого не будет пришелец сомневаться в том, что у нас есть тайны. И как теперь поступить с ним?   
     - Мы его оскорбили, – со вздохом молвила Алла. – Дразнились и обижали его бранными словами… А если он захочет отомстить?..      
     На столе уже пыхтел самовар с чаем. Кузьма принёс на тарелке ситной каравай, разрезанный на дольки. И разом сотрапезники глянули на слугу, а тот после расчётливой паузы весомо произнёс:
     - Пленных допрашивают… и с пристрастием… С ними не миндальничают… Им взбучку дают, их мутузят… Господам не надо этим мараться. Уберу посуду, вытру пыль и займусь этим…    
     - На допрос ты должен взять меня, – потребовала вдруг Алла. – Я хочу и буду присутствовать.   
     - Как госпоже моей будет угодно, – отвечал Кузьма, слегка кланяясь. – Но это – серьёзное дело, а наряд у вас весёлый, легкомысленный. Извольте в тёмное одеться.   
     - Хорошо – согласилась Алла.   
     Допивали чай уже в полном безмолвии…

3

     Свет в высокую подвальную комнату проникал через круглое окно возле самого потолка. Окно было с решётками и очень толстым стеклом. Штукатурка всюду была серой. Наружный воздух в комнату попадал только через узкую щель под железной дверью. Но струи воздуха были сильными и холодными, и озябли ступни Осокина.
     Убранство подвальной комнаты было скудным: очень низкая лавка из брёвен и досок, железная раковина с водопроводным краном и керамический унитаз со сливным бачком.
     Осокин на лавке лежал ничком и очень сожалел об отнятом бауле, который можно было для удобства положить под голову. Лавочные доски оказались плохо струганными, занозистыми… Осокин заворочался и подумал:
     «Необходимо мне хотя бы малость покемарить на этих полатях. О, Господи… зачем меня замуровали?.. Какая кручина!.. И что же норовят со мною сделать?.. И жратву сулят постную. Нет, мне почивать рано. И хватит безалаберности. Ещё никогда я так не влипал. Похоже, что себя мне надо спасать. И очень важно теперь понять: кто они?.. Кто эти люди, что меня запихали сюда?.. Вычурно они обряжены, но речи у них грамотные. И даже у Кузьмы очень правильная речь: точная и лаконичная. И хотя ретиво Кузьма и демонстрирует свою почтительность, но в этом доме он весьма влиятелен. Чересчур у этого слуги учтивость подчёркнутая, она – показная, нарочитая… Он подхалимничает, лебезит и кланяется, но в его нутре стержень качественный и упругий, как булатная сталь. Над своими господами имеет он власть, которую они сами не осознают. Их обмишурила его раболепная покорность…»
     И Осокин мысленно одёрнул себя:
     «Только не надо теперь умственной суеты, суматохи…»
     И вскочил он с лавки и, снуя по комнате, размышлял:
     «А если мне избрать тактику этого Кузьмы? Личину на себя напустить абсолютной покорности!.. Нет, одной только личиной их не обмануть. Не дураки ведь они и распознают актёрство. Халтуре не пособит и театральная система Станиславского… И хозяин с козлиной бородкой не прост. Не объегорить его,  не облапошить. Надо не играть, как на сцене, а на самом деле стать их рабом, одержимым беспредельной и искренней любовью к барам и полной покорностью им… Ведь и Кузьма поначалу не играл, но всей душою был им предан... И поверили ему, и перестали с ним быть настороже. И когда исчезла его вера в них, и он, разочарованный, стал актёрствовать, то они были уже не способны различить его притворство… И мне нужно не уподобляться рабу, но доподлинно стать им. Полюбить своих господ и разделить всей душою их цели и чаянья…»
     Осокин плечом притулился к двери и подумал:
     «Но какие у них могут быть цели? Если собрались они меня, походя, убить, то, значит, они уверены в своей безнаказанности. Ведь меня, действительно, никто искать не станет. Меня облыжно обвинили в шпионстве, и цель сакрального убийства меня в том, чтобы сообщников кровью вязать в капище… Наверняка у них есть иерархия. И для спасения надо мне в эту иерархию пролезть. Но как мне сделать себя абсолютно покорным?..»
     Он усмехнулся краешком рта, и мысли нахлынули:
     «Учили меня, что бытие определяет сознание. Следовательно, коли я буду вести образ жизни верного и покорного раба, то я действительно им стану… Как в семинариях крепят веру в Бога?.. Читал я где-то, как юный первокурсник был наивно убеждён, что в семинарии докажут ему неопровержимыми резонами бытие Божие, рассеяв сомнения. И тогда вера станет живой, осознанной… Тщетные упованья!.. Семинаристов просто принудили к образу жизни, оправданием и смыслом которой был только Бог. Их муштровали, как матросов, под дудку и колокол. Коленопреклонения, ночные бденья, посты, молитвы и исповеди крепят веру сильнее, нежели аргументы. Чтобы из ярого безбожника сделать религиозного фанатика, надо его заставить вести образ жизни этого фанатика. И тогда плоть его, страдая от вериг и самобичеваний, принудит его сознанье принять идеи, которые такую жизнь поощряют и оправдывают… Значит, нужна мне рабская покорность… Я раб, раб, – начал он себе мысленно внушать, – жалкий и ничтожный, но беспредельно верный своим господам…»               
     Он усмехнулся, скалясь во все зубы, и подумал:
     «Странно, что я кумекаю во всём этом. Какие интересные идеи у меня вылезли из подсознания!.. А ведь я даже не подозревал, что я помню что-то из философии. А как приспичило, так и вспомнил я психологические выверты».
     Он стал на колени и вздыбил руки. И размышлял он:
     «Мне нужно изнурить плоть. Пожалуй, хорошо, что досель меня здесь не покормили. На сытый желудок всегда выглядишь менее жалким, чем с икотой от голода…»
     И вздрогнул он от страха перед смертью, и вдруг почувствовал, как страх этот начал проходить… Осокин уже утомился вздымать свои руки, и сложил он их молитвенно на груди. Внезапно появились у него на глазах слёзы от непонятного ему умиления. Затем он понял, что умилён он своими новыми господами, их словами и жестами. И все повадки и речи его господ стали ему казаться исполненными великого смысла, особенно у Кузьмы. И начал Осокин их беседы воспринимать грозным пророческим клёкотом потусторонних тварей.
     Сначала некая часть его сознания наблюдала с иронией и презрением за этими метаморфозами. Но порождало такое наблюдение смертельный ужас, и начал Осокин быстро утрачивать способность видеть себя как бы со стороны. И вместе с потерей способности его к самоанализу исчезал его страх… Несколько минут тревожила Осокина его раздвоенность, и отчаянно хотелось ему избавиться от неё и стать не тем человеком, который на себя способен смотреть как бы со стороны, но обрести цельность гордого своей верностью господам холопа.
     Он вздымал руки и бормотал:
     - Они – воистину мои господа!.. Они – столпы и жрецы великой истины. А я бездумный и колеблемый листик, который летит по ветру над слякотным, грязным шляхом, пока не угодит в лужу на обочине, чтобы сгнить там…    
     И снова утомился он держать дыбом свои руки, и опять он их сложил молитвенно на груди… И старался он воображать те великие блага, которыми хозяева наградят его за покорность и верность…
     Его заполонили эротические грёзы… И воображал он оргии с девочками-школьницами, и он плакал от умилённой благодарности своим новым господам за то, что в награду за верность пожалуют его дозволеньем участвовать в этих зазорных и срамных пиршествах. Пожалуют дозволеньем участвовать в оргии, как барин в старину, расщедрясь, жаловал крепостному холопу тулуп со своего плеча…
     Его эротические грёзы становились всё более яркими и разнузданными. И чем более воспаленным становилось его воображенье, тем большую благодарность он испытывал к господам. И он хрипло и визгливо благословлял их за то, что они в награду за его раболепную службу позволят ему воплотить наяву эти извращённые мечты и грёзы.
     И чем становилась больше его благодарность за эфемерную, воображаемую награду, тем меньше был его страх перед господами. И перед тем, как превратиться в совершенного раба, появилась у него отрыжкой от прежнего Осокина такая мысль:
     «Мой страх перед человеком вызывает его ответный страх. И если не боюсь я этого человека, то и он не станет меня опасаться…»

4

     В своей спальне Алла сидела в тонком белье с рюшками на мягком табурете возле трюмо и расчёсывалась черепаховым гребнем; и любовалась она золотистыми и густыми прядями своих волос. На постели с зелёным покрывалом лежал чёрный утюженный костюм из шёлка. Утреннее белое одеянье валялось на ворсистом пёстром ковре. Окна с сетками от мух, комаров и ос были распахнуты, а тёмно-зелёные шторы задёрнуты. Антикварная мебель, расставленная здесь после своего ремонта и реставрации, чернела по углам и вдоль розоватых стен. Старые картины с пикантными сюжетами тускло мерцали вместе с посеребрёнными рамами. Белели пуфики, и отливала красным лаком купеческая конторка.
     Алла подумала о том, что в её городской квартире спальня обставлена гораздо изящнее. Но в этом доме решала отнюдь не Алла, хотя советам её порой внимали. Но не было у неё права окончательного приказа даже в мелочах, ибо здесь всеми делами заправлял Роман Валерьевич Чирков.
     Она нюхала свои руки и размышляла:
     «Дядя очень хороший психиатр и врач, но с художественным вкусом у него нелады. Пошловатые полотна картин повесил он здесь, и ткань для обивки мебели аляповата. Надо было для убранства чертогов пригласить специалиста-дизайнера. Но ведь настолько дядя уже привык всё решать сам, что уже не могла у него зародиться мысль позвать художника для отделки хором. Дядюшка, мол, и сам мастак и дока во всех делах и профессиях. И поэтому в нашем тереме обустройство слегка карикатурно… Впрочем, как знать… Дядюшка уверяет, что всё на свете должно быть слегка исковеркано. Он даже пишет каракулями, коих не разберёшь. Но он твердит, что пользованье безупречной красотой делает расхлябанным и ослабляет дух. И, возможно, неуклюжесть моей спальни – нарочитая, ибо здесь очень приятный контраст – моя изящная, хрупкая фигурка… Дядя, бесспорно, любит меня и прочит в наследницы своего дела…»
     Она в зеркало улыбнулась себе и подумала:
     «Конечно, очень хорошо, что решает дядя всё сам. Ведь я, пользуясь на него влиянием, имею и сама толику власти над челядью. Но ведь я не единственная, кто пытается на него влиять. Например, Кирилл… Этот щёголь умён, циничен и прозорлив; и способен он давать ценные советы. Но нет у него властной жилки. Хотя, как знать: возможно, что властную эту жилку он умело маскирует… Но всё-таки в Кирилле нет по-настоящему звериной воли ко власти. Он не столько алчет самой власти, сколько возможности давать советы властелинам. Пусть-де мараются правители в кровавой грязи, а он, такой пушистый и чистенький, будет только давать им советы. Он будет только мозговым центром, не пачкаясь и не рискуя… Типичное намеренье интеллигента. Наши рафинированные интеллигенты всегда мечтали о том, чтобы владыки призвали их к себе, как советчиков. Удобная роль! Не нести буквально никакой ответственности, вменяя политикам в вину все провалы. Не обеспечили-де правители надлежащее исполнение советов и не во всём были согласны. Пусть и расхлёбывают… У Кирилла нет нахрапистой воли Кузьмы…»   
     Вспомнив о Кузьме, она тревожно нахмурилась, и вдруг её осенило:
     «А ведь именно по воле Кузьмы я теперь меняю свой наряд!.. Лакей предложил мне переодеться в чёрное платье, и я теперь, будьте любезны, послушно исполняю его пожеланье! И дядя мой в последнее время почти не перечит Кузьме. Но ведь Кузьма – просто слуга и ничего более того…»
     «Слуга-то он слуга, – замельтешили в ней мысли, – но я-то переодеваюсь по его воле. И по его воле допросят пришельца. Чересчур паниковать, конечно, не стоит, но новое положение слуги в нашем кубле нужно обязательно учитывать. Иначе поток событий может выйти из нужного мне русла… С кудлатым казачком следует мне отныне быть начеку… превратился он в опасного витязя…»
     Она вскочила с табурета и, подойдя к окну, отдёрнула порывисто шторы. Она посмотрела на запущенный сад и на пруд с тиной и ряской. На руинах колокольни из красного кирпича она различила мох. На высокой мачте трепетал флюгер, и ястреб реял под перистыми облаками… И вдруг повеяло влажной прохладой…
     Алла медленно оделась в чёрный брючный костюм и заколола с нарочитой небрежностью свои волосы серебристыми шпильками и булавками. Затем она спустилась со второго этажа на первый в буфетную комнату. Алла отворила резную дубовую дверь и с порога оглядела помещенье, заставленное старинной мебелью. Комната оказалась безлюдной. Громадный буфет из палисандра занимал половину правой стены. Кухонная утварь, беспорядочно расставленная, была хорошо надраена и блестела. Открытое окно с сеткою от мух находилось супротив двери. Возле камина лежали бронзовые щипцы и поленица берёзовых дров с корой на растопку. Вёдра для мытья полов, швабры и щётки были расставлены по углам. Из медного крана вода, пузырясь, текла в розовую керамическую раковину. Пахло подгоревшим кофе и кубинским ромом… Напольные часы пробили полдень…
     И вдруг она услышала, как в затылок ей фыркнул Кузьма, и резво она обернулась. Затем она отпрянула от него, и он, поклонясь в пояс, молвил:
     - Скрупулёзно исполнили вы просьбу мою. Вид у вас грозный, как у валькирии…   
     Алла его прервала:
     - Где беседовать с пришельцем мы будем?   
     - В том зале, что и давеча. Ступайте вы туда и кликните, походя, псов. Он их боится… они обескуражат его… не уютно ему будет с ними… Да и безопаснее так…   
     Из голенища сапога он вынул плётку и бесшумно ушёл по коридору, застланному красным паласом…
     Она вошла в зал и села в кресло, в котором утром хозяин дома опрашивал пришельца. Она куксилась, ибо ей было неприятно, что опять она подчинилась пожеланию Кузьмы. Ведь именно он для допроса выбрал место и послал её туда. И послушно она пришла в этот зал. И велено ей было кликнуть собак. Она прекрасно понимала, что использование собак на допросе – разумная мера, ибо их оскаленные морды явно лишали пришельца твёрдости, но очень уж не хотелось Алле исполнять и это пожелание слуги. И без того ощущала она себя униженной, и решила она побранить, отчихвостить Кузьму, как только он здесь появиться. И хотелось ей изругать слугу именно в присутствии Осокина, пусть знает и тот, кто здесь хозяйка…
     Но затем она сообразила, что не вполне разумно показывать слуге свою неприязнь к нему. Будет гораздо умнее скрывать свою враждебность… Никакой строптивости!.. Девизом отныне будут слова: «Борьба под личиной полного дружелюбия».
     Нельзя выражать недовольство!.. Таить нужно раздраженье!.. Кузьма ведь не прост, и отныне говорить она с ним будет с подчёркнутой любезностью…
     И Алла пошла на крыльцо, оставляя все двери за собою распахнутыми. На крыльце она лихо засвистала, сунув два пальца под язык. И сразу примчались собаки, виляя хвостами. Она тихо приказала псам: «За мной!..», и те весело и послушно потрусили за ней в зал.
     Она опять уселась в хозяйское кресло, а собаки крутились и сновали рядом. И вдруг они настороженно ощерились. В зал вошёл Осокин, толкаемый в позвоночник Кузьмой. Слуга поигрывал ногайской плёткой с набалдашником и криво ухмылялся.   
     Кузьма плёткою ткнул в Осокина и приказал псам: «Охранять!.. караулить!..» Затем буркнул Осокину: «Сядь», и тот покорно порхнул на стул, стоявший супротив Аллы. Собаки легли наискось от правой руки Осокина. Псы рычали и грозно скалились…
     Затем Кузьма затащил и поставил кресло слева от Аллы и чуть впереди её; слуга пыхтел и багровел, а борода у него была всколочена. Алла приметила, как явно слуга собирался вальяжно плюхнуться в кресло и по-хозяйски в нём развалиться. Но обуздал Кузьма это своё желанье и, скукожась, обратился он почтительно к Алле:
     - Госпожа позволит мне сесть?   
     - Да, разумеется, садитесь, – ответила Алла, усмехаясь краешком рта.   
     - Я очень благодарю вас, – сказал Кузьма и сел. – Пусть не сетует моя госпожа и не сердится, что я сижу чуть впереди. Так я поступил только для того, чтобы защитить вас, если этот шельмец осмелится всё-таки напасть. И заметьте, что я сел по менее почётную левую руку, ибо мне располагаться справа от вас – непозволительная для меня дерзость. И я очень надеюсь, что вы доверите мне провести допрос этого чучела. Есть у меня опыт… мне доводилось калякать с пленными, уча их тумаками…      
     Алла согласно склонила голову и произнесла:
     - Разумеется, любезный Кузьма Васильевич, допрашивать шаромыжника будете вы. Я не буду вмешиваться… – и она улыбнулась. – Но я полагаю, что обойдётесь вы без жутких сцен…       
     - Всё будет по мере надобности, – ответил ей Кузьма. – И доброе, и страшное…   
     И обратился слуга к Осокину:
     - А теперь прилежно отвечайте: откуда вы узнали о нашем закоулке?    
     В начале своих объяснений Осокин усердно тараторил, но затем его речь стала внятной и плавной:
     - Я оказался здесь только потому, что не досталось мне лучшего района для охоты за иконами… В мире всё поделили на доли, и самые жирные куски достались тем, кто способен на жестокость. И чтобы не отхватили, не отняли кусок, надо жестокость эту постоянно демонстрировать, надо калечить и давить. И хотя жестокие удальцы вкушают всю сладость жизни, но живут они, как правило, очень недолго. Их убивают от страха перед ними. Их часто приканчивают для профилактики. Ведь угроза всегда порождает устремленье погубить врага раньше, чем он тебя сгубит. Угроза вызывает хотенье предотвратить её, а значит, и ответную угрозу… Мои беды – от пониманья этих истин! Я не хочу быть радикально жестоким. Я не хочу никому внушать страх, ибо я и сам не хочу чрезмерно опасаться… Такая жизненная позиция может показаться трусливой и вызвать презрение, но ведь я пережил очень многих из тех, кто сумел для себя отвоевать очень богатые охотничьи угодья. Но удача этих забияк сделала их самих боровой охотничьей дичью для конкурентов… Я не хочу рисковать, я ищу анонимности, и поэтому я довольствуюсь для скупки икон вашим захолустьем… Иконный рынок свиреп… Я понимаю, что в вашем районе торговля церковными образами очень скудна, но ведь и риску меньше… Я уповал, что никого я здесь не спровоцирую на покушенье…
     - Но спровоцировать нападенье может и беззащитность жертвы, – вкрадчиво молвил Кузьма, – и нужно всегда учитывать это обстоятельство.   
И вдруг Алла сказала обиженным тоном:
     - В наших поселеньях, действительно, нет ценных икон. Но если не быть раззявой, то можно здесь прикупить ювелирные изделия и монеты из Эллады и Скифии. Ведь у нас тайно разрывают погребальные курганы. Здесь кочевали сарматы и гунны…
     - И половцы, и хазары, и печенеги, – подхватил Осокин подобострастно. – Но у подпольных, чёрных археологов имеются свои иерархические кланы. И очень грозные, беспощадные у них традиции, уж вы мне поверьте. И я не стану соваться под их лопасти, в их жернова. Искромсают и перемелют ненароком в раздорах… Вам известно моё мировоззренье… Мне просто некуда в этот сезон ехать за иконами… И вот я прикатил сюда в расчёте хоть на малый удой… Приехал я почти случайно, на авось…    
     И вдруг Осокин осёкся, а затем залопотал:
     - Нет, я сюда не на авось приехал! Меня сюда влекла таинственная сила, некая чудесная власть, которая на меня издали влияла. Вот почему я здесь! И я блаженствую теперь от того, что я попал сюда! Ибо, чем доныне была моя жизнь? Дохлым прозябаньем одиночки! Я  был одиноким, но не хищником, не прытким волком и даже не хорьком. Был я слизким червяком, которого может всякий раздавить подошвой… И вдруг я прямо сейчас, здесь, перед вашими очами, сурово-пронзительными у Кузьмы Васильевича, и проницательными у вас, госпожа моя… только теперь я понял, что я, выбирая свой жизненный путь, совершил логическую ошибку. Ибо Кузьма Васильевич был прав, сказавши: «Беззащитность жертвы провоцирует нападенье». И моё плененье здесь – великолепный урок мне! Хороший практический и воспитательный опыт!.. Зудели во мне тревожные чувства и странный страх… и не мог я себе объяснить причину этого… А меня мучила и томила моя логическая ошибка, которую я распознал только теперь… Возмечтал я прожить вне всякой иерархии!.. Я хотел быть вольной птахой, пичугой, но я забыл о кошкиных когтях… Невероятная глупость!..    
     И Осокин потрясённо всплеснул руками и замолчал, блуждая взором. Кузьма, поглаживая бороду, размышлял:
     «Чрезвычайно он хочет, чтобы прониклись мы доверием к нему. Он – жалкая  тварь, но всё же не насекомое. Наитием чует он лютую беду, и отчаянно изливает он душу в надежде на сочувствие. Он хочет, чтобы мы как можно лучше его узнали. Ничего мы не знаем о тараканах, и поэтому их давим без всяких колебаний. Но тяжко убивать домашнего кота, даже если он захворал бешенством… Чем больше узнаёшь заложника, тем слабее решимость его ликвидировать. И пришелец нутром чувствует это, и он исповедался, чтоб лучше его узнали. И, пожалуй, достиг он цели, ибо нет у меня прежней готовности делать ему зло…»
     И вдруг Осокину показалось, что страх его начал постепенно улетучиваться; перестало спираться дыханье, прекратились спазмы в желудке, и глаза набухли от слёз облегченья…
     «Кажется мне, что беду пронесло мимо», – подумал Осокин и не ошибся.
     Действительно, опасность для пришельца миновала, ибо Кузьма решил его определить к себе помощником по хозяйству.
     Кузьма начал намедни считать, что хозяйственные хлопоты для него уже унизительны. Уже претило стирать бельё, колоть дрова и мыть посуду. Кузьма ведь смекнул, что хозяева уже попали под его влиянье.
     Кузьму нисколько не обременяла его внешняя почтительность к хозяевам; было ему даже забавно. Слуге забавно было наблюдать, как пыжатся они от его подчёркнуто-почтительной заботы, от церемонных его поклонов и подобострастия. И Кузьме очень захотелось гордиться собою, но было для него такое невозможно, пока ему приходилось полоскать чужое бельё.
     Стирку белья в обязанности Кузьмы вменил Чирков, который применил свою  теории о развитии в людях послушания. Чирков предполагал, что если люди совершат по его воле отвратное и позорное деянье, за которое будут они бессильны простить сами себя, то будет их воля сломлена, и полная покорность ему,  господину их, обеспечена.
     В результате подобных умозаключений Кузьма и стирал бельё, поскольку при найме на службу возъимел неосторожность высказать будущему хозяину своё отвращение к этому занятию.
     Осокин уцелел только потому, что отчаянно хотелось бородатому слуге свалить на него свою должность прачки. И если б не это сильнейшее желанье, то Кузьма, со своим звериным чутьём к опасности, наверняка различил бы в Осокине грозные для себя качества, о коих тот и сам ещё не ведал…
     И вдруг Алла по неизвестным ей причинам ощутила к пришельцу столь сильную ненависть, что она всхлипнула и зажмурилась. И столь была сильной эта её ненависть, что показалась ей быстрая гибель Осокина чересчур лёгкой для него карой. Пришелец некоторое время ещё должен был пожить в лютых муках… И стала она воображать изощрённые пытки, которым она подвергнет омерзительного гостя…
     Осокин заговорил вновь:
     - Теперь я подумал о том, что имеются некие высшие силы, которые способны увлекать в неведомые дали или принуждать к поступкам, причины которых не сразу разгадаешь. Мне самому было не вполне понятно, почему я покатил именно сюда. Разумеется, мечтал я дёшево купить здесь ценные иконы, но это не было единственной причиной. Во мне была некая выспренность духа, и напрягались сладостно нервы, как при оргазме…      
     И вдруг стало лицо Осокина вдохновенным и страстным; пришельцу внимали с растущим интересом.
     - Я чую здесь особую благость ауры. Здесь – оазис духа! Все, кого встретил я здесь, причислены к сонму элитных людей. Особенная стать, великолепная манера речи, проницательные взоры. И место здесь будто нарочно создано для покоя и гармонии! Так и хочется здесь услышать идиллические мелодии оркестра, составленного из пасторальных дудочек, рожков, свирелей и лир!.. А я здесь, будто клякса на каллиграфии… Мне сладостно и страшно… Сладостно мне здесь пребывать, и страшит меня перспектива вернуться к прежней суматошной жизни… К тому суетному тусклому прозябанью, когда не хватает хотенья и времени поразмыслить о судьбе, о карме… когда шарахаешься по зловонным подворотням, злачным баням и смрадным кабакам. В этой жизни плесневеет ум, заскорузлой становится душа… И ты уже не человек, но шныряющее тело. Ты – не человек, но рыскающая плоть… А мысли!.. Какие мысли у меня были в этой сутолоке?! Как обрести хибару для жилья, и где пожрать осклизлых пельменей? Кого облапошить, и кому фальшивку всучить?.. А здесь я вопросил себя, ну кто такой, если я – не только тело?.. А какой была моя речь?! Путанная, корявая, со словами-паразитами и заиканьем… А как я заговорил здесь?! Речь моя теперь не зажата крамольными задними мыслями. Я здесь более не способен на бранные, матерные слова, которые прежде из меня вылетали холостой пулемётной очередью… Да!.. вы, право, необычные, чудесные люди!..  Разве мог я в прежней моей жизни так говорить? В себе я даже не подозревал способность так складно высказываться…      
     Последняя фраза почему-то убедила и слугу, и Аллу в правдивости Осокина. Псы тихо рыкнули, и Осокин присовокупил:               
     - Хочу я вам служить ретиво и резво. Не буду я брезговать самой грязной работой. Не прошу я денежного жалованья, дайте мне корку хлеба, воду и соль. Возьмите меня! Вы – такие необычные, возвышенные и роковые люди! Вы – кудесники, волхвы! Поменяйте мою задрипанную судьбу! И чересчур не труните за искренность…    
     Кузьма басовито промурлыкал:
     - Мы тебя не отпустим, пока не убедимся, что ты не лазутчик. Улепётывать не пытайся отсюда: в загашнике у нас свора борзых собак. И есть у нас бездна преданных людей по всему окоёму. Ты станешь вьючным негром. Ты будешь выполнять саму грязную работу: стирать исподнее, разбрасывать навоз в огороде и мыть до блеска и лоска нужники. Ежедневно будешь чистить курятник и псарню, таскать тюки. Не забудь о крольчатнике и голубятне… Но подозрение с тебя ещё не снято…    
     Алла, хохлясь, подумала:
     «Ишь, какую вольность забрал себе Кузьма! Всё-то он сам решил… и хозяину доложить не удосужился!.. Прохиндей чёртов!.. Ох, как я ненавижу  пришлого прощелыгу!.. хотя он уболтал-таки нашего стремянного… Молодец!..»
     Кузьма вальяжно встал и, подойдя к Осокину, стиснул его плечо; затем повелел пришельцу:
     - Встань и последуй за мной. Я покажу тебе дом, хозяйство и изложу твои обязанности.   
     Осокин с готовность вскочил и ушёл следом за Кузьмой. Об Алле они оба забыли впопыхах…
     Алла сидела в кресле и размышляла:
     «Кузьма явно воспарил, вознёсся… А ведь он должен был хотя бы из вежливости испросить моё согласие на свой уход. Скоро все мы, домочадцы, будем хором слуге подпевать. Станем его эхом… Как всё это мне пресечь?.. С дядей поговорить?.. Нельзя, пожалуй… От успехов у дяди мозги слегка набекрень. Предостережения мои дядя может обозвать бабскими страхами и чепухой… У Кирилла больше здравомыслия и трезвости. И он – не сплетник. Я посоветуюсь с ним…»
     Она озабоченно вздохнула, встала с кресла и вышла…

5

     Кирилл сидел у распахнутого окна в своей комнате и полировал пилочкой ногти. Окно было снабжено сеткой от мух… Он был в чёрных шёлковых брюках, в коричневых мягких туфлях и в сиреневой рубахе с зелёными клетками. Серый кушак валялся возле его кресла на паркете… Иногда Кирилл посматривал в сад и недовольно морщился…
     «Всё в усадьбе не завершено до конца, – размышлял он, – не доделано. Захламлены сучьями тропинки в саду. Кусты и деревья не острижены. И в доме нигде приличного интерьера нет…»
     И Кирилл начал озираться; ему не нравилась отведённая ему комната. Его раздражали голубые с искрой обои и жёлтая кожа на мягкой мебели. На полу лежал дагестанский ковёр с такими сложными и пёстрыми узорами, что у Кирилла рябило в глазах. В углу урчал телевизор с католической мессой на экране. Постель была из резного морёного дуба, и шевелился над нею под сквозняком бледно-розовый полог из кисеи. Средину комнаты занимал чёрный увесистый стол, на котором лежали кипы журналов и газет. Беспорядочно были расставлены кресла и стулья…
     Кирилл оглянулся на дверной скрип и увидел Аллу; она плотно притворила за собою дверь.   
     - Я тебе не помешаю? – спросила она и подошла к нему.   
     Он, не вставая, сказал:
     - Садись и не церемонься. Чиркова здесь нет. Он сочиняет в своём кабинете очередную мистическую белиберду. Сиречь, развивает он своё духовное учение. А коли так, то обойдёмся мы без ритуалов древне-языческого, якобы, стиля.   
     Она перенесла кресло от стола к окну и села супротив Кирилла; тот витийствовал:
     - Я чрезвычайно уважаю Романа Валерьевича! У него всегда уйма идей, но ему вредит амбиция. Ведь он считает себя способным – и даже обязанным – всё решать самому. И в результате в особняке нет удачно меблированной комнаты. Роман Валерьевич и садоводством занимался, и шлюзами на озере. Даже прививал черенки к виноградным лозам. И в итоге наш сад настолько зарос, что в нём почти дебри. А озеро в иле.  И где же новые сорта винограда?.. Окрестные каменные амбары и сараи, до коих хозяйские руки никак не дойдут, превратились в трущобы. Руина часовни мне глаза почти до бельма намозолила… Мы ничего не можем сделать без его соизволенья. Бесспорно, когда общество наше было малочисленным и узким, такой патриархат был уместен. Но ведь теперь положение изменилось. Нельзя одновременно заниматься вопросами вероучения и травмами племенных кобыл при родах жеребёнка! Благодарение небесам, что он ещё не увлекается акробатикой, эквилибристикой и жонглированием на канате!.. Тебе не претит слушать то, что я балаболю?..      
     - Нет, – ответила она, – ибо сказал ты много справедливого. Балакай дальше.   
     - Роману Валерьевичу нужно делегировать свои полномочия. А он явно этого не хочет. Я однажды просил у него разрешения на замену интерьера в этой комнате. – И Кирилл несколько мигов вращал руками. – Убранство здесь аляповато и карикатурно. Я не просил ассигнований или субсидий. Я обещал сделать ремонт за счёт своих капиталов.   
     - И что же он?    
     - Надулся, как пузырь, и скуксился. Никак не может примириться он с тем, что нет у него художественного вкуса. Никак не расстанется с прерогативой давать указания по отделке теремов, нор, хижин и халуп. У него бзик на дизайне, пусть даже это затхлая конура… Я – не брюзга. Пойми меня правильно. Наше храмовое сообщество уже переросло патриархат. Один человек уже не способен  контролировать процессы в нём, а значит, не может эффективно управлять. Нам уже требуются собственные бюрократы, ревизоры, бухгалтера и коллегии… Единоличная власть должна в небытие кануть, иначе – кавардак…    
     - Да, – согласилась Алла, – дядя более не может мотаться по всем нашим инстанциям, дабы контролировать их: они уже слишком многочисленны.    
     - Верно! Единоличная его власть будет неизбежно перетекать к соратникам, и надо, чтобы струилась она именно к нам. Такие процессы скоро начнутся, и важно их направить в нужное русло. Разумеется, нельзя Чиркова лишать его мессианской уверенности в себе. Абсолютная покорность паствы объясняется именно этой неколебимой его самоуверенностью. Нужна изощрённая и толковая игра в тех процессах, которые грядут… И будет прок!.. Не допустим ералаша в нашей церкви!.. Но не будем и афишировать наши свары…       
     И Алла медленно произнесла:
     - Эти негативные процессы уже грянули. Власть Кузьмы больше не соответствует его статусу прислуги: она у него гораздо больше. И власть эта реальна…    
     - Почему ты так решила? – встревожился Кирилл.   
     - Мы допросили пришельца, Илью Осокина. Вернее, допрашивал только Кузьма, не давая мне даже реплику вставить. И слуга сам, единолично, ни с кем не советуясь и не испросив соизволенья, решил судьбу Осокина, который, кстати, не глуп. Кузьма ведь уже не сомневается, что его решенья будут одобрены. Пожалуй, так и оно будет, ибо дядя в последнее время не перечит Кузьме. А все эти поклоны, подчёркнутая почтительность, елейные фразы – не более чем рисовка. А будь у нас чиновный аппарат, то разве допустил бы он влиянье лакея Кузьмы на официального главу церкви?
     Они помолчали, и вдруг Кирилл прыснул смехом и произнёс:
     - А ты всё чопорнее ведёшь себя с пронырой Кузьмою. Раньше была ты с ним сердечнее. Но этот ханжа, обретя влиянье, начал вожделеть к тебе… 
     Алла встрепенулась и побледнела; накануне она заметила вожделенье слуги к ней и пару раз даже глянула на него кокетливо. Но затем необъяснимая тревога полонила её всякий раз, когда Кузьма был рядом, и начала Алла избегать его… Ей поначалу казалось, что она брезгует им, и только теперь она осознала, наконец, свой страх перед слугой.  Она всполошёно спросила:
     - А знаешь ли ты прошлое Кузьмы? Откуда взялся он?    
     Кирилл задумчиво ответил:
     - Появился он больше года назад в моё отсутствие. Я впервые узрел его на веранде в конце зимы в этом доме; он уже был личным слугою Романа Валерьевича и ходил экзотически с кинжалом. Пару раз я видел его с саблей… или черкесской шашкой… я плохо разбираюсь в холодном оружии… Роман Валерьевич сам нанял его на службу… ни с кем не советуясь… Кузьма был чрезвычайно учтив, и блеял он благоговейно, как агнец перед соском матери. Относился к Роману Валерьевичу, как к божеству или архангелу… А где, Алла, была ты, когда появился здесь этот экземпляр?..    
     - На горной курортной базе «Плеяды». На санках и лыжах я с круч каталась.
     После обоюдного молчанья Алла спросила:
     - А как ты думаешь, Кирилл, что удерживает здесь этого человека? Завидное жалованье? Но мой дядя – скряга со всеми, кроме меня. Привязывает почтенье к самому Роману Валерьевичу?.. Я не спорю, умеет мой дядя вызывать восторги, но только у тех, кто не общается с ним повседневно и тесно. Эти люди им не восхищаются. Дядя в быту отнюдь не подарок: он капризен, привередлив и обожает кропотливо и дотошно влезать в чужую душу. И с этой человеческой душою он шалит и проказничает… А что тебя удерживает здесь, Кирилл?   
     - А тебя? – ответил он ей вопросом.   
     - Со мной дело ясное: я – круглая сирота с тринадцати лет. После гибели родителей на войне. И дядя моё образованье оплатил. А оно было дорогостоящим и престижным. И он содержал меня так, что все мои подруги и товарки завистливо бухтели…      
     - Он бывает щедрым только с тобою, – встрял Кирилл. – А с прочими скупердяй, сквалыга…   
     - Да, несомненно, ты прав. Но мне-то пенять на него нечего. Он меня ни разу не обидел, не попрекал дармовой коврижкой. Карманных денег у меня всегда было в избытке. И он – мой кровный, родной дядя по матери. Мне незачем покидать его… И некуда мне деться… У тебя же, Кирилл, иные обстоятельства… И есть у тебя выбор!      
     - Возможно, что он и есть!.. Я ведь теперь богат, поскольку я успешно вложил деньги в компании по транзиту баллонов сжиженного газа и в магистральные трубы транспортировки нефти. Удачливым я был в финансовых пирамидах и аферах. Я теперь обладаю дорогими и ликвидными акциями рудного сырья и металлургии. Я крупный пайщик золотой шахты… Мне очень порадел мой папаша, который был государственным и партийным боссом. Он был заметной шишкой… даже скалою… В шкафу он хранил генеральский мундир с золотыми звёздами на погонах… имел уйму орденов… Папа заслужил свои роскошные похороны… У меня дача на самом престижном месте… Но, к сожалению, дело-то всё в том, что успехами этими обязан я отнюдь не самому себе, а только отцу. До распада Империи он был шефом её потаённых, теневых финансов. И мои успехи – не более чем отрыжка его прежней власти…    
     - А я не знаю, мой Кирилл, как бы я поступила, имей я твои возможности. И я завидую тебе: у тебя есть выбор….    
     - А если это не выбор, но иллюзия его?..  Знаешь, ты мне симпатична.  А теперь вот послушай забавный парадокс: никогда я тебя не полюблю, ибо я для тебя – завидный жених. И ты не прочь со мной под венец…    
     Алла протестовала:
     - Нет, ты уж поверь мне, совсем нет. Я ведь не стремлюсь к аналою тебя затащить…   
     - Не тушуйся. Дело житейское!.. Отец хорошо меня понимал, и я верю ему абсолютно… Он был источником моего финансового благополучия, пока не иссяк, померев. И его заветы на смертном одре запомнил я дословно; я даже записал их в тетрадь, где прочие его афоризмы, наставленья… Квелый и  дряхлый отец мне сказал: «Никогда больше не занимайся денежными оборотами: тебе не преуспеть на этой стезе. Бог тебя обделил умением стяжать и богатеть. И в компании с другими финансовое поприще не для тебя. Твои же товарищи по этой сфере облапошат тебя, как лопуха или лоха… И должен ты навеки запомнить, что ты, полюбив женщину, непременно станешь для неё отличной дойной коровой до полного истощения вымени, сиречь кошелька. Романтически-искренняя любовь не для тебя, ибо обдерут тебя, как кору на лыко. Женись только на той, кто разбогатела самостоятельно и не нуждается в твоих деньгах. Такая женщина, возможно, не станет тебя обирать до нитки… И не погонит из терема в хлев… Но чтобы такая женщина прельстилась тобою, не должен ты быть банальным бирюком, каков ты теперь. Я тебя не оскорбляю, но трезво оцениваю… К счастью, у тебя есть… я не скажу достоинство, но особенность, которая может тебя выручить… избавить от прозябанья… Ты родился фантазёром и чистым сказочником, но тебя заразила и исковеркала принадлежность к элите. Ты похож на свою мать, но менее упорен и устойчив… А теперь запоминай… Секретные службы в недрах своих разработали методику исключительно эффективного влияния, как на каждого человека порознь, так и на толпу. По сути: методика гипноза наяву… для разведки и вербовки… Но группу, которая занималась всей этой психической магией, разогнали по дурости… И теперь члены группы занимаются чёрт знает чем. Работают психотерапевтами. Лезут в колдуны и ясновидящие. Баб морочат махровым психоанализом. Шаманами и волхвами прикидываются. Но самые умные и даровитые, а потому и чрезвычайно честолюбивые, создают вероучения и секты. Благо, сотворили научную методику и для такого дела. Ведь планировали наши стратеги создавать подрывные секты и в тылу, и на флангах вероятного противника».    
     Кирилл хмыкнул, помолчал и присовокупил:
     - Я записал эти предсмертные изречения отца, а затем почему-то вызубрил их наизусть. Ещё отец сказал перед смертью: «Есть некий Роман Валерьевич Чирков. Он уже начал создавать новое богословие. И ты примкни к этому человеку. Будь его клевретом, адептом… будоражь его честолюбие… Торопись, пока ты ему нужен своими деньгами и связями. Но скоро он не будет нуждаться в таких, как ты… Внушай ему идею не ограничиваться сектой. Пускай он создаёт новую религию и свою церковь… В соитии с ним сделаешь ты карьеру, и ты перестанешь быть ничтожеством, если окажешься в сонме жрецов и верховных иерархов новой религии… И станут женщины тебя любить бескорыстно, как приспешника пророка. Гуськом побегут за тобой целомудренные красавицы… А ты способен его подстрекать, подзуживать. Но ты пригоден только на это. Поэтому не зарывайся, не рыпайся и не возносись… И запомни его имя: Роман Валерьевич Чирков…Стань для него тетивою от ордынского лука…»   
     И Кирилл утомлённо умолк.
     - Вот оно что, – произнесла она.   
     - А теперь ты решай: есть ли у меня выбор? – сказал он. 
     Алла крайне удивилась этим его нежданным речам, и она призадумалась… Она считала практичным и выгодным своё супружество с ним. Она ясно понимала, что никогда его не полюбит, но не был он ей противен. Он был смазлив, прекрасно образован и хорошо воспитан; сужденья его отличала разумность. И Алла знала, что он богат, и она невольно думала о своём вероятном супружестве с ним. Порой стыдилась она этих своих расчётов, но только самую малость… 
     На сретенье исполнилось ей двадцать семь лет, и было бы очень странно не думать ей о замужестве. Наступила самая пора создавать ей собственную семью, а не зависеть от причуд капризного дяди. И она всё более склонялась к тому, чтобы увлечь Кирилла за собою под свадебный венец, став законной женою богача…
     Но он ясно дал ей понять о своём нежелании жениться на ней. Он ей говорил, что никогда её не полюбит. Она-де рьяно у него будет клянчить деньги; отец ему завещал никогда не жениться на такой женщине. Было Кириллу предначертано жениться лишь на богачке, которая преуспела только благодаря самой себе. Такая женщина не позарится-де на имущество и деньги своего мужа…
     И Алла вдруг поняла, что он не отрешится от заветов мёртвого отца. Ведь Кирилл записал эти заветы, и он вызубрил их, как мусульманин Коран. И талдычит благоговейно их наизусть без всякой запинки… 
     «Мертвец управляет им, – огорчённо размышляла она. – И если не получилось у меня супружество с ним, то поскорее мне надо забыть об этом моём желании. И, разумеется, нельзя мне Кириллу выболтать брачные мои планы, иначе я буду унижена». 
     И страстно ей захотелось язвить и мучить его за то, что отказался он на ней жениться. Она посмотрела ему прямо в глаза и молвила:
     - Неужели ты всерьёз собрался неукоснительно следовать заповедям мертвеца? Очень похоже, что именно так и будет. Мёртвый отец прочно в тебе засел. Ты начертал на бумаге его заветы и столь их крепко запомнил, будто они – долгожданные плоды твоих собственных мучительных раздумий. Даже малейшего труда не стоило тебе их запомнить, ибо их впитала твоя душа, как солончаковая степь долгожданный дождь… А теперь твой отец – не более чем обглоданный червями скелет…      
     - Мой отец был величайшим мудрецом, эрудитом и финансистом,  – прервал он её. – И правил мой отец потаённой банковской системой всей Империи…   
     - Которая развалилась от нищеты и долгов, – насмешливо процедила Алла, и он не возразил ей.   
     И вдруг ей показалось, что внутренне она преобразилась и стала более умной, зрелой и проницательной. Алла говорила, озарённая мстительным вдохновеньем:   
     - Пойми, что тебя уже нет, но отец воскрес в твоей личине. Не был он гениальным финансистом, но просто сумел он хапнуть дольку достояния Империи. Его банкротство было бы неизбежным в конкуренции с нынешними банкирами. Кому об этом лучше знать, как не ему, ведь пестовал их он сам. И они убивают борзо, не колеблясь. Они набрали ретивости. С этими бандитами лучше не связываться… А в одиночку не сохранить украденное у страны достоянье. И поэтому твой отец сделал ставку на новую религию. Ведь знает он могущество потаённых знаний, взвесил он шансы и уповает на успех… А где его жена, твоя мать?..    
     - Давно умерла от рака костного мозга. Отец добился, чтобы похоронили её в столичном монастыре возле древней шатровой церкви. Респектабельное и почётнейшее место погребенья!..      
     Она с иронией сказала:
     - Даже смерть матери твоей использовал он для рекламы своего могущества. И твоими устами бахвалится он роскошью тризны… Не спорь…   
     Она чувствовала, что язвит его, и сладко упивалась этим. Он произнёс уныло:
     - Чёрт его знает!.. Мы теперь живём в иллюзорном мире. Порою мне кажется, что мы сбрендили. Разве не бред – создавать новую религию?! Дурача других, мы стали безумцами. И я почти готов поверить в твою версию о мёртвом отце во мне. И не хватает только  лёгкого толчка… знака… У нас теперь крайне неустойчивая психика в этой дурманной атмосфере… Разве не так?..   
     Алла, не ответив, подумала:
     «Глупо мне ссориться с ним. Конечно, я унижена прямолинейным отказом жениться на мне. Но решение бывает окончательным очень редко. Всегда возможны варианты, если не прекращать усилий… И нужен мне в этом доме союзник для борьбы с Кузьмой; слуга обретает слишком большое влиянье. И поэтому мне нет резона ссориться с Кириллом. И мне нужно его успокоить, убаюкать…»
     И она ему сказала:               
     - Не сердись на меня, Кирилл. Я вздор молола. Ты прав: стала неустойчивой наша психика. Нам нужно теперь быть опорой и соратниками друг другу. Ссора между нами – роскошь… Ты прости, если обидела. Нервы расшатаны… Неужели меня не простишь?..
     Он пробурчал с улыбкой:
     - Разумеется, простил я тебя.   
     Одновременно они встали, и Кирилл церемонно проводил её до дверей…

6

     Алла вошла в свою комнату и перетащила дубовый стул от купеческой конторки к окну…
     Сидя у окна, она размышляла:
     «Я – форменная дура. Мне хочется теперь выть от досады на себя. Ну, кому были нужны мои психологические изыски и выверты? Пусть разгадала я духовную сущность Кирилла, но зачем мне такое знанье? Мрачное вдохновение полыхнуло и хлынуло вдруг, и я, осенённая им, явила чудеса проницательности. Но я лишилась дружбы и приязни потенциального моего союзника, Кирилла. Догадалась я о коварстве и властных амбициях Кузьмы. Но что принесут такие открытия, кроме опасных для меня приливов моей мятежности? Ведь у меня есть наклонности к бунту!.. Без этих моих наклонностей не пролились бы на Кирилла ушаты позорных для него истин. А что мне сулят открытия в личности моего дяди? А если вдруг я пойму, что душа его заиндевела, покрылась инеем, изморозилась, и что пафос его – ложный? Пойму, что нет за душой у него ничего, кроме стремленья потешить своё честолюбие, ублажить тщеславие? Что будет со мною, сели я пойму всё это?.. И как со мною поступит дядя, если он осознает, что я постигла его сущность?..»
     Алла понимала, что нужно ей спешно уведомить дядю о самовольстве Кузьмы. Нельзя слуге принимать важное решение без согласия своего хозяина!.. А Кузьма дерзко осмелился принять такое решенье, самолично решив судьбу пришельца. И Алле нужно поторопиться, чтобы первой рассказать хозяину о самовольстве слуги. Если у хозяина в сознании будут уже гнездиться её трактовки и версии событий, то предстоит слуге очень сильно потрудиться для своего оправданья. И доверие к лакею будет основательно подорвано… У тех, кто оправдывается, всегда склонны подозревать вину… И поэтому нельзя было позволить Кузьме первому истолковать хозяину своё самовольство, но Алла, понимая всё это, мешкала…
     Она воображала последствия гнева дяди; она страшилась, что не сумеет она скрыть свою внезапную неприязнь и к нему… И разгневает его неблагодарность племянницы, и начнёт он карать…
     А кто она такая без его милостей?.. Она – квалифицированный юрист с дипломом столичного университета. Она окончила престижные бухгалтерские курсы. Получила аттестат профессионального бухгалтера. Она безупречно ведёт канцелярию дяди: регистрирует корреспонденцию и депозиты, составляет финансовые отчёты для фискалов и мытарей, оформляет его право собственности на жертвенные участки земли и недвижимое имущество. И получает очень хорошее жалованье…   
     Но уже нет иллюзий!.. Дядя готовил её для служенья самому себе!.. Как своё орудие!.. И не позволит ей покинуть его, ибо слишком много тайн ей доверено… И он решит, за кого ей замуж выйти…   
     И если вдруг она прогневает его, то превратят её в безумную фанатичку, каких много в их секте.
     Дядя пока не принуждает её исповедовать новую религию, пророком которой он стал. Для продвижения его дел в судах и администрациях нужен ему ясный разум племянницы. Но что с нею будет, если вдруг он во гневе решит, что в ясном её рассудке нет ему больше надобности?..
     Алла уже не сомневалась в последствиях его гнева. У неё беспощадно нивелируют сознание, превратив её в бесправное обезличенное существо. Дядя выдумал для этих существ уничижительные термины: «Бревно, колода, оглобля, полено и пень…» И все эти термины связаны с лесоповалом…
     Безграничная власть над сектантами всё более дурманит рассудок дяди. Разве это не признак сумасшествия: считать бродячего торгаша лазутчиком?.. Дядя всё более непредсказуем и страшен… И вот теперь на него может повлиять Кузьма, и она больше не сомневается, что сей окаянный слуга использует своё влияние против неё. Ведь фавориты всегда очень ревнивы…
     И всё-таки дядю она не покинет, ибо нигде не будут воздавать ей такие почести, как в его секте. Ведь Алла – кровная родня их кумира, идола. Кладут ей земные поклоны, благоговейно лобзают её руки… и она рада ощутить на себе отблеск его нимба. И она уповает на то, что унаследует она после его смерти его власть. И ради упованья этого готова она к борьбе и самому страшному риску…

7

     В своей комнате хмурый Кирилл распластался в кресле у окна и мысленно ругал себя:
     «Я – остолоп, олух!.. Ну, зачем я говорил Алле, что никогда её не полюблю и не женюсь на ней? Я ведь теперь чувствую, что хотела она выйти за меня замуж, а я опрометчиво и оскорбительно отверг её. А ведь брак с нею выгоден мне… И разве я теперь не вожделею к ней?..»
     У него не было до этих мигов чувственного влечения к ней, и вдруг оно появилось… Она вспомнилась ему, освещённая фарами его автомобиля. Был поздний весенний вечер, моросил дождь. Около руин часовни стояла она в светлом платье, прилипшем к телу. Платье было в чёрных мелких накрапах, влажные длинные волосы кутали плечи. Она крестилась. Он вылез из салона автомобиля и подошёл к ней; фары оставались включёнными. Она посмотрела ему в глаза и отпрянула. Затем коротко ему кивнула и, не сказав ни слова, ушла по тёмной аллее прочь. И он тогда подумал: «Какая у неё щемяще-хрупкая фигурка!..»
     И теперь, глядя в окно, он поразмыслил о её внешности:
     «Алла красива… Лицо эротически нервное… Руки холёные и безупречной формы. Она хорошо сложена…»
     Затем он припомнил её за компьютером: серьёзную, сосредоточенную…
     И вдруг он удивился тому, что он раньше к ней не вожделел.
     «Чрезвычайно странно моё отношение к ней, – подумалось ему. – Почему я прежде не пытался её соблазнить? Ведь я совратил уже многих прелестниц… Почему она доселе не влекла меня к себе, как женщина? И почему вдруг именно теперь начал я болезненно и страстно к ней вожделеть?..»
     И на эти вопросы не находил он ответа…

8

     Возле конюшни, стога сена и навозных ям Кузьма усердно наставлял Осокина:
     - Жеребцы у нас лягают и брыкаются; они здесь норовистые. Раздробят челюсть, искрошат зубы. Или копытом проломят череп. Не зевай… и береги навоз… Им посевы удобрять будешь. Хозяин любит овощи и ягоды с собственных огородов и парников. Изволь в поместье соблюдать высшие критерии гигиены. Не допускай вони в конюшне; чистоту поддерживай там стерильную. Нужно холить инвентарь и тщательно драить стойла… Присматривай за ригой, сараями и овином… Есть за лужком пчелиные улья, но пасека – не твоя забота, там – особый человек, специалист… Бузить я тебе не советую. И не помышляй стрекача дать отсюда, драпануть. Хоть мой хозяин респектабельный, солидный человек, но овчарки у нас натасканные, дрессированные… Далеко не смоешься… А если всё-таки улизнёшь, то знай: контора у нас серьёзная. Верховные власти её поддерживают, опекают… Тебя в момент сыщут… даже в пучине вод на полюсе земного шара… И сурово тебя накажут в назиданье другим… для урока прочим строптивцам… Тебе могут устроить показательную смертельную аварию, катастрофу на шоссейной трассе… Но не тушуйся… карьеру пытайся у нас сделать… Если ты будешь ретивым, верным и резвым батраком, то, возможно, избегнешь самой плохой участи. Старайся рьяно и прилежно работать… без нареканий и претензий к тебе… Не будь лодырем!..       
     И Осокин пылко ответил:
     - Я буду усерден и послушен, как инок в монастыре! И вы для меня теперь, как игумен. И поверьте мне: отвергаю я с радостью суету столичной жизни. Я отрицаю прежние идеалы и жизненные цели.   
     - Тогда мы поладим, – поощрительно произнёс Кузьма, – и я не стану тебя шпынять чрезмерно.   
     - Я буду счастлив!   
     - Но знай: с тебя не снято подозрение в шпионстве.   
     - Заслужу доверие! – воскликнул Илья.   
     - Пойдём во флигель с башенкой. Там флюгер на мачте. Дам тебе инструменты, робу и фартук. Вкалывать начнёшь прямо сейчас. Моим соседом станешь по флигелю: там есть коморка для тебя. Учти: я вечером собак выпускаю…   
     - Счастлив заботой вашей!   
     И пошли они через сад ко флигелю…
 
9

     Стремительно в комнату Аллы вошёл Чирков; его синий костюм и белая сорочка были измяты от лежанья на диване. Алла вскочила и нервно улыбнулась дяде; борзо он прошагал к окну, возле которого она стояла, и цепко схватил её руку. Затем он раздражённо молвил:
     - В чёрный балахон ты обрядилась. И, без сомнения, облачилась ты в чёрное только для того, чтобы казаться суровой на допросе нашего пленника. И как допрос?
     - Он закончился.   
     - Это я сообразил. Я в кабинете корпел над записью речи, произнесённой намедни экспромтом… И вдруг я узрел в окно интересную парочку: Кузьму и нашего юркого пленника; они направлялись на хозяйственный двор. И мирно беседовали!.. Их речей разобрать было нельзя, но жесты и позы Кузьмы не были угрозливыми. А фигурка его собеседника источала такое подобострастие, что меня едва не стошнило. Я вообще-то уже привык к раболепию, но, пожалуй, Кузьме не по чину требовать его для себя.   
     - Ещё как не по чину, – поддакнула Алла.   
     - Всё мне обрисуй, – потребовал хрипло он, – и не мямли. Почему этот дрянной Осокин, заподозренный лично мною в шпионаже, не замурован в сыром подвале, а прытко шляется по усадьбе?    
     Алла, осклабясь, ответила:
     - Нам теперь часто предстоит его лицезреть. Ведь Кузьма самолично определил его к нам на службу.
     - Как самолично?! – рявкнул Чирков. – Да кто он таков!   
     - Уже и не знаю, – ответила она. – Когда-то он был слугою…   
     - А теперь кто?    
     - Затрудняюсь я сказать. Вероятно, теперь он – ваш фаворит. Или себя таковым возомнил. 
     Чирков отпустил её руку и сел на диван; Алла, помедлив, расположилась рядом. Их плечи и колени соприкоснулись, и Чирков молвил:    
     - Я удручён. Перед решающим делом вырвался я на отдых… мне нужно восстановить исчерпанные силы… И здесь я расслабился. И слуга почуял это… Простить мне его или нет? Простую взбучку ему задать, или к крайним мерам прибегнуть?   
     Они замолчали на пару минут; наконец, Алла спросила:
     - Откуда взялся Кузьма? И как его надыбали? И чья была рекомендация?   
     Чирков хмуро отозвался:
     - Никто ему не протежировал. Я случайно познакомился с ним на левом берегу Дона… в затхлой пивнушке с кучками мусора и размалёванной дешёвой косметикой продавщицей.    
     Чирков умел увлекательно и вдохновенно рассказывать, и знал это. Его устные рассказы завораживали, но не было у него дара положить их на бумагу. Они получались у него на бумаге вялыми и скучными… Алла пару раз записала их по памяти, и дядя остался доволен. И теперь он часто рассказывал племяннице эпизоды своей жизни…
     - Поведайте о знакомстве с Кузьмою подробнее, – попросила она.   
     - Изволь, коли тебе интересно. Минувшей осенью оказался я по делам в городе, где кончил медицинский институт. Персональный мой шофёр заплутал в закоулках, и застряли мы возле нахичеванского базара. Я вышел из машины, и будто не было моих тридцать лет. Я словно оказался во времени моего отрочества. Те же замаранные трущобы и халупы… и тот же магазин, где мы студентами-медиками покупали плодовое вино, прозванное «бормотухой». Магазин был открыт, и я вошёл в него. Ничего не изменилось со времени моего иночества: всё так же сумрачно и пыльно… и запахи дешёвых вин словно  застряли навеки в этих стенах. У меня глаза набухли от слёз. И снял я торжественно шляпу, и чуть было я не поклонился белесой пухлой продавщице, которая была чрезвычайно похожа на здешнюю работницу прилавка из моей юности. Нахлобучил я шляпу набекрень и ушёл из сумрачного закутка… Затем я оказался в книжном магазине нахичеванского рынка, и там я случайно услышал разговор, что одна из продавщиц работает здесь уже тридцать лет. Я в молодости покупал здесь немало книг, и я опять приобрёл здесь пару томиков. Я вышел на улицу, знакомую до надсада… И только на трёх фасадах штукатурка была обновлена… И я поехал на левый берег Дона, где я студентом часто блукал…      
     Он грустно улыбнулся и продолжил:
     - Шофёра и машину я покинул на стоянке возле моста. И я набрёл на эту пивную. Осень была, как царственная рыжая Клеопатра. Я был в белом стильном костюме… вещи на мне были неброские, но очень дорогие… А мне захотелось, чтоб оказалась на мне потёртая вельветовая куртка, в которой я любил здесь бродить… На столике меж акаций я грыз красные панцири раков и пил горькое пиво соломенного цвета. На земле вокруг меня валялась скорлупа яиц. Серая кошка с куцым хвостом мяукала поодаль. И вдруг появился Кузьма, и он подсел ко мне. И продавщица мигом притащила ему две запотевшие кружки с пивом и жирную воблу на белом блюдце. И мы разговорились, и я заказал бутылку водки с сургучной печатью и балыки… Борода у него ещё не отросла, была только щетина. Он покусывал и теребил стебли каких-то трав. И был он в синем джинсовом костюме и в чёрном кепи.    
     - И что он рассказал о себе? – спросила Алла.   
     - Его жизнь не была триумфальной. Окончил деревенскую школу, играл в самодеятельном театре. И поступил в театральный институт, преодолев огромный конкурс. Прочили ему будущее великого артиста-трагика. Выгнали за прогулы и драки. В армии совершал рейды по тылам врага. Убивал и калечил. И был настолько успешен, что приняли его в военное училище, и стал он офицером. Очередная война. Жениться он не успел… Во время отпуска проигрался до нитки в казино. И продал зенитные ракетные комплексы. И вышвырнули его из армии. И благодарен он Богу, что чудом избежал трибунала… В театре играл за мизерное жалованье. И трагедии он сочинял с рифмами. И незаконно торговал спиртным, и купил себе квартиру. И нагрёб на себя беды. В долг он загрузил четыре фуры водки для продажи её на морском побережье. Конфисковали его колымаги с водкой в Адыгее. А долг на нём висеть остался. Продал квартиру, но выручки за неё не хватило сквитаться. У него оказались кровные враги с кавказской войны, они и водку ему в долг всучили. В финале его искромсают на левом берегу Дона. И любые финты бесполезны. Теперь он бездомная финтифлюшка судьбы. Обитает в шалаше при бахче. Кредиторы знают, где его искать. А сюда пришёл он посмотреть на возможное место своей лютой казни. Постоянно кредиторы убивают должника именно здесь, чтобы не везти его далеко и долго в багажнике. Именно здесь, на этом месте, возле пивной они убивают… Об этом писали в газетах с публикацией фотографий этого места… Таков преступный подчерк заимодавцев. Утром приходят сюда бродяги опохмелиться, а здесь бригада милиционеров шурует над новым изувеченным трупом. И опять в городе кишат кошмарные слухи, а должники аккуратнее платят ростовщикам… Кузьму должны были убить именно здесь… И он пришёл глянуть на это место… Срок уплаты его долга истекал в ближайшую полночь…    
     Она поперхнулась и вскрикнула:
     - Кошмар!    
     Он увлечённо повествовал:
     - Я вообразил себя в его положении, на его месте. Ну, вот я знаю, что приволокут меня нынче ночью к этой пивной, где я сейчас погожим осенним днём кушаю балык и раков после чарок водки. И, хлебая пиво, я прикидываю, как из меня будут вырезать ошмётки мяса…   
     Она, спросив, перебила его:
     - А разве он не пытался скрыться?   
     - Я поинтересовался этим. И он ответил, что обложен кредиторами, как волк красными флажками. И стрелки-охотники на номерах. И он указал мизинцем на их красный автомобиль поодаль… И к чему длить его бесплодную жизнь?.. ведь она – мусор, сумятица, дребедень… А я решил, что я, вызволив его, обрету вернейшего слугу. Ведь ему некуда деваться, кроме моего дома…    
     Она подумала:
     «Опасно, если деваться некуда!.. Теперь Кузьма пытается превратить дом, где ему дали приют и пищу, в свой собственный дом… Причалил в нашу гавань и хочет её присвоить…И стал для меня загвоздкой…»
     Чирков говорил:
     - Охватил меня азарт, захотелось рискнуть, и я предложил Кузьме план спасенья. И Кузьма, профессиональный военный, слегка скорректировал план, а затем любезно расплатился с буфетчицей. Он ушёл в город, где сумел оторваться и скрыться от шайки жуликов. Я забрал его в свою машину в условленной точке возле северного моста. Доставил сюда и справился приватно об его истории: она оказалась достоверной. Я уладил его дело, заплатив долги; оказались они плёвыми по моим меркам и масштабам. Разумеется, в этом случае я заботился о собственной безопасности: Кузьма не должен притягивать ко мне своих врагов, как магнит и живая мишень. Кузьма потребуется мне в процессе акции. Мой слуга ещё не знает, что я решил его проблемы. Себя он считает подпольщиком, нелегалом… живёт тихой сапой…   
     Алла медленно встала с дивана и, подойдя к окну, спросила:
     - Могу ли я подробней узнать о вашей акции?   
     Он призадумался; она терпеливо ждала… Он ничего не ответил бы ей, если бы не надеялся, что она запишет его речь на бумаге. Ведь Алла уже записала на бумаге пару его устных рассказов, и получилось это удачно. А если он сделает Аллу своим летописцем и биографом? Ведь Конфуций, Сократ и Эпиктет сами ничего не писали, они поучали устно. Но их воззрения и мысли записали ученики. Так пусть теперь и Алла превращает его устные суждения в книги, ведь есть у неё  литературный дар…            
     Но разве ему не опасно рассказывать ей о своих тайных планах? Ведь женщины болтливы и взбалмошны!.. Но уместен вопрос, что важнее в жизни: свершить великие деянья или полностью раскрыть свой духовный мир? После телесной смерти душа остаётся в деяниях и словах. Но души не останется, если деяния и духовный мир не описаны словами…
     Он не способен написать ни стихи, ни прозу… А любопытно: почему?.. Ведь он хорошо образован и красноречив… Но в его интеллекте есть некий крен, не позволяющий писать на бумаге. А если эта кара Божья?.. Но за какой именно грех?..
     И вспомнилась ему психиатрическая клиника, где он служил до распада Империи. Припомнил он искажённые ужасом лица перед инъекциями парализующих препаратов. По узким и длинным коридорам ражие санитары тащили пациентов на жестокие процедуры. А ведь клиенты клиники не были зачастую сумасшедшими, но велел их считать безумцами властный режим Империи…
     Чиркова не мучила совесть, и себя он считал солдатом на фронтах психиатрии. Он, не колеблясь, ставил на человеческом материале фундаментальные эксперименты; он окунал разум людей в безумие, из которого уже нельзя вынырнуть. И в омутах сумасшествия лобзали ему руки, как божку… Он научился вызывать массовый психоз, доводить толпы до истерики. И скромники после его внушений бесновались в сексуальной оргии. И научился он вызывать религиозный фанатизм…   
     Удобно ему с религиозными фанатиками. Они покорны и верны своему кумиру, и много для него зарабатывают денег. Копошатся на плантациях, как каторжные. Нищенствуют на улицах и базарах. И готовы на смерть ради своего идола. Иных обучили пулевой стрельбе и рукопашному бою, и теперь не сыскать более надёжных телохранителей; богачи охотно их берут в аренду…
     Он был очень проницательным физиономистом и умел быстро постигать сущность каждого человека. Он научился программировать людей на изнурительный труд, на отвращение к пище и сну, на воровство и насилие. Его внушенья побуждали сигать с балконов высотных домов…
     Но он понимал, что нельзя охмурять всех вокруг себя, ибо нужны ему слуги со здравым умом для администрации его секты… 
     Неужели Всевышний лишил его дара писать книги, чтобы не мог он распространять эти свои опасные знания?..
     А если так, то будь проклят Всевышний, обрёкший его на неумение писать книги! Как страшно томят и мучат мысли, которые нельзя излить на бумаге!.. Вот и сегодня он зря бумагу марал, корпя над записью недавней проповеди!..
     Но есть у него племянница, и она будет записывать его беседы с нею. И пусть она уподобится Эккерману, написавшему «Разговоры с Гёте…»
     И Чирков произнёс:
     - Запомни и запиши то, что я тебе скажу. И впредь делай это… записывай мои суждения и речи… Фиксируй на бумаге мои лекции… Вписывай ремарки, резюме и комментарии… Потом я редактировать буду твои записи и хроники…   
     Она проворковала:
     - Запомню и запишу. Ведь на ваши речи у меня абсолютная память. Феноменальные, эпохальные будут тексты!   
     - Отлично, племянница! – хмыкнул он и довольно потёр руки.   
     Она радостно подумала:
     «Я буду записывать под его диктовку! Вот и способ ему потрафить и стать незаменимой! Обезопасила я себя. Теперь не страшно мне влиянье Кузьмы. Наверняка, не шибко он грамотен, и нет у него дара сочинительства…»
     На миг у неё посвилась тревожная мысль: «Но ведь Кузьма писал трагедии… и знаком он с классической литературой…»
     Но свою тревогу Алла прогнала соображеньем: «Дядя счёл его пьесы  графоманскими… и не обратится к слуге за литературной помощью…»
     И Чирков услышал её нежное лопотанье:
     - Всё я запомню и запишу. Но, пожалуйста, поведайте мне о задуманной вами акции, о вашей программе…   
     И он сказал:
     - Хочу внедрить новую религию. Традиционные вероученья обрюзгли и одряхлели. Особенно христианские конфессии. Но для успеха нужен плацдарм. Нужна территория, которую будут населять только мои ветераны и адепты. Мне требуется для колонии этот город… в шести верстах от федеральный трассы…   
     - Зачем? – спросила она и села рядом с ним.      
     - За гуж я взялся, и попробую выдюжить… Любая секта обречена на прозябанье, если нет у неё обширных земель. И должны эти земли располагаться компактно. И моя паства должна их густо населять. В сущности, мне нужно моё собственное государство в чреве этой страны. С моими судами, администраций и полицией. Мы захватим этот город вежливым нахрапом… и отсюда с елейными, приторными речами начнём лопать душу этой страны… Я хочу обрести в государстве легитимную, официальную власть!..    
     И он, багровея, вскочил с дивана и зашмыгал по комнате…
     - Моя власть будет во благо, – вещал он. – При моём главенстве народ станет иным… даже на генном уровне… Ведь я – учёный и практик. И моя религия будет не сборником басен и мифов, но незыблемой научной методой… кандалами для разума, кои не распилить… Но эти кандалы будут ласкать, хотя поначалу они болезненны. Но причиняет боль и разрыв девственной плевры, но разве возможно блаженство без дефлорации?..   
     И вдруг Алла вспомнила его жену, мечтавшую исступлённо о материнстве. Звали его жену, обвенчанную с ним в соборе, Анастасией; было у неё три выкидыша, и так и не смогла она родить. Однажды Алла услышала от неё: «Способен мой супруг зачать только рогатого чёрта, Сатану». Теперь лечилась Анастасия в психиатрической клинике от паранойи и конвульсий…
     Он поперхнулся и смолк; Алла, мрачнея, подумала:
     «С ним никто не был счастлив; его жена свихнулась. Он – доктор наук, профессор, но он не писал диссертаций. Учёную степень правительство присвоило ему за совокупность и результат опытов, которые всегда были засекречены. После развала Империи турнули его из высших эшелонов власти на панель. Он произнёс сам, толкуя о своей судьбе, это позорное слово: «Панель». И теперь, вероятно, он хочет показать своим бывшим начальникам, сколь опасной для них может быть умная и мстительная проститутка…»
     И он снова юрко семенил по комнате и вещал:
     - Я возьму кормило власти в этом городе, который, право, мне симпатичен. Никто не должен понимать, что происходит нечто судьбоносное… Пусть черни мерещится банальная победа на выборах моего соратника – послушной овцы моего стада. Выборы главы города грядут поздней осенью; я уже активно готовлю победу моего ставленника. Но есть у меня теперь проблема с кандидатом… Ещё вчера я мог выбирать между Кириллом и Кузьмой…   
     Она беспокойно и протяжно молвила:
     - Кузьмою?! Но за какие коврижки ему честь?.. И Кирилл… сей банкирский аристократ не рохля и не тюфяк… и фитиль бомбы может предательски под вами запалить…    
     - Но я полагаюсь на верность только тех, чей разум полностью мною помрачён. Эти люди способны вкалывать на шахтах и рудниках до полного изнуренья. Они способны пожертвовать собою ради того, кто их выпестовал. Такие люди могут сжечь себя, стать факелом; их не устрашает жупел смерти. Девочки, охмурённые мною, занимаются блудом, как священнодействием. Но не могут юродивые и болваны заниматься канцелярией. И приходится мне сохранять кое-кому разум для конторской работы… Сегодня я понял, что на Кузьму полагаться нельзя. Он храбрый и строптивый, и он, пожалуй, презирает тех, кто не убивал людей на войне. Я поразмыслю о его судьбе. Одна инъекция в вену… и он – бездумный тростник, колеблемый только моею волей…   
     Алла содрогнулась, ибо вдруг решила, что именно она своим наветом ввергает Кузьму в безумие; она с детства стыдилась быть ябедой. Чирков уселся на диван рядом с нею и хрипловато продолжил свои рассужденья:
     - Теперь скажу о Кирилле… Он практичен и полезен мне… свои деньги я отмываю с его помощью… Но сегодня я сообразил, что нельзя на этого рафинированного финансиста возлагать дополнительные функции. Ибо может он вообразить, что незаменим. И очень для меня опасно, если он действительно станет незаменимым… Начнёт он куражиться, кичиться и требовать от меня даров, призов и премий... И, возможно, посягнёт на мою власть гуртовщика паствы…
     - Вообще, – продолжал он, – главная причина изъянов и негативных явлений в любом тоталитарно-замкнутом сообществе в том и состоит, что в окружении властелина очень мало людей, способных к эффективному управлению… Рачительных и расторопных чиновников всячески от правителя оттирает его челядь; информацию для него аккуратно дозируют и фильтруют… И норовят со мною поступать точно так же… Разве ты, племянница, не скрываешь от меня информацию, если полагаешь, что она тебе вредит?   
     - Я очень стараюсь быть честной с вами, – отвечала она. – И я верю, что мне незачем вам лгать.   
     - Присуща брехня людям. Но я заметил, что в моей свите ты врёшь меньше других. Благодарю сердечно за это. Но тебя нельзя ставить главой города. И вовсе не потому, что не справилась бы ты с городским хозяйством: канализацией, канавами, газом и обогревом жилищ. Я уверен, что легко справилась бы ты с этим. Но ты была бы на этом посту чересчур яркой, блестящей… и очень заметной… Ведь ты – необычна; у тебя нет сумбура в мыслях. Ты хорошо образована и красива. Вокруг тебя сплетни будут роиться, как слепни… Я же пока не хочу привлекать всеобщее внимание к этому городу...   
     И она тихо спросила:
     - И что теперь будет?   
     Он грозно усмехнулся и сказал:
     - Кирилла и Кузьму я, пожалуй, сброшу с моей шахматной доски. У них – эрозия верности… И я поразмыслю о вариантах судеб для этих фигур. Я, возможно, извлеку нашего пленника из дыры, куда его заткнул Кузьма.   
     Она поразилась и вскричала:
     - Неужто Осокина приблизите?!   
     - Ещё не решил окончательно. Ты пристальней присмотрись к нему, а я непременно учту твоё мнение, решая его участь… А теперь я пошёл готовиться к вечерней трапезе… Я предвкушаю концертные сцены у нас в усадьбе… танцы на жаркой сковородке…
     И он пружинисто встал и, усмехаясь, вышел… Она же села записывать свою беседу с ним; Алла всё помнила почти дословно. Она писала автоматической ручкой с золотым пером в огромной тетради с красным кожаным переплётом…               

10

     Агафья озирала свою кухню и вдыхала приятный запах боровой и болотной дичи, изжаренной в собственном соку с добавленьем кедрового масла. Кастрюли, ковши и тёрки были надраены содой и светились; серебряная утварь тускло мерцала за матовыми стёклами в шкафах. Агафья любила стерильность во всём…
     Чирков требовал от своей служанки, чтобы вечером она смотрелась, как домоправительница в замке наследников рыцарей-пилигримов. Но хозяин чётко не объяснил, какие бывают там домоправительницы… И теперь на Агафье было тёмное облаченье с серыми кружевами на рукавах и на длинной юбке; белели кипенью и хрустели от крахмала чепец и передник. Чёрные густые волосы с редкой проседью были уложены в замысловатую причёску… Агафья очень не любила свои чёрные лаковые туфли на низких каблуках, ибо часто у неё  начинались в этой обуви спазмы сосудов и ныли ноги. Но приходилось эти туфли надевать, ибо они соответствовали представлениям хозяина об идеале домоправительницы…
     Она повернулась и медленно вошла в столовую, озарённую закатом; там Кузьма величаво сервировал на сиреневой скатерти ужин. Агафья смотрела на крохотные подпалины от утюга на рукавах его коричневого костюма. «Нацепил кучер  красный галстук, – размышляла она, – раньше не таскал он такого. Куёт бродяга своё счастье, и красный галстук, как горящий уголь в горне. Кузьма – крапивное семя и репей в нашем хозяйстве, а не пашня и нива… Но ведь и я – не жито в амбаре. Кузьма на меня похож своей участью, долей. Мы – неприкаянные. И наверняка возмечтал он о власти над табунами тех, кто сбрендил от проповедей хозяина. Кузьма норовит лягать и взбрыкивать… и, несомненно, он шустро поднатореет в доносах и кляузах…Но по нраву мне этот шельмец… и нам полезно быть заединщиками…»
     И вспомнилась ей скирда сена возле горного студёного ручья; бычки и коровы паслись тогда поодаль… Агафья вдруг ощутила во рту вкус редьки и квашеной капусты, которые она ела в тот день… Волки в тот день загрызли коричневого кудлатого пса Полкана, и брат Агафьи добил собаку из древнего кремневого ружья. Затем братья секли батогами саму Агафью в наказание за то, что она допустила к отаре стаю волков, хотя имелось в овчарне старое капсульное ружьё. Стерпела Агафья истязанье без стенаний и слёз; досель оставались на её теле борозды и шрамы от той ужасной порки…
     Истерзанная Агафья впервые тогда задумалась о своём будущем. Ей было уже пятнадцать лет, но она едва умела читать. И ничего не читала она, кроме божественных книг. Она была навеки обречена в своей религиозной общине на полную покорность, ибо таков удел всех женщин их секты…
     С колыбели Агафья покорялась деду, умершему с пеной у рта и в судорогах. Она была слепо послушна отцу, который споткнулся о борону и погиб, напоровшись на вилы. Она рьяно подчинялась братьям, пристрелившим верного старого пса Полкана. А братья, забавляясь, ошпарили её кипятком. И мать её была всю жизнь безропотно покорна мужикам…
     За школьную парту уже поздно садиться: ведь Агафья – почти невеста. Но только с большим трудом она складывает цифры, а ведь есть ещё какие-то дроби. Нет, позорно ей учится с малышами-оболтусами… Но сколько можно ей терпеть розги и кнут?…
     А как сладко живут их попы!.. В почтении и холе!.. Но ведь бабе не стать попом… Хотя и гуторят, что в иных сектах и баба – за попа!.. Найти бы такую веру!..
     И Агафья ушла из своего утлого селенья на поиски такой веры. Искала очень ретиво и долго, не чураясь самой омерзительной работы. Приходилось быть санитаркой и клизмы ставить; и часто она мыла и полоскала облёванное больничное бельё. Но в религиозной общине приучили её быть опрятной, и не допускала Агафья неряшливости даже после самого тошнотворного труда. И однажды её направили за её чистоплотность на кулинарные курсы… И вдруг проявилось у этой невежественной санитарки редкое дарование к стряпне…   
     Замуж Агафья не вышла, ибо мужчин отпугивали её чёрные глаза, вылезавшие из орбит в минуты гнева… Пыталась она сколачивать и собственные религиозные группы, но очень многих устрашала её мрачная истовость, и поэтому быстро распадались сектантские ячейки…
     И снова Агафья искала хлыстов, ибо в их секте женщина могла стать попом… И однажды весной на вокзальном перроне, замызганном плевками и окурками, она случайно услышала, что партию хлыстов завезли в сумасшедший дом в дальней станице Раздольной. И для разведки о хлыстах поспешила она устроиться на работу в этой клинике; там Агафья и встретилась с Чирковым, который прикатил во главе инспекционной комиссии. Его страшились и ублажали; яства ему готовила Агафья. И он благоволил к ней за кулинарные изыски; она же перед ним благоговейно пресмыкалась. И он забрал её с собою…
     До дряхлости ей было ещё очень далеко; поджарое, жилистое тело полнилось упругостью и силой…
     Невзлюбила она Аллу, которую мысленно обзывала чистоплюйкой; ведь лилейные ручки этой феи не обременялись грязной работой… И служанка яро завидовала образованности Аллы…
     А вот Кузьма симпатичен был служанке, ибо он временами напоминал ей верного пса Полкана, особенно если надевал коричневый костюм, как теперь…
     И она его угрюмо спросила:
     - Разве тебе разрешили взять помощника?   
     Кузьма загремел посудой и басовито ответил:
     - Я пока не спрашивал разрешения на это. Не докучай мне пустяками, не подтрунивай. Я не сомневаюсь, что я получу дозволение использовать хлопчика в нашем хозяйстве. Незачем баклуши бить.
     - Опасная кутерьма может начаться… Я предчувствую беду, чую кручину… Рано ты куролесить начал. Глупо затевать преждевременный конфликт с шефом…      
     Она подошла к окну и отодвинула занавеску из серебристой парчи. Он посмотрел на себя в зеркало и спросил:
     - Ты полагаешь, что я поступил опрометчиво?    
     - Самонадеянно ты поступил. Хозяин ревнив ко власти. Обидеться может, что без него всё порешили. Ведь покусились на его авторитет…   
     Кузьма притулился к буфету из резного палисандра и молвил:
     - А тебе, тётка Агафья, печали в этом нет. Трындишь, что беду чуешь? А по мне, так лучше беда, чем копошенье в навозе. Тоска и скука! Хозяева болтают о важнейшей акции, но никак до неё не дозреют. Я ведь не глухой, и не стану я пробкой затыкать уши. Хозяева трусливо колеблются, ссылаясь на необходимость закулисных манёвров. Но ведь ничего не происходит. А я – патрульный и боевой офицер, и я привык к риску. Я хочу их толкнуть на отважный шаг. Я хочу рискованной катавасии!    
     - Ты рисковал достаточно. И теперь ты без квартиры и без пенсии…   
     - Как, впрочем, и ты. И тебя хозяин приютил из милости…   
     - Никогда у меня собственной коморки со скарбом не было. А у тебя было всё это. Я в школе не училась, и я с трудом читаю по складам. А есть ещё какие-то дроби… А тебя учили педагоги усердно и долго. Глянец на тебя, как на горшок, наводили. И что в итоге?.. Ноль и пустота! Какой же прок от твоей отваги? А ты опять рискуешь. Не хватит ли? Себя пожалей, не лезь рожон…   
     Он насупился и ответил:   
     - Я не сделал ничего чрезвычайного. И какая кара мне будет? Только словесное порицание… Попеняют, укорят… Надоело мне в этой ватаге быть на последнем месте. Все помыкают мною, даже ты… Вот и нашёл я того, кто пониже меня стоять будет…   
     - Никогда я не была к тебе излишне придирчивой…   
     - Ладно, давай замнём… Но всё-таки мне обидно… Я не такой продукт, чтобы зря протухнуть…   
     - Ты хорошо знаешь, что есть очень много тех, кто пониже тебя пребывает. Ведь тебя не превратили в скотину, мычащую молитвы. А ведь хозяин может превратить тебя в животное за непокорство. Так гончар неудачный кувшин  превращает в комок глины. И с тебя облетит весь лоск, как чешуя с дохлой змеи, и будешь ты червяком на брюхе перед хозяином, каясь, ползать… Зарождается у него бес подозрительности!.. Так могу и я быть заподозренной невесть в чём! И он замесит меня, как тесто для блинов. Ты подхалимничай, винись и кайся… Ты  шкуру свою спасай!.. Да и мою тоже… Оборонятся нам холуйством и хитростью надо…    
     И Кузьма, решив, что она права, спросил:
     - И что же мне сказать хозяину? Как объяснить, почему пленник без конвоя по усадьбе шастает?    
     - А где узник теперь?   
     - В парниках. Там на клумбы и грядки навоз он раскидывает. Парня нужно  опять заточить в камере! Но я уже не успею. Хозяин со свитой скоро будет здесь. Вот если ты, тётка Агафья, сама парня в подвал загонишь…   
     И она хрипло и насмешливо обронила:
     - А ты не боишься, что моя помощь твою вину усугубит?   
     Он удивился:
     - Почему же?..   
     - А по кочану!.. На плечах у тебя вилок капусты или голова с мозгами?.. Если пытаешься вину загладить, то, значит, понимаешь, что нашкодил. Но если не ведал о запрете, то и греха нет. Прикинься простачком. Дескать, решил, что незачем забулдыгу даром кормить, ведь денег харчи стоят. Пусть-де кормёжку отрабатывает. От стаи собак никуда не убежит он отсюда. Перед хозяином разыграй удивленье. Я не понимаю-де, в чём моя вина…Не балаболь опрометчиво…      
     И Кузьма снова решил, что она права, и благодарно ей кивнул; она же грустно улыбнулась и пошаркала на кухню. Он принялся булатным штопором откупоривать бутылки со старым вином; продолжалась подготовка к торжественной вечерней трапезе…

11

     К ужину первый пришёл Кирилл, обряженный в сине-чёрную клетчатую блузу из прозрачного шёлка и серые штаны; его белые ботинки поскрипывали. Он сел на своё обычное место за овальным столом и уткнулся взором в пустую тарелку; проворные пальцы Кирилла теребили льняную салфетку…
     Вскоре появилась чопорная Алла в голубом просторном платье по щиколотку; спина и грудь были укутаны красной пелериной; сверкала на плече золотая брошь с выпуклым рубином.
     Кузьма, моргая, столбенел возле коричневых полированных дверей, а когда появился Чирков, то юрко засеменил ему вослед к хозяйскому креслу. Алла и Кирилл быстро и почтительно встали и слегка поклонились, а затем, повинуясь небрежному хозяйскому жесту, уселись вновь.
     Чирков облачился к ужину в крапчатый атласный костюм без галстука; замшевые туфли хозяина отличались очень толстой подошвой; пальцы были унизаны драгоценными кольцами… Он вальяжно уселся за стол, и воцарилось молчанье; Кузьма внёс яство…
     Они с аппетитом ели дичь, усыпанную толчеными ядрами земляных орехов; пили вино из древних кубков. Вкушали на десерт бублики с маком, яблочное желе и брусничную шипучую воду… Сотрапезники болтали о пустяках, но все были напряжены…
     Наконец, Чирков обратился к Кузьме:
     - Ответь мне, драгоценный виночерпий и чашник: дрыгался ли, плясал ли от радости кургузый наш пленник, получив по воле твоей свободу?    
     Кузьма изобразил мимикой изумленье и замер в подобострастной позе; слуга отвечал по наитию, не ожидая от самого себя таких слов:
     - Пришелец не обрёл свободу. Я же ничего не посмею предпринять без вашего, мой господин, согласия. Я словно рычаг в ваших руках… ваша кувалда… Но я почуял, что пленник очень боится крестьянской, чёрной работы. И я, чтоб его дополнительно помучить, погнал его удобрять навозом землю. Покорней после этого станет. Свора матёрых собак получила команду стеречь его, не выпуская из парника. Простите моё рвенье.
     Агафья, стоя в кухонных дверях, услышала эти фразы слуги и подумала:
     «Лучше нельзя было ответить. Теперь у стремянного больше шансов избежать кары за свои фокусы. Пожалуй, он выкрутится на этот раз…»           
     Для Чиркова оказался неожиданным такой ответ слуги, хотя хозяин и готовился мысленно к разным вариантам грядущего разговора. От Кузьмы ожидались дерзости, за которые мало словесно отчихвость, а нужно сурово покарать муками тела…
     Чирков озадачился и спросил:
     - А почему ты, Кузьма, решил, что устрашает пришлого обормота грязный крестьянский труд?      
     И слуга ощутил вдохновенье, и постарался скрыть его от хозяина. Поза Кузьмы осталась чрезвычайно почтительной, а голос, хоть и басил, но был елейным. Слуга сказал:
     - У парня бзик… особый комплекс неполноценности… Страшит его тяжёлая и грязная работа, ибо его превращает она в подобье матери, которая всю жизнь тяжко вкалывала в грязи… И страшится сын повторить в свой черёд её участь…   
     Чирков внезапно ощутил злость и пытался скрыть её за иронической гримасой; негодующим взором уставился он на графин с брусничной водой…
     Больше всего взбесило Романа Валерьевича то, что он пытался скрыть свою злость от челяди. Он быстро понял, что попытка скрыть своё чувство не вполне ему удалась, и что прислуга и сотрапезники наверняка заметили его озлобленье.
     Впервые после распада Империи ощутил Роман Валерьевич необходимость утаивать свои подлинные чувства. А в имперские времена были ему ханжество и лицемерие привычны. Приходилось ему имитировать заботу о пациентах, которые не были ущербны разумом, но отрицали полезность и нравственность Империи. Роман Валерьевич оказался весьма способным к мимикрии. Он успешно долдонил с трибуны высокопарные лозунги и ругал опальных вельмож. При вручении орденов и юбилейных медалей приходилось ему скрывать свои способности диагноста, ибо он, едва окинув лекарским оком одутловатые лица и квелые рыхлые фигуры, мог безошибочно определить время смерти любого сановника, а государственные лидеры очень боялись узнать истину о своём здоровье. И поэтому случалось порой, что кремлёвские врачи, опасаясь их мстительного раздраженья, не столько их лечили, сколько пичкали их бесполезными витаминными таблетками и успокоительной болтовнёй…
     В эпоху Империи Чирков был важным в иерархии звеном, но вольности ему особой не давали, требуя неукоснительного соблюдения неписаных обрядов, ритуалов и правил. Притворство негласно считали главным доказательством лояльности… Но после того, как удалось ему создать собственную церковь, исчезла у него нужда в притворстве. И появилась у Чиркова роскошная возможность давать волю любым чувствам, которые его обуревали. И был он уверен, что от него стерпят всё: и злобные шалости, и гнев, и капризы. И настолько он верил в незыблемость собственного авторитета, что позволял себе даже подшучивать над собою. Вот-де и оратор я хороший, и собственную церковь я сварганил, а не могу на бумаге излагать мессианские свои идеи…
     И вдруг ему пришлось унизительно утаивать свои чувства перед челядью!.. Ему, чья глобальная миссия преобразит мир!.. И Роман Валерьевич злился всё пуще…
     И вдруг он задумался о том, что же именно его злит. И припомнилось ему, что в последнее время он во всём соглашался с Кузьмой. И сообразил, наконец, Роман Валерьевич, что его обозлило осознание именно этой своей уступчивости, которая наверняка замечена другими. Обозлило его ещё и то, что Кузьма совершенно точно определил психический комплекс пришельца. И Чирков  впервые позавидовал смекалке своего слуги и чрезвычайно рассердился на себя за это…
     И взвинченный Чирков размышлял при общем молчании:
     «Они учатся у меня, присматриваясь к моей методике. Ведь они уже видели специфические реакции людей после моих опытов. И уже сами могут поставить они психический диагноз. И они, вероятно, видят меня совсем не таким, каким я сам себя воспринимаю. Неужели я теперь им кажусь сумбурным и взбалмошным? Неужели в их ораве меня уже критикуют? Разумеется, критикуют не люди-брёвна, лишённые разума, а те, кто в моём окружении пригрелся и занимается моей канцелярией…»
     И все эти нахлынувшие мысли быль столь мучительны и тревожны, что захотелось Чиркову немедленно убраться в свои апартаменты, а не предаваться  обычному своему балагурству после ужина. Чирков вытер салфеткою рот и забубнил:
     - Канва твоих мыслей, Кузьма, имеет верную психологическую подоплёку. У пришлого есть такой психический комплекс. Это очевидно. Пусть работает в навозе и грязи, если это ему особенно мучительно. Хаживал и я студентом на овощные базы, где я сортировал гнилой картофель. И богатые белоручки трунили надо мной за это… Пускай и он… как бишь его?.. ах, да… Осокин!.. потрудится на моих фермах… Но статус его остаётся неизменным: он – узник. И жить он будет в подвале. И знай, Кузьма: ведь я тобою не обманут. Ты его вызволил, чтоб иметь хотя бы одного подчинённого, которым мог бы ты помыкать. И тебе, мой бесталанный Кузьма, толики власти захотелось… Я не обманут…      
     И внезапно все сразу: и сотрапезники, и он сам, и его челядь подумали о том, что ему нельзя было произносить эти слова… Ему полезно было притвориться обманутым; Чирков это понял и, вскочив, покинул столовую…
     После ухода хозяина пытался Кирилл подтрунивать над слугою:
     - Ну, что же, Кузьма, не удалось тебе охмурить хозяина. Я тебя понимаю: ты бывший офицер и привык муштровать подчинённых; без них у тебя хандра. Но простит ли Роман Валерьевич попытку его обмишурить?    
     Кузьма по-солдатски вытянулся во фронт и ответил:
     - Я не смею лгать благодетелю и патрону.   
     Кирилл пристально взирал на слугу: у того ни один мускул на лице не шелохнулся. Алла молвила:
     - Сквозняк портьерами колышет, и я озябла. И уже поздно. А ведь мне ещё предстоит записать сегодняшние речи моего дяди, иначе они к утру потускнеют в памяти.   
     Кирилл настороженно встрепенулся и спросил:
     - Алла, неужели отныне ты будешь систематически записывать в тетрадку разговоры нашего шефа?   
     - Да, мне оказана такая честь.   
     Агафья, стоявшая досель в кухонных дверях, гневно, но тихо засопела, резко повернулась и вышла прочь. Кузьма, усмехаясь краешком рта, вытягивался в струнку. Кирилл пыжился и пытался иронизировать:
     - А ты преуспела, Алла. Витиеватой вязью отчеканено будет на твоей погребальной урне: «Она записала разговоры Романа Валерьевича Чиркова». Ты окажешься после кончины на скрижалях мировых религий…   
     - Не суесловь о смерти, – попросила она с выраженьем кротости на лице.   
     - Пожалуй, – согласился Кирилл и, вскочив, удалился вихляющей походкой из комнаты.   
     Кузьма слегка поклонился Алле и произнёс:
     - Поздравляю вас.   
     Она ему невесело кивнула и велела:
     - Убери и вымой посуду. Загони Осокина в его камеру. И больше не провоцируй дядю своим психологическим трюкачеством.   
     - Я понял.   
     Она медленно встала и вышла из столовой. Кузьма, тревожно супясь, начал убирать посуду…

12

     Осокин в парусиновой робе понуро сидел с вилами на скамейке возле парников; две овчарки лежали рядом на крохотной лужайке и, ощерясь, смотрели на него. Сумерки сгущались, а ветер крепчал и пах болотной тиной.
     «Дадут ли мне сегодня пожрать хотя бы чёрствую корку? – думал Осокин. – У меня с рассвета макового зёрнышка во рту не было. А уже вечерняя заря… Попал я в плохую катавасию… Пожевать бы колбаски с чесноком и салом… и хорошо бы чарочку перцовой горелки перед сном тяпнуть… Я изнемог от этой изнурительной и вонючей работы в навозе…»
     И Осокину вспомнилось, как его мать, выслушав его описанья тягостей сапёрной армейской жизни, сказала ему: «Больше никогда не занимайся грязной и тяжёлой работой. В юности и армии, возможно, простительно это, но в гражданской взрослой жизни – постыдно. Не уподобляйся мне. Если ты, сынок, хотя бы ещё один раз запачкаешь себя грязным трудом, то уже никогда не заползёшь ты в приличное общество. Я надрываюсь, чтоб не надрывался ты…»
     И Осокин начал бояться уподобиться своей матери; она же работала дворничихой, и не позволяла сыну помогать ей. И казалось Осокину, что если он возьмётся за лопату, совок или метлу, то будет обречён на беспросветную судьбу своей матери. И поэтому избрал он стезю мошенника…
     Он размышлял:
     «В столице я ещё мог сойти за интеллектуала. Ведь я торгую не украденным на чердаках бельём, а иконами. Я шлялся по притонам, вернисажам и клубам и гомонил там… и порой я тасовался в богемной кутерьме художников… Но, пожалуй, всё это в прошлом. Теперь меня могут и верёвкой связывать, и на аркане таскать. Могут меня дёгтем и смолой измазать. И принудили меня копошиться в навозном дерьме. А ведь мне завещала мать, как фетиш, никогда не заниматься такой работой. И что же теперь со мною будет?.. Какой мне выпадет здесь жребий? И кто я такой?..»
     В дальнем конце аллеи появился Кузьма, который шагал неспешно и важно. Осокину вдруг припомнилось изображение пиратского капитана на гравюре в детский книге; пленник вскочил и, тиская обеим руками навозные вилы, весь напрягся…
     Кузьма, наконец, приблизился, а сумерки уже столь сгустились, что цвет его коричневого костюма был почти неразличим. Осокина вдруг поразило, что лицо бородача оказалось смущённым и даже перекошенным, хотя осанка Кузьмы осталась гвардейской. Собаки встали и, переминаясь на сильных лапах, тихо зарычали.
     Осокин держал вилы зубьями вверх; его вдруг затошнило от здешних миазмов. Кузьма подошёл к пленнику вплотную и молвил:
     - Я вижу, что умаялся ты. Очень трудно без тренировки раскидывать навоз; я по себе это знаю. Гнусное занятие!..               
     И Осокин, ощутив нежданную симпатию к слуге, сказал умилённо и выспренне:
     - Навоз, как удобрение, помогает свивать прекрасные гирлянды цветов!
     - Завтра будешь сбрую для кареты ладить. Хозяин обожает кататься в коляске, запряжённой рысаками. Станешь ты у меня и шорником, и плотником. Попрошу для прочих работ пригнать «людей-брёвен». Эти хозяйские холопы работящи и покорны, как волы…   
     - А почему здесь людей обзывают брёвнами?   
     Кузьма хозяйственно прошёлся по двору, попинал ногами кучу хвороста и неожиданно для себя заговорил откровенно:
     - Ты вилы держишь, как копьё. Будто пронзить меня хочешь. Я не скрою: хотел я из тебя жертвенного козла сделать. Но ведь я не стал тебя потрошить, и даже слабенькой оплеухи я тебе не отвесил… Ты спросил, почему здесь людей называют брёвнами? Такой термин придумал хозяин; непредсказуемы зигзаги его мысли. Но есть определённый смысл в этом названии. А я бы к словечку «брёвна» прибавлял бы ещё эпитет «восторженные». Они почитают хозяина, как Бога! Они полагают, что он может воскресить мёртвых. Есть у хозяина особые приёмчики, которые разработали психиатры ещё в эпоху Империи… Славная была эра!..      
     И оба они во мгле сели рядом на скамейку; Осокин отшвырнул ненавистные вилы и спросил:
     - А почему вы хотели превратить меня в жертвенное животное? Неужели намеревались моей кровью повязать хозяина с собою?   
     - В десанте был подобный ритуал. Я сам сбросил пленников с вертолётного борта; этим командиру меня и повязали… А здесь я захотел быть мотором всего дела и повязать кровью тутошних главарей. И добавить им убийством решимости…   
     - А как меня собирались прикончить?
     - В нашем капище… как лазутчика… при скопище тех, кого хозяин секты не лишил ещё разума… Огромным хозяйством нельзя управлять с помощью идиотов, и поэтому некоторым членам нашей секты разум ещё сохранён. Они – как снасти, кормило и якорь для корабля новой веры!.. И я подумал, что, совершив вместе с ними сакральную жертву, я их повяжу кровавой круговой порукой и заслужу за это особую благодарность хозяина. И усугублю его доверие ко мне…   
     Осокин содрогнулся и спросил:
     - А почему вы отвергли эту затею?   
     - Я испугался, что почуют они сладость крови; ведь они уже сейчас невменяемы от рабской покорности им. Они властью одурманены, как наркотиком, но крови ещё не пили. А пролитая кровь заражает страстным хотеньем лить её и впредь. Я был на войне и знаю это… Я не могу заглянуть в магический кристалл, но я прекрасно представляю, что с ними будет, если крови они попробуют. Это будет гремучая смесь, ибо лишатся они всяких нравственных препон и тормозов. И я первый от этого рискую пострадать: ведь я приближен к ним. Некоторые уже козни мне строят… Если вкусят они крови, то меня непременно убьют. А вот если они к крови не приохотятся, то меня просто превратят в «человека-бревно», а такие по-своему счастливы…   
     Осокин криво усмехнулся во тьме и возразил:
     - А я не хочу такого счастья; я не желаю стать восторженным бревном. Какая, в сущности, разница между растительным бытиём и смертью? Я не обладаю сложным духовным миром, но я не хочу утратить то, что есть во мне. Пусть я не Лев Толстой, с его рефлексией и самоанализом, с его великолепным дневником, составившим эру в литературе. Я – примитивнее, проще. Но и во мне есть то, что я не хочу потерять. Я не желаю, чтоб у меня были похищены воспоминанья о моих мечтах. Я помню, как я бродил на окраине города возле ресторана «Застава» и мечтал, что я буду здесь смаковать на кутежах драгоценные марочные вина, а не пить в подворотне сивушное зелье из аптечной микстуры на спирту… Если я стану человеком-бревном, то какая разница: счастлива эта особь или нет? Вокруг меня шныряет множество людей, но разве интересно мне их душевное состояние?.. По-вашему: я не прав?..   
     - Говори мне «ты», – тихо молвил Кузьма, – ведь у нас примерно одинаковый возраст...   
     - Хорошо, я, пожалуй, перейду на «ты». Ведь ты мне сулил своё соседство по флигелю.      
     - Пока не будешь ты моим соседом, – отозвался смущённо Кузьма, – хозяин всё переиначил. Он по-прежнему считает, что ты лазутчик, и велел тебя содержать в подвале.      
     - Вот как!.. Пусть, ладно!.. Но я не хочу, как пещерный житель спать на жердях. Я не претендую на постельное бельё, перину или подушку, но выдать могли бы матрас из соломы. И верните мне торбу: там есть мыло и бритва… не привык я ходить со щетиною на лице…      
     - А ты горло себе не перережешь… чтоб не стать человеком-бревном?..   
     Осокин ответил неуверенно и с запинкой:
     - Я пока не знаю. Жутковато умирать, но перспектива стать восторженным олухом мне претит…               
     - Перестань о смерти суесловить, – решительно сказал Кузьма, – ибо ничего ты не знаешь о ней. А я был на войне, в этой кровавой бузе, и я видел смерть воочию. От бойни у меня мысли взвихрились, и я влез в неоплатные долги. Кредиторы вознамерились меня убить, но здешний хозяин вызволил, и теперь мне нет хода отсюда. Сразу прикончат за долг. А ты, если драпанёшь с этой каторги, то будешь вольным соколом.      
     Осокин хмыкнул:
     - Неужто моё положение здесь более предпочтительно, нежели твоё?      
     - Пока ещё нет. Тебя псы стерегут, и ночевать ты будешь в подвале. И на ужин дадут тебе постную баланду и кашу без масла. А я буду яства вкушать…   
     - Объедки!..   
     - Зачем ты так?.. Я ведь с душевностью к тебе обращаюсь…   
     - А кстати: почему?.. Чем я вызвал у тебя внезапную приязнь ко мне? Ты – импульсивен, но не глуп. И должен понимать, что такая откровенность со мной – рискованна… Мне ведь незачем тебя жалеть: на заклание хотел меня отправить, на плаху… Моей кровью чаял ты обагрить жертвенный алтарь… А теперь ты станешь меня, как сельский бригадир, эксплуатировать на фермах и впредь…   
     - Неужели донесёшь ты хозяину о разговоре этом? – хмуро и прямо спросил Кузьма.             
     И вдруг Осокин решил, что лгать теперь нельзя, и подумалось ему, что имеется в его организме неосознанная высшая мудрость, перед коей обычный разум – пошлое ничтожество… И преобразилась для Осокина реальность, и обычные парники с бутонами и цветами вдруг ему привиделись закоулком таинственного мира под управлением Провиденья… Мир забарахтался, заискрился, и Осокину показалось, что лунные тени кувыркаются. И струйки ветра мнились ему дыханием Божества, а далёкие зарницы – грозными зеницами Вседержителя…
     Осокин уже не размышлял, и обычный разум казался ему помехою в жизни, а думы, запечатлённые в памяти, мнились до безобразия пошлыми. И сполохами прорывались в него мысли извне, словно их вибрирующими пучками гнал из космоса Всемирный разум…
     И Осокин постиг наитием, что была его смерть очень близка. А спасло его только то, что в миги решающей и роковой беседы он был абсолютным рабом, не желающим ничего, кроме хозяйской ласки. Он не притворялся, а воистину был полным рабом и в мыслях, и в инстинктах, и в душе. И поэтому он не фальшивил, когда твердил о своём восторге перед хозяйским величием. И поверил ему Кузьма не только разумом, но и подсознаньем. А подсознательная вера крепче любой другой веры… И подсознательно Алла поверила Осокину, а тот теперь вдруг постиг наитием сущность этой женщины…
     Она средь мужчин искала себе раба настолько ей преданного, чтобы оказался он способным ради блага своей госпожи и саму её приструнивать, усмирять и карать…
     И вдруг сознание Осокина отключилось, прервав его бесконечные мысленные речи; прекратилось его внутреннее витийство, которым он тщился себя оправдывать. Замер его внутренний диалог с воображаемым спорщиком. И в таком состоянии, которое вдруг Осокину показалось чрезвычайно комфортным, он заговорил:
     - Ты спрашивал о вероятности моего доноса на тебя. Но зачем мне здесь ябедничать? Я не стану здесь словесной трещоткой и не растреплю хозяину о беседе нашей. Мы с тобой здесь в равной опасности, и, пожалуй, нам нужно быть союзниками. Но зудит у меня кожа на ногах, а моя обувь пропитана зловонной жижей. Я хочу разуться, и мне лицо ополоснуть надо. И я настырно прошу дать мне пожрать. Я очень голоден: во время сегодняшней канители мне даже постного борща похлебать не дали…   
     - Эта канитель могла оказаться смертельной для тебя, – молвил Кузьма и встал со скамейки. – Пойдём со мною. В подвале есть горячий душ. Постельного белья не обещаю, но принесу рогожу и дерюжный матрас. Дам чистые шаровары и рубаху… и приготовлю тебе ужин… И ты уж не взыщи: из объедок…         
     Осокин вскочил и откликнулся:
     - Мне теперь недосуг кочевряжиться и брезговать!   
     И они стремительно пошли к особняку, и шагал Осокин чуть впереди… После горячего душа Осокин в чистой одежде и в своей камере, где уже на полатях лежали рогожа и матрас, поел жирную кулебяку из оленьего фарша и булькающую уху с налимьими молоками… Затем Кузьма проворно вынес из камеры посуду и, заперев щеколдою двери, пошёл на кухню; там Агафья и слуга, чокнувшись, выпили залпом без закуски по чарке водки и молча расстались…
     И скоро в особняке все крепко уснули, ибо предельно были изнурены сегодняшним днём… И только сторожевые псы, рыча, сновали по усадьбе...

13

     В особняке на рассвете первым проснулся Чирков; в кишках у него заурчало, и он подумал: «Начинаются новые этапы и фазы моей революционной операции… И нужно преодолеть все баррикады и домчать до финиша по дистанции…»
     Он сбросил с себя одеяло и в тонкой пижаме распластался на кровати с купольным балдахином. Чиркова томило беспокойство, причину которого он пытался понять; он ёрзал на простынях, покашливал, фыркал и думал: «А верно ли я оценил ситуацию?.. Неужели я зря напялил на себя ярмо, хомут пророка?..»
     Свои тревоги он уже привык гасить мечтами о своём грядущем величии. Алчность ко славе усугубилась у Чиркова долгим его служеньем в секретных учрежденьях, где свято оберегали полную безвестность персонала. И после развала Империи возмечтал Чирков сравняться влиянием и славой и с папой Римским, и с православными патриархами, и с исламскими имамами и шейхами. Свою здешнюю усадьбу он мысленно именовал: «Мой Ватикан…» и планировал превратить её в религиозный центр-монастырь.
     Чирков мечтал об ордах своих ретивых приверженцев; воображалось ему, как одной лишь проповедью предотвращает он мировые кризисы. Он грезил себя в окружении скопища мировых лидеров…
     Но всё это – ничто по сравнению с его посмертной славой!..
     И начали ему воображаться грандиозные базилики с мусульманскими минаретами. И его благостные лики на фресках и иконах. А его книга, написанная племянницей с его слов, начнёт по тиражам соперничать с Кораном и Библией.
     «Кстати, – подумал он, – а ведь и пророк Магомет ничего сам не писал, а учил и проповедовал устно. Коран записали с его слов…»
     И начал он воображать, какие будут у него после смерти мавзолей и саркофаг с его набальзамированной мумией. Разумеется, всё это будет очень  импозантно… Возле его праха, мощей и реликвий начнут устраивать сакральные пляски с факелами... Его ученики, эти новые апостолы, должны очень постараться ради того, чтоб увековечить память о нём…
     «Но какие будут причины, мотивы у моих учеников чтить меня после смерти? – вдруг подумал он и рывком сел на постели. – Разве теперь я могу полагаться на верность моих апостолов?..»
     Он ступнями нашарил домашние чувяки и вскочил на ворсистый ковёр; за окном уже брезжила заря, и в спальне вдруг запахло сеном. Он устремился на балкон и там, озирая окрестность, начал размышлять:
     «После моей кончины потребуются моим ученикам искусные ваятели и зодчие. Я желаю, чтобы всюду возвышались мои бюсты и скульптуры; хочу музеев, посвящённых мне. И все храмы во славу мою должны оказаться перлами архитектуры, а статуи, для коих я позировал, – шедеврами… Мои лики должны висеть во всех картинных галереях мира…»               
     Он ухмылялся и прикидывал, где в усадьбе водрузят его монументы. Но каркнула ворона, и мысли его стали тревожными:
     «Но каких я пестую учеников? Кто из них лоялен, верен мне? Возможно, за оболочкой каждого из них таится агрессивный и чумазый гном с похабной харей. Вот собрал я здесь самых близких мне людей. Я полагаю, что я – их благодетель. Но кем они сами считают меня? Неужели только вздорным домашним тираном?..»
     И начали вспоминаться ему начальники ячеек его секты; этих своих администраторов он не лишал разума. Рассудок им был необходим для успешного управления паствой; Чирков даровал им титулы наместников. Остальные члены секты были закодированы Чирковым столь надёжно, что вернуть им рассудок сумел бы только он сам.
     Ему страшно передать своим наместникам методику, пароли и нюансы кодирования. И пусть его челядь образцово почтительна, но станет его власть очень зыбкой, если раскроет он свои тайны… Из опасенья утратить власть он всё предрешал сам, не позволяя членам секты никаких самовольных действий даже в мелочах. Всё должно совершаться только под его диктовку…
     Он никому не верил, и поэтому разумные, нормальные люди подсознательно не верили ему. Свято ему верили только безумцы, лишённые им разума…
     И внезапно Чирков понял, что ему не хватает возвышенной идеи. Конечно, в его новой религии была идея, но куцая. Идея крайне простая: «Если вы будете лично мне, Роману Чиркову, безгранично покорны, то обретёте блаженство и рай…» И все его проповеди произносились только на эту тему…       
     Но подобная идея способна увлекать только истерически-восторженных  болванов, а для разумных людей нужно изобретать нечто более серьёзное. Но кто из его челяди способен выдумать такую идею? Все его наместники – из  специфической среды: они высококлассные инженеры-конструкторы медицинской техники. И все они – бывшие безработные, примкнувшие к нему от отчаянья. Гуманитариев он всегда считал болтунами и баламутами, и поэтому их не было, кроме Аллы, в его окружении. Хотя, впрочем, появился теперь ещё один: Илья Михайлович Осокин…
     И вдруг Чиркову подумалось:
     «А ведь я не с бухты-барахты оставил этого спекулянта иконами у себя. Интуитивно я постиг, что можно ему довериться. У меня ведь явный дефицит идей и кадров. Пусть пришелец, как бурлак, потрудится над идеями для моей новой религии... Ведь он закончил курс философского факультета…»
     На миг Чирков понимал, что ситуация бредовая. Ведь он почти готов довериться случайному прохиндею!.. А испытанных функционеров своей секты вознамерился отшвырнуть, будто они – хлам.
     А ведь он очень много потратил усилий на созданье своей церковной иерархии!.. Он тщательно сортировал своих приближённых и упорно репетировал перед зеркалом осанку и мимику для своих торжественных явлений перед паствой. Он у себя сконцентрировал всю власть в секте, и теперь там никто даже пикнуть не смел наперекор ему…
     А если вдруг обратиться за помощью к пришельцу, то придётся раскрыть перед ним многие щекотливые и скабрезные тайны. Например, нужно будет признаваться, что новая религия создана не догматами и канонами, а только изощрёнными методиками гипноза и кодирования с применением шприцов, уколов и колдовских дурманных смесей. И пришелец поймёт натуру хозяина, и слетит, пожухнув, ореол с новоявленного пророка!..
     Пришелец узнает подлинную историю секты, и для него исчезнет пелена мистики… и начнёт он презирать своего хозяина!.. Ведь история секты неприглядна…
     Башковитый и умелый психиатр, который ретиво служил секретным конторам, был из них изгнан после уничтоженья Империи. А ведь он обладал многими тайными знаньями; он не только мастерски владел разными приёмами и формами гипноза, но умел быстро изготовить шаманские смеси для галлюцинаций; компоненты для этих дурманных зелий можно было найти и в обычной аптеке, и на свалке средь сорняков.
     И для заработка взялся он врачевать истерики и неврозы у богатых дам; он придумал оригинальную методику леченья. Он легко внушал любой взвинченной пациентке, что муж её – божество, коему обязана она служить, словно жрица. Богатые мужья оставались очень довольными и всячески рекламировали его услуги, не скупясь на гонорары чародею-психоаналитику… И вдруг тщеславно начал он пациентам внушать веру в свою собственную божественную сущность, и быстро организовалась секта с его культом, и врач стал религиозным кумиром…
     Но церковь его разрасталась, и он отчётливо понимал, что нужно делиться собственной единоличной властью с приближёнными и наместниками; ведь он уже просто не успевал решать все задачи своей постоянно укрупняющейся организации. Но как обеспечить верность тех, с кем властью он делится? Ведь нельзя верность сберечь только утоленьем корысти сообщников… И он, пялясь  с балкона на зарю, размышлял:
     «И как же мне теперь пилотировать мою церковь? Мне нужна идеология, но в общественных дисциплинах я – профан и карлик. Если моя челядь будет меня считать пророком, то не изменит, а если прохиндеем, то непременно предаст при первой заварухе. И теперь мне очень досадно, что верность крепят только высокие, благородные чувства…»
     И вспомнил он своё истовое служенье в секретных институтах утраченной Империи; в то время обуревали его самые благородные чувства, без коих не преуспел бы он в своей профессии. Ведь он верил в жестокую благость своей миссии, он оберегал величавую Империю от злыдней-диссидентов…
     И в рое мошкары он подумал:
     «А ведь оказались диссиденты реальной опасностью, они помогли развалить Империю! И сколь же много после распада вылезло наружу мелкотравчатой мрази! И оказался я средь тараканов, червей и клопов…»            
     Вдруг мошкара улетучилась в воздушных струях, заверещали птицы, и опять вспомнил он с негою своё служенье Империи… Ему нравились привилегии, ордена, восхищенье женского персонала клиник и ужас подопытных пациентов… Но приятней всего была сопричастность к могуществу и тайнам величайшего государства; безмерно обольщала закулисная, незримая власть… Но этап завершён, а нужно жить дальше…
     Но заставит он колонны маршировать с плакатами, флагами и хоругвями под своей трибуной; обязательно внушит он массам великую жертвенность ради создания очередной Империи… Он весь напрягся и возмечтал: «Коваными гвоздями я сколочу обрубки страны в единую общность!..»
     И вдруг он решил, что созданье очередной Империи будет той величавой идеей, которая вокруг него объединит соратников; имя его должно воссиять в веках!.. И славу его увеличит то, что возродится Империя весьма оригинальным способом: посредством создания новой церкви. Концепция же новой церкви будет зиждиться на чеканных словесных формулировках!..
     Идея воссоздания Империи непременно увлечёт его наместников, которые уже теряли работу, доходы и социальный статус при развале прежней державы; теперь с радостью устремятся они к реваншу. И при таких возвышенных целях все деянья его, которые казались прежде подловатыми, обретут приличное, благовидное объясненье. Ведь он, оказывается, изощрённо конспирировал, чтобы преждевременно не раздраконить врагов Империи, коих – легион!.. Врагами же были либералы, демократы, продажные журналисты и олигархи… И, разумеется, одураченная ими чернь!..
     Он-де под личиной корыстолюбца лелеял в загадочном лабиринте своей души самые благородные намеренья!.. И теперь, наконец, наступил черёд раскрыть величье своей программы! Какие замечательные теперь возникнут сюжеты и жанры!.. Будет о чём писать его биографам!..               
     Он вернулся в опочивальню и там в платяном шкафу выбрал на сегодняшнее утро белое одеянье; затем за чёрной ширмой сменил он пижаму на сорочку и штаны. Белая с искрой одежда показалась ему чрезвычайно подходящей для провозглашенья его лучезарных замыслов.
     Ему хотелось немедленных действий, и его мучительно истомили мысли, которые он сейчас не мог за неименьем собеседника высказывать. Заря ещё была очень ранней, и поэтому все домочадцы спали, а поговорить ему безмерно хотелось, и он быстро прошёлся по комнате, и все движенья его казались ему грациозными и хищными, как у рыси. Из ящика комода он выхватил связку ключей от всех замков в особняке и заспешил в подвал к Осокину…
     В узком подвальном коридоре Роман Валерьевич включил тусклую электрическую лампочку и, подойдя к камере узника, отпёр дверь. Осокин на нарах крепко спал, и он дрых бы до полудня, если б не визит хозяина. Недремлющее подсознанье разбудило Осокина, и вскочил он, всколоченный, и часто заморгал; затем узник искательно и суматошно кланялся господину, пока тот не повелел:
     - Ступай за мною… поменяешь ты канву своей жизни!..   
     Осокину вдруг очень захотелось умыться, и он вожделённо глянул на медный кран водопровода; Роман же Валерьевич, заметив это, сказал благодушно:
     - Ополосни своё лицо, приведи себя в порядок. Я подожду в коридоре. Но ты не медли.   
     Роман Валерьевич ожидал в коридоре очень недолго, а затем степенно повёл узника с влажными  волосами в свой кабинет…

14

     По пути у Осокина отключился разум, даруя возможность действовать по наитию. И узник почуял, что хозяин настроен весьма торжественно и будет говорить выспренне, но благожелательно…
     И вдруг у Осокина возникло ощущенье, что его жизнь резко меняется, и скоро порвутся любые связи с бестолковым прежним прозябаньем, которое уже обрыдло…
     Они вошли в грандиозный кабинет Романа Валерьевича; где преобладали контрасты светлых и тёмных цветов. Громадные стулья, массивный письменный стол и причудливый сейф очень впечатлили Осокина. На стенах висели обширные картины с церковными и рыцарскими сюжетами. Вдоль стен стояли мягкие чёрные диваны и кресла; на потолке с лепниной слегка звякала от сквозняка хрустальная люстра, а тюлевые занавески на окнах бурно колыхались… Роман Валерьевич уселся за письменный стол в кресло, которое вращалось и было украшено, подобно трону, государственным гербом. Короны и двуглавый орёл на гербе были позолочены и отчаянно блестели; книжные шкафы из резного морёного дуба зияли между фолиантами огромными пустотами, а возле дальнего окна серебрился компьютер с лазерным принтером…
     Хозяин плавным жестом усадил Осокина на стул, а сам, вскочив, петлял по комнате, пока, наконец, возле сейфа не молвил с драматическими модуляциями в голосе:
     - Начну обращаться к моему гостю на «вы». Ибо теперь вы – мой гость, и подозрение в шпионстве снято с вас. И вы не должны роптать на меня: ведь вас не потчевали дрыном или дубиной. И ничего скверного для вас не отчебучили. А ночь в изоляторе – не повод для бузы. Вы сюда непрошеным спекулянтом нагрянули. А я не могу допустить, чтобы здесь караванами шлялись скупщики икон. Разве я не вправе защищать свою территорию?    
     И Чирков, затянув паузу, глянул на гостя, а тот со стула по наитию ответил:
     - Роман Валерьевич! Здесь госпиталь для мыслей, лазарет для души. Я чую, что миновал я здесь роковой рубеж…
     И далее Осокин говорил подобострастную, льстивую галиматью, но голос его был предельно искренним, и хозяин особняка не уловил в речах гостя ни малейшей фальши. Ведь Осокин очутился в новом для себя, изменённом состоянии личности; он в эти миги не притворялся, но истово верил в ту дребедень, которую вещал. И хотя в прошлом Чирков очень быстро разоблачал тех, кто пытался симуляцией безумия избежать кары за уголовщину, но теперь он поверил Осокину вполне. Ведь Чирков хорошо знал, что главное в речи не подбор и сочетание слов, а интонация, с которой они произносятся. Ведь объяснятся в любви и клянутся в усердии примерно одинаковыми словами, но одним ораторам доверяют, а другим нет…
     И Романа Валерьевича обворожили интонации, с коими произносились слова самой банальной лести… и не почуял он подвоха… Но очаровался он всё-таки не сразу, ибо его профессиональный опыт противился поначалу безоглядному доверию; малейшая фальшь сгубила бы Осокина, но сработало наитие безупречно…
     И Роман Валерьевич, стоя у сейфа,  начал витийствовать сам;  возвещалось о напастях страны и о крайней нужде в новых идеалах… А проще всего идеалы прививать гипнозом, и для этого уже разработаны эффективные методики. Можно применить и транс, и гипноз наяву… Но проблема с идеалами!.. Прежние идеалы, как демократические, так и имперские уже померкли, а новых заветов ещё нет. Но психиатры не способны создавать новые общественные идеалы: ведь медики – узкие специалисты!.. Пусть потрудится над идеями гость, ведь он – образованный философ и изучал основы религий. И его в поощренье за труды очень резко повысят в ранге, приравняв к Алле; будет щедрой и денежная награда… Но авторские права на тексты будут юридически оформлены на хозяина особняка, и позаботится об этом Алла…
     Осокин выразил усердие и рассыпался в благодарностях; затем последовало хозяйское приглашение к завтраку. Роман Валерьевич самолично проводил гостя в его комнату и вернулся восвояси…
     «Стремительную карьеру я сделал тут, – подумал Осокин и вяло рухнул на стул. – Я был здесь смертником, жертвенным скотом, а стал подобием министра пропаганды. И самое главное: появилась у меня некая вторая ипостась; я вдруг приобрёл способность отключать своё сознанье, достигая внутреннего безмолвия. И в этом изменённом состоянии все мои поступки и речи безошибочны. Такая способность появилась у меня от безмерного желания выжить; именно ею себя я спас…И теперь поселили меня в фешенебельных апартаментах…»
     И он, крутя головой, обозрел своё новое жилище и остался им доволен, хотя убранство комнаты показалось ему претенциозным. Серебристый компьютер на модном столике оказался очень мощным, а изящная мебель была удобной. Преобладали в комнате оттенки золотистого и зелёного цветов; два окна с сетками от мошек были распахнуты, и воздух в помещении благоухал, а кружевные занавески трепыхались от сквозняка. Две зеленоватые узкие двери в туалет и ванную были открыты настежь. На стене с золотистыми обоями висела огромная картина, где бесталанный художник изобразил бородатых учёных мужей с колбами, пробирками и микроскопами; химики на полотне были намалёваны с эполетами, шпагами и блестящими пуговицами… Из-за дальних бугров доносилось конское ржанье…
     Илью удивило полное отсутствие книг, даже полок для них не имелось. Он припомнил, что и в хозяйском кабинете книг оказалось очень мало. Даже в двух его коммунальных комнатах книг пылилось гораздо больше, но там, в затхлой его конуре пахло кошками, тараканами и керосином, а здесь воздух был свежим и пряным…
     И вдруг в комнате появился насупленный Кузьма с кудлатою овчаркой на поводке. С рассвета слуга обрядился в щегольскую чёрную черкеску с газырями и в сиреневые штаны, заправленные в хромовые сапожки; белели папаха и башлык. Собака зарычала, но Кузьма ласково потрепал её по загривку, а затем ухватил её за серебристый ошейник.
     - Сюрприз! – молвил Кузьма ошарашено. – И как же ты попал сюда, и кто же ты теперь?   
     Илья вскочил со стула и ответил:               
     - Меня самолично хозяин поселил сюда, удостоив меня аудиенции. А как ты меня отыскал?   
     - Ну, это совсем просто!.. Я ведь тебя караулю. Проверил я утречком твою каталажку и, узрев её порожней, пустил по следу верного пса Руслана; тот и привёл сюда. Правда, поначалу застопорился пёс у входа в хозяйски чертоги, но я не посмел в них войти. Но собака опять унюхала твой след, и вот я здесь.
     И оба они, помедлив, обменялись рукопожатьем; кобель неспешно улёгся у дверей и положил мощную морду на лапы. Кузьма сел в тёмно-зелёное кресло и спросил:
     - И в каком чине теперь ты здесь?   
     Илья дёрнул плечами и, прикорнув на табурете возле компьютера, ответил:
     - Я теперь нечто дьяка при боярине. Буду своему господину советы тявкать и грамоты вместо него писать, а барин начнёт выволочки мне устраивать за разгильдяйство. Впрочем, ко мне пока благосклонны. Даже изволили к завтраку звать…   
     - А в чём ты пойдёшь к завтраку? За стол хозяина негоже садиться в холщовой рубахе аспидного цвета и в шароварах с алым кантом. Хозяин обожает церемонность и шик.   
     - Та одежда, в которой я приехал сюда, засалена и дурно пахнет. А для стирки у меня нет времени.
     Кузьма ворчливо предложил:
     -Надень шмотки здешнего обитателя Кирилла, у него – твоя комплекция. Его одежду я намедни стирал и утюжил, а вернуть её доселе не успел.
     Они помолчали, и Кузьма, негодуя, присовокупил:
     - Я исполняю здесь обязанности  прачки!    
     - Надо испросить дозволенье у хозяина барахла, – молвил Илья. – Негоже без спросу распоряжаться чужой собственностью. 
     - Подожди пяток минут, и я получу разрешенье, – проговорил Кузьма и вышел прочь; собака потрусила следом…    

15

     Кирилл в белых штанах и батистовой сорочке с вышитыми колосьями сидел в своей комнате возле трюмо и щипал пинцетом волоски из ноздрей; было и щекотно, и больно. Внезапно раздались громкие стуки в дверь, и Кирилл настороженно спросил:
     - Кто пришёл ко мне столь рано?    
     Визитёр за дверью басовито отозвался:
     - Пришёл Кузьма.   
     - Я сейчас отопру.
     У Кирилла вдруг запершило в горле, и он резво вскочил с дергающимся кадыком, а затем, подойдя к двери, повернул ключ в замочной скважине. Дверь распахнулась, и в комнате появился Кузьма с овчаркой на поводке. Кирилл отпрянул в угол и, клацая зубами, схватил судорожно бильярдный кий… Кузьма усмехнулся и погладил собаку по загривку…   
     Кирилл, притулясь в углу, подумал во внезапной панике:
     «Доскакался я, допрыгался. Набедокурил я. Хозяин, возможно, узнал о моих негативных речах о нём. Неужели донесла Алла?.. Неужели послал хозяин своего стремянного забрать меня?.. А затем уколют шприцом в вену… и заставят все бумаги на мою собственность переоформить на хозяина!.. А меня, обессмысленного, затащат в барак, где работают до полного изнуренья да псалмы и гимны гундосят. Или уволокут меня в секретную лабораторию для опытов… Отец наколупал мне горе своими советами. А если были они лукавыми?! Неужели он завидовал и мстил мне за то, что будут у меня шансы открыто и беспрепятственно пользоваться моим богатством, а не тайно кутить, как он, в злачных закутах, притворяясь на публике бессребреником?..»
     Кузьма наслаждался его страхом и, вспоминая предсмертный ужас военнопленных, размышлял:
     «Неужели ты, барашек, напортачил интригу против хозяина? Слишком явный у тебя страх. Боишься, что на шашлык расчленят? В твоих мозгах не иначе, как затор или паралич мыслей приключился… И пусть даже ещё не ведает хозяин о кознях твоих, но сам-то ты знаешь свой грех…»
     Но Кирилл всё-таки вернул себе самообладанье и напустил на лицо гримасу гордости, а после слов Кузьмы: «Бросайте свой жезл…» сломал кий о колено.
     Кузьма, усмехаясь, сказал:
     - У меня просьба к вам. Бывший пленник Илья Осокин приглашён к завтраку. Разрешите гостю пользоваться вашей одеждой, которая была у меня в стирке; его платье замарано.   
     Кирилл отшвырнул обломки кия, выскочил из угла на средину комнаты и ответил:
     - Тарабарщина! В сыром чулане и взаперти он должен томиться.
     - На заре его освободил хозяин и поселил, как гостя, в зелёно-золотистой комнате. Это удобная и просторная комната; обустроила её госпожа Алла во время зимней инспекции хозяина по епархиям.    
     Кирилл ядовито молвил:   
     - Я помню эту поездку в буранах и вьюгах. Он тогда впервые стал перед паствой являться с церковным посохом. А я сопровождал хозяина с клюкою для калик. Правда, клюка была с серебристым набалдашником… И однажды в пургу я потерял драгоценную трость…   
     Кузьма прервал эти воспоминанья:
     - Не пытайтесь время тянуть, скорей принимайте решенье.   
     - А ты не трамбуй, не прессуй меня. А если Осокин самостоятельно выбрался из подвала и врёт о приглашении к завтраку? А если мои одежды нужны для побега? Ведь я тогда – соучастник!
     Кузьма ехидно поинтересовался:
     - А зачем отсюда стрекача давать? Почему вы сами отсюда не улепётываете во все лопатки, если здесь так страшно?   
     - А ты почему?   
     - У меня другой коленкор. Меня готовы растерзать за долги. А здесь уютная потайная бухта. И я безмерно предан хозяину и благодарен ему за спасенье. Зачем вы заартачились? Ведь я о пустяке докучаю.    
     Кирилл неприязненно спросил:               
     - А почему ты стал ходатаем за Осокина?
     - Если его возвеличил хозяин, то моё лакейское дело – прислуживать фавориту. А вам хорошо известна щепетильность хозяин к одежде, в которой едят вместе с ним. А на хуторе есть казарма с ватагой преданных хозяину силачей; эти фанатики хорошо обучены пальбе и рукопашной драке. Их очень искусно натаскал заморский инструктор. Они балагурить и колебаться не будут. Мы очень долго болтаем. Примите, наконец, решенье!   
     И Кирилл раздражённо буркнул:
     - Бери мои обноски.   
     Кузьма ему назидательно молвил:
     - Вы зря ершитесь. Решенья принимает здесь только хозяин, и вредно соваться в его дела. А вам зачтётся нынешняя уступчивость, наградят вас за одежду для гостя… 
     Кирилл понуро опустился в кресло и проговорил:
     - Быстро же ты переметнулся!..   
     - А разве у меня есть выбор? Здесь не такое заведенье, чтобы хулиганить и своевольничать…   
     - Значит, нельзя мне своевольничать! А почему тебе можно? Ведь именно ты выпустил пленника из каземата вопреки воле хозяина!    
     - А я предчувствовал хозяйскую волю, и только поэтому я поступил так.   
     - Ты не предвидел его волю, а навязал ему своё собственное желанье. Ты не думай, что мы слепцы. А хозяин уже сетовал на то, что почти не перечит тебе.   
     Кузьма, хмурясь, подумал:
     «Эти жалобы хозяина опасны для меня. По натуре он – ревнив и завистлив… Его лизоблюды вклепают мне стремленье отрешить его от власти. И тогда мне гибель… Ох, зря сейчас я начал с Кириллом задираться! Я никак не могу избавиться от моей озорной опрометчивости. Надо теперь не барахтаться, а плыть по течению. Мне нужно сейчас притвориться, что я струхнул перед Кириллом, спасовал. Нужно идти на попятный…»
     И Кузьма, притворяясь, что струсил, сказал:
     - Если я обидел вас ненароком, то простите меня. Я сам был ошарашен; будто обухом по темени тяпнули. Ведь если пришелец обретёт ярлык нашего хана на власть, то мстить затеет в первую очередь мне. Именно я охально заставил его разбрасывать навоз на клумбах и грядках. И придётся мне теперь угожденьем и ласкательством искупать вину. Скверный анекдот! Мне даже на войне в душманском котле проще было…      
     Кирилл, довольный такими словами, размышлял:
     «И хоть многим кажется казак незыблемой глыбой, но есть в нём труха. Едва ли он будет для меня грозным соперником. Он боится мести Осокина за навоз и мечтает подобострастием загладить вину. Хозяин мудро возвеличил Осокина в противовес Кузьме. И опасается бородатый слуга, что и я накажу его за дерзость. Но умная дипломатия не увеличивает числа врагов…»
     И Кирилл, обуздав окончательно гордыню и гнев, молвил миролюбиво:
     - Конечно, любезный Кузьма, бери мою одежду и пользуйся ею, как подарком. Не надо раздражать Романа Валерьевича. Ведь он не капризничает, но совершенно справедливо требует, чтобы приходили к еде опрятными и блюли правила гигиены.      
     - Благодарю вас, – ответил Кузьма, кланяясь в пояс, – сердечное вам спасибо. Простите, но я повторюсь, что нужно мне задобрить нашего гостя после вчерашнего навоза.   
     И Кузьма удалился вместе с собакой из комнаты, плотно притворив за собою дверь…
     Кирилл, сидя в кресле, подумал:
     «Во мне нарастает непонятный ужас, чего прежде не было; кошмары мерещатся ночью. Я начинаю страшиться Романа Валерьевича до пупырей на коже, а ведь прежде я считал себя ровней ему. Теперь я даже мысленно его называю хозяином. А сегодня его обозвали ханом, и, пожалуй, это –  точное определенье. Хан!.. Я боюсь репрессий!.. У меня уже нет собственной воли. Я безволен наподобие тех, кто обитает в ханском бараке при войлочном цехе, но они, по крайней мере, счастливы. Они, в отличие от меня, не осознают своего безволия и не мучаются им… Но я попытаюсь бороться! Я попробую Аллу завербовать в союзницу, обрисовав ей ситуацию. А если хозяин попеняет мне за сплетни, то я переадресую обвинение Кузьме, который первый посудачил о метаморфозе Осокина в нашей иерархии. Рано мне хандрить, надо брыкаться!.. Но будь проклят мой отец, загнавший меня сюда!..»
     Он смутился и вскочил; его внезапная ненависть к мёртвому отцу стремительно возрастала. И Кирилл ринулся к зеркалу и плюнул в своё отраженье; затем он рухнул на постель и замер в оцепенении… И в его сознании забрезжило обличие Аллы, становясь всё отчётливей; он полюбил её от желанья спастись и сохранить здесь своё влиянье с её помощью. Но чем сильнее влюблялся он в Аллу, тем яростней становилась его ненависть к мёртвому отцу… И, наконец, Кирилл, обуянный страстью, поспешил к своей любимой…

16

     В комнатах Аллы приятно пахло духами, шампунями, гелем и туалетным мылом; она после ванны сидела в махровом белом халатике на пуфике возле трюмо и, поигрывая феном, сладко жмурилась. Минувшей ночью она записала на компьютере дядин рассказ о спасении Кузьмы из смертельных тенёт кредиторов и теперь была очень собой довольна. И хотя этой ночью она мало спала, но крепкий сон её освежил, а холодная ванна взбодрила. Рассказ уже был напечатан на прекрасной принтерной бумаге; дядя останется доволен.
     Она мечтала, как станет писательницей и прославит своё имя историей создания новой церкви. Служба у дяди подсказывает множество сюжетов, и если удачно их использовать, то обеспечены будут не только аплодисменты критиков и слава, но и денежный успех, а, значит, и независимость. Можно, например, написать для почина историю пленения Ильи Осокина…
     От мыслей об Осокине стало ещё приятнее; сладко ей было воспринимать себя важной частью системы, которая способна безнаказанно и бессудно бросить любого неугодного в каталажку… И было очень лестно и приятно обещанье дяди учесть её мнение при решении судьбы пленника…      
     И Алла с ухмылкой грезила, как мучается в стенаньях Осокин, пытаясь угадать свою судьбу. А вдруг ему теперь в кошмаре вообразилось, что опутали его флотским канатом и, распяв под неистовую овацию на жертвенном алтаре, кромсают плоть его секирой! Внезапно Алла вообразила, как Осокин в лошадиных шорах и с хомутом на шее привязан к тележным оглоблям, и хлещет она его с облучка кнутом, побуждая волочить воз резвее. Пусть проклянёт он миг, когда говорил с нею пренебрежительно!..
     Она посмотрела на себя в зеркало, и улыбка её показалась ей бесовской. Разве не так должны скалиться колдуньи и ведьмы?..
     И вдруг изумлённо она заметила в себе странное ощущение: чем ярче воображались ей страданья, которым подвергнут Осокина, тем сильнее плоть её вожделела к нему. И вспомнилось ей, как в болоте тонул её жених; она же в ужасе металась у кромки сибирской топи, называя его царевичем, богатырём и витязем в глупой надежде, что эти прозвища дадут ему сил, чтобы выкарабкаться из трясины. Он был русоволос, курчав и крепок, пока не сгинул в болотной бездне во время шальной охотничьей потехи…
     В горницу без стука вошёл Кирилл и отразился в зеркале… «Слава Богу, что он ещё отражается, – подумалось Алле, – значит, он пока не стал упырём, вурдалаком…»       
     Она посмотрела на отражение его лица в зеркале и молвила с упрёком:
     - Ты – бесцеремонен! Ты пришёл без стуку и спросу. А если бы ты застал меня нагой?   
     Она из длинного тюбика нанесла на свои руки розоватый крем, а затем кончиками пальцев она гладила золотистые флаконы и пудреницу. Он сел на краешек её постели и сказал:
     - В нашем ковчеге с утра суматоха и волшебство. Наш кормчий и хозяин извлёк приблудного путника из трюма и поселил нового фаворита в роскошной золотистой каюте. Осокин приглашён к завтраку. И клянчил Кузьма мою одежду для этого пройдохи. Вот такие коврижки и пироги. Право, я ошеломлён. Я не знаю, что может хозяину ещё втемяшиться, ибо он непредсказуем.    
     Алла поначалу обомлела, не зная, как реагировать ей на такие новости, и вдруг она очень обиделась на дядю. Ведь он твёрдо ей обещал, что она примет участие в решении судьбы Осокина! От обиды она тихо всхлипнула и закусила нижнюю губу; затем начала бережно расчёсывать свои густые волосы частым черепаховым гребнем. И вдруг ей показалось, что Кирилл на неё смотрит с вожделением и нежностью; внезапно он сказал:
     - Ты хорошо владеешь собой, удачно маскируешься. Только на миг ты выказала огорченье, но быстро обуздала себя, и теперь совершенно незаметно, что тебе больно. Я притворяюсь, актёрствую гораздо хуже тебя, и может настать миг, когда я не смогу утаить свою злобу на твоего кудесника-дядю.    
     Она медленно на пуфике повернулась к нему и спросила:
     - Когда тебе впервые стало здесь страшно?    
     - Вчера, после того, как сумасбродно пленили Осокина. Я устал от местной экзотики, но такова колымага моей судьбы…    
     Алла порывисто его перебила:
     - Только не надо хныканья и жалоб!   
     - Я не плачусь, но констатирую факт. И я, поверь, не хлюпик и не растяпа. У меня к тебе совершенно конкретное предложение. Будь моей женой, ибо я полюбил тебя, возненавидев мёртвого отца гораздо сильнее, чем прежде я обожал его.    
     И ей показалось, что она видит на его лице непритворную нежность; Алла встрепенулась, тряхнула прядями своих волос и молвила с нарочитой суровостью:
     - И как понимать мне всё это? Ещё вчера ты рьяно меня уверял, что никогда не полюбишь меня и не женишься на мне, ибо этому препятствуют заветы твоего покойного батюшки. Цитировал ты его заповеди, будто надиктовал их Дух Святой. И уже на следующий день возник энтузиазм любви ко мне! Что с тобой случилось, пока я спала?      
     И вдруг она, воодушевясь, пересела к нему на свою постель; он вздрогнул от вожделения и сказал:
     - Я полюбил тебя потому, что перестала моей страсти препятствовать воля моего отца, которого я обожал до самоотреченья. Внезапно я понял, что он ни капельки меня не любил, а затем от великой зависти меня возненавидел. Вообрази, какая пошлая у него была жизнь: полная ханжества, лицемерия и показного бескорыстия. Ну, как такую жизнь не проклинать?! И вдруг он до ненависти позавидовал мне за то, что появилась у меня возможность открыто, не таясь, пользоваться моим богатством: ходить набобом в эротические клубы, сорить деньгами  и покупать терема и яхты. Ведь теперь никто даже пикнуть не смеет против бешеных оргий и кутежей!.. Вот папаша и загнал меня от зависти сюда, сплетя психологическую дребедень. А я, раззява и дурак, ему поверил!.. И вот приходится мне здесь, уподобляясь ему, лицемерить и лгать!.. Ещё вчера утром я считал себя ровней твоему дяде, я кичился и ерепенился. Но абсурдно арестовали Осокина, и твой дядя наобум, с кондачка решил его участь! Ведь так могут поступить и со мной!..       
     Она ласково его прервала:
     - Ты можешь укатить отсюда!   
     - Куда мне деваться?.. – и вспыхнул он багрянцем, который почти мгновенно сменился крапинками пота и матовой бледностью. – Куда мне ехать? Ведь сюда приходят без шансов вернуться восвояси! Соратники твоего дяди любого беглеца отыщут и вздрючат…   
     Говоря всё это, он ясно видел, что она верит в его искренность, но вдруг он осёкся и подумал:
     «Вот поёт на эстраде актриса… Если предназначены рулады только для услажденья публики, то это – благородное дело! Но если певица знает, что разливается она соловьём ещё и для того, чтобы модуляциями заглушить вой и вопли терзаемого за сценой пленника, то её вокал преступен, как эта моя речь к Алле…»
     Она мысленно согласилась выйти за него замуж, ибо такое супружество давно уже казалось ей удачной брачной партией. Он был богат, не скуп и имел импозантную внешность; он владел роскошными особняками у заповедных озёр, лимузинами, кораблями и охотничьими заимками в тайге…
     И вдруг он вожделённо схватил её за талию и шепеляво пробурчал:
     - Послушай, душистая Алла… О нашей помолвке я официально объявлю за нынешним завтраком…      
     Соски её грудей сразу набухли и отвердели, и он проворно расстегнул перламутровые пуговицы её халата, а затем смачно поцеловал в пульсирующую жилку на её шее. Но вдруг зазвонили напольные часы, и оба они, глянув на циферблат, отпрянули друг от друга. Мгновенно исчезала их взаимная страсть, и они грустно улыбнулись. Алла требовательно прошептала:
     - Ступай и приготовься к завтраку, он важен для нас.   
     Кирилл неохотно встал с постели и удалился…

17

     В столовой внезапно стало пасмурно, небо заволокло низкими и лохматыми тучами, послышались раскаты грома, и заколыхались занавески на окнах с сетками от насекомых. Кузьма в чёрной черкеске с газырями и сиреневых штанах, заправленных в хромовые сапожки, сервировал завтрак. Слуге шустро помогала Агафья, обутая в чёрные сандалии с пряжками и облачённая в белый балахон с монашеским капюшоном над её головой. Сверкало и звякало столовое серебро, отливали искристой зеленью графины с морсом, и пахли рябчики, зажаренные на кедровом масле. На средине стола, на белой накрахмаленной скатерти высилась плетёная корзинка с булочками, ковригами, сайками и куличами. Кузьма держался степенно, но порой его движенья были суматошными; кухарка, наблюдая за ним, зырила искоса из-под капюшона.
     - Откинь свою чадру, – сказал с иронией Кузьма, – а то похожа на католическую монашку в рясе.      
     - Такое одеянье – хозяйская прихоть, а не моя, – ответила она кротко, но капюшон откинула на плечи. – Ты ведь знаешь, что любит хозяин рыцарское средневековье, – присовокупила тихо она.   
     - Приближается гроза с молнией, – молвил Кузьма. – Не затворить ли окна?   
     - Хозяин любит дождь, – отозвалась она со вздохом. – Как, впрочем, и я.       
     Кузьма прошёлся по комнате и, оглядев критически сервировку стола, сказал:
     - Не знаю я, что делать. Я забыл тебе сказать, что приглашён к завтраку наш пленник, Илья Осокин. Хозяин самолично извлёк его из подвала и поселил в шикарных золотистых апартаментах. Я был в шоке от такой перемены. Не поставить ли заранее на стол ещё один, четвёртый прибор?             
     - Поставим, если велит хозяин. Странно, что тебя в армии не приучили к дисциплине. Наверное, на войне ты был мародёром. А в нашем селе покорность вколачивали батогами и палками…   
     Кузьма ухмыльнулся и спросил:   
     - Советуешь не лезть попередь батьки в пекло?
     Она прошамкала:   
     - Да, атаман… лучше не залазить… Не надо лишнее тырить…   
     Она казалась ему ведьмой, когда шаркала на кухню; внезапно в комнату вошёл Чирков в белом просторном костюме из натурального шёлка. Хозяин шмыгнул к окну и, озирая глубокомысленно небосвод, вопросил:
     - Известны ли события нынешнего утра?   
     Кузьма, пялясь на его затылок, ответил:
     - На заре я, как обычно, обшарил с собакой усадьбу. Я обнаружил, что пленника в изоляторе нет, натасканная собака ринулась по следу. Овчарка привела сначала к вашим покоям, а затем в золотистую комнату; там Осокин  доложил, что он приглашён вами, мой господин, на завтрак. И я, поверив этому, испросил у Кирилла его одежду для гостя.   
     Чирков резко повернулся от окна и, взирая на бороду слуги, спросил:
     - А коли ты знал, что приглашён он к завтраку, то почему сейчас на столе только три прибора?               
     Кузьма подобострастно объяснил:
     - Я ещё не получил вашего наказа на дополнительный прибор. А если вдруг прикажете вы поставить для Осокина прибор поплоше?    
     - Ставь обычный, великокняжеский! И нечего глаза по-бараньи таращить! А ты не боишься, что гость  сюда припрётся с острым тесаком за пазухой?   
     - Осокин не посмеет шалить с ножом.   
     - Шустро прибор тащи сюда! – гаркнул Чирков, и мгновенно слуга, колыхнув фалдами черкески, помчался на кухню.
     У камелька на кухне в ожидании слуги стояла Агафья с серебряным прибором на красном подносе; Кузьма благодарно улыбнулся и услышал:
     - Возьми и отнеси, безалаберный.   
     И Кузьма принял от неё прибор на подносе и заспешил обратно в столовую; там уже сновала Алла, а хозяин произносил в потолок выспренние слова:
     - Доселе наша церковь существовала, как гусеница в коконе; теперь из неё вылупится прекрасная бабочка…   
     Слуга с подносом поклонился Алле и вскоре от неё дождался ответного кивка; затем она вздохнула и замерла возле дяди. Кузьма пристально смотрел на неё и дивился ей, ибо никогда не видел её одетой столь просто. На ней были чёрные лаковые туфли на высоком каблуке, зелёное короткое платье из тонкого шёлка, а золотистые волосы спускались до обнажённых плеч густыми прядями. На её груди сверкал золотой крестик с распятием, а на спине просвечивали сквозь ткань бретельки лифчика… Кузьма быстро разложил на скатерти четвёртый прибор, а затем ушёл с красным подносом на кухню ожидать там электрического звонка, коим хозяин подавал приказ нести яства. На кухне мрачная Агафья дала слуге белые лайковые перчатки, и тот машинально их натянул на свои руки. Стряпуха молвила с укором:
     - Ты даже не соизволили заметить, что нынче перчатки из тонкой благородной лайки, а не из нитей!   
     Кузьма хмыкнул с иронией:
     - Как сегодня всё торжественно!    
     И в ожидании хозяйского звонка из столовой челядь расселась по табуретам…
     В столовую опасливо вошёл Осокин, обутый в серые туфли на пупырчатой подошве и облачённый в белые широкие брюки и в чёрную ситцевую рубашку; хозяин, осклабясь, указал ему перстом место за обеденным столом, и гость благодарно и почтительно поклонился. И вскоре появился в столовой Кирилл в узких сиреневых штанах и в коричневой льняной рубахе с кружевным воротником. Чирков расположился за столом первый, а затем и остальные проворно уселись на свои места; хозяин резко нажал кнопку звонка, подавший челяди знак о вносе еды. Они кушали рагу из жареных рябчиков, блины, оладьи и копчёную осетрину; Кузьма прислуживал, как заправский, вышколенный  официант из фешенебельного трактира… Агафья незримо для сотрапезников слушала с болезненным и страстным интересом их застольный разговор…  Поначалу сотрапезники балагурили только о мастерстве кулинаров и кондитеров, но затем за чаем с баранками и вафлями Чирков, наконец, заговорил серьёзно:
     - Нам нужно проводить селекцию людей в более широких масштабах. Нам нужно усерднее ставить капканы для душ и беспощадней поражать разум гипнозом, будто острогой или гарпуном. Ради зачатия новой эры ничто не должно казаться нам зазорным!.. На заре христианства таились святые апостолы со своей паствой в катакомбах и пещерах, пока, наконец, не явили языческому миру своё жертвенное сиянье! Доселе все государства подстраивались под порочных людей, а я сотворю совершенную расу людей для идеального государства, и этим я спасу Россию, превращённую в блудный вертеп. Совершенный человек – уже не химера. Я ведь могу любого наделить теми качествами, какие сочту я нужными для гражданина образцового государства. А для русских моя новая религия станет осью бытия, спиралью развития! Именно Россия должна стать образцом для всего мира. Но я ещё не ведаю, во что мне превратить свою страну. Нужно весьма чётко сформулировать, какой в России должна быть власть… Вы все, наверное, уже заметили, что темпы расширения моей церкви замедлились. А заминка, пробуксовка в том, что я ещё не решил проблему о сущности моей будущей власти над страной. И хотя всё на свете способен я постигнуть, но я ещё не специалист в гуманитарных науках. И поэтому я решил задействовать для своих целей профессионального философа, приблудного Илью Осокина. Поглядим, будет ли прок от него… Отвечай мне, Кузьма: не сбежит ли философ отсюда?       
     - Невозможно, – ответил веско слуга и посмотрел мельком на Агафью, замершую истуканом с капюшоном на голове в двери на кухню.      
     «Как хорошо говорил я сейчас, – подумал грустно Чирков. – Но ведь стоит мне взять перо в руки, и я не сумею записать на листе бумаги ни строчки из этой моей славной речи…»
     «Какая сумбурная, путаная, скомканная речь!..» – подумала Алла и принялась мысленно повторять дядины изреченья, чтобы лучше их запомнить для будущей записи.
     Кирилл усмехнулся краем рта и проговорил с иронией:
     - Что ж, будем теперь уповать на волшебное превращение банального, мелкого спекулянта в мыслителя глобального значения…    
     Чирков угрожающе молвил:
     - Не юродствуй, финансовый гений!   
     И Кирилл осёкся и, помявшись, заюлил:
     - Умоляю вас: простите меня! Но все эти нежданные метаморфозы выбили меня из колеи, и начал я вздор буровить. Ещё раз прошу извинить меня; согласен на любой штраф. Но, высокочтимый Роман Валерьевич, я перестал понимать мотивы ваших оригинальных поступков. И это порой меня огорчает до слёз, хотя я не склонен распускать нюни…    
     - А какая у тебя нужда понимать меня? – сварливо спросил Чирков. – Почему ты считаешь постыдным повиноваться мне слепо? Неужели спесь и гонор в тебе ещё не извелись?   
     И Кирилл тихо замямлил:
     - Нет во мне нахальства и кичливости. И уж поверьте мне, Роман Валерьевич, но рядом с вами всегда ощущаю я свою ущербность. Я не хорохорюсь, не пыжусь…   
     И вдруг заговорила Алла:
     - А на допросе пришелец уверял, что влекла его сюда некая высшая, таинственная сила. И лицо у него было такое, будто вылез он на свет Божий из канализационного люка, после кошмарного и долгого сиденья в фекальных стоках. Он пылко уверял, что здесь он чует особую благость ауры, и нас он называл элитными, роковыми людьми. И в своём появлении здесь он узрел промысел Божий…   
     - Неужели, Кузьма, всё это правда? – с живостью спросил хозяин.   
     - Чистая истина, – негромко подтвердил слуга.   
     И вдруг Чиркову показалось безмерно отвратительным то, что на чудесной планете Земля управляют и господствуют такие мерзкие биологические особи, как люди, и сразу он истово уверовал в Бога. У Чиркова вдруг решительно переменилось восприятие собственных его поступков, и их мотивы показались ему несоизмеримо более благородными и возвышенными, чем прежде. Ведь он теперь совершенно искренно и окончательно уверовал в то, что канва его жизни предначертана Проведеньем, а сам он – его избранник. Все его прежние сомненья в своей богоизбранности исчезли… 
     И мнилось теперь Чиркову, что вся его прежняя нечестивость была только закалкой его души для великой и мистической миссии, которая оправдает его подлость и изуверство. Всевышний-де разочарован приёмами и способами, коими официальная церковь воздействует на души людей. Ведь фрески, литургии, панихиды, хоровое пенье, покаянье и исповедь не превращают христиан в бескорыстных праведников. Психотропные лекарства и гипноз гораздо эффективнее, поскольку они безотказно и быстро обеспечивают и бескорыстие, и праведность!..
     На миг Чиркову подумалось о том, что вся эта приятная ему логическая конструкция зиждется на одном только допущении ниспосланья Осокина Богом. Ведь только при таком допущении стремительное возвышение пришельца окажется не прихотью взбалмошного барина, но мистическим проникновеньем мудреца в промысел Господень…
     И Чирков, приосанясь, торжественно сказал:
     - Я схематически обрисую вам положенье. Богу нужны наши методы. Приёмчики официальных конфессий давно утратили эффективность. Разве не глупо в эпоху ракет и реактивных лайнеров влачится на хилом и дряблом мерине? И пусть мы любим и ценим этого чахлого мерина, таскавшего долго борону, сеялку и плуг, но пусть теперь это копытное околевает с почётом и жвачкою в стойле, а мы будем пахать на тракторе с бензиновым мотором… Нынче народам нужны не компрессы, а скальпель; примочками и мазями мозги не исцелить. Теперь нужны не кадильницы с ладаном и миро, но мои  препараты и микстуры для массовых галлюцинаций… Официальную церковь я уподоблю дряхлому мерину. А исповедь, молебны и покаянье бесполезны и подобны примочкам, бинтам и мазям при раковых хворостях, где нужен нож хирурга… Я и сам с умиленьем захожу в древние соборы, где пряно благоухает воском и хвоей. Я полюбил запахи монашеских келий, ржавого железа вериг и пудовых кандалов. Однако мириады людей мыкаются по церквам, но счастье никак не обретают. А всё потому, что на разум и души этих горемык пытаются попы воздействовать устаревшими, древними приёмами, которые способны повлиять только на косных, заскорузлых дикарей. Но ведь чувства и восприятие современного человека изрядно притуплены массовой информацией, документальными фильмами о зверствах, пошлым игровым кино и разнузданным телевидением. Да разве на душу такого очерствелого субъекта способны воздействовать церковные оркестры, хоры и колокола? Для человеческой души нужен штык!.. На современные умы и души бесполезно воздействовать допотопными церковными ритуалами, терминами и стилями. Ради сотворенья праведников умы и души нужно насиловать!..   
     Чирков из самовара налил чашку чая и, обжигаясь, отпил глоток. Алла оторопело молвила:
     - Я не хочу лукавить, но ваши слова меня ужаснули.   
     И Чирков изрёк:
     - Справедливость часто жестока.   
     Кирилл задумчиво проговорил:   
     - Итак, появилась проблема: разве возможно оправдать насилие над разумом и душой ради внедренья и торжества нравственности и морали?   
     - И бескорыстия! – назидательно и резко присовокупил Чирков, а затем уверенно продолжил. – Всё оправдано, что неизбежно. Ведь иначе грядёт царство цинического безверия и, что гораздо хуже, безвластия. Без веры в Бога ещё можно обойтись… припомним хотя бы Советскую Империю, которая была насквозь атеистической. Но безвластие родит всеобщий кавардак, хаос! А власть без веры не бывает сильной…             
     И хозяин, елозя на стуле, обратился к Осокину:
     - Внимайте мне, пришелец! Я способен каждому человеку внушить, втемяшить всё то, что мне угодно. Любые догмы, аксиомы и концепции могу я внушить! Но я колеблюсь и, честно говоря, не знаю ещё, что именно в людские мозги вклинивать. А вы – профессиональный философ! Создайте мне теорию, поройтесь по сусекам вашей эрудиции. И ваши писанья покажут мне: влекла ли вас сюда таинственная, высшая сила, или затащила простая случайность. Вы твердили о высшей силе, о божественном наитии. Теперь докажите правоту ваших слов, а коли невмочь, то на себя пеняйте. Если получится у вас бездарная, явная халтура, то вашей карьере шабаш. Тогда явится к вам дылда-ассистент со шприцом…    
     Осокин аккуратно вытер салфеткою губы и, положив локти на стол, ответил:
     - Я больше не балда, улетучилось из моих мозгов марево. Я понимаю ответственность и цель. Я уповаю на успех. И я не хочу возврата к прежней суете.    
     Чирков усмехнулся и грозно намекнул:
     - У вас не будет рецидива или возврата к прошлому.   
     Осокин покорно закивал головой, и все глянули на него с хищным интересом… Чирков внезапно вскочил и стремительно удалился; слуги внимательно посмотрели на сотрапезников за столом…

18

     В столовой все оцепенели; занавески на распахнутых окнах бурно колыхались под ветром. Внезапно раздался дальний раскат грома, а затем во дворе протяжно завыла собака. Лица сотрапезников за столом от воя овчарки сделались тоскливыми, а Кузьма довольно ухмыльнулся.
     - Бдят мои пёсики! – воскликнул слуга.   
     - Очень хорошие челюсти у этих кобелей и сук, – мрачно пробурчала Агафья и зашаркала на кухню.   
     - Да, – опасливо подтвердил Кирилл, – челюсти и зубы у этих тварей гигантские. И рявкают они оглушительно. Эти паршивые лохматые звери треплют мне нервы. Если хозяин всерьёз печётся об охране, то использовать надо современные системы: телекамеры, датчики и лазерные электронные реле. Но когда намекнул я об этом хозяину, то он велел мне заткнуться и не вякать… Скажи, Кузьма: а теперь собаки заперты в своих конурах и будках? Я не хочу, чтобы стая этих кудлатых вампиров обглодала меня, оставив от меня только скелет.    
     Слуга ответил с дерзкой иронией:
     - Собак не надо бояться, они здесь вышколены и вас не тронут. И псы – не шантажисты. И не станут они вас глодать, ибо привыкли к более качественным, калорийным и витаминным продуктам, нежели человечина. Конечно, самые лютые псы запираются на день в клетях и загонах. Но дрессированные овчарки шныряют вольно. Они с вами знакомы и не тронут вас в периметре усадьбы. Спокойно бродите, гуляйте по парковым аллеям. Но как только вы покинете означенный периметр, то бешено на вас бросится псиная свора. Даже сам хозяин покидает усадьбу только в машине или в коляске, запряженной цугом. Но гараж и каретный сарай запираются надёжно…   
     Кирилл дёрнул плечами и посетовал:
     - Собаки расшатали мои нервы. И очень жаль, что нету здесь современных средств охраны.   
     Алла проговорила с недоуменьем:
     - А я не понимаю, зачем вообще для охраны нужны столь изощрённые средства? Сторожа теперь похожи на бандитов и сколачиваются в шайки. Дозорные, патрульные псы ценятся дороже людей. Зачем все эти излишества?   
     И вдруг Осокин высказался, комкая в горстях салфетку:   
     - Олигархи полагают, что охрана бережёт их от народа, который ненавидит их. Так понимает их сознание. Но они подсознательно хотят, чтобы их охрана защитило общество от них самих.   
     Алла с усмешкой произнесла:         
     - Сомнительно!    
     - Не иначе – упрямо продолжил Осокин. – Вообразите могущественного человека, которому гарантирована полная безнаказанность за все безобразия и преступления, совершённые им. Такой человек опасается сам себя. Я уверенно утверждаю это, ибо я встречал таких людей. Я им с вежливой настырностью всучивал дрянные иконы. Во время торга окружали меня охранники, и часто я замечал у покупателя огромное хотенье пришибить, укокошить меня. Не своего хозяина охранники оберегали от меня, а совсем наоборот: меня – от хозяина! Властелины и могущественные богатеи подсознательно понимают, что их нельзя отпускать на волю, и поэтому сами себя окружают они вертухаями, как в лагерной, тюремной зоне…      
     Осокин на секунду умолк, и вдруг он заметил, как пристрастно и нервно взирают на него сотрапезники и бородатый слуга. Часть солнечного диска отразилась в зеркале, и Осокин внезапно ощутил себя не человеком, но одушевлённым прибором, который получает и впитывает сигналы из мирозданья, превращая их в людскую речь. И ощутил Илья, что его разум и плоть – уже не принадлежность мелкого спекулянта, алкающего только барышей, еды и пошловатых забав, но орудие, инструмент непостижных высших сил… И столь моментальными были все эти ощущенья, что его память не запечатлела их… И вдруг Осокин решил, что воле Провиденья он преобразился, обретя полное право на власть…
     Алла встрепенулась от быстрых, но пристальных взоров пришельца, и он показался ей преображённым. Если прежде лицо гостя виделось ей банальным, заурядным и похожим на мышиную мордочку, то теперь его лик воспринимался медальной чеканкой. Алла наитием ощутила веру пришельца в его полные права на земную власть, и возникло влеченье к нему. С досадой она вспомнила, что почти согласилась стать невестой Кирилла. И вдруг ей подумалось о том, что её супружеские измены будут ей приятны. Она подивилась этим своим мыслям и ощутила себя незнакомкой для самоё себя…   
     Согбённый на стуле Кирилл внезапно был шокирован ощущеньем собственной ненужности. Он мысленно упрекал себя за то, что опоздал он с вестью о своей помолвке с Аллой, и, подозревая в себе трусость, он обозлился на Чиркова за его стремительный уход, не оставивший времени поговорить о будущем их родстве и свадьбе. Кириллу казалось, что если бы сказал он о помолвке в самом начале завтрака, то вёлся бы разговор на другую тему, и на пришельца не возложили бы важнейшую миссию по созданию догматики и теории для новой их религии.
     А Кузьма со сладостью размышлял о том, что окажись он террористом, то лучшей ситуации для взятия всей этой оравы в заложники ему не сыскать. Здесь   не нужны ему даже соратники, ибо его собаки никого не выпустят из усадьбы.
     «Если бы только удалось мне лишить их телефонной и сотовой связи, – думал вожделённо слуга, – то высосал бы я из их церковной артели огромную сумму иностранной валюты и перестал бы им казаться покорным ничтожеством…»       
     Осокин неожиданно для себя прогундосил:
     - Дарование, талант – это червяк, обитающий в нас. И если не будешь питать утробу червяка творческими достиженьями, то начнёт он пожирать твою собственную жизнь. Ведь любой Божий дар – одновременно и бремя.       
     И всем в комнате, даже самому Осокину, показался омерзительным его гнусавый и поповски-лицемерный голос…
     Алле вдруг припомнился чернявый поп, певший в зелёной ризе на амвоне в пасхальную ночь. Багровел у попа огромный чирей на правой щеке; сочились гной и сукровица. И всё умиленье от праздничной ночи превратилось у юной Аллы в тошнотворное омерзенье. И теперь подобное омерзенье вызвал у неё ханжеский голос Осокина, но странно возрастало её чувственное влечение к пришельцу, и она дивилась этому.
     Внезапно за окнами гавкнул пёс, и раскатилось гулкое эхо. Кузьма торопливо понёс на кухню грязную посуду; слуга старательно скрывал своё внезапное отвращение к интонациям пришельца…   
     Кирилл судорожно проглотил слюну и пискляво спросил:
     - А вы не изволите, господин Осокин, сказать: какими будут этапы вашей богословской работы? Какую догматику вы предложите нам?    
     Осокин стремительно встал и ответил:
     - К моему прискорбию, и сам я ещё не знаю этого. Меня буквально ошеломил сюрприз Романа Валерьевича.   
     Кириллу очень захотелось язвительно спорить с ним, но Осокин слегка поклонился в сторону Аллы и тихо обронил:
     - Позвольте же мне уйти.   
     И она согласно покивала головой, и Осокин, супясь, пошёл восвояси; Кирилл же, осклабясь, сказал:
     - А ведь я заметил, как плотоядно он смотрел на тебя. Он быстро оборзел и уже вожделеет к тебе. Надо его приструнить.   
     - Но как?    
     - Я пока не знаю, но я придумаю что-нибудь.   
     - Слушай, Кирилл: положение очень серьёзно. Фантазии, прожектёрство и ревность теперь неуместны. Нельзя нам дразнить и раздражать нового фаворита, пока к нему не остынет мой дядя. И нам, пожалуй, полезней всего помалкивать пока о нашей помолвке. Надо таиться и ждать развития событий, а потом действовать по обстоятельствам…   
     - Чересчур ты осторожна…   
     - Мой дядя опасен, балдея от власти. Теперь он больше полагается на собственные импульсы, нежели на разум.    
     - Всё это потому, что никто ему перечит. Даже ты, его племянница, не возражаешь ему.    
     - Теперь уже поздно препираться с ним. Надо было раньше артачиться, пока оставался он вменяем. Если не угодишь ему, то покличет он храмовых своих жандармов… и хана… начнутся репрессии… И ты, пожалуйста, говори тише…   
     - Почему ты решила, что его обозлит наш брак?   
     - Я теперь ни в чём не уверена. Не знаю, какое влиянье окажет на него пришелец. И зачем я только притащила сюда этого пройдоху?!    
     - Теперь уже поздно сетовать. Как поступать станем?   
     - Будем квохтать в угоду дяде. И льстить пришлому прощелыге. Посмотрим, что получится в итоге.   
     Кирилл наклонился вперёд и шёпотом предложил:   
     - Надо Чиркова к его пастве спровадить. Пускай из неё жгуты вьёт. Авось, и нам уделит он меньше вниманья… Так безопасней…   
     - Пожалуй, ты прав… Я попробую завлечь его в бараки и на плантации… Пускай забавляется этими олухами, будто кеглями… Нам облегченье…    
     И они разом встали и разошлись восвояси…

19

     Слуга угрюмо расхаживал по просторной кухне и молчал; Агафья, склонясь с белым рушником на плече над раковиной мойки, шумно полоскала посуду. Капюшон на белом балахоне стряпухи лежал на её плечах. Наконец, Кузьма прислонился спиной к буфету и сказал:
     - Я перестал понимать нашего хозяина. Я не ропщу, но зря он возвеличил этого бродягу. Теперь в нашем гнезде мне придётся обслуживать ещё одного постояльца. Ну, зачем рухнул на мой бедный хребет эдакий домочадец?..    
     Агафья, вытирая полотенцем руки, уселась на табурет и тихо пожурила слугу:
     - Зря ты набычился. Умерить гордыню надо.    
     Он вспыльчиво отозвался: 
     - Здесь я только тем и занимаюсь, что смиряю свою натуру. Вьюсь, подобно ужу, угрю или ящерице. И скоро я здесь по хозяйскому повеленью бабочкой запорхаю. А ведь я – офицер-десантник и диверсант. С тяжеленным рюкзаком я сигал на парашюте с супер-малых высот. Я воевал с беспощадными мусульманскими партизанами. И вот теперь я стираю исподнее бельё, чулки и кальсоны; однажды попались мне даже бабские колготки вкупе с лифчиком. И колгочусь я здесь без каких-либо перспектив для себя…    
     - Но приближен ты к хозяину, – искусительно пробормотала она.    
     - Какая выгода мне от такой близости? Возможно, и кишат в нём великие замыслы, но почётного места для меня в них нет. Придётся мне лакеем бесконечно шастать за ним, внимать его распеканьям и лебезить. Ведь я уже стал заправским подхалимом!.. Ушёл бы я отсюда, да податься некуда… А разве ты, Агафья, довольна своим положением здесь?    
     И она хмуро ответила:
     - Сам ты чуешь, что я не довольна. И я не прочь изменить участь. И тебе, очевидно, постыла такая судьба.   
     - Но мне уютно в моей каморке, тепло зимой в моей келье. Работёнка, правда, очень тяжёлая, но в рейдах по тылам врага было несоизмеримо труднее. Спали в палатках с дырами от пуль и мин… Но меня здесь удручает полная беспросветность. Подлизываюсь к хозяину, демонстрируя абсолютную верность, но нет даже намёка, что назначат меня начальником филиала. И ведь ты, Агафья, по воле хозяина рядишься в нелепые хламиды и балахоны, изображая чёрт знает кого! Разве не отвратно терпеть такое глумленье?!       
     - Чтой-то нынче ты раззадорился, – произнесла она и глянула на него  настороженно и участливо. – Неужели не боишься поклёпов и доносов?      
     - А ты разве способна донести на меня? И какой прок тебе от навета?    
     - Ну, – усмехнулась она, – хозяин пуще верить мне станет. И, авось, возвеличит меня!    
     - Дальше кухни он тебя не допустит. И возьмёт после моей гибели нового камердинера. А вдруг мой приемник начнёт на тебя клеветать? Ведь он обязательно узнает, что именно ты уничтожила меня. Ты и сама всё это прекрасно понимаешь, ведь ты – не простая штучка! Нам не надо бодаться! Особенно теперь, когда появился у хозяина новый любимчик.    
     Агафья шипуче посоветовала:    
     - Пытайся задобрить пришлого хахаля.    
     - Я уже пробовал. Но сегодня вдруг он показался мне отвратительным за хозяйским столом, особенно омерзителен голос. И я боюсь сорваться и выказать пришельцу свою ненависть.               
     - Потерпи, казак, ради атаманского бунчука.    
     Кузьма метался по кухне и, махая руками, высказывался:
     - Никаких прав у нас нет! Жалованье мизерное! Надрываемся мы, в сущности, за кров и пайку харчей!.. И знаешь, Агафья, мне кажется очень странным твоё поведенье. Многие твои поступки непостижимы для меня. Зачем ты здесь?.. Я в долгах, как собака в блохах; здесь я хоронюсь от кредиторов, которые меня укокошат, если отыщут. Ни кола, ни двора у меня нет, а я не хочу снова оказаться бездомным бродягой и ночевать на вокзалах, погостах и мусорных свалках. У меня нет мирной, гражданской профессии, а бывших офицеров теперь навалом, их телами хоть запруды строй. А ты, Агафья, – великолепный стряпуха, и могла бы ты заниматься кулинарией в самых фешенебельных ресторанах и ночных клубах, получая достойный гонорар… Почему торчишь ты в этом осином гнезде, зачем застряла тут?..  В армии учили меня шпионажу и основам анализа информации. Сопоставил я сведенья о тебе и решил, что карабкаешься ты к очень высоким постам в нашей треклятой доморощенной церкви.      
     Кухарка порывисто и бодро встала с табурета и с улыбкой молвила:
     - Говорят, что в прошлом ты кропал трагедии в стихах. А теперь у тебя вдруг прорезался дар юмориста или сатирика. Но толку мало от излияний. И всё-таки в одном ты прав: я хочу тучного урожая. Пожалуй, я доверюсь тебе, посвящу в свои замыслы. Но я это сделаю только в том случае, если ты не оскорбишься правдой, которую я сейчас выскажу о тебе. И я, поверь, сумею распознать притворство. Не пытайся свою обиду скрывать…      
     Он ринулся к окну, повернулся к Агафье спиной и, скрестив руки на груди, ответил:   
     - Я согласен без обиды выслушать всё то, что намерена ты мне сказать.    
     Она говорила, шествуя медленно и плавно по кухне:
     - Ты великолепно чуешь опасность; бесценно на войне такое звериное свойство. Но ты, мой ангел, сначала действуешь и только потом думаешь. В бою, давя бездумно на курок автомата, ты супостата насмерть сражаешь. А труп для тебя безвреден. Но в мирной жизни после твоих враждебных и опрометчивых поступков соперник остаётся невредим, и в отместку делает он тернистыми твои жизненные тропы…      
     И Кузьма, взирая в окно, перебил её:
     - Ведь ты, Агафья, в школе не обучалась. А говоришь складно, даже витиевато. И где же тебя натаскали в ораторстве?   
     - В моей деревне, – отвечала она, – всегда говорили правильным языком, без жаргонных примесей. И я прочитала уйму старых книг с кулинарными и душеспасительными рецептами. И были эти книги написаны безупречным слогом.               
     - Вот как, – буркнул он и повернулся к ней лицом.   
     И она, глядя ему в переносицу, сказала:
     - Осокин мускулистый и жилистый, хоть и тощий. У него – богохульное ремесло, ибо все торговцы иконами совершают святотатство. Он – такой же неприкаянный, как и мы…    
     - Потенциальный наш союзник, – догадливо встрял Кузьма.   
     - Да, – подтвердила она, – пришелец может оказаться полезным. Мы в этом поместье, как пауки в банке. От хозяина нужно оттереть двух скорпионов: Кирилла и Аллу. Хозяин – уже не тот витязь-богатырь, каким был раньше, хотя ещё и вышагивает гоголем. Нервишки у Чиркова до предела натянуты, ум его меркнет. И живёт хозяин в окружении твоих лютых собачек, Кузьма. Эту усадьбу можно превратить в медвежий капкан, если мы не будем беспечно разгильдяйничать.       
     Кузьма бесшумно и медленно приблизился к ней и шепнул:
     - Сегодня утром в столовой я подумал об этом. Хозяйскую камарилью я могу изолировать прямо сейчас.    
     Но Агафья не согласилась:
     - Пока рано эту шайку арестовывать. Ну, запрём их в подвале, а что дальше предпримем? И как отреагируют начальники филиалов? Не пожелают ли эти феодалы независимости, не бросятся ли в сепаратизм во время заварухи в центре? И не забывай, Кузьма, что поблизости есть у хозяина стражники, готовые повиноваться ему по первому мановению.      
     - Какие козыри у нас? – храбро и деловито спросил он, садясь на лавку.   
     Мрачная Агафья уселась рядом с ним и ответила:
     - Наши шансы в том, что главарь нас опрометчиво приблизил. Ещё неделю намеревается он здесь отдыхать. Надо ссорить Аллу и Кирилла, клеветать на них хозяину.   
     Кузьма мечтательно присовокупил:
     - В распоряжении этой парочки финансовые ресурсы секты. Оттяпать бы  лакомый кус!   
     Она искусительно, провокаторски молвила:
     - Рискнём! Авось, и окажемся мы в гильдии важных людей. Алла облечена правами подписей и виз на банковских чеках и бланках. А Кирилл вхож в тайную лигу промышленников и банкиров; однажды во хмелю, он хвастался этим своим членством. У него есть мобильные телефоны и кредитные карты; он богат и независим. И в брачном союзе с Аллой он очень опасен. Хозяина нужно до паралича, до кондрашки напугать этим будущим их союзом. И ты сейчас намекнёшь хозяину, что Кирилл бахвалится скорой свадьбой с его племянницей, предвкушая своё могущество.   
     Кузьма озабоченно пробурчал:   
     - Я не пугался пулемётного шквального огня, но теперь я опасаюсь, что я слишком простоват для столь деликатного, тонкого порученья. Смогу ли я скрыть свои эмоции?      
     Она хмуро его ободрила:
     - Ты справишься с этой миссией! Ведь есть у тебя энергетика, способная довести хозяина до конвульсий, до агонии.      
     - Под каким же предлогом я к нему войду?      
     - Ты спросишь хозяина о статусе Осокина в этом доме; осведомишься, какие услуги оказывать пришельцу, а какие нет. Например, нужно ли стирать для гостя исподнее бельё, или он сам обязан блюсти свою опрятность?.. Не клевещи грубо и прямо, используй только намёки. Полагайся на своё чутьё, как на войне.               
     Слуга вскочил и пошёл к Чиркову, а кухарка продолжила мыть посуду…

20

     Роман Валерьевич Чирков в потном белом костюме и с закрытыми глазами лежал пластом на диване с чёрной бархатной обивкой; багровела под головой  подушка из лебяжьего пуха. И вдруг сладкая истома сменилась у Чиркова изумленьем самому себе: он ощутил полную апатию и безразличье ко всему тому, что прежде казалось чрезвычайно важным. Он дивился своему безразличию ко власти, славе и почитанью своей особы. Чиркову подумалось о том, что периоды его безделья становятся всё более частыми и продолжительными.
     «В городишко мне катить надо, – с вялостью во всём теле размышлял он, – ведь избирательная компания не за горами. Мне теперь нужно усердно хлопотать, сучить нити интриг, а я на диване тупо распластался. Неужели я пресытился? Значит, надо устроить особенно буйную оргию, чтобы развеяться и встряхнуться…»      
     И он задумался о своих интимных связях…
     Ещё в раннем детстве он понял, что не нравится девочкам; очень уж быстро они после знакомства с ним начали к нему ощущать бессознательную гадливость, хотя он был остроумен и пригож собой. Но, став психиатром, он уже мог заводить для себя целые гаремы, ибо досконально овладел специальными и тайными приёмами внушенья и ретиво ими пользовался для совращенья женщин. Но по-прежнему женщины брезгливо его чурались, если он не применял к ним для обольщенья профессиональные методики гипноза наяву.      
     Теперь во всех храмовых филиалах одалиски из его гаремов почитают его, как Бога. Сначала это нравилось, а потом до оскомины наскучило.
     И вдруг ему подумалось о том, что, как личность, он – ничто без своих секретных знаний и навыков гипнотического внушенья. Ведь он даже крохотную статейку накропать на бумаге не способен. И, как любовник, он плох: никакой изощрённости, одна краткая обыденность. И даже его оргии скучны и тягостны… А поползновенья спасти и обновить Россию теми нечестивыми приёмами, коими пользуется он в своей секте, не более чем химера, фальшь и жульническая попытка самообмана… 
     От всех этих мыслей его глаза набухли от слёз, и после короткой жалости к самому себе он ощутил к себе омерзение и ненависть…   
     Внезапно услышал он частое и негромкое постукиванье в дверь и, подавляя всхлип, воскликнул:
     - Заходите!      
     К нему в кабинет почтительно вошёл Кузьма, и сразу слуга ощутил своим звериным, боевым чутьём резкое ослабленье духа и воли хозяина.
     «В запахе хозяйского пота я чую флюиды покорности и страха, – думал слуга, – так пахли и взглядывали пленники, которые уже смирились с неминуемой и скорой казнью…»
     Чирков с миной брезгливости на лице уселся на диване и умильно спросил:
     - Зачем пожаловал, Кузьма?    
     Слуга, не отвечая, размышлял:
     «На его физиономии гротескная брюзгливость, но голос звучит подобострастно. Чирков брезгует мною и боится меня. Он уже разучился контролировать проявления своих чувств, а я здесь привык актёрствовать, будто в пьесе. И я сыграю для него сейчас фарсовый спектакль…»
     И Кузьма с приторной почтительностью сказал:
     - Я пришёл за приказами об Осокине. Как мне обращаться с ним? Какие у него здесь привилегии? Дозволять ли ему покидать усадьбу? Должен ли я предоставить ему такой же набор услуг, как и вашему советнику Кириллу? Урегулируйте, пожалуйста, эту ситуацию.      
     Чирков устало опустил веки и ответил:
     - Обслуживай Осокина наравне с Кириллом; у них теперь одинаковые статусы.      
     - Я повинуюсь, мой господин.
     - Исчерпал ли ты, Кузьма, все вопросы ко мне? 
     - Пока ещё нет! Вы простите мою назойливость! Не досадуйте на меня, не журите! Но если Кирилл окажется вдруг вашим родственником, то он непременно повысит свой статус. Неужели автоматически возрастёт и статус пришельца, и перечень услуг для Осокина окажется таким же, каким и для вашего нового родственника?   
     Чирков тревожно разомкнул веки и спросил:   
     - А почему Кирилл станет моей роднёй?   
     И Кузьма, притворяясь, что размышляет вслух, принялся внушать:
     - Но разве не может Кирилл оказаться вашим зятем? Любви между ними, конечно, нет, но их брак сулит им нешуточные выгоды! Ведь после их свадьбы влиянье их в нашей церкви колоссально возрастёт, ибо они смогут полностью контролировать финансы. И будет эта парочка способна вас оттереть на второстепенные роли. А в наше меркантильное время предвкушение тучных барышей способно породить самое искреннее и нежное чувство взаимной любви. Конечно, всё это – лишь допущенье. Но их взаимная выгода от брачного союза настолько очевидна, что не могут они об этом не думать и не беседовать. А если они уже столковались, то почему скрыли помолвку? Неужели они хотят сохранить в тайне свой союз против вас, мой господин?    
     Слуга умолк и пристально глянул в лицо хозяина: оно искажалось и дёргалось… Роман же Валерьевич смятённо подумал о том, что разучился он безошибочно разбираться в людях, правильно их ориентировать и направлять для своей пользы. Теперь он видел вокруг себя только врагов, и, растерявшись, не знал, что предпринять. Он понимал, что Алла и Кирилл способны на тайный альянс против него, а сообща смогут они полностью контролировать финансы его церкви. И тогда грядёт для него швах…
     Затем Чиркову думалось о том, какие большие измененья произошли в его психике и натуре со вчерашнего рассвета. Ещё накануне утром самоуверенность его была незыблемой, и мнил он свою власть непререкаемой. А всего через сутки усомнился он в самых близких ему людях, и страх одолевает его. Даже единокровная племянница Алла подозревается в подлейших интригах! А сам он боится потери воли к сопротивленью!..
     Возможности оказать сопротивленье у него имелись. Он мог незамедлительно отлучить Аллу от права подписывать финансовые документы. Тренировочный лагерь для его охранников располагался в шести верстах от усадьбы; эти крепкие парни ему фанатично преданы, поскольку для их обработки применялась специальная система внушенья. И теперь истосковались его янычары от долгой разлуки с ним, со своим султаном. Они готовы живьём закопать любого крамольника, на кого он укажет. Они без колебаний сожгут на кострах по его мановенью всю верхушку его церкви. И начальники его филиалов, зная о мамелюках, хранят ему безупречную верность. Рычаги власти ещё остаются у него!..
     Но властелин необратимо изменился! И случилось такое сразу после захвата в плен Ильи Михайловича Осокина!.. Почему этот мелкий пройдоха возвысился столь быстро? Почему не пырнули прохвоста иголкой шприца в вену и не загнали в барак, где новичков превращают в ярых сектантов? И зачем вдруг потребовался трактат о спасении России?..   
     И вдруг у Романа Валерьевича появилось ощущенье, что он сейчас выскажет чрезвычайно опасные для него самого мысли. Но эти мысли начнут возникать только по мере того, как будет он их высказывать. И если он сейчас принудит себя промолчать, то роковые мысли не родятся…   
     И Чирков неожиданно для себя встал с дивана и, расхаживая по кабинету, сказал:
     - Я осознаю свою полную ненужность. Мои соратники закостенели в довольстве и разврате, и я не смогу их подвигнуть на великие перемены. Разве нужно моим опричникам спасенье России? Ведь для них это лишние хлопоты! И сам я уже лишний! Методы мои отшлифованы, а рецепты и формулы снадобий упакованы в портфель и хранятся вместе с ампулами и флаконами в угловом сейфе...    
     И слуга, посмотрев искоса на этот сейф, молвил:
     - У вас меланхолия, мой господин! Сильная хандра! И немудрено! Воздействуют на вас биотоки ненависти, которые излучает Кирилл.               
     Чирков плюхнулся на диван и спросил:
     - Ты уверен?   
     - Да! Уже готов Кирилл дебютировать, как ваш приемник. Иначе незачем ему здесь торчать. Если дорвётся он до рецептов и формул, то запросто синтезирует лекарство. Химическую лабораторию и специалиста легко найти…    
     И Чирков хриплым шёпотом перебил слугу:   
     - Кирилл уже знает и специалиста, и лабораторию! Всё это – в городе, под боком! Если спускаться мимо инфекционной больницы к реке, то справа на юру увидишь двухэтажный дом, увитый плющом и виноградом. Там живёт химик, а в подвале устроена лаборатория…    
     Чирков помолчал, а затем благосклонно предложил слуге:
     - Садись рядом, Кузьма. Давай без лукавства потолкуем. Изволь поговорить со мною конкретно и честно.   
     Кузьма прикорнул на краешке дивана и с горячностью сказал:
     - Я часто размышляю: зачем ошивается здесь Кирилл? Почему он прилип к вам, мой господин?   
     - А ты зачем здесь? – вопросил с ухмылкою Чирков. – Почему надрываешься без жалованья, а только за пайку харчей и ночлег?   
     - А мне деваться некуда. Со мной – полная ясность. Кредиторы меня искромсают, если обнаружат. А здесь для меня – надёжный причал. И есть у меня такое чувство, как безмерная благодарность вам. Я ведь помню, как вы спасли меня. И я считаю вас великим учёным, и лестно мне оказаться под вашей эгидой. И счастлив я тем, что приближен я к вам. У вас – огромная харизма. И заворожён я вашими планами возродить Империю!..   
     - Неужели, Кузьма, ты сторонник этой моей идеи?   
     - Да. И я теперь догадался, почему поначалу вы приняли Осокина за лазутчика. Вы наитием, нутром понимаете, что непременно попытаются внедрить в нашу церковь шпиона. Но враги не Осокина заслали, а завербовали Кирилла.      
     «Ну, что я плету? – подумалось внезапно Кузьме. – Полную ахинею! Но Чирков, кажется, верит этой белиберде…»
     - Да, всё именно так и стряслось! – продолжил свою речь слуга. – Я допускаю, что Кирилл поначалу примыкал к вам по доброй воле. Но абсолютная власть манит, как сало в капкане! И такой власти жаждут олигархи! Они расхитили Россию и страшатся возмездия. Но им некого будет опасаться, если овладеют они вашими методами воздействия на людей. И поэтому завербован Кирилл!..    
     - Ты его не любишь, – хрипло обронил Чирков, – и поэтому пристрастен, необъективен к нему.               
     - Да!.. – и Кузьма махнул рукою, – очень возможно, что я пристрастен. Но как мне сохранить безразличье, коли вылощенный хлыщ с манерами кокетки из богемы лезет на ваше место? Да меня всего корёжит, если я воображу, как на вашу кафедру для проповедей в храме восходит узурпатор! И меня бесит, что он покатит в ваши охотничьи угодья, и там егеря для него загонят вепрей, которых он убьёт из вашего карабина с оптическим прицелом! Как только я воображаю подобное кощунство, мне хочется кокнуть Кирилла!      
     И Роман Валерьевич, внимая лакейскому бормотанью, вдруг ощутил, что безвозвратно утрачивает и собственную волю, и здравый смысл. И внезапно  ему вообразилась его щегольская ритуальная мантия, напяленная на Кирилла во время оргий с храмовыми одалисками. И от ревности хлынула в Чиркове безмерная ненависть к сопернику…               
     Чирков суетливо вскочил и шарахнулся к окну; слуга остался сидеть на диване. Сначала Чирков тупо взирал на грозовые небеса с бликами молний и цепенел, но при мысли о казнях исчезла его апатия, и вздымалась его грудь с каждым вдохом всё яростней. Чирков, ожесточаясь, размышлял: 
     «Давно мне пора пролить человеческую кровь. Я уже пресыщен пресной обыденностью. Я теперь хочу злодейства ради самого злодейства. Кровавое преступленье, даже при отсутствии причин и мотивов для него, закалит мою волю. Я желаю совершить смертоносную гнусность, которую нельзя оправдать. Прежние мои преступленья я мог оправдывать интересами Империи, да и пользой для грешных, заблудших душ самих жертв. Я хочу умерщвленья жениха моей племянницы в её присутствии. Пора мне покончить с затхлым прозябаньем… нужно пощекотать и взбодрить нервы…»
     Чирков порывисто отвернулся от окна и произнёс гулким голосом:
     - Кузьма, твои тирады меня убедили! Нужно покончить с нелепой помесью гусака и павлина! Я говорю о Кирилле. Он проштрафился!.. Я хочу избавить мою племянницу от мерзкого соблазна, от супружества ради корысти с постылым пакостником! Пусть Алла станет чисто фиктивной женой и получит его активы и деньги, не отдаваясь ему. Сбагрим негодника в ад!      
     Изумлённый и радостный слуга возгордился собой, ибо порученье Агафьи было блистательно выполнено. Кузьме вдруг подумалось:
     «Я чувствую себя, как на войне. В штабе батальона или полка продумали операцию, и докучал я генералу, суля успех, и начальник согласился на дерзкую атаку. Агафья оказалась умницей, но и я показал себя удачливым хватом. И нельзя обижаться и пенять на то, что она разумней меня. Пусть она будет моим штабом…»
     И слуга, вставая с дивана, спросил:
     - Вы дозволите мне, господин, продумать детали?   
     - Да! – отозвался Чирков. – И не медли с этим. Сегодня же рапортуй мне о плане акции.   
     - Благодарю за доверье! – вскричал зычно Кузьма и браво, по-военному козырнул.   
     - Ступай, – молвил Чирков и поощрительно ухмыльнулся. 
     И Кузьма ухарски, по-офицерски повернулся через левое плечо и вышел из кабинета, затворив за собою дверь очень тихо, но плотно…
     Чирков опять распластался на диване и, обессилев, забылся в тревожной дрёме…
               
21

     Кузьма для отчёта поспешил на кухню, но Агафью там застал. Кухня, посуда и утварь поразили его чистотой, и слуга, сигая через две ступеньки, помчался вверх к чердаку, где обитала в коморке Агафья. На бегу, Кузьма думал: «А ведь я ни разу не посещал дупло этой мудрой совы…»
     Пару мгновений он, запыхавшись, переминался около её дубовой двери, а затем деликатно постучал костяшками пальцев; ему ответили протяжным голосом: 
     - Кто там?
     - Кузьма! Всё удалось! Надо подробности обсудить.   
     - Войди, там не заперто. Я ждала тебя.   
     Он чуть надавил на бронзовую ручку, и дверь без скрипа отворилась; он вошёл в сумеречную комнату и начал с любопытством озираться, расхаживая по паркетному полу. Паркет слегка хрустел, а комната была просторной; и мерцали на стенах шёлковые обои под бересту. Темнели старинные стулья и окованный сундук; огромное овальное окно было завешено плотной кисеёй. Рядом с окном поблескивал чёрным лаком причудливый письменный стол с конторкой. В правом ближнем углу белела изразцовая печь, а по средине левой стены высился и розовел шкаф со старыми книгами…
     - Тебе нравятся мои палаты? – спросила она из смежной комнаты.   
     - У тебя чертоги не хуже, чем у хозяина, – ответил он, – но зимой здесь зябко.    
     Она вышла к нему и тихо проговорила:
     - Люблю, когда студёно.   
     Затем она пристально оглядела его и сказала:
     - У тебя такое довольное лицо, будто в награду за успехи ты ожидаешь торжественных фанфар. Хвастайся, триумфатор!    
     Но Кузьма помалкивал и с интересом в неё всматривался: стояла перед ним отнюдь не старуха… «Хоть она и с проседью, – подумалось ему, – но волосы у неё густые и здоровые, а зубы великолепны, и кажется мне, что её формы, статность и  упругость ещё приманчивы…»
     Волосы у неё были искусно уложены, и на ступнях её чернели лаковые туфли со шпильками. Она была одета в чёрное приталенное платье с алой каймой на подоле и зелёными кружевами на длинных рукавах; серебрились на её груди цепочки и крестики…
     Кузьма удивлённо забормотал:
     - Я был слепцом, и ты казалась мне гораздо старше, чем ты есть…   
     Она с улыбкой его прервала:
     - Удивлён, что я не карга?   
     Он медленно приблизился к ней и сказал:
     - Я в полном обалдении! Ведь ты преобразилась, будто Христос на горе Фавор!    
     - Не я столь я милосердна, как Иисус. Но ты сядь, отдохни, успокойся.
     Он присел на жёсткий резной стул и снова начал пристально рассматривать Агафью. Она же медленно перетащила гладкий полированный стул к письменному столу и, усевшись, молвила:
     - Я готова тебя слушать.          
     И он, слегка наклонившись вперёд, сказал:
     - На своём веку я встречал много притворщиц, и они бывали жестокими, наглыми и лукавыми. Но все они стремились казаться моложе и краше, чем есть они в действительности. И вдруг теперь я узнаю, что многие месяцы я прожил возле привлекательной женщины, которая искусно притворялась невзрачной старухой. И я не могу понять: зачем тебе всё это? Я опрометчиво азартен, я – вертопрах, но я не считаю себя дураком. Я понимаю, что эти метаморфозы противны женской сущности. Тебе хватило бы щепотки краски для волос, чтобы скрыть свои проседи. Такое ведь не зазорно. Малость косметики и парфюмерии, услуги модельера и стилиста, маникюр, и ты – красавица. И ты сама знаешь это. Зачем же притворялась ты престарелой шамкающей замухрышкой? Я намерен сначала получить ответ на этот вопрос, и лишь потом я поведаю о беседе с Чирковым. Для чего тебе такой маскарад?    
     Агафья улыбнулась, и две морщинки появились на её высоком, гладом и слегка выпуклом лбу… После молчанья она проговорила:
     - И ещё тебе интересно, почему я вдруг для тебя принарядилась? Я понимаю, что моё облаченье далеко от моды, но опасно, притворяясь старухой, таскать за собою стильные шмотки…      
     Он порывисто перебил её:
     - Ты чересчур загадочна! У тебя богатая лексика и правильная речь. А ведь  никогда не сидела ты за школьной партой. И я почти готов верить, что явилась ты с иных галактик и планет…   
     - Не надо карнавальных фраз. Всё объясняется намного проще: есть у меня природные способности. Я любознательна и памятлива…      
     И он опять прервал её:   
     - В сторону, в лабиринт разговор уходит!.. Не отклоняйся от темы. Отвечай…    
     - Хорошо, я отвечу. Я сумела усмирить свою плоть, когда поняла, что я красива. Я запретила себе использовать свои чары и прелести для полученья мелких житейских благ. Ведь не было у меня никакого аттестата, и поэтому торговля собой возвысила бы меня только до санитарки. У меня не было никаких шансов сделаться хотя бы фельдшерицей. Если бы я с детства отдавалась многим мужчинам, то меня с волдырями на лице загнали бы в клинику для сифилитиков. Меня бы силой эвакуировали из нормальной жизни. И если б я стала шлюхой, то не развился бы мой природный ум. И я бы теперь не говорила правильно и складно, а только мычала бы…   
     - Неужели никого ты не любила? – спросил он и вздрогнул.   
     - Я любила, – ответила она и слегка наклонила голову влево. – Но всегда в любви я была бескорыстной… У меня не было трамплина для карьеры, а я честолюбива. Я не получила хорошего образованья, но я проштудировала массу религиозных книг. Только в секте я могла бы достичь высокого положенья, иных путей я не вижу для себя. Я хорошо запомнила приёмы, которыми ушлые сектантские попы в нашей деревне охмуряли паству. Я хочу стать пресвитером. А чего хочешь ты?      
     - Я матёрый, махровый убийца, но доселе я, истребляя людей, не преступал закон, ибо врагов уничтожал только на войне. А теперь мне захотелось перейти грань… Такой соблазн у меня возник…    
     Она встала и прервала его:
     - Я верю, что Проведенье каждому человеку дало строго дозированное количество сил для достиженья жизненных целей. Эти силы можно растратить на вшивые циновки и шалаш для ночлега, на скудный корм и на вздорное баловство. Разве забулдыги мало расточают усилий на добыванье бутылки водки и шматка тухлого сала для жратвы? Конечно, свои силы можно потратить на более достойные вещи: на тёплые ясли для чад, на постройку дома и на гараж для машины… Я верю, что жизнь – не совокупность случайностей и не лотерея. Я трачу свои силы на развитие речи… Я накопила в своей памяти огромный словарный фонд… я хорошо изучила грамматику…      
     - Почему для тебя это важно? – спросил он и встал со стула.    
     - Вообрази, что родился ты с гениальной способностью мыслить, но у твоего племени очень скудный запас слов: их не более тысячи. И тогда очень мало проку от твоего умения думать. Именно словарный запас определяет силу ума, а не наоборот… Я получу достойную награду за своё мытарство!         
     Они медленно приблизились друг к другу, и она тихо продолжила:
     - В моём положении замухрышки, лапотницы есть и свои преимущества: меня не считают конкурентом, и поэтому ничуть не стесняются, помогая постигать людей и проницать в их души. А теперь слушай меня внимательно: Чирков пресыщен и сломлен; ему для потехи потребуются кровавые церемонии. Я почти уверена, что захочет он кого-нибудь убить. Интересно: кого же именно?   
     - Кирилла, – выдохнул он и, сникнув телом, осклабился. – Мне уже велено готовиться к умерщвленью.   
     - Значит, именно милашке Кириллу суждено кануть в небытие, – хладнокровно и внятно промолвила она и уселась на стул возле окна; Кузьма же стоял на средине комнаты.   
     Агафья пытливо его оглядела и спросила:
     - Уже решено, как умрёт Кирилл?   
     - Ещё нет. Чирков поручил мне разработать подробный план.      
     - Ты полагаешь, что убивать будешь ты?      
     Кузьма почувствовал себя, как на допросе в контрразведке, у него запершило в горле, и с хрипотцой он произнёс:
     - Скорей всего, приканчивать буду я. Проинструктируй меня.    
     - А ты не в обиде на то, что получаешь от меня наставленья? – спросила она и снова на него с любопытством посмотрела.    
     Он, пожав плечами, сказал:
     - Я привык выполнять приказы. По темпераменту я – солдат, и нет у меня иллюзий относительно моего интеллекта. Мне скоро минет сорок лет, а я ещё бобыль без кола и двора. И кредиторы меня гоняют, как зайца. Я тружусь только за еду и приют, а жалованье мне почти не платят. И деньги в моём кармане появляются только после их воровства из хозяйственных сумм и ассигнований. Где уж мне гордиться своим умом! Я – баламут и фаталист…    
     Она быстро на него глянула, и он съёжился. Затем она с иронией задала очередной вопрос:         
     - А почему ты решил, что я умнее тебя, если я столь же бездомна, как и ты?   
     - У меня жизненная тенденция гораздо хуже, чем у тебя, – хмуро ответил он, – и поэтому я хочу к тебе притулиться. В социальной иерархии я ранее стоял выше тебя. У меня были чины и квартиры, но я докатился до полной неприкаянности. И очень надоело мне мыкаться одиноким, как перст. Я иногда себя уподобляю шелудивому щенку…    
     - Я понимаю тебя, – шепнула она, а затем после краткого молчанья присовокупила громко и веско: – Кирилла нужно убивать с максимальной пользой для нашего дела. Чирков – характер неустойчивый и эксцентричный. Вскоре после убийства он обязательно начнёт упиваться свои раскаяньем, а затем он, уподобляя себя царю Ивану Грозному, возопит с яростью: «Острупился мой ум!..» И будет Чирков с энтузиазмом искать виновников своих прегрешений для услад благородной местью. Нужно Кирилла прикончить так, чтобы никто не усомнился, что убийца – наш бывший хозяин…    
     - Но почему: бывший? – хрипло поинтересовался он, ошарашенный такими назиданьями…      
     - Да потому, что мы уже – не слуги Чиркова! Уподобь себя кошке, которая не считает хозяином даже того, кто её кормит и лелеет. Будем семьёй кошек! Затаимся, а потом царапнет жертву!..   
     - Я усвоил науку. И как же мы убьём бесталанного Кирилла?   
     Она усмехнулась и сказала:
     - Этот барчук уже всласть покуролесил; пресечём же смертью его бесчинства. Не потребуется даже профанация суда, и поэтому улики и доказательства – излишни. В чём обвинён Кирилл?
     - В злокозненном поползновенье на супружество с Аллой.
     - В средневековье, если обыкновенный рыцарь имел дерзость мечтать о женитьбе на принцессе крови, то богатыря казнили за такое кощунство. Кирилла мы обвиним в наглом и крамольном посягательстве на обладанье родственницей властелина. Наши поступки нужно так режиссировать, будто Чирков – царь! И ему потребуются свидетели его всемогущества. Надо мнимым величьем забаламутить душу Чиркова. Значит, предстоит убивать при Осокине и Алле…            
     - Сначала нужно Кирилла сделать фиктивным мужем Аллы, – спохватился вдруг слуга. – Ведь Чирков желает, чтобы его племянница могла Кириллу наследовать.    
     - Мы не допустим этот фиктивный брак, – заявила Агафья, – мы ещё не сбрендили. Вступление Аллы в права на богатейшее наследство помершего скороспело мужа обязательно привлечёт внимание прессы. Нахлынут борзописцы, и накатают они кучу бесцензурных пасквилей и памфлетов, изложат опасные для нас версии… Корреспонденты и тележурналисты хамскими репортажами привлекут всеобщее внимание к секте. Вмешается прокуратура, и наше разоблаченье станет очень вероятным. Нас будут в лупы и микроскопы рассматривать, как вирус и инфузорию. А нам нужен тихий болотный омут. Надо Чиркову внушить, что его племянница, если вдруг она разбогатеет, то очень скоро бросит его. И для монарха, мол, негоже превращать величавую казнь в банальную уголовщину. В каких декорациях убьём Кирилла?    
     Кузьма просиял и почти мгновенно ответил:               
     - Персонажей спектакля соберём в столовой. Предлог: смакованье и дегустация мёда. В старину на пирах присылал царь Иван Грозный опальным князьям и боярам кубки с ядом. Очень скоро грядёт гроза, она – прекрасный антураж. Чирков в яростной речи обвиняет Кирилла в измене. Несчастного сразу приканчивают на глазах потрясённой публики. Декадентство и эстетика в духе Серебряного века. Чиркову идея, наверняка, понравится, и он с охотой возьмётся дирижировать ритуалом казни…    
     Агафья внезапно удивилась своему желанью самолично убить Кирилла, и она, почмокав губами, молвила:   
     - Ты ухватишь горемыку за плечи, и я сделаю ему инъекцию в вену. Ты очень хорошо всё придумал. Заметно, что писал ты рифмованные трагедии…   
     - Да, сочинял я пьесы в стихах, – угрюмо подтвердил Кузьма – и я мечтал об их успехе. Мои рукописи доселе хранятся в музыкальной шкатулке вместе с военными талисманами.    
     - Сегодня надень все свои амулеты, – очень серьёзно посоветовала она, – ведь удача нам, ей-богу, не помешает. И лишь после этого убеждай Чиркова принять наши планы.    
     Кузьма согласно ей кивнул и заспешил к себе во флигель надевать обереги…

22

     Кузьма вынул из кармана черкески брелок с никелированными ключами и отпёр сосновую дверь во флигель; затем, помедлив, вошёл внутрь. Горница была светлой и просторной с двумя высокими окнами без штор и занавесок. В левом углу белела русская печь, возле которой стояло берёзовое кресло с  ажурной резьбой. Коричневым лаком отливали четыре стула, тумбочка, полупустой книжный шкаф и гардероб с маленьким зеркалом на дверце. Возле серого раздвижного дивана багровел полировкой неказистый, но прочный комод для подушек, одеял и постельного белья. На комоде стоял кипарисовый ларчик с вензелем и лежал охотничий арапник… Кузьма уселся за палисандровый письменный стол, покрытый тёмно-зелёным сукном, и достал из ящика пёструю увесистую шкатулку, из которой после поднятья крышки прозвучал отрывок  «Полонеза» Огинского… В шкатулке лежали ордена и медали, несколько гильз от патронов для снайперской винтовки, коленкоровые пухлые тетради с рифмованными пьесами и шнурок с чёрным мешочком для амулетов. В мешочке хранились, как талисманы, нательные кресты погибших однополчан Кузьмы…
     Он расстегнул железные пуговицы рубахи и, встав медленно со стула, надел на шею рядом с золотым нательным крестом шёлковый гайтан с амулетами; затем тщательно оправил на себе всевдо-казацкую амуницию и спрятал шкатулку в ящик письменного стола. Пройдясь по комнате, Кузьма уселся возле распахнутого окна и задумался…
     Он вообразил предсмертную гримасу своей будущей жертвы и содрогнулся: он уже прекрасно осознавал все опасности затеянного убийства. Если такое преступленье раскроют, то взыщут нешуточно: упекут в лагерную зону или в тюрьму на десятилетья. И, к тому же, он совершит убийство при свидетелях. А для чего Осокину и Алле покрывать душегуба? Почему признал он старшим партнёром эту фурию, мегеру? Зачем поддаётся её науськиванью? Ведь она толкает его на идиотство, кретинизм!.. А упованья на то, что грядущая казнь наполнит его мошну, кубышку деньгами, Кузьма уже считал очень зыбкими…
     Но, осознавая всё это, Кузьма был готов на преступленье; хотелось даже поскорей его совершить. И вдруг появилось убежденье, что прикончить Кирилла и полезно, и справедливо. Возникла необъяснимая уверенность в том, что соучастники и свидетели останутся о казни навеки немы, а улики и труп исчезнут волшебным образом. И все те, кого он повяжет кровью, будут ему и Агафье беспрекословно покорны…
     Он поглядел в окно на серо-лиловое пасмурное небо, на причудливые зигзаги молний, и, вскочив со стула, вышел из флигеля под раскат грома…
     По пути к барскому дому Кузьма дивился противоречьям в самом себе между желаньями и доводами рассудка. И вдруг Кузьме стало интересно, кто более прав: подсознание, породившее хотенья, или разум?..

23

     Чирков в белом костюме лежал пластом на диване и вдруг по особенности стука в дверь понял, что пришёл слуга. Чирков сморщился и вздрогнул, а затем, сев на диване, вскричал: 
     - Входи!
     В комнату проник слуга и очень плотно притворил за собою дверь. Затем слуга бесшумно приблизился к хозяину и, поклонившись ему, глянул на него пристально и дерзко: взор Чиркова, то блуждал, то потуплялся…
     Слуга замер в почтительной позе и наитием вдруг ощутил, что первым сейчас заговаривать вредно, ибо тревожное молчанье истощает волю Чиркова. А тот прекрасно понимал, что должен теперь цыкнуть на слугу и глянуть на него пренебрежительно и грозно, но мешала этому странная, необъяснимая слабость. Наконец, Чирков, пялясь на хрустальную люстру с серебристыми бусинками и бисером, принудил себя спросить:
     - Зачем ты пришёл ко мне?    
     И Кузьма уверенно молвил:
     - Скоро начнётся гроза, и есть на кухне канистра с медовухой. Я всех соберу в столовой под предлогом дегустации мёда. И убью Кирилла по вашему мановенью. Ведь так решили вы!   
     Чирков поперхнулся и замямлил:
     - Я не отрицаю, что именно я инициировал дело. Ведь бичевал ты пороки Кирилла, как заправский античный сатирик. Но я разве не просил тебя сделать всё так, чтобы богатство Кирилла смогла унаследовать моя племянница?    
     И Кузьма внезапно ощутил, что необходима сейчас долгая пауза, и он, сморщив лоб, изобразил на лице раздумье. А Чирков уже боялся своего слуги, но, бессознательно устыдясь признанья в этом самому себе, воображал, что обуян естественным трепетом перед своим первым убийством человека. А затем душа очерствеет и закалится, и убийство станет лёгким и будничным. Ведь и матёрые воины тоже некогда страшились убить человека в первый раз…
     Наконец Чирков заговорил:
     - Если мы прикончим Кирилла до его фиктивной женитьбы на Алле, то богатства этого подонка окажутся для нас бесполезнее праха. Или же нужно сварганить его нотариальное завещанье в пользу моей племянницы. Сейчас недосуг долдонить тебе, Кузьма, нотации, но ты оплошал, проигнорировав сей меркантильный проект…   
     Слуга дерзновенно заспорил:
     - Неизбежная тяжба о колоссальном наследстве обязательно привлечёт вредоносный интерес к нашей церкви. А для обретенья наследства придётся доказывать смерть Кирилла и, значит, предъявлять его труп. Начнутся анализы, экспертизы, которые могут доказать насильственную смерть. Но безнаказанность обеспечена, если труп не отыщут. И простите, мой господин, но я полагаю, что примешивать своекорыстье к благородному возмездию недостойно вашего величия!      
     Чиркова мгновенно убедили эти резоны, и он, оттопырив нижнюю губу, шепеляво произнёс:      
     - Ладно, не будем мелочиться и плюнем на Кириллово наследство. Собирай в столовой обитателей дома. А, впрочем, зачем нужны лишние свидетели?      
     - Для назиданья и острастки. Пусть их волю парализует ужас. Если труп исчезнет, то все их показанья не более чем пустая балаболка…   
     - Хорошо, пусть Агафья расставит чаши с мёдом. Но как мы поступим с кухаркой? Неужели и она будет присутствовать при казни?      
     Кузьма ответил с хитрецой:
     - Кухарка и убьёт. Я смогу уговорить её доказать этим свою преданность вам. Ведь Агафья – бывалая и хорошо тренированная санитарка. Я скручу, опутаю Кирилла, и кольнёт она иголкой шприца в вену.      
     Чиркова вдруг затошнило, и он просипел:
     - Санкционирую этот план и всех обязываю через полтора явиться в столовую. Морально подготовь Агафью. Пусть решит бывшая санитарка, чем наполнить шприц. Дешевле всего воздухом… ей полагается это знать… Выполняй мои директивы!               
     Кузьма поклонился и шустро попятился к двери, а затем, козырнув по-военному,  повернулся резко кругом и вышел из комнаты. Дверь же в хозяйские  апартаменты слуга бросил распахнутой…
     Несколько мгновений Чирков отчётливо понимал абсурдность ситуации. Ведь убийство своего доверенного приспешника без каких-либо серьёзных мотивов, а по одному только навету лакея – беспримерная глупость! И такая беззаконная казнь совершится при скопище свидетелей, среди которых окажется и невеста жертвы!.. Полное сумасбродство и попаданье впросак!.. Он необъяснимо покорствует своему безалаберному слуге! 
     И вдруг трезвая оценка собственной непрезентабельности и мерзких реалий   сменилась у него хотеньем блаженства. И столь сильно захотелось Чиркову приятности и услад, что начисто им позабылась его верная оценка нынешних обстоятельств. И вдруг  его сознанье заполонили грёзы и галлюцинации…
     Чирков алчно, вожделённо грезил об академических научных лаврах, недополученных им прежде из-за неблаговидности и секретности его ремесла и трудов. И, кроме того, не было у него дельных текстов, ибо не имел он способности, несмотря на бесспорный ораторский дар, связно излагать свои мысли на бумаге.
     И теперь ему подумалось о том, что именно пелена секретности полностью у него атрофировала способность писать тексты. Ведь в его научном учреждении охранные службы ради сохраненья имперской тайны ретиво гонялись за каждым клочком, лоскутом исписанной бумаги. Беспощадно пресекались любые поползновенья на публикацию книг, статей и лекций. И пропал его писательский дар за ненадобностью! А в том, что родился он с литературными способностями, Чиркова убеждало его ораторское мастерство…
     И начали ему грезиться его выступленья на конгрессах, конференциях и симпозиумах, где произносил он речи о самых разных областях науки: о химии, математике, психологии, физике и истории. И в его грёзах лауреаты высших премий, бушуя в шоковой радости от его достижений, благодарили его бесноватыми, бурными овациями, а затем под влияньем психотропных зелий уходили гуськом в жерло чадной и огненной печи. Над науками он обретёт безмерную диктаторскую власть, и его авторитет будет незыблем и непререкаем. И такие чаянья могут воплотиться наяву, если только захватит он безграничную политическую власть…
     В экстазе ему кощунственно подумалось:
     «Допускает ли Всевышний в своих деяньях элементы блефа? Ведь тот, кто блефует, – не всемогущ, я это знаю по своей жизни и по игре в покер. Нет, я не равен божеству, я ещё вынужден крохоборствовать. Но я уже могу позволить себе абсурдные поступки, как и Бог. Разве не абсурдно карать огненной геенной сексуальные извращенья, если их сам допустил? Убийство Кирилла – абсурдно, но я сегодня дозволю себе эту роскошь. И сладко мне будет в неге и комфорте наблюдать бессмысленную смерть… Мне захотелось недельного отдыха без сутолоки, и вдруг оказались каникулы в этой усадьбе очень интересными…»
     Он величаво и медленно встал с дивана, который на миг показался ему троном, и потянулся с хрустом костей. Затем, пройдя анфиладу комнат с феодальной мебелью, Чирков оказался в круглом зеркальном будуаре с париками, флаконами, пузырьками и тюбиками; сверкала червонным золотом массивная пудреница. Гелей, мазей, порошков и пасты хранилось здесь в изобилии; приторно пахло бритвенным кремом. Чирков быстро скинул с себя белый костюм, рубашку и трусы, а затем юркнул через ореховую дверь в благоуханную мраморную ванную, где пару минут корчился под струями ледяного душа. После процедуры Чирков тщательно вытерся махровым полотенцем и, побрызгав себя одеколоном, сунул ступни в банные резиновые тапочки; вскоре он голым прошёл в гардеробную комнату, где облачился в одеянья из чёрного шёлка и обул лёгкие шевровые туфли. Все предметы его наряда были высшего сорта: и чёрные кальсоны, и блуза с кружевным воротом, и просторный костюм. Чирков быстро расчесал бородёнку с усами и пожалел об отсутствии у него кудрей, шевелюры и бакенбард. Затем он посмотрел на себя в зеркало и признал себя похожим на благородного испанского гранда…
     Он величаво и чванно вернулся в гостиную, где наблюдал в кресле через окно грозовые тучи, блики и зарницы. И вдруг он в себе ощутил абсолютную пустоту, подобную коме; в нём исчезли мысли и рефлексы…

24

     Осокин в золотистой комнате сидел босой за компьютером и, не включая его, таращился бессмысленно и оторопело в экран монитора. Наконец, появились мысли:
     «А ведь хозяин не просто точил с форсом балясы: моё положенье очень серьёзно, и  теперь нужно выкарабкиваться из смрадной пучины. Странно, ещё вчера на рассвете было у меня хорошее настроенье, а сегодня лишён я свободы и обряжен в чужие шмотки: в белые широченные порты и в тёмную, траурную рубаху из ситца. И я пожалован в чин комиссара по идеологии, которую ещё предстоит мне сочинить. Нужно порыскать во всемирной компьютерной паутине: там ведь хватает всякой идейной белиберды… А не лучше ли мне поскорей удрать отсюда, пока здоровье позволяет?..»
     И вдруг с великим изумленьем он понял, что не хочет отсюда бежать. Он безмерно огорчился бы, если б ему прямо сейчас сказали: «Уходи с миром, не продирайся через колючую проволоку, но спокойно отвори калитку, ступай на станцию, покупай билет и почивай до столицы в мягком вагонном купе…» Осокин пожелал остаться здесь, вопреки смертельному риску…
     А ведь Илья Осокин никогда не считал себя храбрецом и полагал, что безмерно боится смерти. Но сейчас его не страшила бездна небытия, и он размышлял: «Я бы вообще не родился, если б моя нищая мать сделала аборт. Я миллионы лет витал в непостижной пустоте, и глупо мне опасаться, что я опять окажусь там…»          
     Он вообразил своё возвращенье в столицу и содрогнулся от омерзенья тамошней суетностью. Он отчётливо понимал, что он вовсе не воскрес, не возродился нравственно, а просто вдруг ему стало отвратительно отсутствие заманчивых перспектив в его суматошной и пошлой жизни…
     И вдруг ему подумалось, что он отнюдь не трус, хотя прежде он всегда считал себя робким. И ему показалось, что он торгует иконами и храмовой утварью не столько ради призрака, миража богатства, но от бессознательного влеченья к авантюрам и риску, ибо махинации с реликвиями – опасное ремесло. И Осокину стало интересно, чем же закончится это его приключенье...
     В дверь три раза стукнули кулаком, и она отворилась; Кузьма прошагал через проём и громко известил:
     - Через полтора часа приходи в столовую смаковать мёд, изготовленный по древним монастырским рецептам.      
     - Неужели дегустация мёда – единственная причина явки?    
     Кузьма умильно ухмыльнулся и неожиданно для самого себя брякнул:
     - За чарами хмельного мёда казнят Кирилла. И я в горных дебрях зарою его труп. Кара свершится по прихоти Чиркова за дерзновенную попытку женитьбы на его племяннице без его согласья.      
     И внезапно Кузьма удивился тому, что он, элитный десантный офицер, приученный хранить тайну, вдруг разболтал пришельцу правду об убийстве. «А впрочем, – подумалось Кузьме, – я вчера столь много разболтал бродячему спекулянту секретов, что мне уже не станет хуже и от этой моей откровенности…»   
     Осокин, сидя за компьютером, дёрнул нервозно плечами и возбуждённо спросил:
     - И кому в башку взбрела фантазия преобразовать уютную столовую в эшафот?      
     - Я придумал такую мизансцену, – сообщил горделиво Кузьма и, тряхнув головою, добавил: – События в доме покатились к душегубству. Не Кирилла, так тебя прикончат! И закопают с лирическими слезами и ханжескими стенаньями. Ты выиграл у Кирилла соревнованье, где на кону, пьедестале – жизнь! Но смертельное состязанье продолжается…    
     И Осокин, взирая через правое плечо на собеседника, сказал:
     - Я вдруг теперь подумал о звеньях в цепи событий. Вот я наобум соскочил на этой станции, хотя я мог сойти на любой другой остановке, и никогда бы мы не встретились. На меня напали в роще огромные кобели, хотя они по утрам всегда заперты в вольерах, и я, спасаясь, залез на дерево. Хозяйка псов могла бы запросто меня отпустить восвояси, и я не узнал бы никаких сектантских тайн. Но меня, как пленника, конвоируют в дом, и там учиняют мне пристрастный допрос. Внезапно является хозяин особняка, хотя в это время он мог бы корчиться от желудочных колик. И меня облыжно обвиняют в шпионаже! Заточают в мерзкий чулан, и готовятся из меня сделать жертвенного агнца! И вдруг превращают меня  в ассистента по сгребанью навоза и мусора, а затем, обласкав, жалуют меня чином главного идеолога новоявленной церкви. И я теперь должен корпеть над солидным схоластическим трактатом. А вместо меня решили прикончить Кирилла! Но ведь теория вероятностей отрицает такую череду нелепиц! Цепочка всех этих событий могла быть порвана в любом звене. Но всемогущий рок направил эти события в должное русло. И на фоне идиллической панорамы сложилась жуткая мозаика…      
     Оба встревожено и мрачно помолчали, а затем Осокин заунывно и хрипло продолжил:
     - У меня возникло такое ощущенье, что здесь меня свыше направляет мистическая сила. И только поэтому моё поведенье здесь было безошибочным. А ведь мою жизнь могла бы пресечь малейшая фальшь в интонации. Но нюансы моих фраз были безупречны. Случилось моё чудесное спасенье!..      
     Кузьма серьёзно и страстно молвил:
     - И со мною подобное случалось на войне! После первых боёв я вдруг поверил, что меня не убьют. А ведь солдат-пехотинец рассчитан только на три боевых контакта, затем по военной науке неизбежна гибель бойца. Но иные бойцы после многих баталий не имели даже царапины, а других убивали в первом же бою шальные, случайные пули. И были те, которые настолько хорошо чуяли войну, что купались в ней, будто в тёплом озере. И если часовой из когорты таких воинов дремал на посту, то у всех была уверенность, что врага поблизости нет. И я теперь готов поверить в наличие мистической силы, которая направляет и тебя…      
     И Осокин печально проговорил:
     - Я не знаю, какому нам Богу молиться, чтобы эта высшая сила не покинула нас. Можно и камланье с шаманом устроить возле языческих идолов. А если нам искренне признать Чиркова святым кумиром и поклоняться ему?   
     Кузьма прыснул невесёлым смешком и возразил:
     - Мы – цивилизованные люди, а не варвары, и нам невмочь искренне уверовать в божественную сущность Чиркова. Я на войне разорил много диких аулов, но даже обитатели первобытных саклей и юрт не чтили, как божество, своих героических имамов. А у Чиркова не осталось ничего героического! Ведь хозяином уже можно эффективно манипулировать; он лишился ориентиров! Я не бахвалюсь, но моё влиянье на Чиркова велико.   
     Осокин пружинисто вскочил со стула и спросил:
     - Неужели гибель Кирилла будет результатом твоих внушений?    
     - Да.    
     - Но почему ты столь откровенен со мною?    
     - Мы отщепенцы и нужны друг другу. Собирайся на лицезренье казни. И не опаздывай!    
     Кузьма резко повернулся и ушёл из комнаты, притворив за собою дверь…
     Осокин глянул на себя в зеркало и подумал: «Теперь судьба моя всецело зависит от моего поведенья на казни Кирилла. Малейшая небрежность меня сгубит…»
     И вдруг Осокин удивился полному отсутствию у себя нравственного протеста против грядущего и близкого душегубства за чашами хмельного мёда…

25

     Кирилл в узких сиреневых штанах и в коричневой льняной рубахе с кружевным воротником сидел в своей комнате возле трюмо и придирчиво разглядывал своё зеркальное отраженье. Впервые за долгое время он пытался себя понять, и подсознательный страх за себя подстёгивал его мыслить критически и трезво. И чем честнее он о себе думал, тем больше ненавидел себя…
     Кирилл полагал, что теперь его устрашает непониманье причин его местонахожденья здесь. Ведь получалось по житейской логике так, что его обитанье здесь абсурдно. Здесь ему отвели скромные комнаты, а в столице с его солидными капиталами он поселился бы в барских чертогах с ордами раболепных и ретивых слуг. А здесь прислуживает ему лишь один жуликоватый и дерзкий Кузьма! И вместо фешенебельных курортов и клубов с марочными коньяками, яствами и гаремами посещаются жуткие сектантские раденья, которые уже обрыдли! И неужели новая церковь Чиркова столь оригинальна и величава, чтобы перед её главою пресмыкался и подхалимничал олигарх?
     Неужели он здесь околачивается по воле своего мёртвого отца? А если отец перед смертью возненавидел сына и послал сюда отпрыска из мести и зависти? Ведь отцовская жизнь полна ханжества, лицемерия и показного бескорыстия; трудно не проклинать обязательность мучительного притворства! И можно, свирепо позавидовав сыну, возненавидеть его за то, что появилась у отпрыска возможность открыто пользоваться своим богатством, подаренным отцом: шастать по престижным клубам и притонам, покупать роскошные яхты, тропические острова, пляжи и боярские палаты…
     И стало ему нестерпимо мучительно думать о себе плохо, и поэтому ход его мыслей изменился… 
     Однако, у начальника новой церкви – огромные амбиции! Он стремится достичь абсолютной государственной власти, а затем генетически переделать людей на свой лад. И если удастся такая авантюра, то соратники Чиркова, подобно библейским пророкам и апостолам, обретут вечную славу.
     А если прославится сын, то потомки и отца не забудут! И очень возможно, что именно так и рассуждал отец, мечтавший о популярности. Он распределял огромные денежные и товарные массы, но, обладая безмерной властью, не был известен в народе. А если возмечтал отец прославиться через сына?.. И не потому ли запрещена отпрыску женитьба по любви, чтобы тот не отвлекался от погони за славой?..               
     Но скоро последует брак по расчёту с Аллой; ведь она – кровная племянница вождя, и супружество с нею непременно даст её мужу законную и легитимную власть в их религиозном сообществе. А затем Чирков будет лишён реальной власти и станет всего лишь формальным фетишем. И Кирилл начнёт править от имени номинального кумира…
     И Кириллу вообразилось его будущее величье… И это иллюзорное величье было подобьем прокурорского расследования экономических преступлений. Кириллу воображалось, как он в окружении ражих молодцов с кожаными портупеями и револьверами в кобурах грозит своим приятелям-богачам конфискацией имущества, срамом, тюрьмой и гигантскими штрафами. Ему в пароксизме удовольствия воображались развороченные сейфы. Он сладко воображал мщенье своим знакомым за их шутки и насмешки над его намереньем примкнуть к окаянной секте… 
     И настолько сознанье Кирилла заполонили все эти грёзы, что он не заметил, как в комнату вошёл Кузьма. Слуга с большим интересом понаблюдал за Кириллом, а затем деликатно кашлянул в ладонь. Кирилл очнулся и, озираясь, начал истерически и визгливо пенять слуге:      
     - Как ты посмел, хулиган, явиться ко мне без вызова и рапорта? Я не терплю фамильярности! Зря ты мнишь себя персоной крупного калибра! Держи от меня почтительную дистанцию!
     От предвкушенья скорого величья Кирилл утратил здравый смысл и, вскочив со стула, рявкнул:
     - Ко мне являться – не вшивые окопы и блиндажи штурмовать! Моя позиция неприступна для тебя!      
     Слуга умильно усмехнулся и сказал:
     - Если вам угодно перейти на военную терминологию, то я вам отвечу так. Я – уже не реактивный штурмовик с бомбами, ракетами и пушками. Я – кукурузник с фанерными крыльями и гнутым пропеллером. И я вас почитаю всеми фибрами души. Но есть пока в нашей церкви персона важнее вас. Хозяин категорически приказал явиться через час на смакованье хмельного мёда в столовую. И вы должны соблюсти этикет…         
     - Хорошо, я буду, – пробурчал Кирилл, и слуга неспешно покинул покои…    
     Кирилл же плюхнулся на тахту и принялся мечтать о власти и величии… Внезапно решился он без промедленья возвестить за чарами хмельного мёда о своей помолвке с Аллой; вообразилась брачная ночь…

26

     Алла в коротком зелёном платье и в чёрных туфельках со шпильками стояла возле окна справа от балконной двери и, озирая окрестности, размышляла о своём бегстве отсюда с Кириллом…
     Умчаться с Кириллом прямо сейчас! Ринуться с ним к подземному гаражу и, лязгнув железными воротами, укатить на машине с полным баком бензина; транспорт в усадьбе всегда подготовлен к езде… Помчаться в городок, а оттуда уехать кисловодским поездом в столицу, бросив машину на вокзале… А в столице немедля официально зарегистрировать брак и пышно обвенчаться в коломенском храме. Но предварительно оформит она самый выгодный для себя брачный контракт… И вот она богата, влиятельна и обросла полезными связями. Она посещает самые элитные рауты, балы и клубы, а парадные, торжественные туалеты у неё – верх шика и изысканного вкуса! Она щедро субсидирует морские регаты на парусных яхтах и теннисные турниры! Композиторы и поэты слагают в её честь хвалебные оды! В её окружении – самые элегантные и стильные франты… Она откроет модельное агентство и будет конструировать модные одеянья. Она создаст утончённую художественную галерею, начнёт устраивать вернисажи и выйдет на мировой рынок картин. А ведь вложенье капитала в шедевры культуры – это панацея от любых финансовых кризисов, даже глобальных… И она учредит художественный журнал со строгой цензурой, которая не пропустит в тираж пошлость или порнографию; в редакции будет полный комплект самых лучших специалистов…
     И вдруг Алла усомнилась в том, что он женится на ней, если сбегут они отсюда. Ведь только здесь она – звезда, которая играет важнейшую роль и на сакральных церемониях, и в канцелярии. А на воле у Кирилла появится множество соблазнов! Длинноногие белокурые феи будут мошкарой виться вокруг него и калькулировать его финансовые возможности. А ведь он чрезвычайно богат, и поэтому прелестные бестии вопьются в него, как василиски или клещи… Способна ли она успешно соперничать с ними? И не придётся ли ей, будучи морально сломленной, вернуться в родные пенаты и к очагу злорадствующего дяди?..
     И вдруг ей подумалось о том, что она значительна и влиятельна только в иерархии, созданной Чирковым. Вне этой иерархии, она – ничтожество…
     И, значит, полезно, чтобы Кирилл застрял здесь надолго. И если он осмелится на побег, то она обязательно донесёт об этом дяде. И, пожалуй, нужно немедля объявить об их помолвке. Реакцию властного и капризного дяди на такое известие нельзя предугадать, но придётся рискнуть. Иначе она не получит богатства Кирилла…
     И вдруг она по слабому, но терпкому запаху пота ощутила, что сзади стоит вожделеющий к ней Кузьма… А тот, войдя бесшумно в её покои, смотрел сквозь ткань на бретельки её лифчика и вожделел с каплями пота на лбу. Изнывая от похоти, Кузьма размышлял:
     «Сегодня закопают её жениха, а она – бабёнка в самом соку, и нужен ей мужик. Есть ли у меня шансы на соитие с ней?.. Но ведь есть и Агафья… И чувствую я, что кухарка из ревности способна насыпать мне в кушанье смертельный порошок из толчёных корешков или попотчевать меня ядовитыми грибами. И никто не захочет доказывать насильственность моей смерти, ибо я прозябаю в ничтожестве. А кухарка обещала возвеличить меня. И моё звериное чутьё воина уверяет меня, что она будет хорошим командиром. И я чую, что она не простит мне связи с Аллой. Нельзя успех операции ставить под угрозу ради похоти. Надо себя, наконец, унять, ведь я уже изрядно накуролесил. Агафья настойчива и умна, и отныне моё кредо – верность ей… хотя бы на время…»
     И вдруг к его несказанному изумленью начали ему воображаться эротические сцены с кухаркой, и если ещё утром она казалась ему старухой, то теперь он воспринимал её красавицей…
     Алла, наконец, отвернулась от окна и, строго посмотрев на слугу, молвила:
     - У тебя появилась бесцеремонность, развязность. А мне претит неуместная фривольность! И ты появился бесшумно. А если б я была раздета?            
     Кузьма, оправдываясь, произнёс интимно и тихо:
     - Дело очень спешное. Хозяин аврально решил устроить смакованье хмельного мёда. Надо идти в столовую. Скоро мёд разольют по чашам.    
     Она встревоженной улыбкой и движеньем плеч выразила недоуменье и, желая вызнать подробности, вкрадчиво спросила:
     - А какая доза хмельного мёда безвредна? И сколько градусов спирта в этом медовом коктейле? И чем же такую алкогольную экзотику закусывают? Неужели ты об этом не дашь мне консультацию, не проинструктируешь меня?               
     Он ответил до дерзости кратко:
     - Наблюдайте за хозяином и подражайте ему.      
     Она хотела ему величаво повелеть: «Ступай отсюда вон», но вместо этого внезапно для себя она спросила:   
     - А почему ты таращился мне в спину и потел, как жеребец перед случкой?    
     «Лесть никогда не бывает излишней, – подумалось Кузьме, – а страсть, хоть и лакейская, женщине льстит…»
     И понеслась его негромкая вдохновенная речь:
     - Да, я смотрел на вас и вожделел. Не всякую страсть можно скрыть. Вот и прорвалось. Не корите меня строго. Ведь ничего путного нельзя ожидать от диверсанта, который сочинял рифмованные трагедии! Я плутаю в человеческих джунглях без компаса, карты и руля! Судьба дарила мне шансы преуспеть, но я не только их растратил вхолостую, но даже навредил себе. И вот теперь у меня ни кола, ни двора. И кредиторы меня травят, как волка на охоте с красными флажками. Обложили и ждут меня на охотничьих номерах, тиская карабины с оптикой!.. Такая успешная, умная и красивая женщина, как вы, обязательно будет пренебрегать неудачником! Даже Илья Осокин понял, что он – не чета вам! А ведь в обществе он стоит выше меня! У него есть бизнес, хоть мелкий, но свой. И теперь возвеличен Осокин в нашей церкви! Но даже он считает вас недостижимой для себя!.. Но мечтать можно даже неудачнику!..  И когда увидел я сзади вашу изящную фигурку с прядями золотистых волос на плечах, я посмотрел на бретельки вашего лифчика, и полыхнули во мне мечтанья…      
     - И о чём же ты мечтал? – спросила она низким грудным голосом.   
     - Стыдно сказать… Наивные детские мечтанья… Я очерствел, огрубел на войне, я утратил галантность, и всё-таки я – сентиментален… Мечталось мне о любви и покое…      
     Она прошлась по комнате и молвила с нежданной, даже для неё самой, искренностью:
     - Я завидую тебе, ибо ты ещё можешь мечтать о любви и покое. А ведь я уже разучилась мечтать! И тем паче не могу я мечтать о любви!    
     Она смолкла, и голова её удручённо поникла, а он подумал:
     «Клюнула, поддалась на мою лесть, размякла душою и теперь говорит искренно. Сказала, что уже не мечтает о любви. Значит, Кирилла не любит. А если я из проказливости, озорства вдруг поведаю ей, что её хахаля сегодня убьют? Интересно, как она себя поведёт?.. Как будет лавировать, маневрировать между богатым женишком и дядюшкой?..»
     И он забормотал:
     - Вы не мечтаете о покое и любви, поскольку вы – реалистка… И поэтому, в отличие от меня, вы успешны…      
     Она искоса и мельком глянула на него, и он заговорил более внятно:
     - А я сочиняю трагедии в стихах, витаю в эмпиреях и склонен к авантюрным проектам. Разве можно преуспеть с таким компотом качеств?   
     - Я полагаю, что нет, – отозвалась она и усмехнулась…               
     И они разом глянули друг другу в зеницы… Кузьма шагнул вперёд, но, задев бедром тяжёлое кресло, остановился; она не шелохнулась…
     - Скоро начнутся грозовые вихри, – сказал он. – Не пора ли захлопнуть окно?
     - Нет, – ответила она, – пусть будут вихри.   
     И вдруг он снова ощутил себя сочинителем трагедий и заговорил манерным, театральным речитативом:
     - А я уже перестал любить вихри и бури. Мой темперамент умерил свою живость. Мне теперь по нраву спокойный, умеренный климат. И появились у меня приступы меланхолии. Я теперь уверен, что всё предначертано судьбой; бесполезно бороться с нею. Отныне я – фаталист. Возьмём пример с Кирилла… Он пока строит козни и планы, истерически артачится, веселится и хохочет, но рок уже довлеет над ним, и всё предрешено…   
     Она встревожено прервала его расспросами:
     - И что же именно предрешено? И что произойдёт, когда мы отхлебнём из кубков медовуху?   
     И внезапно ему до содроганий захотелось поведать ей правду, и стало ему  совестно участвовать в казни, захотелось оправдаться перед собою, и он, отказавшись от манерности, сказал тихо и внятно:    
     - Если вы скинете с очей маскарадный флёр, сквозь который вы взираете на своего дядю и его церковь, то вы ощутите страх. Ибо в вашем родиче бес засел, как в футляре…    
     - Я уже боюсь, – молвила она и вздохнула.      
     Он приблизился к ней и с явным интересом спросил:
     - И что же испугало вас?      
     - Дурное предчувствие! Мне стало казаться, что я верчусь на дьявольском карнавале, который вот-вот станет кровавым. И вы совершенно правы: мой дядя – это футляр с чёртом внутри. Шевелится, дёргается, чудит! Я должна позаботиться о себе, но я не знаю как. У меня постоянно меняется настроенье! Ещё недавно я смотрела на своё будущее оптимистично, а теперь впала в лютый пессимизм! Я даже собиралась удрать отсюда с Кириллом, выйти замуж…   
     Он прервал её бурные излиянья вопросом:   
     - И кому же вы сказали об этом?    
     - Я никому не говорила!   
     - Но ваш дядя знает! Сейчас на пиру с мёдом убьют Кирилла, и смерть его – предзнаменованье ещё больших бед.    
     Она почти взвизгнула:
     - Неужели убьют Кирилла?! Но зачем?! Ведь это – безумие!    
     Он с печальной ухмылкой пояснил:
     - Ваш дядя полагает, что этим душегубством он предотвратит опасный для него ваш брак с Кириллом. Такая супружеская комбинация для хозяина, как бельмо!..      
     И она, подавив желанье завопить, прошептала:
     - Я не понимаю, чем этот брак угрожает дяде…   
     Затем она, перекрестившись, пробормотала:
     - Ошеломлена! Объясни, Кузьма, что в доме стряслось?
     И он, глядя ей в переносицу, сказал:
     - Чирков уже пресытился инерцией событий в нашей церкви, и ему захотелось динамики. Свою динамику имеет и властолюбие! И желает хозяин достичь апогея, кульминации своей власти. А кульминация власти – это убийство человека без каких-либо мотивов, просто из прихоти. Сначала вознамерились кокнуть Осокина. Но вдруг хозяин решил, что сей барышник-пилигрим, охочий до икон, может оказаться полезным. А жажда истребленья уже зудела в хозяине и бередила нервы. Невтерпёж ему стало кровушки вкусить, как голодному вурдалаку… И жертвой избран Кирилл! И враз нашёлся предлог: ваше обрученье с Кириллом может оказаться опасным для ига вашего дяди… А ведь есть у вас бессознательное желанье участвовать в  кульминации власти!..   
     - Я не понимаю тебя, – хрипловато процедила она.   
     - Вы понимаете меня нутром. Зачем вы сюда притащили Осокина под конвоем собак? Не потому ли, что бессознательно вам уже хотелось прикончить кого-нибудь? А Осокин – идеальная жертва, ибо этого мародёра и спекулянта никто не хватится и не станет искать. И я, как верный паж и паладин, угадал это ваше бессознательное хотенье и начал аккуратно и тактично ему потакать. Но ушлый прохвост Осокин не только виртуозно отвертелся от смерти, но даже был  хозяином вознесён на очень высокое место в нашем табеле о рангах… А Кирилл сам повинен в своей судьбе! И он – глуп. Иначе не залез бы по доброй воле в этот осиный рой! И даже вовремя не смекнул, что пора улепётывать отсюда… Я вам рекомендую смириться с его смертью. Ведь он – вовсе не герой романа или поэмы. На его погребенье товарищи не построятся шпалерами на плацу. И ружейного салюта в честь такого покойника не будет. И даже лёгкий галдёж не ожидается по поводу умерщвленья Кирилла…    
     Она стремительно повернулась к нему спиной и молвила:
     - Ты ахинею порешь. Смерть Кирилла не выгодна мне. Если я выскочу за него замуж, то я стану богатой. И нет во мне жажды убийства…      
     Он с иронией возразил:
     - Я хорошо умею различать такую жажду. Ведь я – боевой офицер, и никогда я не был гарнизонной тыловой крысой. Я насмотрелся на убийства без всякой цели. Убивали не в бою, не в драке, а просто ради каприза. Ради того, чтобы ощутить свою безграничную власть над пленником. Совесть способна на разные комбинации; одна из них – патриотизм!.. Вы обладаете ангельской внешностью, но со вчерашнего дня у вас зрачки серийного убийцы. На такие зрачки я вдосталь насмотрелся на боевой вахте…      
     «Неужели он прав? – оторопело подумала она. – Но ведь если Кирилл умрёт уже сегодня, то я не смогу заграбастать его богатства…»
     Она порывисто повернулась к нему и стремительно к нему приблизилась. Затем она прильнула к нему и, обняв его за шею, прошептала ему в ухо:
     - Я знаю, что у тебя есть влиянье на моего дядю; он потворствует тебе. И ты мне говорил, что вожделеешь ко мне. Ты хочешь завести шашни со мною. Уговори же дядю женить на мне Кирилла. И тогда я стану богатой наследницей. И после того, как я получу имущество и деньги Кирилла, я с тобою щедро поделюсь…      
     - Чтобы со мной поделиться, – прервал он её, – нужно сначала унаследовать казну. Значит, допускаешь ты насильственную смерть Кирилла…      
     - Ты поймал меня на слове, – призналась она. – Но к чему таиться? Ты – колоритный и умный человеческий экземпляр. Но тебе вредят сиюминутные импульсы. Они, возможно, полезны на войне, но в мирной жизни обрекают на беды. Ты знал, что не должен говорить мне о скором убийстве Кирилла, но захотелось тебе узнать мою реакцию на это известие, и ты проболтался. Устрой мне отсрочку его погибели и моё скорое  супружество с ним. А затем совершай своё лихое дело!.. В награду я готова  без промедленья отдаться тебе. А затем я сполна расплачусь с тобой деньгами…      
     Он отстранился от неё с мыслями о последствиях для себя ревности Агафьи и ответил с хитрым цинизмом:
     - Но ваш дядя полагает, что после вашего замужества убийство обретёт явный мотив…    
     И слуга начал почти дословно повторять собственные аргументы, но приписывая их хозяину: 
     - Ваш дядя уверен, что неизбежная тяжба о колоссальном наследстве неизбежно привлечёт излишний и вредный интерес к нашей церкви. В прессе начнётся сущий ажиотаж! Публика будет эпатирована и скандализирована! Ваш дядя считает, что для обретенья наследства придётся предъявлять труп Кирилла. Начнутся анализы, экспертизы, которые могут доказать насильственную смерть вашего мужа. И Чиркову это не по нутру. Ведь безнаказанность обеспечена, если прах Кирилла не отыщут. И, кроме того, существует мнение, что нельзя примешивать банальное своекорыстье к благородному возмездию, ибо это недостойно величия вашего дяди.    
     И она, оторопев, пристально глянула на слугу, который созерцал её с откровенным, явным интересом. И такой лакейский интерес очень её покоробил, и она от злости обрела самообладанье.
     - Ты на меня взираешь, – сказала она, притворяясь спокойной, – как на лягушку подопытную. Тебе, наверное, очень интересно, как я поступлю в этой закавыке. Что ж, понаблюдай лицедейство…   
     И она, вперив глаза в хрустальную люстру на потолке, произнесла ханжеским тоном:
     - На всё воля Провидения и моего дяди! И я покорна воле властелина! Я не побегу спасть Кирилла. И я не буду советовать ему удрать без промедленья отсюда… Холера и чума с ним!.. Пускай благочинно околевает, поскольку он сам заточил себя здесь!.. Его сюда никто не звал!..    
     Он хмыкнул и проговорил с издёвкой:   
     - Тем более что невозможно убежать из усадьбы. Моя свора тренированных псов…
     - Я знаю, – прервала она его, – стая дрессированных сук и кобелей любого приструнит. Но Кирилл сам накликал такую судьбу. Я ведь имела свадебные, матримониальные планы относительно его. Но Кирилл непозволительно медлил с предложеньем руки и сердца; он чурался брачных уз. Мешали-де заветы его мёртвого отца. Кирилл заветы покойника вызубрил наизусть и декламировал их мне. Эти заветы запрещали ему жениться, именно они загнали его сюда. И вдруг он безмерно устрашился моего дяди и, хватаясь за меня, как за последнюю соломинку, предложил мне сегодня супружество…      
     И вдруг у него вырвался вопрос:
     - Неужели Кирилл именно сегодня предложил вам брачный союз?      
     - Да, – подтвердила она, – именно сегодня я стала его невестой.      
     И она, вздохнув, присовокупила чопорно и протяжно:
     - Я вполне покорилась воле Провидения и моего дяди. Пускай же сгинет несуразный, скабрезный Кирилл. У дяди – великолепная интуиция, и он своевременно улучил момент созреванья опасности…   
     И вдруг он ощутил вдохновенье, которое чрезвычайно помогало ему на войне. Именно такое вдохновенье вселяло в него уверенность, что он уцелеет под градом пуль и шкальным огнём артиллерии. Кузьма очень ценил приливы этого вдохновенья, и теперь, отдавшись ему, сказал с дерзкими интонациями:
     - А если я вам скажу, что именно я внушил вашему дяде намеренье убить Кирилла? И, значит, вы покоритесь не Провидению, и даже не дяде, а лакею в моём лице. Вы покоритесь тому, кто стирал и полоскал ваше бельё…    
     И вдруг ему захотелось громко присовокупить: «И ещё покоритесь вы воле кухарки Агафьи», но его странное вдохновенье удержало его от этих слов…
     И вдруг она порывисто отвернулась от него, чтобы он не видел её глаз, в коих сверкнули слёзы и бешенство. Она посмотрела на своё отраженье в настенном овальном зеркале и показалось самой себе ведьмой. Она решила успокоиться и, присев на мягкий пуфик возле трюмо, достала из ящика малахитовый ларец с драгоценностями. Из ларца она вынула подарки дяди:  грузное колье с бриллиантами и жемчужное ожерелье, инкрустированное крошечными алмазами. Она попыталась припомнить названье ювелирной фирмы, сотворившей эти вещи, но не вспомнила…
     И Алла, вскочив, ринулась к неподвижному слуге и замерла в метре от него; оба смотрели в разные стороны…
     Ей хотелось размышлять трезво и рационально, но её здравомыслию мешала ненависть к окаянному слуге. И внезапно в её сознании он приобрёл гипертрофированное значенье: он показался ей посланцем мистических сил зла. И стало ей мниться, что он послан демоническими силами для греховного, нечестивого воздействия на её душу и судьбу…
     У Аллы замельтешили мысли:
     «Кузьма, несомненно, бес, и пусть он – из мелочи в их демонской касте. Но ведь его послал Князь тьмы, чтобы пресекать мои праведные, чистые поползновенья к добру и свету. И почему бы мне теперь ни распахнуть свою душу настежь перед мглистыми силами преисподней? Ведь я наверняка обрету взамен огромную власть в этой земной жизни…»
     После таких мыслей она вдруг непомерно возгордилась особым вниманьем к ней демонских сил, её озлобленье на Кузьму стало быстро ослабевать, и вскоре он показался ей даже симпатичным. Хоть он из мелких бесов, но всё же – посланник Люцифера. А такое могущественное существо далеко не всех смертных наделяет персональными бесами. И, значит, она, Алла, – в сонме избранных… 
     Она плавно и медленно отошла от Кузьмы, уселась в мягкое кресло возле икон с лампадами и томно сказала:
     - Значит, мой дядя в своём сумасшествии дошёл до кондиции. Ему хочется не только дифирамбов, но и человеческих жертвоприношений. Из тёмных капищ заклания людей вылезут на площади с пышными декорациями. Он возжелал скипетр государственной власти. И я теперь не знаю, что мне сулят перипетии судьбы. Кириллу роком уготована каракатица-смерть… Мы все – персонажи бесовских игрищ. И ты, Кузьма, – один из бесов…    
     Он поперхнулся и молвил:
     - Ситуация, в которой вы теперь оказались, экстремальна, и вашей растерянностью от этого отчасти объясняется столь экзотическая характеристика, данная вами моей индивидуальности. Но я не причастен к легиону эзотерических приспешников Сатаны. Я – не более чем лакей с вульгарными замашками солдафона…    
     Она с ухмылкой его прервала:
     - Но ты не глуп! Проследи и обдумай череду событий, происшедших с тобою. Досель твои достоинства не приносили тебе пользу. И вся твоя жизнь – иллюстрации к этим моим словам. Тебя не страшили пули и рокот канонады, но тебя с грохотом попёрли из армии за плутни, безнаказанные для многих других офицеров. Твои актёрские потуги и рифмованные трагедии не принесли тебе славу и деньги. Ты честно взял заём под вексель, а не прибег к шантажу и вымогательству, как иные бывшие вояки. Но кредиторы устроили на тебя смертельную облаву. Тебе хронически не везёт в жизни; ты – типичный неудачник…    
     - Почему? – спросил он угрюмо.    
     - Ты по натуре – церковный грабитель, но почему-то желаешь казаться благочестивым паломником по святым местам. Ты – мелкий бес, но в тебе сохранились рудименты, остатки ангельских качеств. И поэтому тебе и Бог не помогает, и Сатана мстит. Вся твоя жизнь – заковыриста. Доселе ты противился воле владыки преисподней. Но тебя принудит Сатана выполнить его предначертанье…   
     - И в чём же моя миссия?    
     - В том, чтобы церковь моего дяди была бесовской, а не Христовой. А я могу отвратить моего дядюшку-пастыря от христианства. Ты послан Сатаною, чтобы я разочаровалась в Боге. А тот, кто разочарован, уже никогда не вернётся к прежним чарам. Ты послан, чтобы прислуживать мне при обращении меня в почитательницу Сатаны.   
     - Значит, – грозно отозвался он, – хоть я и бес, но всё-таки я – ваш  прислужник. Неужели вы полагаете, что моя единственная драгоценная жизнь предназначена только для дачи вам некоего урока. Я послан-де Сатаною только для услужения вам! И, значит, вы – более высокопоставленная биологическая особь, нежели я. В ваших речах – много справедливого, и я согласен, что я – неудачник в жизни, поскольку Бог и чёрт борются во мне, и я слабею от их распри. Я никак не могу окончательно распрощаться с совестью. Но вы сейчас зарапортовались и оскорбили, уязвили меня. Неужели вы не страшитесь, что  я начну мстить за обидные речи о моём лакействе в качестве вашего персонального мелкого беса? Ведь вы знаете, что у меня есть влиянье на вашего дядю. А если вдруг эти речи диктует вам бессознательная тяга к самоистребленью?    
     Она молчала и, укоряя себя за опрометчивость речей, покусывала свои губы. И вдруг она, пристально глянув на него, решила, что её реплики и речи, произнесённые в этой беседе, не были, пожалуй, опрометчивы. А затем показалось ей, что она досконально его поняла…
     Ему-де безмерно опостылело считать себя банальным неудачником, и страстно, мол, хотелось ему поскорее забыть о том, что все его прежние старанья улучшить, облагородить свою жизнь только усугубляли его бедственное, приниженное положенье средь людей. А Кузьме очень хотелось уважать себя, но больше не осталось у него, смирённого лакея, никаких оснований для гордости. Но основанье для самоуваженья могло бы и появиться, если бы он признал себя посланцем Сатаны. Ведь далеко не каждый человек является избранником дьявола и окружён романтическим тёмным ореолом… И вдруг ей поверилось, что Кузьма быстро обнаружит в себе бесовскую сущность…         
     А он, супясь, размышлял:
     «А если вдруг она права, и я в действительности – бес, пусть и мелкий? Ведь гораздо приятнее воспринимать себя чёртом, нежели промотавшейся шушерой. И пусть я награждён медалями, орденами и золотыми часами с похвальной для меня гравировкой, но теперь я – шелуха, лузга неприкаянная… И если Алла во мне беса различила, то незачем разуверять её. Ведь чёртом быть приятнее, чем лакеем… И я попытаюсь стать бесом…»
     И его восприятье самого себя начало стремительно меняться. Он перестал воспринимать себя лакеем, но узрел себя зловещим и мистическим существом в лакейском облаченье. Лицо Кузьмы споро обрело саркастическую и хищную гримасу, и он поверил в то, что его тернистые жизненные пути предначертаны ему высшей мистической силой для закалки его воли и ради изощренья его ума. И Кузьма, перестав воспринимать себя неудачником, подумал о том, что вредно сейчас длить свою распрю с Аллой. «Искусная дипломатия, – размышлял он, – не увеличивает числа врагов…»   
     И он примирительно сказал:
     - Я сердечно благодарен вам за искренность. И я молю вас не сердиться на меня за то, что я взбрыкнул в ответ на вашу откровенность. Ведь истина подчас очень болезненна. Я согласен с вами, что наша церковь должна стать бесовской, хотя в ней полезно будет сохранить личину христианских обрядов: они привычны для клира и паствы. Но вы должны через двадцать минут придти в столовую: наш хозяин алчет смаковать мёд.    
     Раздался близкий раскат грома, и колыхнулись занавески на окнах… Кузьма церемонно поклонился и вышел из её покоев. Она же теперь не знала, как реагировать ей на последние событья и речи…

27

     Илья Михайлович Осокин медленно натянул на узкие ступни своих озябших ног шерстяные белые носки и мягкие серые туфли на пупырчатой подошве. Затем он подошёл к овальному напольному зеркалу и, глядя на своё отраженье  в нём, подумал:
     «Эти полотняные белые порты и рубаха из тёмного, траурного ситца – моё наследство от Кирилла… Аминь…»
     Он бродил по золотистой комнате и страшился того, что он утрачивает в этом особняке способность мыслить трезво, адекватно. Осокин ощущал в себе безумное влеченье к палачеству, и страшился он полному отсутствию в своём рассудке доводов о том, что нельзя бессудно казнить человека, каким бы плохим тот не казался. И было очень приятно думать: «Каково?.. Умрёт Кирилл сегодня, а я – нет…»
     И вдруг у Осокина исчез страх перед безумьем, и появилось азартное желанье участвовать в убийстве человека. Осокин не сразу постиг, почему вдруг его обуяло такое желанье, но вскоре он сообразил: «У меня душу здесь похитили, заразив мечтою о власти. А Кирилл – препятствие, барьер в моей карьере. Так пускай сгинет мой конкурент – бесталанный кавалер Аллы, незадачливый её женишок…»   
     Осокин сновал по комнате и размышлял:   
     «Я оказался в уникальной, феноменальной организации: я – в обширной тоталитарной секте. В этом тайном королевстве все репутации, чины и судьбы зависят только от властелина, который не вполне нормален. После убийства Кирилла у меня появятся хорошие рычаги для шантажа, поскольку я буду знать самую жгучую тайну хозяина. Конечно, шантаж – дело рискованное, можно загреметь на тюремные нары и десятилетьями жрать перловую кашу и баланду. Но, вероятней всего, я утрачу при неудаче жизнь. Но почему бы ни рискнуть на игру? Ведь если удастся мне заключить союз с Аллой, то у меня появятся неплохие шансы преуспеть. Ради призрака власти я готов рискнуть жизнью…»
     Он вообразил своё возвращенье в столицу и содрогнулся от омерзенья. Опять его захламлённая комната в коммунальной квартире! И снова подловатые попытки скупать по дешёвке у нищих пенсионеров антиквариат. Замызганные базары, чадные харчевни и подгорелый шашлык под сивушную водку из пластмассовых стаканчиков…       
     Прежде при финансовых неудачах Осокин утешал и успокаивал себя тем, что он в случае своего окончательного банкротства всегда сможет найти себе работу хранителя музейных фондов или экскурсовода по столице. У него хватило бы квалификации для того, чтобы отличить подлинную икону от копии. Он сумел бы красноречиво вещать туристам о прелестях столицы. У него были нужные связи для устройства на такую работу. И партнёры доверяли ему, поскольку он аккуратно возвращал ссуды и теперь не имел долгов…
     Но сейчас такие перспективы показались ему отвратительными, ибо он захотел большего куша. Осокин возмечтал о поклонении толпы его собственной персоне. На мгновенье возникли мысли о том, что он, вероятно, сильно преувеличивает сладость такого поклоненья…
     И снова он уповал на помощь Провиденья, которое завлекло его сюда. Осокину воображались согбённые перед ним хребты рабов и чадные лампады под его ликами на иконах. Внезапно подумалось ему о том, что его приключенья здесь могли бы стать прекрасным сюжетом для авантюрного романа. И Осокин, шагая по комнате, принялся размышлять о литературном творчестве:
     «Русские создали в изнурительной и кровавой борьбе непомерную Империю, которая насчитывает многие века. Значит, в душе и натуре русских людей, в их терпении, упорстве и храбрости есть черты героизма. Однако, столь пространную Империю не смогли бы создать люди, которых изображает русская литература: она чрезмерно часто описывает ипохондриков, лодырей и бесплодных мечтателей. Почему русские титаны изображали ленивых извращенцев? Неужели любая литература способна поучать лишь на отрицательных примерах? Или нормальным, здоровым людям интересно читать о выродках, а писатели, даже гениальные, только служат книжному рынку?.. Пожалуй, возможен вывод: чем больше отдельных извращенцев описывают литераторы, тем нравственней и здоровей народ в целом…»
     И Осокин возмечтал о писательской славе, о томах и фолиантах своих сочинений с биографией автора и комментариями…

28

     Кузьма в пустой столовой пристально смотрел на алую полотняную скатерть, на которой громоздился чёрный кувшин из глины и сверкали четыре серебряных кубка. Вошла Агафья в белом накрахмаленном чепце и в чёрном  платье с зелёными кружевами на длинных рукавах и с алой каймой на подоле. На кухарке отливали чёрным лаком туфли на шпильках и серебрились цепочки и крестики на груди. Слуга разглядел на Агафье чёрные ажурные чулки; в руках она цепко держала позолоченный увесистый поднос, на котором зеленели фарфоровые блюдца с пурпурной сёмгой, бледно-жёлтым балыком и миндалём…
     Агафья, сервируя стол, тихо проговорила:
     - А ты не полагаешь, что в этой ситуации тебе больше к лицу парадный мундир или фрак? И разве уместно сочетанье сиреневых штанов и тёмной черкески?    
     - Хозяину нравится, – буркнул Кузьма и начал деловито вспоминать окрестности усадьбы, прикидывая, где лучше всего зарыть Кирилла…    
     «Брать ли в погребальное турне Осокина, – размышлял слуга. – Илья – человек иного пошиба, нежели я. Он чрезвычайно быстро прогрессирует в нашей благоприятной для него среде, будто он – бацилла или вирус. Осокин обладает несомненным даром борзых мутаций. А я – закоренелый, кондовый консерватор. Мы способны дополнить друг друга. Поэтому необходимо обращаться с ним учтиво и предупредительно, не докучать ему нотациями, и не коробить его копаньем ямы для трупа. Я один зарою Кирилла в канаву…»
     Кузьма, быстро повернувшись, глянул на кухарку, и лицо её показалось ему вдохновенным и восторженным…
     В столовую порывисто устремилась Алла в зелёном коротком платье, а через миг появился Кирилл в узких сиреневых брюках и в чёрной льняной рубашке с кружевным воротником и длинными рукавами. Внезапно с иронической улыбкой вошёл Осокин в белых просторных штанах и в рубахе из чёрного ситца. Все в молчании замерли…
     Наконец, и хозяин в белом костюме соизволили прийти в столовую, и кухарка, почуяв запах пота, брезгливо сморщилась и удалилась прочь…
     Чирков уселся на своё обычное место за столом и, вперяя взоры поочерёдно в каждого из собственной свиты, куксился и теребил бородку, пока не распорядился брюзгливо:
     - Рассаживайтесь, мои соратники.      
     Кузьма быстро попятился и замер у тускло-розовой дверной портьеры, а все остальные проворно расселись по своим обычным местам за столом.   
     - Кузьма, разливай мёд, – повелел хозяин дребезжащим голосом и криво усмехнулся.   
     И слуга, схватив со стола огромный чёрный кувшин, разлил мёд по кубкам, и оказался напиток густым и пахучим. Затем Кузьма торжественно водрузил сосуд с мёдом на средину стола и снова отошёл к двери.
     На Кирилла все избегали смотреть, и он, заметив это, ощутил опасность и встревожился до озноба…
     - Выпьем! – воскликнул Чирков и браво отхлебнул половину кубка; остальные сотрапезники осушили свои сосуды на треть, и хмельной старый мёд начал дурманить сознание…       
     Чирков поел сёмги и миндаля, а затем, ёрзая на стуле, сказал:
     - Я предлагаю тост за торжество Империи! Пускай поскорее исчезнут с нашей почвы окаянные демократы и либералы… хватит им тырить славу России. Я возрожу в нашем государстве монархические бразды правленья. Большинство подданных я закодирую на полную покорность их начальникам. Но всех нельзя зомбировать, поскольку для контор и канцелярий нужны нормальные люди. И я потребую от этих людей абсолютную лояльность и соблюденье жесточайшей дисциплины. Муштра будет лютой, а кара – изуверской…      
     Агафья возникла в дверях, ведущих на кухню, и замерла в проёме. В правой руке кухарка держала лоскут белого холста с завёрнутым в него шприцом…
     - За грядущие успехи пьём до дна! – истерически и азартно проревел Чирков, и сотрапезники, осушив свои кубки, принялись жевать балык. Кузьма снова налил мёд в их сосуды и, водрузив чёрный кувшин на алую скатерть, замер поблизости от кухарки.
     И вдруг Кирилл заметил, что кухарка взирает именно на него, и он, проглотив ломоть нежного балыка, содрогнулся…
     «А ведь она – красивая, великолепная хищница, – в страхе подумал Кирилл о кухарке. – Но почему же она столь долго притворялась каргой?..»
     Агафья горделиво размышляла:
     «Клиент сейчас умрёт. А ведь именно я спровоцировала его смерть. Я подстрекала, подзуживала… И мне теперь нельзя допустить, чтоб это дело окончилось банальной хмельной болтовнёй. Ведь я почему-то чую, что, убив стрекозу Кирилла, я обрету реальную власть над этой камарильей…»
     И кухарка, касаясь упругой грудью Кузьмы, зашушукала ему в ухо:
     - Надо прервать их словесное бульканье. Иначе тризна превратится в фарс и бесплодную говорильню. Меня бесит блеянье этой отары. Хватай клиента за плечи, а я шустро вколю воздух в его вену.      
     - Я лучше знаю, как надо, – отозвался шёпотом Кузьма. – Пусть хозяин публично отдаст приказ.      
     И слуга, обойдя медленно стол, подошёл к Чиркову, и тот спешно проглотил недожёванный балык…
     Кузьма, склонясь над хозяином, тихо спросил:
     - Не пора ли нам начать? Почему вы медлите огласить приговор?      
     Хозяин и слуга одновременно и хищно посмотрели на Кирилла, и тот наитием ощутил, что сейчас умрёт…
     Кирилл внезапно удивился тому, что исчез у него страх перед смертью. Обречённого на гибель Кирилла, – а он более не сомневался в собственной скорой кончине, – охватила всего лишь лёгкая грусть, а затем его осенили мысли:
     «Сущность каждого человека проявляется в том, как он умирает. Жизнь моя была очень скверной: я грабил свой народ бесстыдно и жадно. Но ведь я сумею умереть достойно и благородно, пусть даже мои палачи и не заметят в запарке этого. Значит, я изначально родился добрым, хорошим человеком, а вся моя погань проникла в меня извне, навязанная средой, ареалом обитанья… А если все люди изначально добры, и узнают они об этом только в свои предсмертные миги? Неужели такое познанье и есть кара Господня за судьбу, исковерканную нами самими?.. А если Боже завлёк меня сюда, чтоб я ценой собственной жизни предотвратил вселенское зло?.. Но если я призван сломить мировую ось зла, которая создана в этой окаянной секте, то, значит, я – избранник Всевышнего. Неужели мне уготован рай?.. И неужели, если я чудом останусь в живых, то я забуду все эти мысли?..»
     И вдруг вообразились Кириллу дивные пейзажи с альпийскими сочными лугами, водопадами и тёплыми дождевыми струйками. А затем вообразился ему осиянный женский лик с выраженьем безграничной власти и беспредельной доброты…
     И Кирилл ощутил, как ветер из окна перестал дуть ему в спину, и как заморосил, а затем зашуршал дождь…
     Кирилл шелохнулся на стуле и сказал:   
     - Если б только вы узнали, какими чудными картинами наполнил Всевышний моё воображенье, и какие светлые мысли появились в моём мозгу, то осенило бы вас, что не смерть уготована мне, а нектар или благодеянье. Я ведь чувствую, что решено меня убить, и я прошу палача-ката поскорей прикончить меня. Но сначала послушайте моё пророчество… Затея с новой религией обречена на крах! И тот, кто останется членом вашей мерзкой секты, начнёт завидовать мне, хотя я буду уже мёртв. Убейте меня поскорее, я больше не страшусь гибели. Но я очень боюсь, что не хватит у вас для убийства решимости, и я, сохранив свою паразитную жизнь, не сумею в памяти сберечь предсмертную заветную тайну, которая мне сейчас открыта. Эта тайна открывается только перед смертью и мгновенно забывается, если человек остаётся жив. Моё грозное пророчество о вашем скором крушении – только  малая частица этой великой и тайной истины.      
     Кузьма резко выпрямился и прохрипел:
     - Роман Валерьевич! Такими речами жертва пытается спасти себя, вызвав к себе интерес. Велите же, наконец, прикончить Кирилла!      
     И Чирков шало взвизгнул:
     - Ликвидируйте его!.. – а затем хозяин истерически и громко присовокупил, – ведь Кирилл покусился на мои интересы, честь и племянницу!    
     Кузьма победно глянул на кухарку, и та одобрительно ухмыльнулась… Осокин озирался исподлобья и размышлял:
     «Я восхищаюсь Кириллом, ведь его поведенье великолепно и даже величаво. Он сейчас вещал, словно бард из саги. Но если вдруг он спасёт свою жизнь, то трагедия превратится в фарс и конфуз. И будет мне очень стыдно, что я участвовал в пошлом спектакле. И поэтому я не хочу, чтоб Кирилл выжил. Я буду за ним наблюдать, авось и проникну я в предсмертную тайну…»
     Чиркова лихорадило, трясло и тошнило, и он боялся заболеть эпилепсией…
     Алла, тщетно поискав в лице Кирилла признаки предсмертного ужаса, подумала:
     «Вот теперь я очень люблю своего жениха и питаю к нему великую страсть. Ведь если Кирилл умрёт достойно, то мне можно гордиться, что я оказалась его невестой. Значит, замуж я собиралась не за пошлого трутня, но за героя…»
     Кухарка вынула из белого холста шприц и, уронив лоскут на паркет, двинулась к Кириллу, и тот засучил левый рукав своей чёрной рубашки.
     - Я обязана выполнить повеленье главы нашей церкви, – произнесла Агафья кротким голосом. – Это не больно.       
     - Шприц наполнен не ядом, а воздухом, – хрипло констатировал Кирилл. – Что ж, это экономно.    
     И Агафья аккуратно и почти нежно впрыснула воздух в вену своей жертвы, и труп свалился кулем на пол…
     - Больше шарлатан не будет здесь шнырять!.. – нервно вскричал Чирков. – Этот чванный негодяй в окончательном минусе, а для нас жирным плюсом стало то, что мы проявили в этом инциденте полное единодушие!   
     Пророкотал гулкий раскат грома, и все в столовой оцепенели…

29

     Внезапно в трапезной все начали себя ощущать единым организмом: их всех объединила гордость за то, что они обрели власть совершать убийства. И каждый из них удивлялся тому, что восхищён мужественным и таинственным поведеньем их жертвы перед смертью…
     Чирков, упиваясь подобострастными взорами своей челяди, размышлял:
     «Совместное преступленье сплачивает, объединяя разрозненные людские массы в железные легионы и когорты. Такие сакральные казни надо периодически и грозно практиковать, но оформлять их следует более помпезно, насыщая зрелище религиозным пафосом. И наступит новая эра…»
     Никто Кирилла не считал храбрецом, и всех поразили резкие контрасты между прежними его повадками и тем, с каким достоинством он умер…
     И вдруг у Осокина появились обрывочные мысли:
     «А теперь мне нужно увильнуть ужом из этого смертоносного казуса, не замарав себя. Ведь расплатой за такое убийство может стать пожизненное заключенье в тюрьме. Пока не запятнаны двое: Алла и я. Красиво, пристойно умер кум Кирилл. А кухарка, будто вампир, очень похорошела в преддверии убийства. Теперь разговелась, яга… Неужели Кузьма навяжет мне участие в сокрытии трупа и улик? Мне нужно обязательно избежать этой процедуры, иначе я – соучастник в убийстве. Если Кузьма начнёт настаивать на моём участии в погребенье, то я, симулируя малодушие, упаду в обморок – якобы от страха перед мертвецом…»
     Алла решила всегда и упорно отрицать своё участие в убийстве жениха; она, мол, не ведала о преступных планах, и не воспротивилась она казни только от необоримого ужаса перед рехнувшимся свирепым дядей…             
     Кухарка неистово гадала, о какой же предсмертной тайне толковал Кирилл перед своей кончиной… А вдруг знание предсмертной тайны совершенно обесценивает услады богатством, властью и славой?..
     Чирков взбудоражено размышлял:
     «Какую тайну узнал Кирилл перед смертью? А вдруг он понял бессмысленность наших потуг на славу, богатство и власть?..»
     И вдруг Чирков по-детски очень обиделся на свою жертву, поскольку явственно ощутил, что сам не сумел бы умереть с таким достоинством, как Кирилл…
     И внезапно Чирков вообразил себя котом, лукавым и беспощадным, досадуя на миг на отсутствие у себя хвоста, клыков и чёрной шелковистой шерсти на коже; затем подумалось о том, что в утрате человечности есть польза и приятность…
     «Неудачи преследуют тех, – размышлял Чирков, – в коих сохраняется человечность. Преуспевают лишь те индивидуумы, которые отринули законы этики и морали. Я помню, как в школе психологической муштрой вколачивали в сознанье эти глупые законы. Нормы человечности и морали подобны веригам или кандалам с гирей. Только звериные инстинкты вкупе с изворотливым умом позволяют преуспеть. Я превращусь в умного лютого зверя, но буду хищником тайно, сохраняя учтивые манеры. Мне сладок ужас, внушаемый моим озвереньем… А теперь мне надо поощрить кухарку за мастерское умерщвление Кирилла…»
     И Чирков величаво сказал:
     - Агафья, ты – умница. Прими мои комплименты! Ты очень поднаторела в обращении со шприцом, славно им оперируешь. Заметно, что ты – не дилетант. Сразу видно ушлую санитарку из сумасшедшего дома… без интеллигентской сопливости… А теперь тороватый Кузьма зароет бесталанного Кирилла. Почему бы нам ни устроить маленькую погребальную процессию? Ведь Кирилл подчинился мне и принял смерть безропотно, чем я доволен. За такую покорность моей воле нужно оказать мертвецу честь. Вместо катафалка используем дрожки или телегу. Запрягай, Кузьма, не кляч, а хорошую лошадь. Всем нарядиться в траур. Ведь Кирилл был кассиром моей церкви, а не трутнем в улье. Вообразим себя монастырской братией, я стану игуменом. Алла прихватит плеер или магнитофон с записями похоронных маршей. Нет, лучше «Реквием» Моцарта… Кузьма, не забудь две лопаты. А ты, Агафья, вспоминай старообрядческие молитвы для тризны. Начнём панихиду через двадцать минут. Марш готовиться!      
     Надменный Чирков дождался, пока все уйдут, а затем, глянув на труп, удалился из столовой сам…         

Конец первой части

Часть вторая

1

     В телегу, где лежал на соломе мёртвый Кирилл со скрещенными на груди руками, был запряжён каурый жеребец с великолепным экстерьером. Гроза обходила поместье стороной; сверкало и громыхало в небесах всё южнее. Среди мрачных туч возникали на мгновенья просветы с бликами солнца. Вершины и купы деревьев то бурно колыхались, то совершенно замирали. Порывистый северный ветер был влажен и пах жухлой листвой. Пятерым участникам погребенья показалось, что внезапно наступила осень.
     Все они были в сборе и облачены в траурные одеянья; чёрные шёлковые шали кутали головы женщин; мужчины не надели на погребенье головные уборы. Из миниатюрного серебристого плеера, висевшего на плече Аллы, тихо звучала старинная струнная музыка в миноре…
     Чирков величаво и скорбно осведомился:
     - Ты уже решил, Кузьма, где мы зароем покойника?      
     - Возле болотистого устья старицы, – отозвался зычно слуга. – Там есть маленький бугорок, где можно кинуть памятный камень с именной гравированной табличкой.   
     - Излишняя сентиментальность! – настороженно вскричал Чирков. – На кой хрен Кириллу памятный камень?! Ведь никто не припрётся тужить на его могилу. И зачем оставлять следы и улики?    
     - Но камень будет без надписей и дат, – пробурчал Кузьма. – Покроется плесенью и мхом… в заболоченной чаще незаметен будет…    
     Чирков, не успокоясь, заверещал:
     - И холмика, и плиты не надо!      
     - А куда же труп подеваем? – осведомился, набычась, слуга.    
     - В здешних таёжных дебрях схороним! – с энтузиазмом гаркнул Чирков, а затем въедливо спросил: – А парочка лопат не позабыта?      
     - Лопаты уложены в телеге возле покойника, – ответил деловито слуга.   
     Чирков нервно покивал головой и рявкнул:
     - Какого лешего досель мы околачиваемся возле особняка?! Трогаться надо! И в быстром темпе! Лезь, Кузьма, на облучок своего тарантаса!   
     Кузьма ловко запрыгнул на телегу и сноровисто хлобыстнул коня бичом из ремней. Процессия быстро двинулась в лес; откормленный жеребец в шорах энергично тянул телегу. Из плеера на плече Аллы звучала ритмичная печальная  музыка.
     Дорожка сузилась и завиляла средь сосен. Из плеера зазвучала соль-минорная симфония Моцарта, и при её первых аккордах Осокин дёрнул плечами, встрепенулся и подумал:
     «А ведь сейчас впервые появилась у меня возможность дать стрекача отсюда. Пожалуй, есть немалые шансы увенчать моё бегство успехом. Юркнуть в колючий кустарник, домчать до старицы и брести по её руслу в воде, чтобы собаки не унюхали след. Паспорт, документы и деньги при мне: их не отобрали из глупой самоуверенности…»
     И Осокин принялся озираться, и появилось у него предчувствие, что ему предстоит сейчас сделать чрезвычайно важный выбор. Наконец, Осокину подумалось:
     «По рельсовым шпалам я пешком доберусь до многолюдного вокзала, и там я, затерявшись в толпе пассажиров, куплю через посредника билет в общий вагон… или я покачу домой на попутных автомобилях… Но ведь главные проблемы начнутся у меня дома. Ведь я же непременно, – насколько я себя знаю, – начну жестоко и люто укорять себя за то, что я в перспективной ситуации не боролся до конца. Здесь у меня больше вариантов и шансов слопать куш, чем в столице. И возникло у меня ощущенье, что надо остаться здесь… Конечно, и риск огромен: ведь я вполне могу оказаться кандидатом на роль Кирилла…»
     Внезапно Кузьма воскликнул:
     - Здесь на лужайке и зароем труп 
     Но Чирков нахраписто принялся перечить:
     - Хоть ты, Кузьма, и компетентен в покойниках, но я возражаю против этого места, поскольку оно слишком приметное. Красивая полянка приметна всегда. Это место я игнорирую. Труп из багажа волоките на руках в лесную чащу, рыдван пока оставим здесь! Будем петлять, чтобы никому не запомнилось место могилы! И закопаем амбициозного Кирилла в глубокой яме: нельзя просто закидать его труп валежником и ветками в овражке. Лопаты не позабудьте!       
     Кузьма пружинисто спрыгнул с телеги и вытащил из неё мёртвое тело, которое уже начало коченеть. Осокин взял из телеги пару лопат и положил их на своё левое плечо. Кузьма взвалил покойника на свои широкие плечи и начал углубляться в лес, минуя тропы. Чаща всё более густела… Из плеера на плече Аллы отзвучал грустный финал симфонии; внезапная тишь всех устрашила. Алла переменила кассету, и зазвучал «Реквием» Моцарта…
     Чиркову вдруг надоело продираться сквозь чащу, и он сказал;
     - Вот здесь, на этой маленькой невзрачной опушке мы и похороним Кирилла. Налегайте, молодцы, на землеройные орудия. Снимите слой дёрна. Копайте глубокую удобную яму; бренный прах моего кассира не должен быть найден прокуратурой.      
     Кузьма свалил покойника на траву и взял у Осокина одну из лопат. Первым могилу начал копать Осокин, сняв сноровисто слой дёрна. Затем Осокин лезвием лопаты наметил контуры ямы и проворно врылся в чернозём.
     - А ты, Илья, мастак орудовать лопатой, – одобрительно молвил Кузьма и сам начал копать.      
     - В армии я сапёром служил, – отозвался Осокин, слегка запыхавшись…    
     Чирков, пока рыли яму, расхаживал поодаль с глубокомысленной физиономией и притворялся, что любуется природой. На самом деле он прикидывал: трудно ли будет прокурорским сыщикам найти эту тайную могилу? Тревожные мысли Чиркова об уголовном следствии вдруг оказались чрезвычайно назойливыми, и он, наконец, подумал:
     «А не напрасен ли этот фортель с убийством?..»
     Чирков не понимал того, что он бессилен изжить в себе подсознательное почитание российского государства. Он служил великой Империи рьяно и преданно и, уважая себя за это, считал себя её патриотом. Разумеется, Чирков прекрасно осознавал преступную безнравственность своих медицинских опытов на людях, но он знал и то, что и в другие могучие государства проводят подобные эксперименты. Ведь умение управлять человеческой психикой – это великолепное оружие в бесконечной и тайной борьбе держав. И он, психиатр Чирков, – самоотверженный боец за величие своей страны…
     Но Чирков мечтал прославиться во всём мире, как основоположник и пророк новой массовой религии. Слава Заратустры, Магомета, Будды и Конфуция дурманила его рассудок. Для спешного распространения нового культа Чирков считал совершенно необходимым захват государственной власти в России. Но подсознательно Чирков ощущал и то, что его гипнотические и психотропные методики воздействия на людей окажутся погибельными для России, которую он искренне любил. Чирков не формулировал умом, но ощущал наитием, что если многочисленные народы России превратить в умалишённых и безропотных сектантов, то непременно её просторы, ресурсы и недра будут захвачены соседними государствами. Ведь любое государство слабеет, если его правители систематически оболванивают народ, поскольку одновременно властелины и сами себя дурят собственной лживой пропагандой…
     Чирков подсознательно ощущал всё это, но не постигал рассудком крайнюю ожесточённость борьбы в себе между тщеславием и любовью к России…
     И вдруг Чиркову вспомнилось фраза, изречённая на лекции его учителем-академиком: «Искренность есть наилучшая форма лжи…»
     Чирков не понимал, почему появилось у него отвращение к религиозным фанатикам, которые сплошь были к нему раболепны. А потому и возникло отвращение, что именно он лишил этих людей разума и теперь бессознательно мучился совестью, которую бередило присутствие рядом рехнувшихся адептов... Чирков не осознавал, что торчит он в этой захолустной усадьбе только по причине отвращения к своей умалишённой пастве. Чирков не понимал того, что возвеличил он пришлого Осокина только от неосознанной радости, которую нечаянно подарило общение с нормальным и свежим в усадьбе человеком, не помрачённым религиозным фанатизмом.
     Чирков осознавал, что многие ему знакомые люди – за крайне редким исключеньем – ему отвратительны. Но, несмотря на свой огромный практический опыт психиатра, он не понимал того, что отвращение к другим людям порождает бессознательное отвращение к самому себе…
     Именно это бессознательное отвращение к самому себе и побуждало Чиркова совершать опрометчивые и глупые поступки. Он не понимал, почему он убил Кирилла самым опасным для себя способом: в присутствии свидетелей. Разве в хозяйском его сейфе не хранится яд, который не заметят самые дотошные эксперты? Зачем организована эта нелепая погребальная процессия, и почему хоронят криминальный труп на приметном месте: на опушке около пересеченья троп? Ведь место могилы легко запомнить!.. И для чего, вообще, прикончили Кирилла? Ведь мотивы этого убийства можно расценить, как вздорные… Такие опрометчивые глупые преступленья, словно нарочно, совершаются для того, чтобы виновников поскорее настигло суровое возмездие…
     На мгновенье Чиркову подумалось о том, что он из отвращения к себе бессознательно стремится к гибели, но он почти сразу начисто забыл эту мысль…

2

     Глубокая яма была, наконец, вырыта, землекопы из неё суетливо выбрались и начали в стороне отряхиваться; Агафья пристально и брезгливо взирала на труп и, жуя стебель пырея, думала:
     «Кирилл частенько одевался эксцентрически, словно патлатый клоун. И теперь похоронят его в наряде фигляра-скомороха: в сиреневых пижонских брюках дудочкой и в чёрной меланхолической рубашонке с дамскими кружевами…»
     И Агафья принялась мечтать о своём грядущем величии… Ведь её в поощрение за убийство Кирилла непременно вознесут из кухарки в пророчицы. Она скоро начнёт появляться вместе с хозяином на церковных раденьях, и доверят ей произносить проповеди; она будет их читать в чёрной хламиде с блёстками, погружая паству в транс и экзальтацию. Ведь наблюдательная и упорная кухарка хорошо изучила методы и приёмы Чиркова, и вдруг теперь у неё появилось уверенность, что очень скоро его власть в церкви станет чисто номинальной. Непререкаемую, реальную власть должен обрести триумвират в составе Агафьи Волченко, Ильи Осокина и Кузьмы Бредова. На первых порах  не обойтись ей без союзников, но вскоре эти соратники, подвергнутые опале и хуле, канут в небытие. Ей нужны не союзники, равные ей, но приспешники, во всём покорные её воле…
     Чрезвычайно важны символические и публичные обряды передачи власти от Чиркова триумвирату. Ведь только сакральные торжественные церемонии придают власти ореол легитимности, и поэтому обязательно надо принудить Чиркова участвовать в них. А тот духовно сломлен убийством Кирилла, и  звериным чутьём Агафья ощущала это…
     И теперь нужно немедленно использовать духовную слабость хозяина, поскольку она может быстро пройти. Уже этой ночью необходимо окончательно сломить волю Чиркова, принудив его отречься. На ритуалы передачи власти нужно непременно затащить или выманить всю элиту их церкви…
     Агафья тщательно готовилась к обретению своего величия, и поэтому хорошо помнила имена, отчества и фамилии начальников филиалов; она досконально постигала систему паролей, шифров, каналов связи и оборота циркулярных документов, а также изучила до мелочей структуру и субординацию контрольно-охранных служб церкви… Легкомысленный Кузьма досель не удосужился вникнуть в устройство организации, которой он служил, и предусмотрительная кухарка, зная об этом, ощущала своё превосходство над лакеем-разгильдяем…
     Честолюбивая, но осторожная кухарка уже разработала подробный план узурпации власти в их церкви. Агафья решила при захвате власти подражать генеральному директору акционерного общества, где она шесть месяцев трудилась в администрации предприятия на должности архивариуса…
     Новый генеральный директор появился на механическом заводе в результате манипуляций с государственными пакетами акций этого оборонного, режимного предприятия. Пришлого директора звали Артёмом Семёновичем, и был он малорослым, угрюмым и тощим; в Германии ему шунтировали сердце, и одевался он небрежно, скромно, а порой и неряшливо. Любил он шашлыки, копчёную красную рыбу, ледяную водку и спортивные машины. Прежде в  курортных городах с минеральными водами он руководил консервным комбинатом, туристической базой и хлебопекарней, быстро доведя все эти предприятия до банкротства, избегнув при этом судебных исков, вмешательства прокураторы и придирок фискальных органов.
     Закуток Агафьи с её архивом находился вблизи начальственных кабинетов, она тайно, но очень жадно собирала достоверную информацию, а также слухи и сплетни и теперь полагала, что новый генеральный директор проявил виртуозную технику захвата абсолютной власти на предприятии.
     Новый генеральный директор начал с того, что возвестил во всеуслышанье о своём намерении не проводить масштабных и радикальных перетасовок руководящих кадров. Дескать, если персонал будет усердно трудиться и ретиво соблюдать дисциплину, то все в конторе сохранят свои должности. Коллектив моментально взбодрился, воспрянул духом и утратил бдительность; слухи на заводе роились самые лестные для нового шефа. А тот присматривался и принюхивался… И вдруг власть над начальниками быстро получили их бывшие подчинённые, и эти меры взорвали единство правящего клана, а на тех, кто сразу не выказал полную лояльность, обрушились репрессии. Прежняя правящая верхушка была сметена и уволена по фиктивным, надуманным поводам буквально в одночасье, а террор длился до тех пор, пока все не поняли, что гарантией успешной карьеры или сохранения должности является только полная покорность генеральному директору…
     Кухарка вдруг решила, что для ручательства верного служения ей Ильи Осокина и Кузьмы Бредова, ей непременно нужно вступить с ними в сексуальную связь. Агафье казалось, что их согласие стать её наложниками, сделает её полной хозяйкой над ними, сломив их волю. Ведь нельзя быть частью гарема из мужчин, спать с хозяйкой по её капризу и выбору и при этом сохранять свободу собственной воли. А надзирателем гарема из мужчин станет Чирков; она превратит своего бывшего хозяина в пассивного педераста в отместку за долгое пренебреженье её достоинствами…
     И забурлили в Агафье эротические фантазии; кухарка невольно грезила о нежных и страстных любовниках, боготворивших её, словно Пресвятую Деву. Затем вообразилось ей групповое изнасилование Чиркова её челядью, которой вскоре она обзаведётся…
     Агафья неколебимо верила, что её духовные силы неистощимы, и эта безграничная вера в самоё себя подчиняла ей других людей. Ей покорялись вопреки тому, что она, стремясь к химерической цели, оставалась всю жизнь бездомной и нищей бродяжкой…
     Однажды в юности Агафью поразило журнальное рассужденье о том, что очень многие великолепные репутации непременно рухнули бы, если бы каждый человек получил от природы способность к реальной оценке самого себя и других людей. Автор статьи пытался обосновать принцип о том, что люди вообще не способны познать ни сущность и назначенье своего биологического вида, ни отдельную человеческую особь порознь. И, как правило, мол, никто из людей к полному познанию самого себя не способен. И если кому-либо из людей всё-таки дано природой полностью познать самого себя, то сможет он достигнуть такого просветленного знания о собственной душе только в миги умиранья… Но теперь Агафья уже не помнила эти мысли, и, более того, она совершенно позабыла даже факт, что ей вообще попалась в медицинском журнале статья с отчаянно крамольными для психиатрического сообщества выводами и резюме…       
     Агафья до конца не понимала самоё себя. Она не ведала, что принадлежит она к тому редкому сорту людей, у которых мнение каждого о самом себе совершенно не зависит от мнений о нём других людей. Наоборот, человек такого сорта способен собственное мнение о самом себе внушать и навязывать другим людям…
     Агафья иногда прекращала обуздывать своё природное сладострастье, и она, вопреки своей нищей бесприютности, нисколько не сомневалась в своей способности совратить любого мужчину, а такая странная и гипнотическая самоуверенность действительно прельщала и покоряла даже самых избалованных и пресыщенных красавцев. Агафья настолько полагалась на свою уникальную способность совращать ко блуду, что могла себе позволить даже безвкусную небрежность в одежде и пренебреженье косметикой и парфюмерией.
     Но Агафья не понимала того, что её необычную способность совращать к прелюбодейству природа уравновесила непременным и сильным презрением к мужчинам, проявившим хотя бы малейшую слабость. Поэтому Агафья презирала всех своих любовников и бессознательно чуралась семейных уз с ними. И при этом она очень удивлялась тому, что ей никак не удаётся создать собственное семейство…
     Намедни в грозовом сумраке Агафье подумалось о том, что природа за свои дары всегда взыскивает оплату, но мысль об этом позабылась быстро и напрочь…

3

     Чиркову вдруг очень захотелось произнести надгробную речь и оправдать самого себя в убийстве Кирилла. Интуитивно Чирков понимал, что любые попытки оправдаться перед челядью обязательно окажутся для него чрезвычайно вредными, поскольку выявят у него духовную слабость и ощущенье своей вины. Великие властители никогда не оправдывались перед своими подданными, уподобляя себя всемогущим богам. Глупо, если божество принижает себя оправданьями до уровня простых смертных…
     Но желание Чиркова говорить поминальную речь всё более возрастало, и, наконец, он понял, что не сумеет обуздать своё стремленье витийствовать перед могилой. Чирков старательно напустил на лицо меланхолию и пискляво велел:
     - Опускайте, мужики, покойника в яму! И аккуратно, бережно уложите труп, чтобы он не валялся в могиле кулём.      
     Илья Осокин и Кузьма Бредов быстро переглянулись и, разом ощутив, что им обоим осточертела вся эта сентиментальная канитель, проворно уложили мертвеца в пахучую чёрную яму. Чирков осанисто шагнул к отверстой могиле и вдруг пожалел свою племянницу, которая по его прихоти лишилась богатого и престижного жениха. Алла нервически надавила багровую клавишу звукового плеера, и печальная оркестровая мелодия смолкла. Все пристально посмотрели на Чиркова, который нервно размышлял о том, что при захвате государственной власти любая жалость, даже к единокровной племяннице, – чрезвычайно опасное проявленье слабости…
     Внезапно Чирков до колик испугался того, что он сейчас невольно будет высказывать чрезвычайно опасные для себя фразы, и всё-таки он говорил, совершенно не контролируя свою речь: 
     - Катаклизмы в политике очень часто начинаются с внешне банальных событий, например, – со скромного, непрезентабельного погребенья в лесу. Эти внешне обыденные похороны поначалу привлекут гораздо меньшее внимание учёных и толпы, нежели блистанье в космосе кометы со шлейфом или яркие метеориты в земной атмосфере. Но с обычной тризны может начаться вселенский кризис. И если вдруг начнутся глобальные потрясенья, то это внешне скромное, непритязательное действо похорон явит миру своё подлинное величье, которое не сможет принизить, обкорнать – даже при огромном желании –  нечестивый и предвзятый историк… А теперь я выскажу свои программные идеи. Я сегодня строго наказал нарушителя основного принципа, на котором будет зиждиться не только наша церковь, но и всё людское сообщество.  Этот принцип заключается в том, чтобы начальники-пресвитеры обладали возможностью и правом абсолютного контроля над мыслями и сознанием каждой человеческой особи из подчинённой пестуемой паствы. Надо полностью контролировать даже сновиденья и бессознательные порывы. И, разумеется, нельзя допускать даже малейшего намёка на самовольство в поступках. Каждая человеческая особь должна испрашивать у своего лидера и начальника дозволение на раздумье даже над мелочными вопросами. Начальник должен определять предмет, о коем разрешено поразмыслить… Вам, наверное, хочется спросить меня: а для чего такая строгость?.. Я отвечу вам так. Неуправляемый и бесконтрольный прогресс человечества не сулит ничего хорошего ни планете Земля, ни самим людям. Тенденции человеческого прогресса губительны для экологии, природы и среды обитания; достаточно для примера вспомнить заразные джунгли городов. Такой омерзительный и злодейский прогресс порождён вольнодумством!.. Человеческие особи должны размышлять только о том, о чём будет позволено им думать. Только необратимостью жестоких кар можно уничтожить вольномыслие! И такая кара постигла Кирилла. Ведь надо было с кого-то начать! И вы все теперь должны ликовать при мысли о том, что начали не с вас!.. Не хулите меня за мой цинизм…      
     Чирков на секунду умолк, а затем, понимая, что говорит он чересчур откровенно, он всё-таки продолжил опасную для себя речь:
     - Я только сейчас догадался об истинной причине, по которой убили Кирилла. Я только сейчас понял, почему вы все активно поддержали эту мою инициативу. Главная причина гибели Кирилла, бесспорно, заключается не только в том, что он, будучи интриганом и фрондёром, захотел жениться на моей племяннице без моего одобрения и согласия. И, конечно, причина заклания не только в том, что Кирилл отважился на критику некоторых моих деяний. Основная же причина казуса и прецедента человеческого жертвоприношения заключается в том, что мы все, как единое целое, наитием, интуитивно ощутили назревшую необходимость создания для нашей новой религии образца великомученика…      
     Чирков нервно облизал пересохшие губы и ощутил непомерное вдохновенье, которое принудило его высказываться с предельной откровенностью:   
     - Прах Кирилла не очень долго будет покоиться здесь. Схлынет, замрёт ажиотаж о странном инциденте с пропажей Кирилла, и мы искупим свою вину за то, что бренные останки новомученика покоились не в церковной раке для святых мощей, а валялись прямо в сырой земле даже без простецкого гроба из сосновых брёвен и досок. Мы извлечём кости Кирилла из пахучего чернозёма и уложим их в гранитный саркофаг с эпитафией. Мы соорудим из чёрного мрамора изящный миниатюрный мавзолей для мощей страстотерпца. В честь его взовьются флаги, хоругви и вымпелы! Откроем парочку музеев в честь Кирилла. И к его священным реликвиям потекут миллионные толпы паломников!.. Разве вы сами, соратники мои, не желаете для себя подобной величественной доли?!      
     Чирков высказывался, будто он бредил. Он не только вдруг оказался бессильным контролировать собственные фразы, но даже утратил на это время способность запоминать смысл и темы своей речи…
     - Любая религия непременно создаёт культ собственных героев и святых. Этих легендарных подвижников почитают за мистические экстазы в молитвах и чудесную храбрость на войне. Но святость Кирилла будет особого сорта. Паству и клириков мы обяжем почитать Кирилла за его безропотную смерть, которую он принял по воле своего вождя. Такую смерть мы принудим считать идеалом и образцом для подражанья. Особая пикантность в кончине Кирилла заключается в том, что он в предсмертных словах заявил о сладости умиранья. И мы эти слова превратим святой девиз нашей церкви! Эти фразы мы начертаем эпиграфом в каноническом труде о догматах новой религии. Илья Осокин, попомните об этом, сочиняя наш богословский труд! А ты, Кузьма, следи, как цензор, чтобы теоретик ничего не напутал и сохранил все черновики. Листы бумаги пересчитывай поштучно и надзирай, чтобы рукопись не умыкнули.      
     Илья Осокин и Кузьма Ьредов с демонстративной покорностью склонили головы и многозначительно переглянулись. Чирков продолжал витийствовать:
     - В чём святость Кирилла? В его безропотном согласии на смерть по воле наставника! И в публичном заявлении о сладости такой смерти! Кирилл погиб не потому, что храбро выполнял приказы на войне. И не потому, что героически спасал других людей. Такая смерть банальна! Но если мы сумеем убедить свою паству в том, что бессмысленная и, вообще-то, малодушная смерть по капризу начальника… да ещё и во время хмельного застолья… – это высшее проявленье мужества и святости, то мы навсегда пресечём у наших духовных чад любые поползновения на свободомыслие. А теперь внимайте моему категорическому повеленью! К завтрашней утренней заре вы обязаны обрести искреннюю веру в святость Кирилла. Иначе, пеняйте на себя, ибо кара за притворство будет очень суровой!      
     Чирков, наконец, умолк и, замаянный собственным витийством, посмотрел в небеса, где не было ни одного солнечного просвета средь мутно-серых и низких туч. Чиркову вдруг очень понравилась такая мрачная погода, и он подумал:
     «В этом захолустье – здоровый климат, почти субтропики. И погода сегодня очень хороша для похорон: грустно, сумрачно, но без слякоти. Полный кайф для меня. Природа сейчас будто намекает: кыш, порочные людишки, из жизни…»
     Затем Чирков быстро нашарил глазами кухарку и приказал ей:
     - Читай, Агафья, панихидную молитву старообрядцев-раскольников. Ты доконала Кирилла, тебе и отпевать его. Завершай молитвой важнейший эпизод в истории новой религии.      
     Агафья плавно и торжественно подошла к могиле и замерла. Алла внимательно всмотрелась в медальный профиль кухарки и, озарённая наитием, подумала:
     «У этой ушлой карги – профиль, как на античной камее. Я теперь совершенно уверена в том, что именно она спровоцировала смерть моего жениха. А я оказалась форменной дурой, поскольку считала её никчёмной калошей. А ведь она, пожалуй, ещё способна возбуждать у мужчин неодолимую сексуальную горячку…»
     Агафья негромко и внятно произнесла:
     - Мы влечёмся к тебе, Господи, поскольку ты сотворил нас для себя. Но есть на земле божественные избранники, которые устремляются к тебе, Господи, гораздо сильнее, чем обыкновенные люди, не осенённые святой благодатью. И ты, Господи, из великой милости посылаешь своим избранникам чудесные видения своего лика и райских кущ. И те, кто в мистических грёзах узрел божественный образ, устремляются к горним Господним высям, словно бабочки и мотыльки к пламени свечей и лампад. И сгорают твои избранники, Господи, в благодатном огне! Так сгорел и Кирилл! Упокой, Господи, его душу! И милостиво благослови тех, кто сегодня осуществил его неизречённое желание: поскорее предстать перед судом Всевышнего Творца!   
     Агафья умокла, и, глянув окрест, она приметила, что её слушатели замерли в точно такой же позе, в какой сейчас она стоит сама. Агафья поняла, что её слушатели сейчас заворожены и в эти миги полностью ей покорны, и она, желая закрепить свою власть над ними, продолжила свою негромкую и вдохновенную молитву:      
     - Господи, благослови своих верных рабов, которые для паствы торят короткий путь к тебе! Господи, ты ниспослал в нашу земную юдоль своего истинного наместника, который на этом коротком пути к неземному, горнему блаженству избавит людей от греха самоубийства. Ты, Господи, нам ниспослал обречённого на гибель Кирилла, как символ и знак твоей святой воли! В эти мгновенья человечество обретает истинного пророка новой вселенской религии! Осанна Роману Валерьевичу Чиркову, понтифику нашей церкви!      
     Агафья, смущённая своим кощунством, осеклась и вздрогнула, но после короткого молчанья она сказала чрезвычайно властно:
     - Да, именно теперь владыка нашей церкви обрёл свою подлинную мощь! Все наши прежние деянья – не более чем детская игра и фантазёрство. Но сегодня человеческая кровь скрепила наше религиозное братство, подобно цементу или бетону лучших марок. Мёртвая плоть Кирилла ляжет фундаментом вселенского собора! Осанна и наша полная покорность богоданному владыке, Роману Валерьевичу Чиркову, коему вечное Провидение даровало мистическую власть над жизнью и смертью любого человека! А теперь заройте прах Кирилла! Вечная память ему!   
     Илья Осокин и Кузьма Бредов покорно начали лопатами сыпать в могилу чёрный и пахучий грунт…
     Никто на опушке не решался первым прервать общее молчанье. Сырой и тёплый ветер затих, брызги и шелесты влажной листвы прекратились, а стая ворон внезапно закаркала в отдаленьи…
     Агафью все на опушке вдруг перестали воспринимать обычной кухаркой, и она, напустив на лицо суровую гримасу, радовалась своей очевидной ораторской удаче и одновременно ощущала, что обрела сейчас неколебимую уверенность в собственной способности властвовать над людьми. Агафья буквально излучала свою властную силу, которая всем на опушке, кроме Чиркова, вдруг почудилась мистически-осязаемой… 
     Чирков, ослеплённый своим радостным упоеньем от лукавых и прельстительных фраз Агафьи, не замечал никаких опасных для себя метаморфоз, перемен в психике и сознании своей челяди. Внезапно это погребенье показалось Чиркову его венчанием на царство…
     Могилу быстро зарыли, а затем её после старательной трамбовки обложили пластами свежего и пахучего дёрна…
     Чирков победно и властно вскричал:
     - Пора нам отсюда ретироваться!
     И все молча поспешили восвояси… Агафья степенно, но проворно двигалась сбоку, и всем, кроме упоённого мечтами и грёзами Чиркова, казалась конвоиршей…

4

     Они торопливо вернулись на телеге в особняк, где в гостиной Чирков торжественно возвестил своей челяди о том, что до следующей утренней зари все в доме обязаны в одиночестве поститься, медитировать и внушать себе искреннюю веру в великую святость Кирилла.
     - А завтра, – присовокупил важно Чирков, – мы начнём организацию конгресса для моих филиальных губернских наместников, чтобы возвестить им о новой церковной доктрине. А всех вас я обязываю достигнуть за эту ночь абсолютной веры в скорый мировой триумф моей новой религии. А тех, кто не достигнет, я буду считать вредными элементами…      
     Челядь умилёнными лицами, поклонами и жестами изъявила свою полную покорность властелину, и тот горделиво удалился восвояси…    
     Агафья подошла к мрачневшему Кузьме и прошептала ему:
     - Грядущая ночь не должна быть нами потеряна. Нужно непременно помешать Чиркову призвать сюда охранную фанатичную гвардию из чемпионов рукопашного боя. Этих церковных витязей нельзя победить, поскольку их избавили внушеньем от страха перед смертью. А Чирков уже изведал эйфорию от человеческой крови, и вскоре он потребует регулярных жертвоприношений. Его жертвенным материалом можем оказаться и мы. Нужно поберечь себя от прихотей властительного безумца. Небесные знаменья предсказали мне, что победить мы сможем только нынешней ночью.
     Кузьма согласно кивнул головой и тихо спросил:
     - Что мне делать?      
     Агафья медленно вышла на средину гостиной и громко приказала:
     - Раствори, Кузьма, собачьи вольеры и выпусти псовую свору в парк!   
     Осокин быстро подошёл к кухарке и, ощерясь, осведомился:
     - Зачем выпускаете засветло овчарок во двор?   
     Агафья усмехнулась и сказала:
     - Если вы, сударь, намерены произнести претензию, то она – не корректна. Предосторожность не бывает излишней. Остаток дня и всю ночь займут у нас молитвы и медитации. Так повелел пророк нашей церкви! Собаки позаботятся о надёжной охране усадьбы во время наших мистических трансов и экстазов. Выпускай, Кузьма, свою свирепую клыкастую свору! А затем шустро возвращайся сюда. Тебе предстоит и здесь шуровать! Псов не корми, чтоб злее были!      
     Кузьма фыркнул и пружинисто вышел их гостиной…
     Агафья вдруг решила, что она сделалась орудием высших мистических сил и уже не принадлежит самой себе; она почувствовала безразличие к собственной судьбине. Божественное Провидение, мол, уже предначертало, что ей суждено в грядущем: поражение или победа. Агафье внезапно почудилось, что жизнь и смерть – это одно и то же. И Агафье свято поверилось в то, что её безмерно возвышает над простыми людьми её безразличие к смерти и полная покорность судьбе… Ведь если человек неколебимо уверен в том, что им правят высшие мистические силы, то он уже не страшится ошибок и избавляется от любых сомнений, ослабляющих его решимость и дух…
     Агафья лихорадочно размышляла:
     «В смертельных сражениях побеждают только те, кто меньше дорожит своею жизнью и сохранностью тела, нежели противник. Допустим, что два бойца сходятся в драке. Предположим, что один из бойцов обладает великолепным мастерством рукопашной схватки, но намерен всего лишь блеснуть в драке этим своим боевым искусством и только напугать соперника. А второй боец обладает гораздо меньшим мастерством потасовки, но твёрдо вознамерился убить своего врага. Так вот, непременно победит именно тот, кто менее искусен в драке, но зато бьётся не понарошку, а насмерть…»
     Внезапно Осокин осознал, что странная кухарка, стоящая теперь перед ним, обрела после убийства Кирилла своеобразную и зловещую красоту…
     «Агафья необычайно преобразилась, – подумалось ему, – будто воссиял над нею ореол власти. Это сумасшествие, но теперь она – почти красива. Она – притягательна и пикантна. Неужели убийство Кирилла вернуло ей молодость и мрачное, таинственное очарованье?..»
     И вспомнилась ему старинная легенда о венгерской графине Матильде, которая возвращала себе юную прелесть, принимая ванны из крови зарезанных девственниц…
     Он искоса, но очень внимательно посмотрел на решительное и вдохновенное  лицо Агафьи и, морщась, подумал о том, что она твёрдо вознамерилась захватить высшую церковную власть и превратить Чиркова в чисто номинального начальника, но, однако, ещё настолько авторитетного для своих  почитателей, чтобы можно было беспрепятственно править от его имени…
     Осокин стоял перед Агафьей и размышлял, как ему поступить. Он уже не сомневался в том, что Кузьма Бредов – младший партнёр Агафьи…
     «Надо использовать конъюнктуру, – подумалось Осокину. – Ведь Агафья вполне способна преуспеть в своей дерзостной афере и стать серым кардиналом в юбке. Но ведь и Алла располагает крупными козырями. Блондинка – кровная родственница Чиркова и законная его наследница. И она, вероятно, имеет право распоряжаться финансовыми ресурсами церкви. И характер у Аллы – не желе, не медуза, а весьма твёрдый. Я же пока не могу выступать полноценным игроком, поскольку я ещё не изучил досконально здешних людей и реалий. Надо мне к кому-то примкнуть. Но гораздо полезнее для меня – инициировать временный союз этих двух женщин против Чиркова. А уж после победы над ним неизбежны разборки и распри, и тогда у меня появятся перспективы и шансы…»   
     Алла истерически размышляла:
     «Молчанье этой парочки чрезвычайно многозначительно. Теперь любые визуальные контакты моих соседей по дому очень опасны для меня. Ведь против меня и дяди вполне возможны смертоносные авантюры. Меня особенно тревожит мимикрия Агафьи. Ишь, как она плотоядно и по-хозяйски озирается… Мне теперь необходимо маскировать свой переполох и постоянно быть начеку, настороже…»
     Алла медленно поскребла ногтями свои виски, и вдруг она устрашилась того, что от мыслей, которые сейчас докучливо и суматошно роятся в ней, начнутся в её голове спазмы сосудов. Но мучительные, тревожные мысли были неотвязны:
     «Честолюбивой Агафье, несомненно, претит её скромная доля кухарки. И поэтому велика вероятность того, что Агафья уже твёрдо намерена покуситься на власть моего дяди. Как ни печально в этом признаться, но Агафья располагает нешуточными шансами на успех, поскольку она расчётлива, терпелива, умна и, судя по всему, обладает несгибаемой волей. А после низложения и физического устранения дяди неотвратимо грядёт беспощадное, корыстное и коррумпированное царство Молоха и Агафьи… Интуитивно я понимаю, что Агафья не пожалеет меня, не пощадит, ибо она слишком долго мне завидовала… Как же я теперь могу спасти себя?..»
     И вдруг Алла вспомнила о своём праве бесконтрольно распоряжаться огромными валютными суммами на секретных счетах в зарубежных банках. Она встрепенулась и, одолев свою оторопь, подумала:
     «Но ведь я – финансовый директор церкви. Мой дядя официально наделил меня огромными правами, оформив у нотариуса бланки соответствующих доверенностей. Я уполномочена безотчётно распоряжаться активами на отечественных и заграничных депозитах. Я облечена правом биржевых спекуляций на котировке акций. Я не позволю сторнировать себя в пассив, моё сальдо никогда не будет отрицательным… Кирилл хорошо меня обучил технике финансовых комбинаций… Пока Агафья будет проворачивать здесь свои махинации, я успею перевести церковные деньги на собственные банковские счета. Аналогично я поступлю и с депозитарными активами. Но сначала мне нужно удрать, увильнуть, отчалить отсюда, и я чувствую, что на первых порах мне будет необходим верный помощник. Чью кандидатуру мне избрать: Осокина или Кузьмы? С кем из них надёжней некоторое время скитаться нелегально?..»
     Алла нервически вздохнула и, дёрнув плечами, принялась озираться. Она вдруг сообразила, что преемники её дяди никогда ей не позволят беспрепятственно  умыкнуть и присвоить огромные церковные деньги. Она превратится в банальную воровку, и облапошенные претенденты на похищенное богатство непременно устроят на неё обвальную охоту…
     Алла испуганно моргнула и по-детски зажмурилась, но затем, одолевая свой страх, она с закрытыми глазами принудила себя размышлять:         
     «Доселе я, благодаря щедрому дяде, обитала в комфортных, оранжерейных условиях. Я совершенно позабыла будничную жизнь обыкновенных граждан. А ведь мне теперь предстоит вести в простонародной среде конспиративную жизнь. По заказу новоявленных владык нашей церкви облаву на меня организуют и охранные кооперативы из матёрых вояк, и криминальные авторитеты, и детективные агентства. И вся эта публика будет готова по мне залпом палить. А ведь я даже не знаю, каков теперь порядок найма квартир и сколько стоит рейс на метро… Мне нужен верный пособник, но кого избрать: Осокина или Кузьму?.. Сейчас мне нельзя ошибиться в выборе, иначе для меня неизбежен летальный исход…»
     Алла содрогнулась от страха перед ошибочным выбором и, широко раскрыв глаза, продолжила свои раздумья:    
     «Кузьма – фаталист, и он – безбашенный романтик. Только легкомысленные олухи сочиняют в нашу окаянную и прагматичную эпоху трагедии в стихах. Он – прожжённый диверсант, но его умение использовать фугасы и динамит – не достоинство для меня. Кузьма – колоритен, и, значит, я рядом с ним буду заметна в людской массе. Кузьма изрядно примелькался в наших религиозных сферах, а вот подпольного коммерсанта Осокина никто в них не знает. Осокин обладает обширными связями, которые могут оказаться очень полезными для меня. Я спрячусь у него в коммунальной квартире, и мои заклятые враги далеко не сразу вычислят, узнают его адрес… И существует вероятность того, что я привела сюда Осокина по Божьему промыслу и для моего спасенья. Ведь Илья сам говорил, что влекла его в эту усадьбу некая высшая сила…»
     Алла стремительно подошла к Осокину и нежно прикоснулась к его правому локтю. Осокин быстро обернулся и посмотрел на Аллу, и показалось ему, что глаза девушки взирают на него с доверием и надеждой. Он ободряюще кивнул головой, а затем, поворотясь к Агафье, сказал примирительно и вкрадчиво:
     - Я тщательно обдумал приказ о спуске собак, и я теперь считаю такое распоряженье мудрым и своевременным. Совершенно бесспорно то, что в долгие часы наших самозабвенных молений усадьба должна неусыпно охраняться.
     И сразу после этой его фразы все трое моментально забыли точные формулировки мыслей, которые обуревали и мучили их после ухода Кузьмы из  гостиной к собачьей своре…
     И хотя Осокин прекрасно понимал, что его внезапное поползновенье уязвить Агафью и оплошно, и легкомысленно, но всё-таки не сдержаться он от иронической реплики:
     - Разумеется, мирная усадьба должна быть охраняема лютыми псами. Иначе сюда медведи и волки нагрянут.          
     И он выжидающе посмотрел на Агафью, и та, мысленно прочтя краткую молитву: «Ниспошли мне, Господи, верные мысли и поступки…», молвила:
     - Такое зверьё тут не водится. Но лихие люди подчас хуже зверей.
     Осокин подумал: «Ах, сколь сильно мне теперь нужна помощь Божьего наития…», а затем он вежливо сказал:   
     - Любезная Агафья Леонидовна! Мне сейчас показалось, что вы хотите предложить госпоже Алле и мне какое-то серьёзное дело, но пока не решаетесь на полную откровенность с нами. Но согласие и договорённости с нами гораздо важнее именно для вас, нежели для нас. Ведь как ни окутывай гибель Кирилла мистическим флёром, но убивали именно вы. Наше поведение при необходимости мы достоверно объясним ошеломлением, растерянностью и, наконец, обыкновенной человеческой трусостью, страхом перед хозяйскими опричниками и холуями. Но как объясните свой укол шприцем вы?      
     Агафья усмехнулась и вкрадчиво спросила:
     - А разве Алла уполномочила вас говорить от её имени?
     Он хмуро признался:
     - Нет.      
     И Агафья скрипуче его осадила:
     - Так чего ж вы прётесь толковать вместо неё?   
     В этот миг в гостиную вернулся Кузьма, который уже почувствовал себя азартным и бодрым, будто изготовился в боевой рейд за линию фронта во вражеский тыл. Кузьма мгновенно понял, что Агафья теперь занята чрезвычайно важным и напряжённым разговором, и решил оказать ей моральную поддержку. Поэтому Кузьма летуче устремился к группе собеседников и демонстративно замер за спиной Агафьи, и та, медленно повернув голову,  ласково на него глянула. И вдруг Кузьме подумалось о том, что он сам на войне именно с такой же ласковостью взирал на своих солдат, которых посылал в заведомо погибельную для них атаку…
     Осокин пристально смотрел в переносицу неподвижного слуги и размышлял:
     «Душу этого парня Агафья уже крепко спеленала. Эта парочка – союзники,  бесспорный лидер – Агафья. Они затеяли смелую, рискованную авантюру и теперь готовы, не пасуя даже перед смертью, идти до конечного результата. Если Алла теперь не осмелится поддержать меня, то я пропал. Агафья же уподобилась минному детонатору подрыва Чиркова, а верный Кузьма – гранатомёт в её руках. Алла – финансовый босс организации, но я, увы, – никто… Я – мелкий прохиндей, возвеличенный шалым капризом Чиркова… Бог и Алла, помогите мне…»
     Вдруг Осокин решил, что Агафья никогда ему не простит его дерзкие попытки язвить и воспротивиться ей и непременно при случае жестоко отомстит ему за строптивость. И Осокин мельком посмотрел на Аллу, и той показалось, что он теперь – бесконечно одинок. Алле подумалось в том, что если она в эти роковые миги полностью не вверится Осокину, то её быстро сокрушат и растопчут. Агафья поняла, что Осокин взорами умоляет о поддержке, и грозно произнесла:      
     - Я уверена, что беспощадные волкодавы уже шныряют по усадьбе.   
     И Агафья испытующе посмотрела на Аллу, и та окончательно решилась на отчаянную борьбу…
     - Верно! – ретиво подтвердил Кузьма, – собаки уже рыщут по парку. Теперь никто в усадьбу не проникнет… и не выйдет из неё… Последнее я считаю особенно важным…               
     - Ты прав, – молвила Агафья и сурово посмотрела на Осокина…
     «Сейчас проклятая, окаянная кухарка решает судьбу Ильи…», – встревожено подумала Алла, а затем вызывающе и дерзко воскликнула:
     - Я даю Осокину полномочия говорить от моего имени!    
     - И решать? – ввернула язвительный вопрос Агафья.
     - Да, разумеется, и решать, – хрипловато процедила Алла и, к своему изумлению, не смутилась…

5

     После общего и гнетущего молчанья Агафья, наконец, произнесла:   
     - Что ж, такая ситуация, пожалуй, – к лучшему! Давайте перейдём в другую комнату и там объяснимся начистоту, предельно откровенно. Глупо теперь молится о душе новопреставленного Кирилла, и тщетными окажутся наши попытки убедить себя в его святости и в его нынешнем райском блаженстве.    
     Кузьма настороженно посмотрел на Осокина и вкрадчиво предложил:
     - Давайте переместимся в комнату, где вчера устроили допрос.   
     И Осокин со злостью подумал:
     «Он решил завлечь меня в помещение, где я пресмыкался и лебезил. Он полагает, что в этой комнате я снова почувствую полную готовность оказаться у них безропотным рабом. Психолог хренов!.. Действительно, я вчера и душой и телом был совершенно искренне готов на абсолютное рабство у них, но ведь сегодня обстоятельства радикально изменились. И поэтому рабская покорность, которая намедни оказалась для меня спасительной, теперь – смертельно опасна для меня. Необходимо теперь оказывать яростное, но хитрое и коварное  сопротивленье…»
     И Осокин решительно, хотя и тихо проговорил:
     - Давайте мы, госпожа Алла, для продолженья нашего диспута перейдём в соседнюю комнату.
     «Главное для меня в грядущей дискуссии, – подумалось Осокину, – смочь не разочаровать и не разуверить во мне племянницу Чиркова. Ведь Алла – финансовый директор церкви…»   
     Кузьма устремился к розоватой двери и резко распахнул её. Осокин быстро вошёл в сумрачную комнату с чёрной мебелью, продолговатым большим зеркалом, тремя высокими окнами и серебристо-прозрачными портьерами на них. Кузьма замер у входа в дверь, поджидая Агафью, но та из важности медлила. Вслед за Осокиным в комнату вошла Алла и села на чёрный диван возле высокого антикварного кресла из морёного дуба. В этом кресле Осокин и расположился. Наконец, в комнате появилась Агафья и, сморщась, опустилась в кресло средней величины супротив Осокина. Такое же гарнитурное кресло Кузьма перетащил к Агафье, а затем на краешке прикорнул слева от неё, но слегка сзади…
     Агафья внезапно решила, что главное сейчас для успеха её дерзновенного проекта – уговорить Аллу откровенно предать своего дядю. Ведь волю Чиркова, несомненно, сокрушит столь подлая измена взлелеянной им племянницы! А волю и характер самой Аллы обязательно сломит её вовеки непрощаемое согласие на предательство единокровного родича и щедрого благодетеля. Ведь Алла обязана своему дяде буквально всем: и завидным престижным образованием в зарубежных лицеях, колледжах  и институтах, и безупречным знанием иностранных языков, и произношением без акцента, и роскошной городской квартирой с подземным гаражным боксом… 
     Агафья угрюмо и нервно размышляла:
     «Позиция Аллы очень важна для успеха моих планов. Эта избалованная и капризная фея – финансовый директор церкви и законная наследница Чиркова. Но чувствую я, что она готова предать своего дядю-благодетеля. Если б я не почувствовала готовность Аллы на предательство, то я не решилась бы на попытку захвата власти в нашей церкви…»
     Агафья, озарённая наитием, грозно усмехнулась и мысленно сформулировала идею:
     «Невыносим оказался для Аллы мучительный контраст между тем почётом, который всюду вне нашего церковного кубла оказывали ей, как распорядительнице буйных и мутных финансовых потоков, и тем безропотным рабством, на которое дядя обрёк её возле себя». 
     Агафья мгновенно позабыла свою формулировку, но сохранила в себе злорадное чувство, порождённое этим сужденьем…
     Затем Агафье подумалось о том, что Алла, которая плохо знала в своём золочёном роскошном плену российскую действительность, выбрала Осокина своим пособникам для бегства из лона их тоталитарной церкви…
     «Нельзя пренебрегать Осокиным, – сообразила Агафья, – он – сложная штучка. Недаром его отличили и Алла, и Чирков…»    
     Наконец, Агафья сказала:
     - Мы можем по-прежнему верно служить Чиркову и слепо подчиняться ему. Но его многие поступки уже вызывают у начальников филиалов стихийный протест, а это опасно для церкви. Инстинкт самосохранения очень скоро принудит верхушку нашей церкви к бунту. И жажду власти у нашей элиты нельзя не учитывать. Неужели мы должны покорно и тупо ждать развития событий и не пытаться влиять на них? Господин Осокин, я хочу знать ваше мнение.   
     Осокин вежливо и серьёзно ответил:
     - Допустим, что ваша гипотеза о кануне мятежа в структурах нашей церкви верна. Вероятно, что начальники филиалов очень скоро взбунтуются против Чиркова. Но во время заварухи больше всех рискуете пострадать именно вы, госпожа Агафья, поскольку именно вы непосредственно убивали Кирилла уколом шприца в вену. Пожалуйста, не запрягайте нас в ярмо ваших проблем!      
     Агафья, не смутившись, возразила:
     - Но и вам, господин Осокин, не удастся соскочить невредимым с этого осатанелого экспресса, поскольку вы – опасный свидетель, и ваши показания непременно скомпрометируют церковь. А преемникам Чиркова нельзя допустить вселенского позора своей организации, дискредитации своего святого храма, и поэтому они обязательно закажут матёрым душегубам ваше убийство. А положение вашей доверительницы Аллы гораздо более опасно, нежели ваше, господин Осокин. Если вас просто пристрелят без мучений и выкрутасов, то её перед убийством обязательно подвергнут изуверским пыткам, ибо она – казначей. Деньги пожелают вернуть до копейки, до последнего гроша…   
     - Я хорошо понимаю это, – озабоченно и хмуро отозвался Осокин и слегка побледнел…      
     После короткого общего молчанья Агафья заговорила вновь, и в её голосе появились мурлыкающие интонации:
     - Можно попытаться дать стрекача отсюда. Но трусливое бегство никогда не гарантирует безопасности. Можно пассивно ждать итогов бытия, словно кабанчики и хавроньи в хлеву на мясоконсервном комбинате. Но я полагаю, что неминучую опасность нужно встречать нам гордо и сообща.      
     - Какую опасность? – порывисто спросил Осокин и стиснул до хруста пальцев подлокотники своего кресла.    
     Агафья ответила без малейшего промедленья:
     - Чирков – незаурядный охламон, однако, человек практический и дельный. Единолично он создал мощную дееспособную организацию с неколебимой доселе дисциплиной. Он понял, что его и церковь, и партия сейчас крайне нуждаются в философской теории. Но беспредельная власть уже омрачила его рассудок. Начальственные кадры боятся говорить правду своему имаму. Чирков дезориентирован раболепием своих соратников. И он теперь опрометчиво посягает на устои государственной власти. А в России такие поползновенья – преддверие краха. И начнётся усобица между начальниками филиалов. А если паны дерутся, то у холопов чубы трещат…            
     Алла не удержалась от спонтанной и нервной реплики:
     - Но ведь идеи моего дяди о применении психиатрии ради величия России способны многих увлечь!      
     И Осокин устало возразил:
     - Экспансия психиатрических идей и методик Чиркова неминуемо вызовет у российского государства ответную аллергическую реакцию. Бюрократы – здравые и тёртые люди. А наши пастыри, пестуя сумасшедших, сами, вероятно, близки к помешательству! Кто из них способен успешно бороться против государственной машины? Нельзя преобразовать Россию по лекалам Чиркова! А он, похоже, окончательно решился на свою сумасбродную и обречённую на гибель революцию! И если мы не желаем окочуриться за компанию с ним, то нужно сейчас не оппонировать госпоже Агафье, а договориться с нею…      
     Кузьма повернул голову направо и, созерцая с обожанием профиль Агафьи, ощутил сильное вожделение к ней. Агафья искоса глянула на Кузьму и моментально поняла, что его чувственное влечение к ней быстро возрастает…   
     Осокин пристально посмотрел на Агафью, и та показалась ему извращённо красивой. Алла с уважением взирала на Осокина и размышляла о том, что она, пожалуй, не прогадала, доверившись ему… 
     Затем Агафья с несказанным блаженством подумала о том, что её сейчас безоговорочно признали вожаком стаи…

6

     После общего молчанья прозвучало негромкое и чистое контральто Агафьи:
     - Благодарение Всевышнему за то, что вы, наконец, осознали реальность! Изложите, пожалуйста, господин Осокин, ваше мнение. Я с большим интересом выслушаю вас.    
     Осокин медленно заговорил, следя с предельным вниманием за мимикой Агафьи. Если бы сейчас лицо Агафьи выразило хоть малейшее недовольство, то Осокин мгновенно сменил бы направленность и тему своих речей…    
     - Вы – умная женщина, госпожа Агафья, – с осторожностью проговорил Осокин, – и я очень уповаю на то, что буду правильно понят. Давайте избегать придирок к неточным фразам. Обстановка сейчас нервная, обидчивость усугубит сложности. Поймите правильно мой вопрос. Мы сейчас намерены действовать в интересах нашей церковной организации или же в личных интересах каждого из нас? Кто мы: альтруисты или циники?          
     Этот серьёзный и откровенный вопрос не только понравился Агафье, но даже сильно ей польстил, и она с торжествующей улыбкой подумала:
     «Меня искренно признали сейчас на редкость мудрой женщиной. Ведь такие дельные и честные вопросы никогда не задают взбалмошным аферисткам…»
     И Агафья учтиво ответила:
     - Причина грядущих бед господина Чиркова в том, что он возомнил себя мессией. Втемяшилось ему, что он призван улучшить и Россию, и всё остальное  человечество. Скромнее нужно быть! Я полагаю, что он совершил ошибку, которую нам нельзя повторять. К дьяволу заботу о человечестве! Мы должны действовать только в личных интересах. Но именно в наших личных интересах – сохранение и преумножение мощи организации, созданной Чирковым. Мы совершим непомерную глупость, если мы сейчас бесхитростно и нахально обкрадём Чиркова, а затем, улепетнув отсюда, продадим похищенные вещи жуликам и барыгам. Очень скоро главари организации, которую мы безрассудно обворуем, устроят облавную охоту на нас. И мы превратимся в изгоев! У отщепенцев – незавидная участь! Но обретение власти над нашей церковной организацией сулит нам достойное положение в обществе. Без искреннего уважения, которое тебе оказывают другие люди, бессмысленно для тебя любое богатство. Я уверена в этом…      
     Осокин усмехнулся и сказал с почтительной гримасой:
     - Я понимаю, что вовсе не деньги – реальное мерило успеха, но непритворное уважение, оказанное обществом. Я согласен, что церковную организацию надо сохранить, как инструмент нашего личного преуспевания. Но как мы захватим церковную власть? Велите, госпожа Агафья, изложить мои соображенья. Если я окажусь не прав, то вы раскритикуете меня.      
     - Хорошо, – согласилась Агафья, – говорите, а я послушаю. И запомните все: нам терять нечего. Если не мы сейчас заберём власть у Чиркова, то это непременно сделают другие. Он обречён! Чересчур многие его соратники уже намерены распилить и присвоить его богатства и власть. А без дерзкого захвата власти над нашей церковной организацией мы все останемся ничтожными и презренными  людьми. Я намерена рискнуть всем, даже моею жизнью! А теперь говорите, господин Осокин, я готова слушать вас.    
     И Осокин, выбирая опасливо слова, произнёс тихо и учтиво:
     - Японский император-микадо хоть и почитался народом, как божество, но никогда не имел реальной власти. Японией вместо монарха правили политики из феодальной и финансовой аристократии. Такое положение дел и обеспечило сохранность династии. Давайте мы сейчас по японскому прецеденту предложим Чиркову роль кумира с фиктивной властью, но божескими почестями. Если вдруг Чиркова устроит обмен его реальной власти на сакральные почести, то у дела появятся большие шансы на успех, и оно, вероятно, выгорит. Вакансию фактического правителя займёт дружный коллектив, который гарантирует права каждого из нас.            
     - Такой коллегиальный вариант – наилучший, – невольно и хрипло промолвила Алла…
     - А как мы поступим, если вдруг Чирков заартачится? – спросил Кузьма и нетерпеливо поёрзал в кресле.
     - Тогда мы не будем церемониться, нянчиться с ним, – решительно заявила Агафья. – Мы не в яслях и не в патронажном совете. Я знаю, где Чирков прячет ампулы, пузырьки и флаконы с дурманным зельем. Я знаю дозировку и умею пользоваться шприцом. Ведь я – ушлая санитарка из сумасшедшего дома!.. С помощью микстур я лишу Чиркова его собственной воли, и он слепо выполнит любые наши приказы…    
     - Браво! – вскричал Кузьма и азартно стиснул могучие кулаки.   
     Осокин похрустел пальцами и вяло согласился:
     - Пусть будет так. Но чрезмерный энтузиазм опасен…   
     Алла нервически встрепенулась, и Агафья, посмотрев на неё, сказала:
     - Вы, госпожа Алла, не кручиньтесь чрезмерно. Ведь ежели удастся нам столковаться с вашим дядей, то ваше будущее обеспечено. На интересы единокровной родственницы живого божества никто не посягнёт. Я понимаю причину вашего смущенья. Вы полагаете, что для вас было бы лучше, если бы всё осталось без изменений, и вы сохранили бы безраздельное право вертеть церковными деньгами. Но поверьте, что эти деньги – клеймо и мишень на вас! Или как фонарь в тёмном закоулке! Деньги у вас всё равно отберут, если не сам дядя, то его преемники, если они окажутся жесточе, агрессивней и ловчее нас…      
     - Я учту ваши резоны, – строптиво молвила Алла, – и если очень приспичит, то я, конечно, поделюсь. Но я не хочу остаться нищей сиротой. Ведь тогда в гильдии финансистов, где я уже привыкла вращаться, я прослыву полной дурой, и меня там примут на службу только на роль штатного паяца. А я не хочу голой распевать комические куплеты на эстраде корпоративных вечеринок. Или декламировать похабные вирши на потеху пресыщенным олигархам. Я не желаю уподобиться распутным девицам, которых я всегда презирала!.. Я рискую своим очень весомым положением в обществе, а что именно на кон ставите вы? У вас нет никакого достоянья! И очень возможно, что ваша церковная экспансия – блеф! В любой момент можете вы затаиться в укромных закутах и норах, где вас никто не сыщет. Ведь вы, извините меня, – деклассированные, маргинальные элементы, и вам любая затхлая подворотня – дом! А я – заметна и популярна в обществе, и я привыкла к комфорту. Я очень прошу простить мою беспощадную откровенность, но разве всей нашей группе не нужна сейчас полная ясность?.. Давайте отринем сантименты!..   
     Агафья, притворяясь невозмутимо-спокойной, возразила:
     - Вы совершенно не правы в том, что наши риски намного меньше, чем ваши. Мы, действительно, ничего не потеряем, если не ввяжемся в эту передрягу. Но если мы всё-таки начнём нашу операцию, то мы рискуем жизнью. В случае провала наши дерзновенные поползновенья не останутся безнаказанными. Бунтарей всегда изуверски карают, чтоб другим неповадно было. Наши тела искромсают в назидание тем, кто ещё способен замыслить еретический мятеж. При неудаче торжествующее отребье эвакуирует нас в ад!..      
     Алле очень захотелось поспорить, но её полемическую речь опередил Осокин, заговоривший дипломатично и вкрадчиво:
     - Теперь очень важно понять, что госпожа Алла – это колоссальный козырь для всех нас. Ведь только при её честном содействии наше отчаянное дело обретёт флёр легитимности. Я уверен, что госпожа Агафья прекрасно понимает это. Никто из элиты нашей церкви не откажется от миража власти. Вокруг замельтешит целая тьма потенциальных конкурентов, и все они будут готовы при малейшем поводе вцепиться в нас подобно стае матёрых волков. А госпожа Алла – законная наследница их хозяина и пестуна. Эта свора не поверит нам при любых обстоятельствах и раскладах, а вот Алле, вероятно, поверит. Нашим соперникам – даже при их цинизме – будет сложно вообразить, что Алла действует вопреки воле своего благодетеля-дяди. И всегда нужно помнить о том, что интересы госпожи Аллы защищает само государство, поскольку она – законная наследница Чиркова…               
     - Давайте же, наконец, голосовать, – нетерпеливо встрял Кузьма, – нам уже хватит прелюдий. Я хочу немедленного начала нашей акции! Мы уже вдосталь наговорились…    
     Агафья грозно усмехнулась и проговорила искусительно и страстно:
     - Мы обязательно победим, если не промедлим! Я знаю микстуры и дозы. Я совершенно уверена в том, что я сумею ввести человеческие массы в транс… Скоро мы возьмём у нашего нечестивого общества реванш!.. Мы исправим свои неприкаянные судьбы!.. Толпы почитателей в экстазе нам скандировать «Ура!» будут. И возгласят нам «Осанна!», как святым патриархам и блаженным митрополитам.    
     И Агафья мечтательно и нервно ощерилась, а затем после короткой паузы глянула на Осокина и подозрительно присовокупила:               
     - Если господин Осокин прояснит свою позицию, то я возрадуюсь! Зачем пришелец примкнул к нам? Я, пожалуй, не буду возражать, если незваный гость покинет нас немедля. Но если он всё-таки решил соединиться с нами, то пусть объяснит: почему именно? Почему фаворит Чиркова намерен вредить своему покровителю?    
     И Осокину подумалось о том, что его отсюда не выпустят при любых обстоятельствах. Он истерически хмурился и размышлял:       
     «Мне сейчас отвечать надо без малейшей фальши, иначе псами затравят, а затем кремируют в очаге. Но актёрствовать без фальши неимоверно сложно. Агафья проницательна и нервозна. Значит, притворяться мне теперь бессмысленно, поскольку непременно меня разоблачат. Мне теперь нужно ответить с предельной искренностью… Спасай, выручай, моё наитие…»      
     И Осокин вдохновенно сказал:
     - Мне осточертело моё прозябанье! В моём торгашеском антикварном бизнесе я очень редко пёр на рожон, но меня истомила собственная робость. Я обожаю старинные предметы с патиной истории! Кракелюры картин завораживают меня! Но моя скромность на рынке доселе мешала обладанью раритетными экспонатами!.. А ведь я – не трус! В армии я честно отпахал свою долю полковым сапёром, а на Северном Кавказе я обезвреживал мины, фугасы и растяжки из гранат. Однажды в траншее меня контузило после атаки, и я очухался в лазарете только через неделю. Мои увечные коллеги по военной специальности не вернулись после госпиталя к сапёрному ремеслу: ведь у них начиналась трясучка при виде банальной мины, и они шустро накатали рапорты о переводе в штаб. А я после раненья вернулся в свою сапёрную роту, и там я безропотно лямку тянул до самой демобилизации…      
     Вдруг Кузьма импульсивно спросил:
     - До каких регалий и чинов ты дослужился в армии? 
     - Особых регалий у меня нет, а по званию я – младший сержант.      
     И Кузьма искренно посочувствовал ему:
     - Негусто!      
     - Но я хранил себя для высших целей! – звонко и убежденно произнёс Илья, а затем, глянув каждому в лицо, продолжил тихо и доверительно: – Я теперь понимаю, почему я скромничал на антикварных ярмарках и базарах. Я сберегал себя именно для этого момента! Ведь у меня чертовски опасное поприще… я уже говорил о наших рисках… у нас лучше не высовываться!.. Со многими странностями сопряжено моё появленье здесь!.. Я добирался сюда в пыльном вагоне поезда, хотя обычно по регионам я езжу в автомобиле. Но моя машина – раздолбанная рухлядь, и теперь она в ремонте после глупейшей аварии. Если бы не эта странная авария, то я прикатил бы сюда в собственной машине, и тогда  не пересеклись бы наши судьбы. Всех нас Провидение упорно вело к пучине грядущих событий!.. Любая случайность помешала бы нам собраться здесь вместе… Но не было такой случайности!..   
     Илья поперхнулся и умолк, а затем он, озираясь на встревоженные лица, явственно ощутил, что отныне ему склонны верить…   
     После общего короткого молчанья Кузьма одобрительно усмехнулся и молвил:
     - Значит, Божественное Провидение эксплуатирует нас, как буржуазия – батраков! Разве не так, Илья?   
     - Пожалуй! – согласился Осокин и тихо затрещал суставами сплетённых  пальцев.
     - А если мы всё-таки проиграем? – спросил, нахмурясь, Кузьма.   
     - Ну, что же, – сказал Илья задумчиво и серьёзно, – можно и проиграть. Я не знаю, как назвать охранное учреждение на ближнем хуторе: казарма, бурса, лавра или семинария, но там тренируется фанатичная гвардия Чиркова. И если не удастся нам нейтрализация этих опричников, то нас, вероятно, казнят. Ну и что с того?! Однажды после разрыва мины я оказался в коме, и не было в смерти, пусть и временной, ничего страшного. И все мы наблюдали, как умирал Кирилл. Разве не говорил он о великой Господней тайне, которая открывается только перед смертью? Разве не сказал о божественных грёзах, которые отвращают от жизни в земной юдоли? Предсмертные речи Кирилла будто сорвали заляпанную кисейную пелену, сквозь которую я доселе взирал на мир, и мне открылись волшебные палитры красок и чудесное мерцанье колорита. Кирилл, – этот умирающий кудесник, – озарил волхованием своей речи поблеклый и тусклый мир, в котором я доселе обитал! И я не хочу возврата из светозарных чертогов в мою чадную и смердящую лачугу! Поэтому я осознанно и решительно примыкаю к вам! И я ратую за немедленное начало акции!      
     - Илья, вы – очень хороший оратор, – с невольным уважением сказала Агафья, – и я, пожалуй, поверю вам…      
     Кузьма немедленно обратился к Алле:
     - А как поступите вы, моя госпожа?       
     Алла ответила без малейших колебаний:
     - Я согласна по тем же причинам, что и господин Осокин.    
     И вдруг Алла поразилась быстроте и решительности собственного ответа, а затем внезапному укрепленью своей веры в благородство и мудрость Ильи Осокина…
     В комнате все молчали и не смотрели друг на друга…
     Вскоре Алла очень дивилась своей полной готовности действовать во вред единокровному дяде. Желанье мстить дяде за убийство богатого и престижного жениха объясняла такую готовность только отчасти. Но основную причину своей враждебности к родному дяде Алла никак не могла понять и чётко сформулировать. И вдруг у неё возникло ощущенье, что её влечёт на борьбу со своим единственным на земле родичем некая высшая мистическая сила…

7

     Кузьме очень быстро наскучило молчанье, и он с задорной улыбкой предложил:
     - Давайте послушаем госпожу Агафью, поскольку у неё, без сомнения, уже разработан детальный план действий.
     Агафья согласно кивнула головой и негромко произнесла:
     - Я сейчас изложу свой план. Я полагаю, что он реален и подробен. Я тщательно его продумала. Но теперь я намерена скорректировать его, учтя мнение господина Осокина.               
     - Я безмерно вам благодарен, – пробормотал Илья, – и польщён…
     И Агафья с большим достоинством продолжила свою негромкую речь:
     - Мы не будем затягивать наше действо и обойдёмся без проволочек. Сначала по-доброму предложим Чиркову создать регентский совет из нас. Если мы сломим его волю, и он покорится нам, то пусть остаётся кумиром, но без грана реальной власти. Дадим ему функции чисто номинального президента, но с божескими почестями. Но даже абсолютная покорность Чиркова не искорёжит главный каркас моего плана! Покорится Чирков или нет, но суть наших действий останется неизменной!..         
     И вдруг Алла ощутила необоримое желанье казаться всем очень значительной, и она с гонором и важностью спросила:
     - А в чём конкретно суть наших действий?
     - Завтра на рассвете, – сказала Агафья, – мы именем Чиркова вызовем сюда начальников ближних филиалов… якобы с докладом… И здесь они будут опоены фирменным зельем Чиркова. Состав дьявольского снадобья уже мне известен! Ведь я – ушлая санитарка из сумасшедшего дома! А затем я превращу этих людей в бессмысленных кукол, в марионеток! Я знаю, как это сделать! Ведь я не напрасно долгий срок наблюдала за приёмами и ухватками Чиркова! Первыми жертвами станут командир и комиссар его гвардии. Затем я приведу Чиркова в состояние полной прострации, но внешне он будет казаться нормальным. В таком состоянии он торжественно и пышно декларирует в казарме создание регентского совета и назначение новых начальников гвардии. Командиром станет Кузьма Бредов, а комиссаром – Илья Осокин. Мы обретём официальный мандат на власть, а Чирков превратится в псевдо-правителя! Затем без малейшего промедленья мы лишим разума и сместим с важных, ключевых постов всю верхушку нашей церкви… Я уже наметила, кого именно мы турнём в безумие для профилактики сопротивленья нам…      
     - Великолепная беспощадность! – мрачно и восхищённо вскричал Кузьма. – Не надо гуманизма и сантиментов! Церковь окажется под нашей эгидой! Я предвкушаю полный успех! Церковные сибариты заткнутся, и вместо них будем доминировать мы! Все назначенья будут только нашей прерогативой!..       
     Агафья хитровато улыбнулась и молвила:
     - Одной беспощадности мало! Чай, не матросы революции! Зарок победы в том, что я знаю церковные системы связи, которыми пользовались ещё в имперских департаментах и структурах Чиркова. Он скопировал для себя многие достижения той эпохи. И теперь для каждого филиала существуют свои особые пароли, шифры и коды. На всех документах, посылаемых из нашего центра почтой, радиосвязью, курьером или по факсу, должны быть все необходимые реквизиты, иначе грамоты и указы не подлежат исполнению…      
     Алла невольно призналась:
     - Такие канцелярские нюансы неведомы даже мне!             
     Агафья с издёвкой усмехнулась и пояснила:
     - Вы, госпожа Алла, витали в поднебесье! А я тайно, но очень прилежно училась!.. Поначалу Чирков занимался такими делами только сам. Но затем он, обленясь, доверился Кириллу, а тот –  раззява и разгильдяй. Бросал документы даже в туалетной комнате, возле бассейна и в ванной! Такая беспечность гораздо хуже, чем шарлатанство или мошенничество. Вот хозяин и допрыгался, доскакался!    
     И все вдруг почтительно улыбнулись Агафье, и та, довольная явным уважением к ней, сказала:
     - Ведь я кое-что читала! Сердцевина любой власти – это кадры, дисциплина, деньги, контроль и связь. Так написано в мудром политическом трактате. Кадры, верные Чиркову, мы решительно заменим и превратим в сборище идиотов. Дисциплина будет поддерживаться универсальным способом: за малейший промах – лишать рассудка! Связь, благодаря моей расторопности, окажется в нашем полном распоряжении! Госпожа Алла предоставит нам финансовые ресурсы церкви. Для контроля мы сохраним прежнюю систему доносительства и ревизий, она – эффективна, поскольку создавалась Чирковым на базе имперских надзорных систем. А теперь назовите мне причину, по которой мы с такими крупными козырями способны проиграть?      
     - Междоусобная ненависть и грызня, – тихо, но веско проговорил Илья, – взаимная нелояльность… Зависть, апломб и амбиции… Нам теперь очень накладно вздорить…      
     - Да, – согласилась Агафья, – именно так! Удары исподтишка, шатанье, разброд и взаимная ревность обрекут нас на крах!..
     - И что же нам теперь делать? – обеспокоился всерьёз Кузьма. – Как поступить?
     И Агафья ответила с явным воодушевленьем:
     - Главный вопрос жизни звучит так: почему люди хранят верность? Зачем они верны идеям и родине? Во имя чего на войне отдают свои жизни, если бойцы прекрасно знают, что их ожидает ни слава, ни даже пышное погребенье, а заброшенность? Если они предвидят, что их телам суждено без гробов и могил истлеть в траве-мураве?! Стать удобреньем для нив и крапивы!.. Но наша неверность тому, во что мы сами верим – это мерзкое извращенье, подобное педерастии. Так нам устроил Всевышний! Не может нормальный человек изменять тому, кому искренне верит сам!.. 
     Агафья умолкла и прищурилась, и внезапно у всех появилось ощущенье полной её правоты.  Осокин с большим удивленьем подумал:
     «Надо же, какие точные фразы и термины!.. Кухарка на свой лад переиначила категорический императив Канта…»
     Затем Осокин с запинкой произнёс:
     - Надеюсь, что мы – не извращенцы… И мы сохраним взаимную верность!.. Доселе не было у нас повода не верить друг другу… В основе верности, как я  полагаю, всегда лежали трезвые расчёты…   
     И вдруг Кузьма азартно его прервал:
     - Хватит нам рассусоливать, дамы и господа! Лучше вы послушайте мою рекомендацию!.. Ведь она, уж поверьте мне, – не абсурд, в её основе – мой личный опыт диверсанта… Пусть я – ретроград! Но ведь я – десантник высокой квалификации!.. Даже в самой минимальной группе из двух человек всегда должен быть командир. Иначе неизбежен бардак, и всем кранты! Простите мне бранные, жаргонные слова, но они – самые точные, а в детстве у меня не было гувернёров. Мы должны командиром или куратором избрать госпожу Агафью! И мы обязаны клятвенно ей обещать беспрекословное повиновенье. Коллегиальное принятие решений обречёт нас на погибель!.. Уж поверьте матёрому солдату!.. Прошу всех вас отнестись к этому моему предложенью позитивно…         
     И мгновенно все, кроме Агафьи, вскочили и пристально посмотрели на неё; она согласно покивала головой и облегчённо вздохнула… Алла криво усмехнулась и подумала:
     «Ну, вот уже и банда образовалась. И я выбираю атаманшу… Зачем я путаюсь с криминальными бродягами? И почему я чувствую доверие к Илье? Надо об этом у него спросить… он знает…»               
     И Алла растерянно посмотрела Осокину прямо в глаза, и тот, отведя от неё медленно и печально свой взор, сказал:
     - Твоё предложенье, Кузьма, – рационально, и я солидарен с тобою. Кандидатура не вызывает нареканий. Госпожа Агафья располагает волей, информацией и хваткой… пусть же координирует всё наше дело… Я согласен на безропотное повиновенье…      
     - И я согласна, – приглушённо отозвалась Алла, и ей подумалось: «Я стала эхом Ильи…»   
     - Ну, хорошо, – молвила Агафья и встала. – Пусть будет так, как вы хотите… За такое ваше смиренье воздастся вам сторицей!.. Наша победа компенсирует всё!.. Сейчас мы пойдём в апартаменты Чиркова, где я намерена уговорить его стать нашим живым идолом, но без власти. Говорить буду я одна, а вы, пожалуйста, не встревайте в беседу. Стойте шеренгой сзади меня…      
     Агафья сумрачно помолчала, а затем обратилась к Алле:
     - А вы, госпожа Алла, помолитесь Всевышнему о том, чтобы ваш дядя оказался благоразумным и покладистым. Иначе ему будет очень плохо! Гораздо хуже, чем Кириллу! Быть живым покойником – ужасная участь! Право, я немного сочувствую ему. Сейчас он в роскоши упивается собственным величьем, и вдруг он поймёт, что он – заложник своей челяди и балбес. Столь резкий контраст должен его шокировать и сломить… 
     И вдруг Агафья вопросительно посмотрела на Осокина, и тот вежливо и осторожно спросил:         
     - У вас есть какая-нибудь схема будущего разговора?
     - Плана беседы у меня нет! – резковато молвила Агафья. – Но я полагаюсь на моё озарение свыше! Я теперь ощущаю себя инструментом, орудием Провидения. Неужели мои жалкие планы и потуги могут пресечь волю небесных сил? Странные мысли, не правда ли?..    
     И Агафья опять вопросительно посмотрела на Осокина, и тот с серьёзным лицом проговорил:
     - Эти мысли мне отнюдь не кажутся странными. Всех людей направляет вселенский разум, но только одни осознают это, а другие нет…    
     - Давно пора к Чиркову идти! – хрипло и напористо произнёс Кузьма и ощерился…               
     - Мы сейчас пойдём к нему, – согласилась Агафья и присовокупила: – Но по пути мы завернём на кухню, где я прихвачу свою аптечку с тюбиками, пузырьками, пробирками и шприцем. Ступайте за мною гуськом!..      
     Агафья решительно вышла в корридор, и все гурьбой последовали за нею…
     На кухне Агафья проворно достала из закутка чёрный врачебный чемоданчик с блестящими замками и заклёпками…    
     Затем заговорщики медленно пошли к Чиркову по красной ковровой дорожке с ворсом. Кузьма шагал слева от Агафьи, но немного сзади. Пара из Осокина и Аллы слегка отстала…
     Осокин на ходу коснулся горячими и потными ладонями своего небритого лица и рассеянно подумал обрывками фраз:
     «Отрастает на лице щетина, и волосы всколочены, излохмачены… цирюльник нужен… Но салон красоты или парикмахерская далече… Сюжет со мной далеко не тривиальный… Если сей казус о мятежных лакеях талантливо описать, то он, пожалуй, достоин того, чтобы оказаться в хрестоматиях и анналах о политике…»
     Внезапно Агафья уронила врачебный чемоданчик на палас, но мгновенно подняла свою аптечку с дурманными зельями, и после короткой заминки все вереницей пошли дальше…   

8

     Чирков, сновавший в горделивых мечтаньях по своим личным апартаментам, внезапно остановился и замер в гостиной; его грёзы о своём скором величии внезапно пресеклись жгучей тревогой. В заговоре и кознях против своей особы он начал подозревать всех, кого он помнил. Его знакомцы воображались ему за самыми подозрительных занятьями: его близкие соратники то встревожено шушукались по углам шикарных чертогов, то переглядывались лукаво и значительно на зазорной, эротической презентации в фешенебельном клубе, то победно и заливисто хохотали в курительном павильоне на штофных линялых диванах, то давали признательные показания инспектору фискального ведомства. Эти воображаемые сцены чрезвычайно напугали Чиркова, и он, будучи на грани паники, решил, что он завтра же на утренней заре непременно вызовет в особняк своих охранников из окрестного хутора…
     «Мои каникулы должны окончится сегодня, – размышлял он, замирая в гостиной, – мне пора приступить к исполнению моей супер-миссии. Теперь из меня должна излучаться мистическая и кипучая энергия, порабощающая всех. И я обязан бороться с моей излишней подозрительностью, поскольку чрезмерное недоверие начальника стимулирует у подчинённого азартное желанье обмануть из чувства противоречия своё руководство…»
     И вдруг ему подумалось о том, что убийство Кирилла было совершенно напрасным. Разумеется, Кирилл фрондировал, но опасным не был. И даже самовольная свадьба Кирилла и племянницы не предвещала бед. Наоборот, такая женитьбы оказалась бы даже очень полезной, поскольку Кирилл состоял в узкой элитной группе легальных миллиардеров, и семейные узы с ним сулили прибавленье респектабельности и бесценных связей его жене и тестю…
     И Чирков шёпотом резюмировал:
     - В убийстве Кирилла пользы ни грош, ни на алтын, ни на йоту и гривенник…    
     И внезапно Чирков решил, что главной причиной сегодняшней казни были лукавые и клеветнические внушенья Кузьмы. А тот, вероятно, находится под сильнейшим влиянием кухарки Агафьи, которая сегодня была палачом-катом со шприцем. И Чирков глубоко и тревожно задумался о своей кухарке…
     «Роль Агафьи – чрезвычайно зловещая, – ошеломлённо размышлял он, – ведь именно она убивала Кирилла собственноручно. Зачем она, старая карга, совершила такое душегубство?..»
     И вдруг он, оторопевши, понял, что она – отнюдь не карга!.. Оказывается, Агафья умело прикинулась ею!.. Но с какими целями она долго притворялась гораздо хуже, чем есть?..
     И Чиркова устрашали неведомые цели кухарки…
     Почему он доселе не замечал, что в её теле отсутствуют жировые складки и дряблость?.. На её лице со свежей и тугой кожей не видно ни морщин, ни обрюзглости!.. Только лёгкая патина седин в чёрных прядях!.. Почему он оказался слепым по отношению к своей кухарке? Почему он считал убогой и примитивной её духовную жизнь?..
     Неужели потому, что Агафья сама захотела этого?.. Значит, она влияла на его подсознанье!.. Ведь психику и подсознанье человека можно исковеркать так, что любое безобразие воспринимается красотой, а прелесть – уродством…
     Но Чирков не помнил случая, чтобы женщина, вопреки своим природным свойствам, постоянно ухудшала свою внешность…
     Неожиданно узорная дверь в гостиную резко распахнулась, и к нему плавно и медленно приблизилась Агафья в чёрном одеянии…               
     Кухарка внезапно показалась Чиркову материализацией его собственных подозрений и страхов, и он посмотрел вокруг себя диковато вылупленными глазами. Вскоре в его гостиную вошли гурьбой все остальные его домочадцы…
     Чирков мимолётно глянул в окно: пасмурные тучи были густыми, низкими и беспросветными. В гостиной вдруг запахло озоном, влагой и свежескошенным сеном. Но дождь ещё не накрапывал…
     Чирков быстро, но с большим усилием воли преодолел свои страхи и с напускной иронией молвил:
     - Вы явились, как депутация с ультимативным требованием о моей капитуляции! Говорите быстро о цели вашего прихода, а затем сразу убирайтесь и не третируйте меня!.. У вас – хмурые, алчные и волчьи взоры…   
     Агафья порывисто поставила свой врачебный чемоданчик на паркет и спросила с ханжеской улыбкой:
     - Неужели вы, мой господин, считаете, что мои взгляды – волчьи?    
     - Именно так я считаю, – пробормотал Чирков, не шелохнувшись…   
     Агафья предложила ласковым тоном:
     - Давайте присядем на диван.   
     И кухарка быстро и цепко ухватила обеими руками левое запястье своего хозяина, а затем чуткими пальцами ощутила лихорадочное биение его пульса…
     «Он почуял, зараза, что попал он впросак, и теперь корячится…» – злорадно подумала Агафья, и, нежно улыбаясь, она лёгким давлением рук заставила Чиркова присесть вместе с нею на диван слева от неё. Все остальные стояли кучкой поодаль, часто и суетливо меняя свои позы…
     Агафья, сидя боком на диване, взирала внимательно на Чиркова, который изображал на своём лице высокомерие и безразличье. Она вдруг ощутила в себе неимоверное вдохновенье; никогда прежде не испытывала она подобного чувства. И внезапно показалось ей, что вся её прежняя жизнь была только преддверием этих торжественных мгновений. Ради этих мигов её торжества  она ухаживала за кретинами, дебилами, параноиками и шизофрениками в психиатрической клинике, стирала их замызганные испражненьями халаты и мыла трухлявой шваброй полы и стены в больничных коридорах и палатах. Ради великолепия этих мигов она упорно боролась со своим косноязычьем, копя в своей памяти огромный словарный запас. И теперь она была совершенно уверена в том, что она сумеет ясно высказать самые отвлечённые понятия, мысли и сентенции…
     Она больше не сомневалась в том, что она сломит сейчас волю Чиркова, и тот быстро почувствовал непоколебимую и гордую самоуверенность Агафьи. А та мгновенно ощутила то, что сейчас её абсолютная уверенность в себе порабощает и Чиркова, и всех остальных в гостиной. И Агафья, рассматривая профиль Чиркова, негромко приказала:
     - Тем, кто ещё стоит, рассаживаться быстрее по стульям!   
     Это повеленье было спешно исполнено… все расположились только на стульях… в кресла никто не сел…               
     Чирков нервически усмехнулся и пробурчал:
     - Оказалось, что ты, Агафья, уже научилась говорить безапелляционно…
     И Чирков уселся на диване боком и посмотрел кухарке в лицо, и та произнесла тихим, но мелодичным голосом:
     - Мы пришли сюда, чтобы предложить вам честную и великодушную сделку. Я не хочу лицемерить и притворяться. Давайте побеседуем без околичностей и экивоков. Я предлагаю вам превратиться в живое божество. Людские массы с дикарским восторгом покорятся вашей великой святости. А после вашей кончины мы соорудим чудесный мавзолей из белого и чёрного мрамора, и там под золотой чеканкой в гранитном саркофаге мы похороним вашу набальзамированную мумию. Мы откроем священные монастыри и музеи с вашими реликвиями в золотых раках и кадящими в вашу честь лампад с фимиамом…    
     Чирков с затаённым страхом прервал эти посулы:
     - Неужели вы полагаете, что этого почёта я не сумею для себя обеспечить сам? Ведь я хорошо знаю толк в рекламе и теократии… А любой церкви необходим кумир, поскольку его авторитет очень облегчает клерикалам управленье паствой. Но нет в нашей церкви ни претендента, ни кандидата на роль живого идола, кроме меня…      
     Агафья угрожающе усмехнулась, и Чирков быстро и с запинкой присовокупил:
     - Но допустим, что я вдруг милостиво соглашусь… Ведь такие коллизии мне претят!.. Каких уступок вы хотите от меня взамен?    
     Агафья вкрадчиво и тихо произнесла:
     - Мы хотим регламентации принятия решений, поскольку отказ от вашего полного самовластья будет очень полезен нашей церкви. Бесконтрольные проявленья вашего норова уже стали вредоносными. Вы чересчур суматошны и суетны. В ваших поступках много шероховатостей. И самый главный упрёк: вы поставили перед нашей церковью химерическую цель. Вы сегодня долго и витиевато разглагольствовали о вашем мираже. Но мы не желаем, чтобы нашу церковь сгубила недостижимость целей, поставленных вами…      
     Чирков угрюмо и нервно спросил:
     - И какую, по-вашему, цель я поставил перед собою?      
     Агафья после короткого раздумья сказала:
     - Вы захотели достигнуть в нашей стране диктаторской, тиранической власти, а затем, возродив у русских нравственные и моральные ценности, возвеличить Россию. Но такая цель – маниакальна! Вы посягаете на то, что доступно только Божеству!.. Вы мечтаете с помощью мощи имперской России распространить своё вероученье по всему миру… Вы хотите бессмертной мировой славы… И вы желаете для себя вселенского лидерства…   
     - Ну и что с того! – вскричал Чирков. – Ведь уже был Магомет! И заполонило мусульманство весь подлунный мир!.. Вот пример удачной экспансии религии!..   
     - Но ведь не сам пророк навязал миру ислам, – возразила Агафья, – а его халифы и сподвижники. Сам Магомет спаял вокруг себя только горсточку кочевых племён в аравийских пустынях. И, кроме того, ваше вероученье, Роман Валерьевич, ещё не разработано… и по миру пока нечего распространять…   
     И Агафья внезапно ощутила, что её последние фразы сломили дух и волю  Чиркова, который мгновенно обмяк и сникнул. Затем Агафья ясно поняла, что она уязвила Чиркова чрезвычайно болезненно…
     Ведь Чиркова всегда отчаянно томило и мучило то, что он оказался неспособным излагать свои мысли на бумаге, и ему уже в юности часто казалось, что его странное неумение записывать какие-либо тексты сродни и психической болезни, и комплексу неполноценности…
     Агафья оказалась права: у Чиркова ещё не было своего оригинального вероученья. Замороченная и фанатичная паства ожидала в гипнотическом трансе Страшного Суда, Армагеддона и апокалипсиса, не различая никакой разницы между этими богословскими терминами… Сущность вероучения Чиркова состояла только в том, что в награду за полную покорность он сулил обеспечить для своей паствы оправдательный вердикт у Небесного Судии…
     Такая идеология уже казалась Чиркову примитивной и куцей; ему же очень хотелось, чтобы азы, постулаты и догмы его вероученья изучались на философских факультетах во всём мире…
     Удручённый Чирков внезапно ощутил полнейшее безразличие к собственной судьбе и шепеляво спросил:
     - И как же вы намерены действовать при моём добровольном согласии?      
     Агафья монотонно и вкрадчиво растолковала:
     - Даже при вашем полном согласии вам предстоит некоторое время пребывать в трансе. Ведь я поначалу должна полностью контролировать вас. Согласитесь, что я поступила бы крайне легкомысленно, если бы я пустила вас в нормальном состоянии к вашим опричникам, которые, благодаря мастерскому внушенью, безгранично вам преданы. Одно ваше лёгкое мановенье или слово – и нас лихо сомнут и скрутят! А ведь вы обязаны скрупулёзно и вдохновенно исполнить все мои порученья! Затем я верну вас в обычное состояние. Вы покажете мне полную методику, как это делается… вы тщательно проинструктируете меня… Познакомите меня с рецептом нужного зелья и дадите все его компоненты… Я клянусь, что я выполню своё обещанье, и вернётесь вы к здравомыслию!.. Я готова компенсировать вам ущерб!..       
     Чирков печально ухмыльнулся и прошептал:
     - Мне очень трудно поверить, что вы сдержите клятву…      
     И Агафья ласковым голосом прервала тихие стенанья своей жертвы:
     - Но ведь у меня нет нужды что-либо обещать вам. И тем паче: нет у меня необходимости клясться! И вы сами понимаете это… На ореховом паркете стоит медицинский чемоданчик, и там имеется абсолютно всё для того, чтобы ввести клиента в транс. Такие операции вы неоднократно проделали при мне на очень многих обездоленных людях, которых вы презрительно обзывали клиентами, а затем и брёвнами, и я прекрасно запомнила порядок действий и тексты. Но я ещё не умею возвращать людей в их нормальное состояние, поскольку я никогда не видела, как это делаете вы. Но пару раз я слышала, что иногда вы всё-таки делаете это для избавленья от их докучливой или влиятельной родни… Даже если вы не поверили, что я сдержу свою клятву, вам лучше ознакомить меня с нужной методикой… А вдруг я всё-таки не решусь на клятвопреступленье!..    
     И вдруг Агафья показалась Чиркову почти красавицей, и он тихо, но с непонятной ему страстью произнёс:
     - Вы весьма убедительны!.. В моём сейфе я храню вместе с личным архивом ещё и пилюли в красных капсулах… Но микстуры и таблетки не всегда обязательны… Нужно обычным способом погрузить религиозного фанатика в гипнотический транс, а затем повелеть больше никогда не верить в Бога… Но из безумного состояния способен вывести только тот, кто в него ввергнул…      
     - А зачем тогда нужно зелье, – спросила Агафья, – если всё так просто?    
     - Препарат нужен для полного расслабления клиента, – серьёзно пояснил Чирков, – иначе тот сразу почувствует неуверенность в себе у малоопытного гипнотизёра и не поддастся внушенью…    
     - Вот, оказывается, как, – пробурчала Агафья, а затем довольно и ласково улыбнулась…    
     Чирков с надеждой на милость поинтересовался:   
     - Я угодил вам?    
     - От восторга я не воскликну «Ура!», – ответила Агафья, – но, пожалуй, я очень довольна.   
     И внезапно всем в гостиной почудилось, что за окном застрекотал кузнечик…

9

     Теперь в гостиной всем очень хотелось, чтобы весенняя гроза, наконец, разразилась… Буря начала собираться ещё на рассветной зорьке, и теперь в гостиной всем было очевидно то, что мощная гроза уже беснуется в городе, который Чирков вознамерился взять под кормило своей власти… Всем одновременно вообразились ручьи и потоки дождевых вод, стекавших по канавам, ложбинам и кюветам в реку Кубань. Вообразилась молодая и свежая зелень, освобождённая грозой от зноя. Воображались сверкающие и булькающие лужи на асфальтовых мостовых и на старых кирпичных тротуарах ещё царских времён…   
     Но сильнейшая гроза, бушуя неистово по окрестностям, никак не задевала усадьбу, и это таинственное обстоятельство вдруг показалось всем в гостиной мистическим знаком свыше. Почему же именно здесь доселе ещё не начался буйный ливень с молнией и рокотом грома? Ведь долгое ожиданье грозовой свежести, – пусть даже с бобами и горошинами града, – угнетает и плоть, и дух!.. 
     И внезапно в гостиной всем поверилось, что если бы гроза разразилась именно в эту роковую минуту, то непременно переменились бы к лучшему их иссохшие души…
     Торжествующая Агафья величаво смежила веки, и на ней сосредоточились все взоры в душной гостиной… И никто не постигал, почему все они ранее считали эту грозную и красивую женщину – убожеством и ягой?.. А Чиркову вдруг померещилось, что он с отрочества мечтал о семейных узах с такой женщиной, как Агафья… И вдруг захотелось Чиркову сделать прямо сейчас брачное предложенье своей кухарке… А та, ощутив наитием такое желание Чиркова, призадумалась невольно на секунду о выгодах своего супружества с ним; вообразилась Агафье даже их помпезная свадьба… Но почти сразу Агафья вдруг начала люто презирать себя за то, что она допускает вероятность такого брака. Ведь показалось Агафье, что этим допущеньем она оскорбила самоё себя. На миг она опять ощутила себя обездоленной и смиреной кухаркой, и сморщилась она от гневного омерзенья к самой себе...         
     Но затем Агафья снова ощутила себя орудием Провидения и вдохновенно молвила:
     - Вы не мечтайте, Роман Валерьевич, о несбыточном чуде! Я чувствую, что вы уже готовы предложить мне свадебный венец! Разве не так?    
     - Именно так, – покорно пробормотал Чирков, а затем после короткого молчанья раболепно спросил: – Осмелюсь ли уповать на согласье?    
     - Нет, – сказала Агафья, – зря не надейтесь. Если бы я хотела только супружества с вами, то я давно бы стала вашей женой. Сейчас вы, Кузьма и я вместе пойдём в кабинет, где в сейфе вы храните пилюли в красных капсулах…   
     Чирков, робея, возразил:
     - Лучше это сделать рано утром… До рассвета заприте меня в каземат…   
     - Нет, – решительно заявила Агафья, – только сейчас! Кузьма, бери мой чемоданчик… и тронулись!..       
     И Агафья неспешно поднялась с дивана, и все остальные в гостиной резво вскочили… Кузьма шустро подхватил с паркета чёрный медицинский чемоданчик… Чирков понуро и с дрожью засеменил в свой кабинет, а следом  гостиную покинули Агафья и Кузьма… Дверь в хозяйские покои осталась распахнутой… 

10

     Алла и Осокин медленно прошлись по гостиной, стараясь не встречаться взорами. Внезапно Осокин замер на средине комнаты и пристально посмотрел на распахнутую настежь дверь, ведущую в личные хоромы хозяина. Алла встревожено подошла к окну и начала внимательно всматриваться во двор, где трусцой сновали огромные псы…
     Внезапно Алла порывисто отвернулась от окна и молвила:
     - Наши соратники теперь нежатся в эйфории! Но в экстазе от собственного величия они подзабыли, что собаки меня не укусят. Если вы сейчас захотите, то я спущусь в гараж, где стоит мощный исправный автомобиль с полным баком авиационного бензина. Дадим стрекача отсюда! Голодать и нищенствовать мы не будем. Я ручаюсь за это! Я умею искусно водить машину… Надавлю педаль газа до упора, до отказа… и айда!..         
     - Я и сам хороший шофёр, – отозвался Осокин, слегка грассируя…      
     Она с кокетливой, но встревоженной гримасой предложила:
     - Давай говорить друг другу «ты».    
     - Хорошо, давай на «ты», – сказал он и быстро уселся в кресло, – но отсюда я не сбегу!       
     - Но ведь сейчас появились у нас варианты, – пробормотала она, – и нужно пытаться использовать их…       
     - Разве ты боишься остаться здесь? – угрюмо спросил он…    
     - Да, я боюсь, – печально и кротко призналась она, – и особенно меня пугает и гнетёт Агафья… Она – беспощадна, расчётлива и очень упорна! Кузьма со своими кудлатыми псами – её верный стремянной!.. А позднее на воле в подходящий для нас момент мы сумеем привлечь внимание прессы и общественности к судьбе моего дяди. При необходимости мы обратимся в органы правопорядка… И я ручаюсь, что мы к тому времени окажемся способными выиграть любую судебную тяжбу… Но можно и сразу умчать за границу… Там купим себе ренту, станем буржуазией… Я повторяю, что нищенствовать мы не будем… Что скажешь?..      
     И она присела боком на краешек стула супротив Осокина…
     Он шелохнулся в чёрном широком кресле и негромко, но внятно произнёс:
     - Я очень многое могу сказать! И я уже вдосталь наговорился сегодня! И многие мои речи – это чистая, кристальная правда… Я чувствую, что ты прониклась доверием ко мне…  Ты всерьёз уповаешь на меня!.. А я не знаю причину такого доверья!.. Но ты, возможно, подсознательно ощутила близкую опасность, и поэтому затащила меня сюда, чтобы обрести во мне союзника и опору… Но самое странное, что я не ведаю причину, по которой я сейчас не хочу лгать тебе...      
     И вдруг она заметила, что в его голосе появилась лёгкая картавость…
     - Я внимательно слушаю тебя, – проговорила она…      
     - Я не сбегу отсюда, – решительно заявил он и горделиво задрал вверх свои густые брови, – ведь я намерен рискнуть жизнью! Я пойду до конца в этой лютой передряге!..    
     И Алла вдруг ощутила странную гордость от этих его отважных слов, но всё-таки пыталась с ним спорить:
     - Но зачем, почему?! Ведь это дело страшное! Агафья сегодняшим убийством Кирилла испепелила за собой все мосты для отступленья! А Кузьма – одного поля ягода с нею! Они – монстры! Они – маргинальные типы, злые и жестокие пролетарии без кола и двора. И оба они решительны и храбры! Жизнь человека для них – ломаный грош, копейка! Кузьма, по-моему, зачарован Агафьей до самых потрохов! Если эта парочка захватит власть, то с нами после революции не поделится! Им нельзя верить! Они без малейших колебаний прикончат нас за ненадобностью!.. Не сомневаюсь, что они питают к нам жуткую классовую вражду! Ведь я очень богата, да и ты – столичная штучка… А на них клеймо надо ставить, тавро выжигать на их дублёных шкурах, как на опасной, бодливой  скотине!..   
     - Я отнюдь не наивен, – тихо и страстно проговорил он, – и я не склонен верить утопиям. Но всё-таки я сыграю в смертельную рулетку. Авось, шарик покажет ноль, зеро в мою пользу, и я сорву свой куш, как яблоко или грушу…    
     - Но зачем тебе это? – вкрадчиво спросила она. – Неужели в твоей крови – дефицит, нехватка адреналина? Разве ты доселе не понял, что я могу дать тебе богатство? Ведь я готова стибрить у нашей церкви все финансовые активы и разделить их с тобою…   
     - А что ты потребуешь взамен?    
     - Я плоховато знаю внешний мир, который порой кажется мне чересчур экстремальным… Я слишком долго жила в оранжерейных условиях у моего дяди… Я очень нуждаюсь в тебе, чтобы скрыться, улизнуть отсюда, а затем быстро реализовать церковные ценности в нашу пользу. Если ты захочешь, то мы можем быстро и легально эмигрировать. Сразу посетим иностранное консульство, получим визы!..  Ведь ты, без сомнения, уже понял, что я не питаю к тебе отвращенья! Скорее, совсем наоборот! Но ведь и я желанна тебе! Разве не так?               
     - Да, – согласился он с горькой улыбкой, – ты очень мне нравишься…    
     Она радостно осклабилась, а затем настойчиво попросила его:
     - Тогда отвечай, пожалуйста, без лукавства: почему ты хочешь остаться здесь?      
     Он печально усмехнулся и сказал:
     - Я очень устал обжуливать самого себя! Ведь я всю жизнь оправдывал своё нищее и пошлое прозябанье тем, что судьба не кидает мне шанса на успех. И вот, наконец, судьба, будто из ехидства, бросила мне такой шанс. Но чем же я смогу впредь оправдать свою ничтожность, если я теперь малодушно сбегу? Ведь тогда мне предстоит не на горькую судьбину сетовать, а прямо винить самого себя в трусости!.. Яростно корить себя за то, что я не использовал из робости благоприятную конъюнктуру!..       
     И досадливо она прервала его:
      - Не забывай, что ты удерёшь отсюда с богатой добычей и со мною! Ведь я – драгоценный твой ясырь! Так называли пленниц в татарской орде! Располагай же мною без церемоний! Транжирь церковные денежки! Будь оптимистом! Я согласна играть по твоим нотам!..    
     Он саркастически усмехнулся и молвил:
     - Но ты взамен потребуешь от меня услуг! И нуждаться в моих услугах, – если мы уцелеем, – ты будешь не больше года. А если мы сгинем, то ещё меньше… И после того, как я окажусь, наконец, ненужным, твоя симпатия ко мне рассеется очень скоро… Я не хочу превратиться в твоего иждивенца!.. И, кроме того, ведь я наитием чувствую, что ты подсознательно сама не хочешь бегства отсюда. И если мы всё-таки отсюда сейчас улепетнём, то ведь всю жизнь в нашем вороватом и малодушном бегстве винить ты будешь только меня… И ты непременно возненавидишь меня за то, что стала воровкой!.. И между нами возникнет непреодолимый барьер…      
     И она ошеломлённо и шало вскричала:
     - Неужто так?!   
     Но затем она быстро сообразила, что он прав… 
     Ведь она в подсознании считала, что её бегство отсюда с деньгами и ценными финансовыми бумагами – это воровство и предательство, но жгучая потребность уважать самоё себя мешала такому отвратительному пониманью проникнуть в сознание…
     И вдруг она решила, что натура и сущность любого человека определяются его способностью хранить верность…
     И Алла мысленно спрашивала себя, как называть человека, если его мнения, идеалы, верность и дух подвержены колебаньям от малейших перемен в жизненных  обстоятельствах?.. И она, ощутив внезапное презренье к себе, подумала:
     «Неужели измена часто наносит гораздо больший ущерб самому предателю, нежели жертве?..» 
     - Возможно, ты и прав, – тихо промолвила Алла, – и я, действительно, в глубине души не хочу бежать отсюда. Эта усадьба заменила мне отчий кров! Но ты же прекрасно понимаешь, какая здесь грозная ситуация сложилась! И я не вижу благоприятных перспектив для нас, если мы застрянем здесь. А есть ли у тебя какой-нибудь план действий? Или ты намерен импровизировать?      
     - Сейчас у меня нет никакого детального плана, – сказал Осокин и слегка скривил своё мрачное лицо, – но есть у меня большое желание драться. И я хочу тебя известить о следующей вещи: мне плевать на твоего дядю! Я понимаю, что ты по-родственному привязана к нему. Но ведь он виноват и по юридическим законам, и по совести, по каким бы критериям ни суди его…      
     - Неужели у нас теперь нет хороших вариантов? – грустно спросила она. – И что такое совесть?               
     - Возможности и шансы для победы имеются почти всегда, – негромко произнёс он, – если не отчаиваться…  И непременно нужно нам твёрдо знать, что именно мы будем считать победой!.. Один из вариантов для нас такой: на первых порах мы не станем мешать Агафье; пусть она захватывает власть! Некоторое время твоя лояльность будет ей необходима, как фундаментальное основание легитимности нашего церковного переворота. И вместе с Агафьей к власти прорвёмся мы! Но вот какое дело: в кухарке есть червоточина, именуемая совестью! А в таких чёрных делах совесть – это изрядная помеха…   
     - А почему ты решил, что у нашей кухарки имеется совесть? – с изумленьем спросила Алла. – Откуда возьмётся совесть у приблудной нищенки?      
     И Осокин угрюмо и нехотя пояснил:
     - От большого интеллекта! Ведь кухарка – мудрая женщина. А совесть всегда обременяет умных людей. Только круглые дураки – бессовестны! Твой дядя, например, – очень умный человек, и поэтому его истомили угрызенья совести. Именно совесть ослабила его разум и дух… она похитила у Чиркова надменность, браваду и гонор…      
     - И что же такое совесть? – повторно спросила она и вздохнула.      
     - Совесть – это подсознательный страх перед самонаказаньем. Я не знаю, почему умные люди почти всегда подвержены такому страху. Бывают, конечно, исключенья, но редко. Это свойство именуется стыдом или совестью. До сих пор мне стыдно за мои гадкие поступки, о которых уже никто не знает, поскольку их свидетели давно истлели в своих гробах. И я со стыдом вспоминаю огорчённые глаза моей матери, после того, как я из глупейшего позёрства, озорства и гусарства прокутил на весеннем пикнике большую сумму денег из нашего скудного семейного бюджета. Моя мать уже умерла, но совесть  ещё мучает меня!.. Я теперь не знаю, почему я вдруг поведал тебе эту историю… Ведь подобные исповеди очень вредят репутации…      
     Алла порывисто вскочила со стула и звонко произнесла:
     - Ты ничуть не повредил своей репутации! Я вдруг поняла, что ты непременно сдержишь своё честное слово, если дашь его! Так пообещай мне сейчас, что ты никогда не бросишь меня, как слепого котёнка в болотный омут… или как шелудивого и тощего щенка на помойке… А я сейчас истово клянусь в моей верности тебе! Знай, что я не изменю тебе ни при каких условиях!      
     Он пружинисто вскочил с кресла и, запинаясь, промолвил:
     - Ты сейчас воркуешь таким голосом, будто у нас обрученье… или помолвка… Ты прямо сияешь…    
     Она ступила к нему один шаг и прерывисто сказала:
     - Похоже, что вчера я выбрала себе мужа…      
     - Который сидел, как шимпанзе, на ветвистом дереве… – иронично и мрачно он продолжил её фразу…      
     Алла виновато и нежно улыбнулась ему и промолчала…
     Он порывисто подошёл к ней и тихо спросил:
     - И какие достоинства ты сыскала во мне?      
     - Ты уцелел в нашем осином улье, – прошептала она, – и, значит, доказал свой ум. Ты умудрился понравиться всем, даже мне… Поцелуй же меня…      
     Он длительно поцеловал её в губы, а затем, озираясь на распахнутую дверь в личные хоромы Чиркова, спросил:
     - Долго ли будут они там шаманить?      
     Внезапно ей вспомнился Кирилл, и она, прикусив свою нижнюю губу, подумала:
     «Ещё сегодня утром Кирилл числился моим женихом. Фортуна, судьба, карма… Но поцелуй Ильи – чрезвычайно приятен… Пусть при очередном лобзанье наши языки соприкоснутся…»               
     И она вожделённо прошептала:
     - Сеанс гипноза продлится не менее часа с четвертью… Таков у нас лимит времени… 
     Затем она рьяно прильнула к нему, и он бесновато целовал её; языки их нервно соприкасались… И вдруг он жадно и стремительно увлёк её в свою золотистую комнату, где они быстро разделись и ринулись в благовонную и прохладную постель… 
     Их взаимная страсть была непомерной, и постоянно чудилось им, что душа мёртвого Кирилла витает над ними… Илья дивился её телу: безупречно-белому, упругому и гибкому; она же кусала боевые шрамы на его левом плече… И в миги взаимных оргазмов любовникам ярко вспоминалось, как в дремучем лесу закопали Кирилла…

11

     В своём грандиозном кабинете Чирков распластано сидел на чёрном кожаном диване и смотрел исподлобья на стройную и прищуренную Агафью, стоявшую поблизости с медицинским резиновым жгутом. Агафья высилась возле дивана величаво и грозно, а Кузьма, переминаясь молча поодаль, наблюдал с  болезненным и страстным интересом за процессом лишенья своего бывшего хозяина воли и разума…
     Внезапно Чирков начал озираться на старинные картины в своём кабинете. На темноватых полотнах с кракелюрами были изображены романтичные рыцари в парадных панцирях и в причудливых шлёмах с плюмажами и гребнями из павлиньих перьев; титулованные воители опирались на щиты с  девизами и гербами. На других картинах изображались католические аббаты, ксендзы, монахи и епископы средь почтительных скопищ своей паствы… И Чирков, озираясь на картины, морщился боязливо и горько…
     Затем Чирков пристально смотрел на массивный письменный стол из морёного дуба и на грандиозное кресло, украшенное позолоченным орлом о двух головах и с тремя царскими узорными коронами; висела на груди у гербовой птицы алая табличка, на которой белый богатырь поражал чёрного дракона длинным копьём… 
     Агафья величаво и ласково потребовала у Чиркова:
     - Снимите, пожалуйста, ваш чёрный суконный пиджак, а потом извольте засучить правый рукав сорочки.      
     Чирков нервически дёрнулся и проговорил:
     - У вас, госпожа Агафья, теперь такое лицо, с каким вы убивали Кирилла…   
     Она негромко молвила:
     - Вас не убьют, Роман Валерьевич… Ведь я же обещала, что после процедуры перехода ко мне церковной власти, я приведу вас в норму…   
     - Зачем? – обнадежёно спросил Чирков и начал медленно стаскивать с себя стильный пиджак.      
     Она ободряюще ответила:
     - Мне ещё предстоит очень многому научиться у вас, драгоценный Роман Валерьевич! Пожалуйста, не считайте меня врагом! Ведь только благодаря общенью с вами переросла я роль банальной кухарки! Благодаря нашей случайной встрече я уже не мыкаюсь по стране в поисках лучшей доли. А ведь я умею быть благодарной!.. Ничего не опасайтесь… и спокойно доверьтесь мне…    
     Чирков, наконец, стащил с себя потный пиджак, и она вежливо предложила:
     - Закатайте правый рукав рубашки!    
     И Чирков проворно засучил оба рукава своей чёрной батистовой сорочки, а затем подобострастно произнёс фальцетом:
     - Манипулируйте мною!.. Я готов быть вашей марионеткой…   
     И Агафья неспешно перенесла чёрный медицинский чемоданчик со стула на диван к Чиркову, а затем умело и туго перетянула резиновым жгутом безмускульную правую руку своего бывшего патрона… Порылась в чемоданчике и достала оттуда клок ваты, одноразовый шприц и объёмистый пузырёк со спиртом… Обильно напитала хлопковую вату пахучим спиртом, а затем тщательно продезинфицировала вены правой руки Чиркова у локтя на сгибе… Достала блестящую ампулу и протёрла её куском марли от бинта… Крохотным лезвием откупорила ампулу и наполнила бесцветным снадобьем шприц… Искусно и быстро сделала укол в набухшую вену… Затем протёрла место укола проспиртованной ватой… Выбросила шприц, бинт и вату в проволочную урну для мусорных бумаг и проворно размотала с руки Чиркова резиновый жгут… Затем она быстро упрятала все принадлежности для инъекций в чёрный саквояж и, перенеся его с дивана на дубовый стул, повелела Чиркову:
     - Лягте на спину и полностью расслабьтесь…   
     И Чирков без промедленья выполнила её приказанье, и она, замерши у дивана,  произнесла уверенно и внятно заранее вызубренный текст: 
     - Ложитесь поудобнее. Полностью сами расслабьте своё тело. Мускулы ваши сделайте податливыми и очень мягкими. Опустите веки… Вас словно охватывает чувство покоя, возникает в голове лёгкий туман. Создаётся у вас такое впечатленье, будто все земные звуки, шумы и шорохи исчезают всё дальше и дальше, и всё меньше доходят до вашего сознанья… Вы будете меня слушать и исполнять всё то, что я вам скажу… Думайте только о покое. Своё дыханье успокойте. Сделайте пару глубоких вдохов и спокойных плавных выдохов. Выдох медленный, спокойный, плавный! Думайте только о покое… Вам очень удобно, и вы полностью расслаблены. Ваши мускулы податливы и мягки. Сладкая истома уже наполняет ваше тело. Укутайтесь сладчайшей истомой, как пушистым и тёплым одеялом… Ни о чём не думайте и не бойтесь моего внушенья… Тяжелеют веки, сладко тяжелеют веки, но вы не спите. Вы отлично меня слышите и ясно понимаете мои слова. Но вы ощущаете скованность. Вы в таком состоянии, что подчиняетесь только моей воле и моему внушенью. Скованность полностью охватывает ваше тело, и любое движенье вам тягостно. Внушенья мои воздействую на вас, наполняют вас, становятся частью вашего сознанья, ваших убеждений, желаний, поступков и действий. Нет уже ничего, только мои слова! И они оказывают на вас успокоительное лечебное действие. Мои слова сильнее всех иных слов!..  Полный покой, ваше тело обездвижено. Ничто не беспокоит вас, не печалит, не волнует. Вы полностью успокоились. Дыханье ваше полностью спокойное, лёгкое. Не слышите вы никаких шумов звуков и шелестов, словно они ускользают от вас в даль… далеко… далеко… Слышите вы только один мой голос, дающий вам успокоенье. Ничто вас не волнует, вы ощущаете в себе полный покой. Ни о чём не думайте, ничего не бойтесь. Поддавайтесь только моему целительному внушенью… Дыхание лёгкое и свободное, абсолютно расслаблена каждая мышца. Тело ваше, как плеть!.. Ваше тело постепенно начинает тяжелеть. Возникает усталость. Ваши заботы, печали, болезненные ощущенья постепенно улетучиваются, исчезают. Их уже нет вовсе! Тяжелеет всё ваше тело, Сладко тяжелеет голова. Ноги тяжёлые-тяжёлые! Кисти рук, плечи и стопы ног словно свинцом налиты. Всё ваше тело будто наливается свинцом… Чувство усталости всё сильнее. Появляется сонливость. Мысли путаются и плывут, а в голове сгущается туман. Ваши веки совсем отяжелели, сонливое состояние всё более усиливается. Появляется ощущенье, что любое движенье для вас тягостно. Не хочется ни двигаться, ни шевелиться…  Никакой шум на вас не воздействует, не впечатляет вас. Ваша голова и тело становится всё тяжелее. Вы дышите спокойно и легко. Вам хочется спать. Сонливое состояние увеличивается, усиливается, наполняет голову, наполняет мозг. Постепенно вы погружаетесь в освежающий сон… Сейчас ваше тело, каждая клеточка набирается сил. Хочется спать. Вас очень и очень клонит ко сну. Вы засыпаете. Вы с каждой минутой засыпаете всё глубже и глубже. Вы засыпаете! Вы сейчас всё глубже и глубже  окунаетесь в сон. Вас ничто не волнует, не беспокоит. Ваш покой под защитой… Сейчас вам сладостно и спокойно. Мой голос звучит всё глуше и глуше, как будто он долетает издалека, но очень ясно для вас. Действует на вас словно целительный бальзам. Спите спокойно. Вас никто не тревожит, вы спите глубоко и спокойно. Вы слышите только мой голос. Спать… Спать…         
     Агафья, наконец, умолкла и, внимательно ощупав тело Чиркова, подумала:
     «Если он симулирует гипнотический сон, то очень искусно… Но не похоже, чтобы он сейчас притворялся…  Господи, неужели мне удалось?.. Теперь надо немедля продолжить сеанс. Но контроль не будет излишним…»
     И она торжествующе начала озираться, и ей показалось, что в очах у Кузьмы сияет дикарское восхищенье ею…
     Она величаво перешла на средину кабинета и, замерши там, приказала Чиркову:
     - Откройте глаза! И усаживайтесь на диване!
     И Чирков открыл глаза и заторможено сел. И вдруг у неё появилось неодолимое любопытство, и она не смогла удержаться от вопроса, который её чрезвычайно волновал ещё в детстве:
     - Можно ли читать потаённые людские думы?   
     И вдруг Чирков высказал мысли настолько сокровенные, что он даже сам не подозревал об их существовании в нём:
     - Люди часто воображают благом то, что погибельно для них. Но инстинкт самосохраненья почти всегда мешает им обрести способность, которую они по своей ограниченности считают благом. Такая способность – чтенье чужих мыслей. Иначе – телепатия… Многие мечтали проницать в сознанье других людей, узнавая самые интимные их тайны. Но такая способность имеет роковые изъяны. Ведь человек, читающий чужие мысли, уже никогда не сумеет сосредоточиться, он обязательно утратит собственную сущность, поскольку его сознание будет постоянно переполнено самой разнообразной информацией, почерпнутой в случайных людских головах. А такое состояние – чрезвычайно обременительно. И он деградирует, как личность… Ведь нельзя на  прогулке по улицам развлекать себя тем, что будешь у одного путника прочитывать его сокровенные мысли, а у другого – нет! Невозможно чужие мысли читать избирательно! Придётся их читать у каждого встречного! Чужие мысли будут хлестать в ваши мозги, как водопадные струи!.. Приятно окатить себя в знойное вёдро студёной водой из шланга, но непереносимо жить под постоянным хлестаньем водных потоков!.. Возможно мысленно отдавать приказы, которые непременно исполнят… Вплоть до повеленья совершить самоубийство! Но такая способность чревата неминуемой гибелью!..    
     И вдруг Агафья, неожиданно для себя, грозным приказом прервала Чиркова:
     - Прекратить суесловье! Внимать и верить только мне! Смотреть на меня пристально!   
     И мгновенно Чирков покорно вылупил на неё свои округлившиеся глаза…
     Внезапно Агафье почудилось, что она способна к возвышенному творчеству, и она, ликуя, подумала:
     «Я – творческая натура. Господь, вероятно, сотворил меня не только для того, чтобы я тупо долдонила чужие цитаты. Я сейчас буду говорить своё…»
     И она, глядя на поникшего Чиркова, сказала убедительно и вдохновенно:
     - Я – мессия! Но Христу было намного легче, нежели мне. Ведь Иисус ведал о том, что он – Сын Божий! Иисус творил чудеса, воскрешая мёртвых! И ангелы служили ему! Да, он героически пошёл на смерть, на распятье! Но ведь он прекрасно знал о своём скором воскрешеньи! И он предвидел свой будущий культ и святые алтари в свою честь! А я большую часть моей труднейшей жизни не догадывалась о собственной миссии!.. Я не ропщу… Но Христу было гораздо легче, чем мне!..   
     И вдруг она поперхнулась и умолкла; она поняла, что кощунствует. Ведь она с младенчества считала, что она верует в Бога искренне… Неожиданно ей подумалось:
     «Я всегда полагала, что моя вера в Бога неколебимо тверда. Но, похоже, что я не обладала бесхитростной, живой верой. Я всего лишь рассудочно считала, что я истово верую в Господа… Но считать себя честным человеком и быть им взаправду – разные вещи… Тот, кто истинно верует, не задаётся вопросом: сколь крепка его вера? А я постоянно размышляла об этом.  Неужели моя уверенность в том, что я свято верую, не означает истинную веру?.. Но как мне истинную веру обрести?.. какими свершеньями?.. И кто же я такая?..»
     И вдруг она, неожиданно для самой себя, прервала эти свои раздумья страстными и вдохновенными речами: 
     - Я отрицаю опровергнутое практикой вероученье Христа о всеобщей любви. Я теперь внедряю новую религиозную доктрину; вы свято уверуйте в неё! Сущность её такова: всякий получает только то, чего желает сам… Если на человека обрушились мученья и гибель, то, значит, именно такой доли он и хотел для себя… Только его заветные желанья были им неосознанны!.. Я клятвенно обещаю моим верным рабам, что ещё при земной жизни узнают они ту предсмертную тайну, на которую перед кончиной намекнул Кирилл!.. И  каждому, кто в меня воистину уверует, я открою все его неосознанные им желанья, и он прекратит бестолково скитаться по жизненной юдоли, а напрямик устремится к своей основной жизненной цели!.. Аминь!..         
     Агафья умолкла и размашисто перекрестилась двуперстием…            
     Чирков понимал, что он сейчас пребывает в гипнотическом трансе…
     За годы своей психиатрической карьеры Чирков так и понял первопричину внушаемости людей. А теперь ему вдруг поверилось, что он постиг эту причину. И он теперь в гипнотическом трансе восхищался своими мыслями о внушении, хотя ясно понимал, что напрочь забудет свои новые теоретические сужденья после возврата к бодрствованию… Он размышлял о том, что свобода претит людям, поскольку она почти всегда означает разлад с обществом. Ведь человеческие сообщества не терпят свободы отдельных своих членов и ради самосохраненья группы жестоко мстят людям с яркой индивидуальностью за вольность и отсутствие дисциплины. И адекватные люди, страшась коллективной мести, презренья и одиночества, избегают свободы… Он думал о том, что власть – это высшая форма рабства. Поскольку власть – чрезвычайно сладостна, то желанье не утратить власть порабощает сильней всего… Люди внушаемы от подсознательного стремления к рабству…  Чиркову показалось, что он, наконец, постиг самую сокровенную сущность своей натуры. Теперь он полагал, что он большую часть своей сознательной жизни ожесточённо стремился не к безграничной власти, а именно к абсолютному рабству. Своё подсознательное стремленье к рабству он ошибочно считал алканием власти. И вот, наконец, он достигнул того, чего неосознанно хотел. Теперь он – покорный раб своей служанки… И он благодарен ей за своё порабощенье, которое ему в сладость… По его внезапно возникшему мнению, он приблизил к себе Агафью только потому, что ощутил наитием её врождённую способность порабощать… Но ведь способность порабощать непременно порабощает и самого обладателя этой способности…
     И вдруг Агафья начала тихо и вдохновенно вещать:
     - Вы теперь мучительно, до болезненной страсти возненавидели свою свободу!.. Альтернативы для вас невыносимо тягостны, а право выбора жутко гнетёт!.. Ваша покорность – услада для вас… и вы теперь безгранично мне преданы!.. Вы полностью готовы по моему слову иль мановенью идти на смерть. Вы агрессивны только по моей воле!.. Вы подчиняетесь мне безропотно и благоговейно… Вы перестали реагировать на речи других людей. Никто, кроме меня, не способен влиять на вас… От перспективы полного рабства вы впадаете в блаженный экстаз… Вы воспринимаете меня посланницей высших сил… Вы рьяно вожделеете ко мне, но полностью покорны моей воле…      
     И Чирков начал с умиленьем смотреть на неё и безмерно восхищаться ею. Служанка показалась ему пророчицей, сивиллой… Внезапно Чирков начал почтительно, но чрезвычайно сильно вожделеть к ней, и появилась на его лице гримаса сладострастья, и струйка слюны потекла из правого краешка искажённого пароксизмом радости рта… 
     Кузьма заметил его подхалимскую и похотливую гримасу и злорадно подумал:
     «Вляпался трутень под осиное жало стервы… Попался, как мотылёк, в сачок энтомолога. Поздно теперь рожу кривить и корчить… Ты очень долго над нами куражился, изгалялся, глумился, выпендривался… А в итоге превратился в куклу, в болвана… Ты теперь – дефективный… ты сейчас – человеческий утиль… Инвалид по уму… Если б ты раньше расщедрился на утлую квартиру для меня, пусть даже с малыми, скромными габаритами, то я не допустил бы измывательства над тобою… Я ведь умею быть благодарным… Агафья – терпеливая умница. И вполне привлекательна, как баба… Напрасно ты, Чирков, таращишься на неё сластолюбиво. У меня теперь больше шансов полакомиться ею, чем у тебя. Неужели у меня сейчас эрекция начнётся?..»
     И Кузьма торжествующе, но грустно усмехнулся, и вдруг он ясно осознал, что отныне все его упованья на крупный жизненный успех связаны только с Агафьей. Ведь он в одиночку после множества приключений ничего доселе не достиг и теперь влачит жалкую судьбу бездомного лакея… И Кузьма твёрдо решил сделать свою последнюю в жизни ставку именно на Агафью, которая монотонно говорила: 
     - Мои внушенья навеки останутся с вами после вашего пробужденья. Они вечно будут воздействовать на вас наяву! А сейчас вы начнёте просыпаться. Я начну считать в обратном порядке от пяти до одного, и с каждым моим счётом  тяжесть и сонливость будут исчезать. В голове станет яснее. На счёт «один» вы проснётесь… Пять! Веки становятся лёгкими, всё тело освобождается от вялости и тяжести… Четыре! В голове свежеет и проясняется, а тело наливается силой… Три! Вы просыпаетесь всё активней, и вы всё лучше ощущаете своё тело… Два! Вы просыпаетесь всё больше, в голове уже ясно и свежо. Голова становится ясной, как кристалл, и светлой, как горный ручей. Вы уже можете двигать руками и ногами... Один! Вы окончательно проснулись. А теперь поднимите веки и сядьте…      
     И Чирков широко раскрыл глаза и с блаженной улыбкой медленно сел на диване. Агафья торжествующе посмотрела на Кузьму, и тот часто и одобрительно закивал головой. Затем Агафья, восхищаясь собой, подумала:
     «Пожалуй, я – чертовски талантлива… Ведь мне с первого раза отлично удалось то, в чём годами  практиковался Чирков… Я вправе собой гордиться…»
     В просторном и душном кабинете все замерли… Оба мужчины с вожделеньем и обожаньем взирали на женщину, а та задумчиво и томно потупилась…

12

     Чирков пребывал в состоянии блаженного, счастливого бездумья… Он теперь воспринимал себя  ароматным, прекрасным цветком, который заботливо лелеет искусная садовница; он пламенно, но почтительно вожделел к ней… Чирков хорошо помнил, что он – глава церкви. И ему страстно хотелось, чтоб его церковной организацией управляла дивная садовница. Каждое её движенье казалось ему проявленьем нежной заботы о нём… Вот она подошла к милому, бородатому и озорному Кузьме и что-то говорит ему. Несомненно, что они толкуют о всеобщем счастье…      
     Довольная Агафья прошептала сосредоточенному Кузьме:
     - Чиркову отныне будет сладостно даже то, если я начну его дубасить палкой с занозами и сучками. Мы теперь всё наверстаем в нашей жизни… Пора позвать сюда нашу союзную парочку. Пусть полюбуются на успешный результат. Как ты думаешь: где они теперь?   
     Кузьма ответил с сардонической ухмылкой:
     - Наверное, кувыркаются в одной постели… Барахтаются и сопят…    
     - Почему так решил?      
     - Чутьё, интуиция…      
     - Приведи их сюда.               
     Кузьма резко повернулся на каблуках и молодцевато покинул кабинет…
     Агафья медленно подошла к Чиркову и осанисто уселась рядом с ним на диван…
     - Вот что, голуба, – проворковала она, – скоро мы дружно направимся на коммутатор и вызовем сюда командира и комиссара твоей охраны. Пусть они к утру явятся. Ты объявишь им о создании комитета по управлению нашей церковью. Мол, теперь все важные вопросы будут решаться коллегиально. Председателем комитета провозгласишь свою племянницу: так они легче нам поверят… Готов ли ты ревностно выполнять любые мои приказы?   
     - Я счастлив слепо повиноваться вам, – ретиво отозвался Чирков.   
     - Тогда мы подождём самую малость, – нетерпеливо сказала она, – ведь скоро Кузьма притащит сюда остальных.
     И Чирков, согласный совершать по её приказам любые окаянства, подобострастно закивал головой…               
     Кузьма в это время пружинисто шагал по извилистым коридорам с красными паласами на паркетных полах мимо тонких декоративных колонн и злорадно ухмылялся; он шустро направлялся в комнату, где теперь обитал Осокин.
     «Господи, – размышлял Кузьма, – ну почему я совершенно уверен в том, что эта парочка из нашей коалиции теперь занимается блудом, прелюбодейством именно в хоромах Ильи Осокина? Но я ни капельки не сомневаюсь, что это так… Я сейчас задам им хорошую взбучку, постращаю их карой за их нераденье… Буду распекать салаг, как матёрый прапорщик на плацу… Затрепещут они от боязни, когда я застану их врасплох…»
     Внезапно Кузьма остановился и замер возле глубокой ниши со скамьёй из уральского малахита и сибирского мрамора с крапинками. Кузьма со жгучей до слёз обидой позавидовал тому, что Осокину удалось всего за сутки соблазнить высокомерную и чванливую Аллу. Очень захотелось мщенья за прежнюю строптивость нахалки, но Кузьма понимал, что он до поры должен ради успеха дела пресекать свои жестокие поползновенья. Кузьма уселся на скамью в нише и подумал:
    «Можно написать дивную эпическую трагедию с рифмами о событиях в нашей церкви. Ведь я имею прекрасный сюжет, замечательную канву сценических событий, увлекательную фабулу. Я могу в пьесе изобразить самого себя гениальным поэтом… А вдруг я, действительно, – гений?.. А вдруг я – гений вопреки тому, что мои прежние театральные опусы ещё не имели успеха, а критики доселе в мою честь не печатали хвалебные оды и панегирики? Я пишу интеллектуально, в старинном философском стиле, но ведь люди в нашу пошлую эру гораздо глупее, чем прежде. Оригинальных идей у них нет и в помине, а в разуме – сплошные стереотипы и клише. И наша окаянная церковь – бесспорное доказательство этого. Меня чрезвычайно недооценивают. Но ведь, пожалуй, и я сам чересчур недооцениваю себя. Вероятно, основная причина моих горестей в том, что я доселе сам не знаю, кто я такой…»                               
     И внезапно Кузьма спросил самого себя: можно ли назвать его хорошим и умным человеком? И он не сумел вразумительно ответить на этот свой вопрос, поскольку все критерии, по которым Кузьма прежде оценивал самого себя, вдруг показались ему ложными, и он из ниши растерянно озирался по сторонам, пока, наконец, не вспомнил об Осокине и Алле…
     «Придётся мне сейчас шуровать в их любовном гнезде…» – озабоченно подумал Кузьма и, вскочив со скамейки в нише, поспешил в покои Осокина. Попутно Кузьма размышлял о необходимости обуздывать до поры свои злобные эмоции…
     Вскоре Кузьма три раза громко стукнул костяшками пальцев в полированную дверь Осокина, а затем быстро и решительно вошёл в сумрачную комнату…
     Любовники замерли возле окна, и были они уже одеты, но их смятая постель не оставила у Кузьмы и тени сомненья в их недавней интимной близости. Кузьма завистливо взирал на всколоченные простыни и подушки и обуздывал своё раздраженье. Пара любовников смотрела на гостя внимательно и с юмором. Кузьма, наконец, усмирил свой гнев и произнёс хотя и хрипло, но почти дружелюбно:
     - Сегодня – насыщенный день! И он уже почти истёк. Вечереет, и сгущаются сумерки. В нашу общую программу на сегодня вы внесли дополнительный пунктик: о вашей сексуальной близости. Я понимаю, что весной у вас гормоны взыграли!.. И какой же теперь ваш прогноз на будущее? Свадьба ли ваша грядёт… или мы всё-таки нашим общим делом займёмся?.. Ответьте, пожалуйста, мне, вахлаку и плебею!..      
     - Кузьма, – вкрадчиво и мягко проговорила Алла, – ты не сердись, пожалуйста, на то, что я сблизилась не с тобою. Но ведь за время твоего присутствия здесь ты гораздо больше интересовался ублаженьем моего дяди, нежели ухаживаньем за мною. Ты искал именно его приязни, а не моей. У тебя очень хорошо развита интуиция, и ты ощущал нутром, что если вдруг ты начнёшь ухлёстывать за мною, то тебя неизбежно постигнет изуверская кара моего болезненно ревнивого дяди. Мой родич не потерпит, чтобы посягнули на его собственность. А своей неотъемлемой, полной собственностью он считает меня. У Кирилла интуиция была менее изощрённой, и он погиб, как только посмел на меня покуситься. Ты пренебрёг мною, как хламом, а другой меня подобрал. И поэтому, Кузьма, тебе незачем сердиться и сетовать. И теперь не время для элегической грусти. Будь прагматичным…       
     Кузьма не сумел скрыть того, что эти слова Аллы очень приятны ему… Действительно, чрезвычайно обидно, если ты рьяно волочился за женщиной, а та вдруг принялась якшаться с твоим заклятым соперником в любви. Но если ты пренебрёг женщиной, то твоё самолюбие ничуть не пострадает от её связи с добряком-соседом… Такое соображенье очень успокоило Кузьму, и он решил не ссориться ради бабы…
     «Ох, женщины, – подумалось Илье, – очень сложно распознать их коварство. Алла искусно притушила в Кузьме чувство ревности. Но пора нам перейти к деловой части беседы…»
     И Осокин учтиво обратился к Кузьме:
     - Как теперь наши дела? И всё ли удалось?    
     Кузьма приосанился и торжественно сказал:
     - Агафья кличет вас обоих в хозяйский кабинет. Вы полюбуетесь там на чудесную метаморфозу, происшедшую с Чирковым. Эксперимент удался на славу! Бывший хозяин-инквизитор сидит на диване с младенческой и радостной улыбкой на устах! Он совершенно покорен своей новой госпоже… Агафья, в отличие от меня, не тратила времени зря. Она тайно изучила приёмы Чиркова и теперь успешно использовала их. Честно говоря, я не ожидал от неё такой прыти. Агафья от своей удачи весьма похорошела! И сама теперь сладчайше изумлена успехом своего дебюта на стезе психиатрии!       
     - Что ж, – молвил Осокин и быстро подошёл к двери, – мы последуем сейчас за тобою. Но, пожалуйста, ответь мне честно, Кузьма: ты скажешь Агафье о нашей любовной скоропалительной связи?    
     И Осокин порывистым жестом указал на Аллу, стоявшую возле окна…
     Кузьма после явного колебанья проговорил тихо и строго:
     - Конечно, я всё расскажу!.. И я, поверь, не сочту это тривиальным доносом. Мы теперь должны быть предельно честными друг перед другом, иначе все наши планы обречены на крах! Нам теперь нельзя утаивать информацию друг от друга и, особенно, от той, которую мы давеча назвали своей предводительницей.    
     Алла вздохнула и приглушённо произнесла:
     - Но дело слажено на сто процентов… Отдохнуть бы теперь возле коралловой бухты или на берегу лазоревой лагуны с галькой, камышом и вольными чайками… Натянуть гамак и мерно покачиваться под бризом в тени от пляжного тента!..   
     И Кузьма, уловив в её голосе нотку сожаленья, сказал:
     - Пусть вас, госпожа Алла, не гложут ностальгические чувства! Вашему дяде теперь хорошо! Абсолютное послушание Агафье – счастье для него. Но вы зря, госпожа Алла, полагаете, что успех нам полностью гарантирован. Отнюдь!.. Впереди ведь самое трудное: взятие власти на местах, в филиалах. Потребуются огромные потуги ума, изворотливость, хитрость и адское везенье!.. Нам ещё рано под хмельком отдыхать с удочками возле нашего пруда с тиной и ряской.  Разве не так, Илья?..    
     - Я не хочу казаться понурым пессимистом, – озабоченно молвил Осокин, – но везенье нам потребуется сказочное…   
     - И дисциплина, – прервал его нахмуренный Кузьма.   
     - Да, разумеется, и дисциплина, – согласился Осокин. – Без жёсткой дисциплины не удастся нам воспользоваться везеньем, если судьба нам пошлёт его… Я ничуть не сомневаюсь в том, что многие руководители нашей церкви втайне мечтают отобрать у Чиркова его трон. Ведь ежели мысль об узурпации власти появилась в наших мозгах, то почему такая идея не могла бы забрести в головы наших потенциальных соперников? Неизбежны очень опасные коллизии… вот и теперь чудится мне, что наше грядущее брезжит кроваво за пеленой дымного тумана…Я не питаю радужных надежд…            
     - А я всецело уповаю на Агафью, – серьёзно произнёс Кузьма. – Ведь она – осторожна, умна и терпелива, и она, без сомнения, выбрала наилучший момент для нашего удара. Пойдём же вереницей к ней!..      
     И все трое в чёрных одеяньях торопливо вышли из комнаты…

13

     И когда все трое, наконец, появились в хозяйском кабинете и замерли истуканами на его средине, Агафья медленно встала с дивана и присоединилась к их группе. Теперь на диване сидел только Чирков, который сладострастно и блаженно щурился…
     Все четверо бывших слуг молча взирали на Чиркова и ощущали себя единым целым. Сейчас перед ними на диване сидел с младенческой улыбкой тот, кому ещё утром они с раболепным видом подчинялись. По воле этого человека они сегодня стали соучастниками убийства. И они в траурных одеяньях столбенели со сходными мыслями перед своим бывшим хозяином…
     Тиран ли, меняясь к худшему от разврата власти, сделал роковые ошибки, которые побудили холопов свергнуть его, или же его холопы изменились настолько, что осмелились низвергнуть опостылевшего тирана?.. Но если изменились именно холопы, то пойдёт ли им на пользу их дерзновенное преображенье, их резкая метаморфоза?.. Этими вопросами теперь и озадачилась бывшая челядь Чиркова… Бывшая прислуга смутно ощущала, что от верных ответов на эти вопросы зависит успех бунтарской их затеи…
     Но мятежная прислуга так и не сумела дать никаких ответов на эти вопросы…
     Наконец Агафья приглушённо и брюзгливо произнесла:
     - Пойдём, верный Роман Валерьевич, на пункт секретной телефонной связи!       
     И Чирков с ретивой готовностью вскочил с дивана и устремился к розовой палисандровой дверце, которая отливала тусклым и драгоценным лаком в дальнем углу кабинета… Чирков проворно отпёр цифровой эксклюзивный замок со сложным механизмом защиты от взлома и резко распахнул дверцу в тесноватую комнату, напичканную электроникой… В сумраке комнаты матово серебрилась аппаратура и белела пара мягких стульев…
     Все пятеро разом посмотрели на узкое и длинное окно с чёрными и не задернутыми шторами и с крепкой кованой решёткой снаружи…
     Агафья, пожелав насладиться властью над своей бывшей хозяйкой Аллой, негромко и вкрадчиво приказала:
     - Алла, очень тщательно задёрнете шторы на окне и включите свет.    
     И Алла, глянув искоса на Чиркова, быстро и угодливо исполнила это повеленье… Плотные шторы на окнах были аккуратно задёрнуты, а затем комната засверкала серебристой белизной под яркими пучками электрического света от многоламповой люстры на потолке с лепниной…
     Агафья иронично и довольно усмехнулась левым краешком рта, а затем она, присев на стул, распорядилась вкрадчиво и бойко:
     - Садись за телефон, мой верный Роман Валерьевич! Позвони ретивым своим охранникам: Вадиму Львовичу Зубову – капитану роты твоих окаянных мушкетёров – и Борису Павловичу Карпину – их комиссару… Прикажи обоим явиться завтра в десять утра. Говори с ними, как обычно: энергично и резко, не вдаваясь в подробности… Сейчас я громко воскликну: «Куш!», а затем я трижды хлопну в ладони, и после этих кратких аплодисментов ты, вернейший Роман Валерьевич, на время телефонного разговора станешь таким же, каким ты был прежде. Иначе абоненты твоей секретной телефонной связи  догадаются по твоему голосу о твоей нынешней сущности!.. Но, находясь в своём прежнем состоянии, ты не посмеешь вредить мне и самовольничать!.. Ты не улизнёшь из-под ига моей воли!.. Будь мне послушен, и ты заслужишь наши овации!.. А теперь садись возле серебристой тумбочки с белым телефоном из браконьерских бивней!..      
     И Чирков покорно прикорнул на стуле возле массивного телефона из  слоновой кости… Агафья громко и шипуче вскричала: «Куш!», а затем она трижды хлопнула в ладоши, и сразу помрачённое сознанье Чиркова полностью прояснилось, и он с ужасом постиг свою новую рабскую сущность… Вскоре Чиркову ясно припомнились те, с кем он должен сейчас говорить по телефону…
     Вадим Львович Зубов был приземистым, пузатым, чернявым и плешивым крепышом; у него колоритно выделись волосатые мускулистые руки, алые пухлые губы, низкий угревато-морщинистый лоб, массивная челюсть со щетиной и крючковатый нос. Командир церковных гвардейцев изъяснялся шепелявой и хриплой скороговоркой, и во рту у него блестели коронки из платины и золота. Цыганские глаза Зубова часто и беспричинно таращились… 
     Борис Павлович Карпин имел очень тонкие губы, пышные усы, маленькие водянистые глаза, длинный прямой нос, жидкие белесые волосы и аскетически-узкое лицо; комиссар охранников был высок, сутул и костляв; имел фарфоровые зубы и басовитый рык…
     Оба они были ординарными врачами-психиатрами без степеней и почётных лауреатских званий…
     Внезапно Кузьма, подражая интонациям Агафьи, произнёс басовито и повелительно:
     - Набирай телефонный номер, любезный Роман Валерьевич! И включай громкую связь! Я хочу услышать, как ты будешь скликать соратников под наши хоругви…      
     Агафья одобрительно усмехнулась и грозно промолвила:
     - Делай, Роман Валерьевич! Не тяни кота за хвост! Не медли! Дави на кнопки! Щёлкай рычажками на пульте!      
     И Чирков стремительно нажал на золотистый рычажок на телефоне, и раздался из аппарата мелодичный звон, который длился весьма долго… Наконец, из телефонного аппарата все в комнате услышали громкий щелчок, а затем слегка гнусавую и льстивую скороговорку:
     - Алло! Алло! Это Зубов вещает! Я чрезвычайно рад тому, что я услышу голос моего босса! Вся ваша охранная бригада салютует вам! Люди самозабвенно тренируются в приёмах рукопашного боя и в кроссе. Несколько раз они бегом пересекли весь район. Сегодня в вашу честь мы провели спринтерскую эстафету со снайперской пулевой стрельбой и метаньем ножей в мишени. Мы не допускаем лишних трат и блюдём наш бюджет, как зеницу ока! Доклад окончен!               
     И Чирков, глядя настороженным подобострастием на Агафью, хрипловато и властно промолвил:
     - Завтра вы с Карпиным извольте быть у меня в десять часов утра! Я желаю мобилизовать наши ресурсы и силы. Я начинаю дело, которое возвеличит всех нас! Я твёрдо намерен форсировать события! Но вы хорошенько запомните то, что мои слова, сказанные вам сейчас, – конфиденциальная информация! Не болтать!.. Хранить секреты!.. Я изложу подробности в циркулярных письмах филиалам. Хорошо ли вы поняли мою директиву?    
     - Будем оба, как штык!.. – возвестил бодрый голос из аппарата, – готовы к борьбе, лишеньям и походам! Готовы строиться в шеренги и грузиться в боевые эшелоны! Мы готовы отчаянно ринуться в самые малые бреши в бастионах врага! Вкалывать будем, как муравьи, пчёлки или вьючные верблюды и ослы!..      
     - После приезда ко мне, ожидайте в вестибюле! – нервозно и громко отчеканил Чирков, а затем резким нажимом на золотистый рычажок отключил телефонный аппарат…
     - А теперь, мой драгоценный Роман Валерьевич, – иронично и властно проворковала Агафья, – позабудь начисто свою былую амбицию и вновь обрети во мне божественного и лучезарного кумира. Лебези и пресмыкайся предо мною! Будь паинькой!      
     И настороженное лицо Чиркова мгновенно превратилось в фанатичную и восторженную гримасу…
     Агафья порывисто шевельнулась и дёрнулась на белом и мягком стуле, а затем, восхищённая собой, повелела:
     - Пади же, мой верный Роман Валерьевич, предо мною ниц! Усердно помолись мне, будто богоматери!      
     И Чирков угодливо рухнул на живот перед надменной и торжествующей кухаркой…
     И Алла, внезапно для себя, тихо, но грозно попросила:
     - Пожалуйста, немедленно прекратите кощунствовать, госпожа Агафья! Святотатство испепелит нас!   
     И вдруг Агафью устрашила её собственная непомерная гордыня. Почему сейчас она глупо и суетно бахвалится перед сообщниками своею властью над низвергнутым владыкой? Неужели успех от её внушенья замутил ей разум? Ведь её приказ ползать перед нею на брюхе был совершенно излишним, а потому опрометчивым и вредным! Очень много великих начинаний сгубили на корню поступки, совершённые от страсти к самолюбованью! Ведь излишнее вредит всегда!.. А в человеке нет более лишнего свойства, чем павлинье ощущенье собственной важности!.. Теперь придётся загладить свою ошибку вкусным, изысканным ужином!.. 
     И Агафья после этих суматошных и опасливых раздумий молвила:
     - Вставай с паркета, Роман Валерьевич! И прости меня за приказ егозить предо мной на пузе! Такой приказ – не глумленье, а стандартная проверка! И при этой важной проверке я воспользовалась твоей методикой, профессор!.. А теперь я  прошу всех: геть отсюда по своим комнатам! Через два часа и сорок минут я буду ждать всех в столовой: там я сервирую яства на ужин. И долой эти мрачные, траурные одеянья! Нарядитесь, как для банкета! Устроим сабантуй, шабаш! Господин Осокин, в вашем полном распоряжении обширный гардероб Кирилла. Вставай же, мой верный Роман Валерьевич, и юркай в свою опочивальню! Там переоденься в дипломатический смокинг. Кузьма через два часа и сорок минут доставит тебя в столовую. Двинулись, мои партнёры!   
     И Агафья порывисто поднялась со стула, а затем и Чирков резво и весело вскочил на ноги; вскоре все, кроме Осокина, оказались в своих комнатах, где начали торопливо принимать ванну и переодеваться к ужину… Осокин же принимал контрастный душ и переодевался в покоях новопреставленного Кирилла, куда быстрыми жестами и шептанием Агафьи был бдительно препровожден ретивым Кузьмой…

14

     Ночную столовую тускло освещали грузные восковые свечи в бронзовых канделябрах, расставленных по белой накрахмаленной скатерти. Огоньки свечей колебались под резкими порывами душистого и влажного ветра, сквозившего в широко распахнутые окна с мелкими ажурными сетками от комаров, мотыльков и мошек; тяжёлые капли дождя порой барабанили по жестяным карнизам… Ужин был сервирован на старинном боярском серебре…
     Мужчины облачились к ужину в чёрные официальные костюмы, а также в лакированные в тон стильные штиблеты и в белые шёлковые рубашки; рознились в нарядах только галстуки: был у Чиркова синий, у Кузьмы – красный, у Осокина – серый.
     Кузьма показался обеим женщинам весьма импозантным…
     Алла надела бледно-зеленое просторное и длинное платье с обширным декольте; спина её была почти оголена треугольным вырезом до пояса, а светлые локоны уложены с нарочитой небрежностью. Обулась Алла в зелёные туфли-лодочки на высоких шпильках и с мелкими стразами. Светилось на шее ожерелье из скатного северного жемчуга. На безымянном пальце левой руки ярко сияло тонкое кольцо с вензелями прежних владельцев и с крупным не огранённым рубином; серьги тускло мерцали бирюзой и белым золотом. Грим был изысканным и скромным, но ало пламенел свежий маникюрный лак острых ногтей…
     Агафья показалась всем очень похожей на древнеславянскую языческую жрицу, и надето было на ней простого покроя широкое и длинное платье из тончайшего полотна и с багряной вышивкой на груди. Висели на шее бусы из янтаря и алых кораллов. Сандалии были из тонкой воловьей кожи. Чёрные волосы были гладко причёсаны с пробором посредине головы и с простым изящным узлом в основании затылка; лоб пересекала вширь алая тесьма. Макияж Агафья не применила…
     Агафья неподвижно и прямо стояла около стула, на котором во время трапез обычно располагался Чирков; остальные же молча, нервозно и бездумно сновали по комнате…
     Наконец, Агафья медленно уселась на почётное место за овальным столом и негромко произнесла:
     - Садись, Роман Валерьевич, одесную меня, то бишь справа. А ты, Кузьма, слева от меня садись. А вы, господин Осокин, устраивайтесь подле Чиркова. Присядьте, госпожа Алла, рядом с Кузьмой. Поедим со смаком! Харчи вкусные!  Вкусим жареных непорочных голубков, птичек божьих! В пикантном соусе из чёрного перца! Приготовлена красная ядрёная икра! Кабачки, баклажаны и фаршированный болгарский перец – на свежем оливковом масле! Новоиспечённый каравай, пирожки, кулебяки и пончики с повидлом пышут подовым теплом! Баранье рагу томится в глиняном горшке. Стручки горошка с молочными зёрнами! Хохлацкие маковые бублики! А в серебряный кувшинчик я нацедила хмельную полынную настойку; Кузьма наплещет её в чарки. Ведь я не жалую коллекционные, марочные вина, поскольку в них приторности много… Иное дело – хмельной травник по древнему, языческому рецепту из кочевой кибитки! Ручаюсь, что после него не будет похмельного синдрома! И не появится изжога в желудке и кишечнике! Опорожним рюмки, начнём пир!..      
     И они хлебнули из серебряных стопок густую и хмельную настойку с толикой экстракта из дурманных грибов, а затем сотрапезники быстро съели баранье рагу и сразу начали жадно вкушать жареных голубей, которые лежали средь пахучей и свежей зелени на огромном мерцающем блюде…   
     Агафья хорошо знала свойства и действие настойки своих пращуров, и поэтому только один раз пригубила свою рюмку; остальным сотрапезникам усердно подливал Кузьма и, потчуя их, выпивал сам вместе с ними малыми порциями дурманный травник. И все вдруг почувствовали зверский аппетит и мистическую уверенность в успехе…
     Они уплетали за обе щёки терпкую бастурму, телячьи колбаски холодного копченья, жирную ветчину, пунцовую сёмгу, балык из осетрины, овечий кислый сыр и маринованные огурчики с репчатым и зелёным луком; запивались эти яства минеральной водой с газом… И пристально все соратники Агафьи вперялись взорами в идиотскую и счастливую ухмылку Чиркова, мечтая до галлюцинаций и бреда о том, как они множество других  людей будут превращать по своей прихоти в блаженных кретинов…
     Но при всём этом сотрапезники вели себя подчёркнуто прилично и ели аккуратно, не марая себя…
     И когда все они уже насытились до отрыжки, Агафья вежливо спросила:
     - Понравилась ли вам еда, мои гурманы?    
     И Кузьма тщательно вытер льняною салфеткой рот и вылил булькающую минеральную воду «Нарзан» из светло-зелёной гранёной бутылки в свой бокал из горного хрусталя…
     Затем довольный Кузьма, хлебнув минеральной воды, промычал утробно:
     - Гм!..    
     И Осокин восторженно бухнул: «Великолепно!», но сразу он осёкся, поскольку его вдруг ошеломила болезненная яркость воображаемых им сцен…
     Осокин воображал множество умилённо-бездумных лиц своих почитателей и самого себя в рясе из серебристой парчи и в чёрном монашеском клобуке с изумрудами. Рядом суетилась Алла в золотистой ризе с яхонтами и перлами. Затем страстной парой взмыли они в космос, и там они, рея среди ангелов,  звёзд и комет, извращённо и нежно совокуплялись…      
     Внезапно Осокин, содрогаясь от звериной страсти, очнулся от своих болезненно-ярких грёз и попытался анализировать своё психическое состояние, но этому процессу помешал прерывистый и ликующий голос Кузьмы:
     - Мы не будем миндальничать с еретиками, – в экстатическом пароксизме вещал Кузьма, – и хватит нянчиться с паразитами! Доколе?! Мы немедленно создадим собственную вертикаль диктаторской власти, мы не допустим даже намёка на анархию… Мы станем гегемонами и начнём лихо доминировать!.. Нам рабски покорятся эти меркантильные цацы и паны! Мы решительно пресечём любой их протест! Никакого им нейтралитета, только полнейшая лояльность! Устроим им кувырканье, дрыганье, чехарду, и пусть они покорячатся! Истребуем с них контрибуцию, аннексируем их дачи. Очень немногие из самонадеянных бар-сибаритов получат от нас индульгенцию! И мы быстро превратимся из катакомбной секты в официальную конфессию! И я поправлю ниспадающую траекторию своей судьбы!.. И я сменю, наконец, мерзкое имя: Кузьма! Мне опостылело имя, которым нянечки  дразнили меня ещё в яслях, сравнивая меня, ребёнка, с рыжим пёсиком по кличке Кузя. В школе меня постоянно спрашивали с издёвкой, где моя кузькина мать? Кузькой соседи назвали паршивого пятнистого кота! Будь проклят мой героический прадед, в честь которого я получил это имя!    
     И вдруг Агафья нежным и ханжеским голосом прервала Кузьму:
     - Не хули всуе своих родителей! Твоё имя прославится в веках и перестанет казаться смешным сразу после того, как мы поставим на сцене твои трагедии! Мы для этого наймём лучших режиссёров! Афиши и декорации закажем модным художникам! Общество непременно поверит в то, что все твои пьесы – шедевры! Аншлаги в театрах на премьеры твоих трагедий обеспечены! Мировые гастроли пройдут с феерическим успехом! А в антрактах и на репетициях тебя будут посещать восторженные и благодарные поклонницы с букетами и венками цветов. И мы на лучших студиях снимем и смонтируем чудесные многосерийные кинофильмы на твои сюжеты и темы… Композиторы проворно сочинят на твои тексты оперы…      
     И Алла с невольным восхищеньем подумала:
     «Атаманша-ведьма нашла ещё один великолепный стимул для Кузьмы… Теперь ради неё этот жестокий вертопрах горло перегрызёт…» 
     Осокина вдруг обуяла словоохотливость, и он сказал:
     - Нас объединила, спаяла смерть Кирилла! Возможно, что именно в этом и есть главное предназначенье всей его жизни!.. Ведь никому не дано знать о своём жизненном предназначении. Люди порой живут лишние десятилетья, не ведая о том, что их главное предназначенье в жизни уже исполнено. Предназначеньем обыкновенного, банального человека может оказаться мельчайшее дельце, но которое вдруг станет одной из многих причин, подвигших гения на великое свершенье! Такие вот коврижки и пирожки!.. Кирилл сейчас истлевает в яме, а ведь наверняка он мечтал не об этом…      
     - Кирилл очень красиво умер, – возбуждённо промолвила Алла. – Не возмущался, не дебоширил и не трусил! И он поведал нам о величайшей тайне, которая открывается только перед смертью…    
     И Агафья, покоробленная упоминаньем об этой мистической тайне, громко и истерически произнесла:
     - Нынче – странные события в метеорологии! В нашей области циклоны бушуют повсюду, а здесь почти не каплет. Какой-то мистический символ! И возможно, что добрый знак!..       
     - Да хрен с ней, с погодой! – громогласно и весело встрял Кузьма. – Я абсолютно уверен в нашем успехе, и плевать я хотел на любые предзнаменованья! Как на хорошие, так и на страшные! Но я хочу поговорить о роке, о судьбе, о божественном предначертании!.. Однажды вечером в тыловом кабаке интендантский прапорщик-фанфарон устроил при мне похабный скандал. Я немного знал этого хапугу, поскольку он занимался экипировкой и провизией для наших десантных и разведывательных групп. Он жировал на наших пайках, составляя подложные, липовые акты о порче провианта, шинелей, парашютных ранцев, кальсон и прочей амуниции! Хорошо, что ему не доверили сохранность баллистических ракет!.. Я врубил в его хамскую сивую рожу крепкий тумак. Потасовка в баре окончилась без милицейского патруля и протокола. Но вшивый прапорщик не унялся и шустро настрочил на меня в штаб корпуса обвинительный, кляузный рапорт, но инцидент быстро замяли лестной для меня депешей мои командиры из фронтовой дивизии. Но после этой заварухи меня отказались принять в супер-элитный батальон «Вымпел». И, слава Всевышнему Творцу, поскольку, если бы меня туда всё-таки приняли, то я не оказался бы здесь! Возможно, что главное жизненное предназначенье этого жадного шаромыжника и состояло в устройстве в моём присутствии скандала и в получении  в харю оплеухи от меня!..      
     - Очень даже возможно, – согласился Осокин и запнулся на миг от лёгкого жжения в горле, но затем он увлечённо и взвинчено продолжил свои рассуждения вслух. – Чрезвычайно редкие люди способны переломить, переиначить свою судьбу! Но удача сопутствует им только в том случае, если их деянья, нацеленные на перемену судьбы, не окажутся бесчестными, преступными и подлыми! А мерзким, непростительным и бессовестным будет любое деянье, если в момент его совершенья жертва окажется полностью беззащитной и не способной к успешному, адекватному сопротивленью. Такие деянья нормальный человек не способен простить даже самому себе, и поэтому он бессознательно ищет кары для себя! Простите мою излишнюю патетику, но таков результат эволюции! Таков закон природы!.. Я до сих пор не понимал этого, но теперь…         
     У Осокина вдруг запершило в горле, и он хрипло и надсадно кашлял, пока не выпил шипучей минеральной воды из горлышка бутылки…
     Агафья недобро усмехнулась, а затем запальчиво сказала:
     - Успокойтесь, мой друг! Пусть у вас не щемит сердце от беззащитности наших соперников! Ведь они отнюдь не беспомощны! Они – не меценаты, не филантропы и не растяпы! Кровососущие блохи, клещи и клопы!.. И они вполне способны при нашей малейшей оплошности сделать жертвами нас!.. Не надо о них судить  по нынешнему смиренью Романа Валерьевича. Они – не слесари-алкоголики с нищей ремонтной базы!.. Они – потвёрже, чем он… 
     Алла вдруг содрогнулась от обиды за своего кровного родича и вскричала:
     - Дядю сломило и доконало безмерное коварство тех, на кого он полагался всецело! У дяди – мощная воля. Такая воля – генетический признак нашего рода! Но столь извращённое предательство вообще нельзя выдержать!..
     - Предательство?! – со злорадной ухмылкой промолвил Кузьма, – в нашем деле вообще нет никакого предательства. Если бык забодает мясника на скотобойне, то разве бык – предатель? Нет, в деле с Чирковым совесть моя спокойна и чиста. Я слишком долго покорялся этому монстру во всём! Но ведь покорность должна иногда приносить хоть какой-то барыш, иначе она – паранойя или шизофрения! Моя же верность Чиркову пропадала без малейшей пользы для меня, как в бездонную прореху! Он заставил меня быть метельщиком и прачкой! Неужели вы полагаете, что такое несуразное  непотребство могло длиться вечно?! А вам, госпожа Алла, незачем корить себя за распрю с вашим дядей. Благодаря вашему дядюшке-самодуру вы лишились престижного и выгодного замужества! У вашего жениха был самый привлекательный имидж в российской финансово-индустриальной элите! Кирилл обеспечил нашей церкви коммерческий успех, и она теперь владеет доходными фабриками, фирмами, шахтами и латифундиями, а также очень солидными паями акций и купонных облигаций крупнейших монополий, трестов и корпораций. Я мельком слышал, как Чирков этим бахвалился, и я почему-то запомнил его хвастовство почти дословно. А Кирилла убили за полушку!.. Такое существо, как ваш надменный и чванный дядя, нельзя предать, ему можно только мстить!.. Вы уж простите мою нынешнюю экспрессию!.. Но уже хватит самоанализа и рефлексии!.. Долой апатию и хандру!.. Давайте лучше выпьем!.. Эта хмельная  настойка из травяного сбора – великолепный допинг!..       
     И Кузьма проворно и ловко наполнил чарки дурманным зельем, а затем он, чувствуя внезапное и ожесточённое вдохновенье, вскочил со своею стопкой со стула и пламенно сказал:
     - Я сейчас хочу произнести тост! Я предлагаю выпить за райское блаженство наших будущих жертв! А теперь внимайте мне с предельным усердием! Это окаянное, чёртово зелье растормошило мой язык, взбудоражило во мне извилины мозгов, и я теперь желаю высказать вам то, о чём доселе я и сам не ведал! Отриньте наивные иллюзии, укрепите свои души и нервы, ибо нам предстоит убивать и калечить людей! Во времена моих диверсионных мытарств я увечил и приканчивал охотно и часто, но ведь я добровольно подвергал и самого себя смертельному риску. Смерть вожделённо щупала меня! Щипала, покусывала и щекотала! Часто из боевой группы оставался в живых только я один… А здесь несколько мигов назад я открыл универсальный закон бытия!..   
     И вдруг Кузьма глубоко и застенчиво вздохнул, и Осокин поощрительно вскричал с полной рюмкой в деснице:   
     - Продолжай, Кузьма! Я верю в твоё открытье!      
     И Кузьма, тряхнув головой, продолжил вдохновенно и хрипло: 
     - Хищники чаще всего нападают именно на тех, кто своим страхом провоцирует нападенье! Страх часто бывает и бессознательным, но враги интуитивно его чуют! Слабые души неосознанно готовы к страданью, жертвам и смерти! А я всегда жаждал боя, и поэтому выжил. Желанье убивать врагов должно полностью заглушить страх перед ними! И если вы сумели достичь такого душевного состоянья, то враги непременно переключат свою агрессивность на более робких. Нужно любить не победу, а битву! И тогда победа грядёт сама собой!.. Наше бесстрашие внушает страх нашим врагам!..   
     И Агафья нервно шевельнулась на стуле и вкрадчиво проворковала:
     - Всё верно! За такую прекрасную речь я охотно выпью до дна. И пусть другие выпьют до последней капли.      
     И все стремительно осушили свои рюмки, а затем, кривясь и морщась, закусили слабо копчёным балыком. Довольный собою Кузьма плюхнулся вальяжно на стул и, прожевав ломоть колбасы с крапинками сала, пробурчал:
     - Убивать всё равно придётся… и неоднократно…    
     Алла скуксилась и проговорила:
     - Нельзя множить трупы… Надо всемерно избегать крайностей… Иначе мы уподобимся каннибалам…    
     И Кузьма пренебрежительно и визгливо заспорил:
     - Если я правильно интерпретировал ваши слова, госпожа Алла, то вы – во власти стереотипов! Гуманизм – это типичная ошибка нашей мерзкой, либеральной интеллигенции! Гуманисты, краснобаи, хлюпики, нытики и слюнтяи профукали ради миражей великую Империю! Поймите, что если враг почувствует вашу абсолютную готовность убить, то он непременно спасует! Внушите себе полную готовность к убийству, и тогда вероятность пролития крови сильно уменьшится…      
     И внезапно все разом ощутили, что Кузьма прав, и заблестели задорно и дико глаза, и борьба показалась более желанной, нежели победа, и сгинул страх перед пораженьем и смертью…
     А затем постепенно, но быстро все взоры сосредоточились на Чиркове, который, совея, таращился с блаженной физиономией в окно. Агафья с ханжеской заботливостью улыбнулась и сказала:               
     - Ступай восвояси, Роман Валерьевич. Не пялься тупо в окно. Ты совсем осоловел. Разоблачись донага в своих покоях и безмятежно засыпай. 
     Затем Агафья, наклонясь влево, прошептала в оттопыренное ухо Кузьмы:
     - Ты, пожалуйста, проследи, чтобы Чирков разделся и лёг на койку. А затем надёжно его запри на амбарный замок или на щеколду. Препроводи хрыча и быстро возвращайся ко мне.   
     И Кузьма ретиво выскочил из-за стола и, подойдя к томному Чиркову, поднял бывшего хозяина за хилые плечи со стула. Агафья, не вставая, громко и отчётливо произнесла:
     - Желаю всем спокойно опочить! Доброй и мирной ночи! Всем сейчас нужен хороший отдых. Завтра утром в восемь часов в строгой и чинной одежде мы соберёмся здесь. Прошу не хворать и не опаздывать.      
     И все почтительно и молча оставили Агафью в одиночестве, и та, вставая степенно из-за стола, мысленно поклялась, что она сейчас вымоет посуду в последний раз в своей жизни…
     И зажурчала, булькая, вода из кухонного крана, и чисто вымытая посуда вскоре исчезла в дубовом резном буфете…

15

     Кузьма, уложив голого и снулого Чиркова на его кровать с купольным балдахином, ворвался в раже на кухню и напористо спросил:
     - Будем ли мы сегодня ночью сексуально близки, Агафья?!      
     И она, перейдя от громоздкого и тёмного буфета поближе к Кузьме, ласково молвила:
     - Я – не юная пионерка советской лицемерной Империи, чтобы жеманиться и лгать. Мы сегодня будем близки! Я говорю об этом с большой радостью! Но ты сначала чуточку остынь и ответь, пожалуйста, мне: уложен ли ты в постель Чирков? Ведь завтра он потребуется нам бодрым…   
     И Кузьма весело сказал:
     - Я был для него идеальным камердинером! Я сводил Чиркова даже в сортир! Теперь бывший хозяйчик дрыхнет взаперти! Я сделал всё, как ты велела. Но со мною что-то стряслось! Я вижу тебя совсем не такой, какой я видел прежде… Ты – прелесть, а я прежде был слеп…   
     И она с довольной улыбкой сладострастно расслабилась и шепнула:
     - Я сейчас растаю…    
     Он грубовато схватил её за правый локоть и с театральной высокопарностью бывшего актёра-трагика, но вместе с тем и с подлинной страстью потребовал:
     - Помчимся в твои хоромы! И ты не противься мне!.. Пойми, что у меня сейчас эскалация страсти, и меня, словно божественным магнитом, тянет к тебе с титанической, гигантской силой! Ты поскорее дай согласие стать моей женой, и знай, что я не допущу адюльтера!..    
     Она поощрительно, но уклончиво проговорила:
     - Ты очень решителен…               
     И они быстро пришли в покои Агафьи, и там Кузьма в кромешной темноте запер изнутри дверь на щеколду. Затем он стиснул Агафью в своих нервных объятьях и на миг оторопел, изумлённый тем, что в её теле не оказалось даже лёгкого намёка на дряблость. Тело любовницы сохранило гибкость и упругость, и это показалось ему следствием колдовства…
     Во мраке постели они после изощрённой и бурной любви начали воспринимать весь остальной мир мельтешением и скопищем враждебных человеческих тел… Она, сладостно-измождённая, прижала свою голову к его мускулистой и волосатой груди и теребила кончиками пальцев его бороду, а он бессмысленно и радостно улыбался. И вдруг он слегка вздрогнул от предчувствия того, что у него сейчас появятся мучительные мысли. И он хрипло и с запинкой высказал эти мысли раньше, чем его рассудок ясно осознал и сформулировал их:   
     - Странно, что только сегодня ты соблазнила меня. Ведь мы друг друга знаем уже довольно долго. А вдруг  захочешь ты похерить нашу любовь?! Почему только сегодня я заметил то, что тебе не кухонный чепец носить, а феодальное платье с кружевами и шлейфом, который будут держать расфранченные юные пажи. Или скакать тебе в амазонке боком на лошади в сопровождении хлыщей-адъютантов с золотыми эполетами и серебряными аксельбантами?.. Ты – воистину уникальна!.. Тебе – порфиру и пурпур носить!.. Или диадему!.. Ты вращаешься по загадочной орбите… И в твоей душе не видно ни зги… Почему ты держала меня за болвана?..      
    И она во тьме прыснула смешком и тихо произнесла с воркующими модуляциями в голосе:   
     - Я доселе не знала тебя досконально. Но ведь и ты удручающе плохо сам себя знаешь.    
     После короткой паузы он растерянно спросил:   
     - Неужели и ты теперь сомневаешься, что мои истинные врождённые качества не вполне идентичны тем, какими их воспринимают и другие люди, и я сам? 
     И она, ощущая кончиками пальцев прерывистую пульсацию его шеи, сказала:
     - Я не терплю иностранных слов, и ты, пожалуйста, не щеголяй ими всуе. Конечно, ты безмерно заблуждаешься относительно своей личности… Но знаешь, я никогда не думала, что борода способна так возбуждать!.. Бросим эти зряшную беседу, и ты возьми меня опять…   
     И он недоверчиво и страстно пробурчал: 
     - Очень возможно, что нынче твой лихорадочный пыл порождён долгим воздержанием от любовных игрищ. Но неужели ты способна при нужде скинуть меня, как лишний, обременительный балласт?   
     - Лишь бы ты не бросил меня, – нежно и кротко прошептала она и вздохнула. – Лишь бы ты не покинул… 
     И он, тиская её тело, устрашился медвежьей мощи своих объятий. А любовница грызла и кусала его плечи, царапала и раздирала острыми ногтями его спину, восклицая ему в лицо, что она жаждет великого и лютого страданья. И он долго мучил её и пальцами, и зубами. И вдруг оба они истово поверили в то, что они вовеки не расстанутся…
     И внезапно её тело изогнулась упругой дугой, и оба они одновременно начали содрогаться…

16

     В покоях Ильи Осокина было темно, прохладно и влажно, а струи порывистого ветра упруго хлестали в распахнутые окна с мелкими противомоскитными сетками и, колыхая портьеры, нежили обнажённые тела любовников, лежавших в сладчайшей истоме на измятых простынях в широкой антикварной кровати с лебяжьей периной и пологом… Вдруг в тёмном дворе раздалось ленивое и грозное гавканье собак, и Осокин тихо и встревожено произнёс:
     - Бдят оголтелые пёсики. Концентрационные лагеря смерти охраняли такие немецкие овчарки.   
     И Алла нежно прошептала ему:
     - Я по-прежнему не прочь улепетнуть отсюда. Но если тебе угодно жить в нашем вертепе, то я пойду за тобой до конца. Мне теперь муторно и жутко думать о том, что ты мог пойти другой тропинкой.      
     - Я не миновал бы вашей усадьбы. Где же искать старинные иконы и альковные, будуарные предметы, как не в барских особняках? Эта ветошь теперь дорого ценится на столичных базарах и рынках. Как странно! Какие превратности судьбы! Прошлой ночью я сидел узником в арестантском подвале, а сегодня почти женат!   
     - Не почти женат, а совершенно точно женат!.. От самых пят и до макушки!.. Хотя и без штампа в паспорте…   
     - Если захочешь, то будет и штамп…   
     - Хочу! Я ужасно хочу венчанья, букетов, фаты, автомобильного кортежа с пронзительными гудками и сиренами. Я хочу на своей свадьбе кавалеров, кавалькад, великосветских дам и куклу-пупса на капоте длинного, как сигара, кадиллака. И я до озноба хочу  семейной, мещанской стабильности!    
     Он усмехнулся во тьме и вымолвил:
     - Но Агафья!..         
     - Да, Агафья, – проговорила Алла и прильнула к нему. – Кухарка наша несказанно похорошела, обретя власть. Для неё – власть, как для вампира – свежая кровь…      
     Он хмыкнул и сказал:
     - Скоро, пожалуй, начнут на шапках и фуражках кокарды носить с её вензелем или эмблемой… В геральдике появятся гербы с её профилем… как на античной камее… Надо постоянно быть начеку!.. Но есть у неё и слабость…    
     Алла встрепенулась и спросила:   
     - Какая именно слабость?   
     - Неведомая даже самой Агафье! Но, пожалуй, уже хватит о делах судачить… Ведь наша первая брачная ночь…   
     - Нет, уж ты теперь немедля всё растолкуй!.. Я молю тебя, любимый: не сюсюкай и не мямли! Ведь я до безумия хочу узнать об изъянах кухарки!..    
     - Хорошо, я отвечу тебе!.. Агафья – весьма талантлива, и, как всякий одарённый свыше человек, она алчет признанья своих достоинств, и, значит, она падка на лесть. Но льстецы непременно возненавидят тех, кому они льстят, и окружат их аурой своей подобострастной враждебности. Нет на свете такой силы, которая не могла бы стать источником слабости…   
     - Великолепные сентенции, – прошептала Алла и страстно вздрогнула.   
     Он благодарно пожал её ладонь и продолжил:
     - Твоего дядю сгубила лесть его приспешников и сателлитов. Льстивые вассалы, пресмыкаясь перед сюзереном, ненавидят его! И, наконец, они добились того, что он, утратив всякую ориентировку, решил создать в суверенном государстве свой независимый, феодальный лен или удел… Мы начнём Агафье льстить! Мы будем называть её волшебницей, протектором и леди! Я полагаю, что далеко не сразу она раскусит наше коварное притворство…      
     - Ты, пожалуй, прав, – пробормотала Алла, – но мне противно…   
     - А мы потерпим. Отнесёмся к этому, словно к шахматной партии…   
     - Но со смертельным риском, – присовокупила она и съёжилась от боязни.    
     - Да, – согласился он. – Мы очень многое нынче поставили на кон…    
     - Возможно, что мы накануне гибели. Но я рада твоей любви! И ты мудр! Но почему ты доселе прозябал в одиночестве и скудности?      
     - Чёрт его знает: почему?.. Жизнь моя настолько суматошна и суетна, что не было досуга поразмыслить о судьбе и роке… И только здесь, когда мне грозила смерть, я задумался обо всём этом…   
     - Кирилл очень многое постиг перед своей кончиной, – с большой серьёзностью проговорила она, – и я до боли хочу узнать, что именно он понял…      
     - Его предсмертная тайна, – прошептал Илья, – до жути меня интересует…   
     И он, поцеловав её, задумался: влюблён ли он сейчас?.. И вопреки его диковатому вожденью к Алле, внезапно он усомнился в подлинности своей любви к ней. И вдруг он понял, что он совершенно не знает самого себя…
     «Ну, какого рожна мне ещё надо? – с болезненным упорством размышлял он. – Пусть я питаю к Алле всего лишь только страсть, а не истинную любовь. Но ведь при удаче брак с этой женщиной сулит мне большие житейские блага: шикарную столичную квартиру двух уровней и с мансардой, приозёрную лесную дачу с балконами, павильонами, мезонином и манежем, тусовки средь богемы, эстрадных звёзд и банкиров,  лимузины и бриллианты со многими каратами… А я вместо того, чтобы шустро удрать с нею в аэропорт, рискую своей башкой здесь… Ведь авантюра затеяна нешуточная… А вдруг я из  позёрства и прихоти обрекаю Аллу на колоссальный риск и отчаянье?.. Если б я искренно любил её, то не поступил бы так… Я перестал понимать себя… Кто же я такой?..»
     И вдруг Алла прервала его болезненные раздумья своим искренним и страстным признаньем, произнесённым ею тихим, но отчётливым голосом:
     - Я безмерно рада нашей любви. Я не скрою того, что вначале я собиралась использовать тебя, как пособника в моём бегстве с церковными деньгами и ценностями. Но я теперь готова, повинуясь твоей воле, действовать даже вопреки моим собственным интересам и родственным узам. А сейчас я хочу, чтобы мы с тобой опять насладились, а затем крепко уснули, поскольку завтра потребуются силы…
     Илья никогда не предполагал того, что он способен обладать женщиной столь изощрённо и нежно, нашептывая ей такие изумительно-страстные слова, какие зарождались в нём теперь…

17

     Роман Валерьевич снился себе нормальным человеком, а не рабом своей кухарки. Но в сновиденьях он понимал, что после пробужденья он станет опять говорящей марионеткой. Во сне он каялся и молил Бога о прощении грехов… Неотвратимое пробужденье казалось спящему Чиркову ужаснее смерти… Ему снилось, что массы людей, низринутых его врачебным искусством в религиозное безумье, он возвращает к нормальной человеческой жизни…
     Затем в необычайно ярких сновиденьях Чирков пригрезился себе санитарным врачом, и пронзительно и хрипло он заорал на всю просторную опочивальню:
     - Патология, эпидемия, инфекция, вакцинация, карантин!.. 
     Гроза над барской усадьбой, наконец, разразилась: засверкали извилистые молнии, раздались близкие и ухающие раскаты грома, и хлынул косой освежающий  ливень. Затем по железным карнизам часто забарабанил град…

Конец второй части

Часть третья

1

     В здании бывшей хуторской библиотеки сидели за дубовым столом в сумрачной комнате возле пластикового окна два холостых господина в чувяках и в просторных домашних пижамах со звериным окрасом и с японскими иероглифами. Полосатая пижама Вадима Львовича Зубова была тигриной расцветки. Линялая же пижама Бориса Павловича Карпина была обильно испещрена пятнами, подобно шкуре старого циркового леопарда… На ногах у обоих чернели домашние ворсистые тапочки с подошвами из туркестанского войлока. Поодаль на старом персидском ковре стоял пухлый и увесистый портфель из крокодиловой кожи с папками персональных и подробных досье. Этот портфель с картотекой и списками два господина подготовили на всякий случай для завтрашнего визита к начальству… Возле белого кожаного дивана темнел длинный журнальный столик, на котором лежали медицинские манускрипты и увесистый анатомический атлас…   
     В оконные стёкла хлестал крупный и косой дождь, а по стальным, но ржавым  карнизам стучали крупные градины… Два господина со смаком пили холодную водку и плотно закусывали… Оба, захмелев, – но ещё самую малость, – вели приватную, доверительную беседу… Оба они теперь проживали в этом здании, которое совсем недавно после ремонта было превращено из библиотеки в уютную гостиницу на две персоны. Каждой персоне полагался номер-люкс с туалетом, ванной и тремя комнатами. Мебель в этой гостинице была антикварной, а прислуга усердной и вышколенной. Каминная комната, в которой теперь находились и быстро хмелели два господина, была общей… 
     Чернявый, приземистый, плешивый и пузатый Зубов был командиром церковной бригады охранников, а белесый, тощий, усатый, высокий и сутулый Карпин – их комиссаром.
     Оба они в эпоху Империи служили в секретных клиниках врачами-психиатрами и уже не мечтали писать диссертации…
     Перед господами на столе без скатерти мерцали от золотистого света напольной лампы в углу старинные блюдца, тарелки, графины, чайные ложечки, хрустальные рюмки и пара серебряных вилок. Снедь и напитки были отменного качества, а салфетки – белоснежными…
     Худосочный Карпин широко и нервно разинул рот и со смаком влил в себя стограммовую стопку водки, а затем, закусив солёной капустой из собственной жмени, сказал:    
     - Меня почему-то очень беспокоит нынешний вызов к Чиркову. Даже водка почти не берёт. Будто в ней пятнадцать градусов алкоголя, а не сорок…    
     - Брось! – благодушно и лениво отозвался Зубов. – Разумеется, наш благодетель и шеф – экстравагантен, одиозен и речист. Ну, и что с того? Мы сделаем всё, как она велел! Невелика напасть! Завтра в субботу мы дружно облачимся в камуфляжную форму, я нахлобучу серый берет, а ты напялишь рогатую зелёную пилотку с кокардой… и айда в хозяйскую гавань!.. Ведь нам незачем рыпаться: мы всего лишь послушаем очередную порцию его речей, но только в их новой компоновке! Но взамен, в компенсацию мы сытно на халяву пообедаем! В меню обедов у Чиркова – изысканные яства, которые не надо оплачивать по ресторанным тарифам или прейскурантам. Хозяйская повариха – великолепный кулинар и кондитер! Она превосходно готовит вафли с кремом, торты и рулеты.      
     И Зубов, тяпнув водочки, закусил варёной колбасой с аджикой… 
     Карпин согласно и нервно кивнул головой и проворно намазал на кусок пшеничной булки тонкий слой сливочного масла, добавил чайной ложкой красной икры, а затем, скушав бутерброд, сказал:   
     - Агафья сильно раздражает меня. Непонятная стерва! Хитра, высокомерна, а притворяется скромненькой, деликатной тихоней… Мне кажется, что она втайне – опасно эмансипирована!..
     - Зря ты ерепенишься на неё, – ответил, икая, Зубов. – Тиха, послушна и аккуратна. Её посуда всегда ослепительно стерильна, а деликатесы – безупречны… И вульгарности в кухарке – ни на йоту…      
     - Да, она тиха. Но ведь ты знаешь, что бесы в тихом омуте таятся… Чёртова кикимора, карга!.. Я никак не постигну её…      
     Зубов плотоядно почмокал красными пухлыми губами и озорно промолвил:
     - Она – отнюдь не баба-яга! Она – бабёнка в самом соку. Упруга, как мячик. Но для того, чтобы верно, по справедливости оценить её, нужно пристально в неё всмотреться…
     - Но почему она притворяется хуже, чем она есть? Неужели планирует каверзу?   
     Зубов нервно и судорожно хмыкнул и, пьяно озлобляясь, ответил:
     - А почему мы сами в присутствии Чиркова притворяемся дурнями? Почему лебезим, пресмыкаемся и угодливо паясничаем? Да потому, что хотим ему потрафить… для собственной безопасности!.. И самое интересное то, что он уже перестал замечать наше притворство!.. Всё принимает за чистую монету!.. Его уже можно охмурить!..      
     - Вот именно! И его слуги, возможно, уже сделали это!..    
     - Какие слуги?! Бесшабашная дубина, кравчий, кучер и банкрот – Кузьма?! Эфирная фея Алла?! Полноте!.. Только мы способны вырвать у Чиркова власть!      
     И Карпин с болезненным, но осторожным интересом спросил:
     - И что же мешает быстрой узурпации?
     - Эге! Видимо, и тебе уже надоели постоянные дежурства в предбаннике у Чиркова! Да ты не тушуйся!.. Ведь и мне уже осточертело бегать за ним трусцой! А ведь мы – коллеги с ним, и некоторое время были с ним вровень!.. В ранней юности мы даже шлялись по диссидентским притонам и норам и расточали восторженные хвалы авангарду, модерну и абстракциям в искусстве. И я ретиво сочинял юмористические вирши и пародийные сатирические куплеты и баллады. Я два раза обыграл Чиркова в финалах шахматных турниров! А ты был чемпионом и рекордсменом области по прыжкам в длину. Мы имели возможность заниматься планером, парашютом, гонками парусных яхт и греблей на байдарках. Ты участвовал в гребных, вёсельных регатах, а я плавал по морям и озёрам в моторных лодках и, закаляясь, купался в студёных минеральных источниках и в горных потоках. И каждый из нас был начальником сектора в институте и горделиво высился на преподавательской кафедре!.. Фундаментальную науку мы двигали и развивали с искренним энтузиазмом!.. Но Чирков преуспел более, нежели мы… Фортуна ему благоволила… Да и перед начальством он верноподданно маячил успешнее нас. Психиатрическим старцам-академикам импонировала его почтительная пронырливость, и они охотно протежировали ему, когда он баллотировался в члены-корреспонденты. И его быстро назначили нашим координатором. У него появились референты, секретари и жирные гонорары из приватных денежных фондов. Правительство ему доверяло, и, несмотря на секретность его работ, он болтался по научным конференциям, витийствовал на пленумах и симпозиумах и даже удостоился чести подписать какую-то международную декларацию или конвенцию. Его самомненье быстро стало гипертрофированным. Он обожал устраивать ревизии со шмоном и получил кличку: «Кондуктор трамвайного депо». На Чиркова рисовали карикатуры и шаржи! Его поведенье было утрированным, гротескным! Он обращался с нами так, будто мы – гастрольная банда карточных шулеров или шайка троллейбусных безбилетников… Он скрупулёзно фиксировал все нарушенья режима секретности, даже самые мелкие. Он любил устраивать ажиотаж и эпатировать!..            
     Карпин завистливо и печально скривил свои тонкие губы и басовито молвил:
     - В имперскую эру немало лютых гадостей мы сотворили… Под эгидой приснопамятной коммунистической партии… мы активно участвовали в государственном криминале…            
     Зубов неторопливо вытер салфеткой красноватые губы и задумчиво сказал:
     - В те легендарные годы у нас была идейная платформа. Государственное величие социальной Империи! Были благородные лозунги и впечатляющие агитационные плакаты! А теперь – сплошной идейный вакуум, бардак! Все русские ресурсы – на экспорт! Наша церковь, по сути, – это аграрный животноводческий комплекс для жирного и тонкорунного скота. Только вместо овечьих отар – люди! Их усердно стригут… и каракуль делают из их шкур… Благодаренье Всевышнему, что их бренную плоть ради повышенья рентабельности ещё не кромсают на шашлыки и на котлетный фарш!..            
     - Ну, пожалуй, мы теперь не в накладе, – с довольной ухмылкой пробурчал Карпин, – поскольку мы не прогорели в нашем клерикальном бизнесе. Ведь мы закупили много ценного барахла и шмоток. Нас ублажают  штатные малолетние проститутки из наших интернатов. Мы устраиваем кутежи и блудим в роскошных салонах и борделях, украшенных старинными витражами! Мы играем в казино и участвуем в аукционах, где торгуют раритетами! И мы теперь – собственники шикарных квартир со швейцарами, просторных дач с бассейнами и саунами, уютных коттеджей и вилл в реликтовых лесах, а также спортивных, гоночных автомашин. Мы поселяемся в роскошных и престижных отелях, где нам потакают вылощенные официанты и стюарды. И у нас – почти необъятная власть!.. Сервировка наших трапез, как натюрморт!.. Выпьем за наше благополучье!..      
     И они, чокнувшись чарками, выпили женьшеневой водки и закусили пурпурной сёмгой с лимонным соком…
     Затем Зубов проглотил пару хлюпающих устриц со льда и с тихой шепелявостью признался:
     - А меня уже не хмелит власть над нашими религиозными кретинами. Я пресытился до приторности, до икоты этой жреческой, архаичной властью! Хочется большего!.. Я хочу новаторства!.. Я мечтаю о расколе, о схизме!.. А также…  о пудовых монастырских веригах и схиме для нашего тирана!.. Пусть в качестве моральной экзекуции он доживает свой век в отдалённом таёжном скиту и носит мужицкие лапти и армяк…   
     И Карпин снова своим вопросом невольно проявил болезненный интерес к низверженью Чиркова:
     - А разве ты не брякнул о том, что мы легко можем отрешить хозяина от главенства?
     И Зубов неожиданно для себя заговорил с искренностью, изумившей даже его самого:
     - Я не уверял, что свергнуть шефа легко! Я – не комик и не клоун, чтобы делать столь потешные заявленья! Но я всё-таки полагаю, что низложенье Чиркова возможно… Хотя риски и сложности – безмерны!.. Структура нашей организации скопирована с имперской секретной службы. Если мы проиграем, то должности наши мгновенно станут вакантными, и очутимся мы, превращённые в дебилов, в бараке средь сумасшедших… Наша церковь после государственной регистрации официально считается религиозной организацией. Мы – церковные преторианцы Чиркова. Мы – его гвардия! И мы можем велеть нашим орлам и соколам раздолбать, раздраконить любой городишко или варварский аул! Но Чиркова они не тронут даже ноготком мизинца, как ни приказывай! Так их закодировал сам шеф!.. С каждым охранником он трудился индивидуально. И поэтому только он один способен изменить у них психическую программу… О, Чирков хорошо умеет жонглировать человеческими душами!.. Мастак, ментор и мэтр!.. Его удастся победить только в том случае, если действовать против Чиркова от его же имени…
     - Неужели ты планируешь захватить шефа в заложники? – встревожено, но и вожделённо спросил Карпин, а затем в бессознательном согласье он кивнул головою.          
     После напряжённого молчанья Зубов негромко и задумчиво произнёс:
     - Надо искать союзников в близком окружении Чиркова. Все они сейчас находятся в окрестном особняке. Для нас теперь особенно важен Кузьма с его многочисленной сворой хорошо науськанных псов. Он – боевой, а не штабной лощёный офицер. Он привык убивать. И он легко одолеет нас обоих. Только в случае его измены мы сумеем Чиркова изолировать. А затем мы подвергнем шефа психической обработке, и он капитулирует и станет нашей марионеткой! Ведь и мы кое-что умеем! Ведь и у нас есть навыки гипноза и психотропные средства! Мы обладаем эффективными наркотиками и токсинами! Мы – психиатры с большим стажем!.. Но способен ли Кузьма предать?.. И что именно посулить ему за измену?.. Для нас теперь – это важнейшая проблема!..      
     - Я полагаю, что каждый способен дезертировать, – молвил Карпин и, вспомнив невольно собственные измены, вздохнул. – Предательство – это всего лишь вопрос времени, денег и знания психологии… После измены всегда грядёт лёгкая депрессия, но эротические ночные экскурсии по модным и стильным барам и кабакам быстро развеют хандру и сплин. После моего согласия потрудиться на секретные службы именно так и случилось. Ведь я предал-таки и друзей-диссидентов, и правозащитные принципы…      
     Зубов жадно хлебнул полчарки водки и решительно забухтел:
     - Но теперь уже ясно, что именно диссиденты и были предателями! А мы служили могучей Империи! Но давай-ка побыстрей отринем ностальгические чувства и схоластику! Нам нужно срочно решить практическую задачу: какие именно блага мы можем предложить Кузьме в обмен на его измену?.. Вот на чём именно чекисты-оперативники завербовали тебя? Я полагаю, что тебя ломали и улещали не слишком долго. Ведь они – вовсе не дилетанты, хотя и мизантропы… Долго ли ты противился их натиску?..    
     Карпин быстро съел два ломтика душистой ветчины и с лукавой иронией к самому себе ответил:
     - Я сдался и полностью согласился с ними во время третьего контакта. Агенты подкупили меня ореолом киношной романтики! Чекисты, конспирация, анонимная власть, инкогнито, кожаные куртки, пыльные шлемы, подспудная война с кровавым криминалом и прочий петушиный декор!..      
     - Абсурд! Ты брешешь!.. Подобной ахинеей ты не прельстился бы! Ведь тебя нельзя мерить общим аршином! Тебя, – как, впрочем, и меня, – подкупили редкой возможностью экспериментировать на людях… как будто они – подопытные мыши или рептилии… В секретных лабораториях мы ставили опыты не только на пациентах психиатрических клиник, но и на вполне здоровых и адекватных людях. Но мы оказались бы плебеями и недотёпами, если бы отвергли такие редкие возможности!.. По такой колее мы и подкатим к охламону-Кузьме! С ним придётся дипломатично лавировать… Предложим этому бобылю богатый филиал в южном приморье и титул магистра нашей церкви. Намекнём на возможность устраивать эротические вакханалии с манекенщицами и детьми. Мне кажется, что у него – бессознательная склонность к педофилии!… Пообещаем этому варвару быстро обучить его гипнозу, лингвистическому программированию… Мы щедро посулим остолопу муляж подлинно-красивой жизни! И Кузьма обязательно клюнет на наши авансы!.. Радужные перспективы всегда застят реальность!.. Пусть он, разглядывая галантерейную витрину, возомнит себя пупом земли!.. Но получит он фигу, кукиш! Накинем аркан на его душу! А после финиша передряги мы экстренно ликвидируем этого горлопана и паяца, чтобы тот не проболтался невзначай… Мы сотворим собственную геройскую сагу, свою эпопею!.. Непременно и скоро грядёт наша деспотия, и мы лихо наверстаем всё упущенное!..          
     - Дай-то Бог! – воодушевлёно вскричал Карпин и шустро наполнил водкой обе рюмки…   
     И два господина, рисуясь и пыжась, продолжали неряшливо закусывать и пить. И чем сильнее они хмелели, тем меньше сомневались они в успехе своей затеи… Наконец, заговорили о переселении душ, о буддизме, о реикарнации… И оба они решили, что они в прошлых перевоплощеньях были патриархами, шаманами, полководцами и арийскими рыцарями-крестоносцами…
     Оба они разбрелись по своим покоям уже совершенно пьяными, и в тёмных апартаментах, мыча и шатаясь, разделись наспех и рухнули на мягкие и взбитые перины с чистыми и хрустящими простынями… Гроза внезапно прекратилась, и во мглистом саду зазвучали соловьиные рулады и трели…               

2

     Ранним росистым утром Кузьма проснулся в прекрасном настроении под пенье жаворонка и иволги; обнажённая Агафья лежала рядом на скомканных простынях и крепко спала. Кузьма начал придирчиво созерцать любовницу…
     Тёплая женщина лежала перед ним на спине, и он, опираясь на левый локоть, размышлял о том, как он опишет свою страсть в очередной трагедии… Он более не сомневался в искренности своей очередной любви и в демонической  привлекательности своей новой любовницы. И его отчаянно и сладко возбуждала грядущая борьба за власть в их церкви…
     И вдруг ему подумалось о том, что его рифмованные трагедии обладают скрытной и потаённо завораживающей прелестью, которую ещё не вполне различил даже он сам. Но наступят времена, когда истинную и полную красоту его строк распознает не только он сам, но и всё человечество, подобно тому, как он постиг, наконец, скрытую прелесть Агафьи…
     И он, взирая на неё, поверил непоколебимо и страстно в то, что она не захочет его обмануть… Смочь-то она при желании, конечно, сможет, поскольку она по своим природным дарованьям способна на очень многое, но именно: «Не захочет…» И он не понимал, почему появилась у него эта слепая вера…
     Его же вера, как и всякая другая, появилась от огромного и неистового желанья поверить…
     Затем он горделиво и весело подумал о том, что именно её неукротимое вожделенье к нему и породило её мятеж, поскольку она-де захотела оказаться достойной своего любовника...         
     И вдруг она проснулась, но глаза свои не открыла; она по его прерывистому дыханью ощутила, что он пристально её разглядывает. И стало ей стыдно, но и очень сладостно… И внезапно ей подумалось о том, что стыд – чрезвычайно приятен. Именно стыд, а не бесстыдство… Она почувствовала, что она – желанна, и это чувство породило у неё ярую и жуткую страсть к победе. И женщина мысленно поклялась в том, что она при крайней нужде станет непреклонной и беспощадной… Затем она вспомнила о завтраке для своих компаньонов по бунту, и, широко раскрыв глаза с длинными ресницами, она очень тихо прошептала:       
     - Соратников надо кормить… Но мыть посуду я больше не буду… Я вчера поклялась в этом…      
     Она полагала, что он не сможет расслышать её тихое бормотанье, но всё-таки он понял её и твёрдо сказал:
     - Ты теперь – госпожа!.. Помоют посуду те, кого ты сегодня покоришь. Или наши товарищи, которые наверняка ещё дрыхнут после любви и траханья. Но если ты прикажешь, то посуду помою я…   
     - Не прикажу!.. Мужу не приказывают…
     И она, нагая, села на постели и ступнями ног нащупала на ковре свои чёрные туфли на высоком каблуке. Эти туфли она накануне предусмотрительно  поставила возле своей постели, чтобы их надеть сразу после ночи с намеченным заранее любовником – Кузьмой… Она быстро надела чёрные туфли и, обнажённая, подошла к окну… 
     Да, – тягуче проговорил с постели Кузьма, – высший класс!..
     И она показалась ему ведьмой, но именно это и манило его к ней. И такое чувственное вожделенье показалось ему загадочным, и он не понимал того, что к ней влечёт власть, которой, по людским поверьям, обладают ведьмы. Именно её харизма власти и возбуждала в нём необоримую чувственность. Ведь вчера его любовница вполне проявила свои природные способности и безмерную волю к власти, поработив человека с непререкаемым доселе авторитетом и даже почти обожествлённого…
     И она теперь чувствовала в себе несокрушимую веру в собственное право на безграничную власть. И вдруг теперь оказалось, что такая вера в ауру собственной власти не только очаровывает, завораживает других людей, но даже способна наделять сексапильной привлекательностью!..
     И обнажённая женщина, стоя спиной к распахнутому окну, подумала:
     «Мой мужчина страстно взирает на меня и пылко влечётся ко мне… Оказывается, что власть наделяет своего обладателя сексуальной прелестью… И я теперь понимаю то, что люди всегда во мне ощущали моё природное право на власть, и поэтому бессознательно влеклись ко мне. И, наверное, мои старшие братья истязали меня кнутом по причине их неосознанного и кровосмесительного вожделенья ко мне, тяги их к инцесту… И разве ещё вчера на утренней заре мой мужчина вперялся в меня взорами столь страстно?.. Нет, ещё вчера утром Кузьма признавал и ценил во мне всего лишь умственные способности, упорство и волю, но ничего более… А сейчас, после моей вчерашней удачи, он явно заворожён моей внешностью… Чиркова же надо старательно беречь, как вещественное доказательство моего успеха, и, значит, я в чём-то завишу от бывшего хозяина… И я зависима от собственной власти… И вот помчалась моя судьба виражами и зигзагами. И ожидают меня ухабистые тракты и шляхи… Но смертельные риски красивей прозябанья…»
     Кузьма не ведал того, о чём сейчас она размышляет, но был полностью уверен в чрезвычайной важности её раздумий. Он уже трепетно и пылко благоговел перед нею, но не испытывал к ней раболепных чувств. Он признавал её умственное превосходство, но рядом с нею не ощущал собственную приниженность. Наоборот, он испытывал горделивое и страстное желанье  оказать покровительство своей любовнице, хотя он понимал, что она – гораздо более разумна и упорна, нежели он сам. И он даже не попытался понять причину такого своего стремленья…               
     А причина была в том, что он уже совершенно не боялся смерти, а его любовница, после недавней своей удачи, вдруг бессознательно устрашилась небытия, поскольку сумела, наконец, обрести то, чего очень не хотелось утратить… В своём сознании она полагала, что она совсем не пугается смерти, но бессознательно уже страшилась её… И в душе появились изъяны и слабости… И Кузьма постиг наитием все эти обстоятельства, и он бессознательно захотел защитить любовницу от гибельных последствий душевных слабостей, возникших у неё после побед… Он ощутил своё превосходство над нею и жгучее желанье оказать ей покровительство…
     Ей в эти миги показалось, что она благодарна ему только за чувственные услады, но она ошиблась. Сейчас она бессознательно и молча его благодарила  ещё и за то, что он захотел её защитить. Ведь она теперь интуитивно ощущала его самоотверженное желанье оберегать её до последнего издыханья…
     Он медленно поднялся с постели и сказал:
     - Отныне я зову тебя Агатой. Простонародное имя Агафьи не соответствует новому твоему образу. Согласна ли ты?   
     - Да, я согласна, – проговорила она и поощрительно улыбнулась. – Но ты, пожалуйста, останься Кузьмою. Поверь, что имя: «Кузьма Васильевич Бредов» звучит и приятно, и весомо.      
     - Хорошо! – хрипло и весело согласился он и, обнажённый, подошёл босиком к ней, и в этот миг рассветные солнечные лучи озарили спальню. Он, щурясь, усмехнулся и сказал:
     - Вчера случилось твоё преображенье, и мой разум отказывается объяснить столь мистическое действо. Наверное, ты – ворожея, колдунья. Но я согласен, чтобы ты сгубила душу мою.   
     - Неужели ты веришь в Господа и в Вечное Спасенье? – лукаво спросила она, и твёрдые соски упругого бюста коснулись его груди.      
     Он осторожно положил правую руку ей на плечо и очень серьёзно молвил:
     - Я долго дрался на войне, о там нет атеистов. Я служил смерти, как моей госпоже. А ведь ей очень нравится поклоненье живых людей, и она, как любая прекрасная дама, жаждет его продлить. И поэтому она хранит в боях и сраженьях верных своих слуг. Мир на войне перенасыщен мистикой…         
     - Давай одеваться, милый, – задумчиво прошептала она и начала быстро собирать с пятнистого ковра свои вещи. Кузьма замер у окна и вожделённо взирал на неё. Наконец, она собрала в охапку свои одежды и, бережно положив их на измятую постель, повернулась к нему лицом. И внезапно он порывисто шелохнулся у окна и вдохновенно сказал:
     - Мы теперь очутились на военных тропах, и, значит, мы – воины. Послушай меня и вникни. Мне вдруг показалось, что я постиг, наконец, причину своего везенья на войне. Ведь я уцелел даже тогда, когда все экипажи ротных танков сгорели заживо после внезапного залпа гранатомётов. А ведь я не струхнул и сражался до последнего патрона! Моих павших друзей похоронили наспех в мёрзлом ракушечном грунте без оружейного салюта, барабанной дроби, оркестра и литавр! И я теперь уверился в том, что в боях меня хранила бессознательная любовь к неприятелю…            
     Она широко раскрыла глаза и удивлённо спросила:
     - Неужели взаправду уберегла тебя неосознанная любовь к противнику?! Веришь ли ты в это сам?      
     Он отрешённо приблизился к ней и вымолвил:
     - Врагов нужно любить, ибо только их сопротивленье позволяет воину проявить свои достоинства. Ведь и ты любишь рябчиков, фазанов, перепелов и дупелей, которых ты ощипываешь и потрошишь на кухне для филе или жарки! Но разве ты, любя этих очаровательных птиц, не убиваешь их?! Врагов надо любить за проявленное тобою мастерство, с которым их разишь!.. В боях воин самовыражается, подобно певцу, артисту!.. Такая вот у меня аналогия!.. Для воина оружие, как для поэта стило… поле брани – бумага, а сражённые враги – буквы!..      
     Затем он очнулся от своих мыслей и угрюмо и страстно поцеловал её в губы, и она, медленно обвив руками его шею, взъерошила ему волосы… Но вскоре она ласково и расслабленно отстранилась от него и, потупясь на миг, попросила:
     - Отвернись, я оденусь… И сам одевайся…   
     И он медленно и нехотя поворотился от неё, и они тщательно и безмолвно оделись и обулись… Затем они поцеловались вновь, и она тихо и веско предложила ему на ушко:
     - Прихвати с собой пистолет ради предосторожности. Возьми его в ящике письменного стола Чиркова вместе с запасной обоймой и подплечной кобурой. Там валяется и глушитель.      
     И Кузьма, поцеловав её в лоб, ответил:
     - Возьму! А затем я приму контрастный душ и переоденусь… Тёплая вода напомнит мне тело твоё, а холодные струи – необходимость сохранять сегодня ясность мышленья…      
     И он быстро и бесшумно покинул её рассветные, солнечные комнаты, и она, пустив прохладную воду в ванну, начала растроганно менять измятое постельное бельё…

3

     Обнажённый Осокин проснулся ранним утром в измятой, всколоченной постели от первых  солнечных лучей, озарившими просторную опочивальню. На мгновенье он быстро и широко раскрыл слипавшиеся глаза и, глянув на белые отопительные батареи под распахнутыми окнами, снова смежил веки. И вдруг его приключенья в окаянной усадьбе вспомнились ему с необычайной яркостью. Алла бесшумно спала рядом с ним на спине…
     Илья внезапно устыдился своих бессознательных намерений. Его стыд был для него совершенно явственным, но не сразу он понял то, чего именно он стыдится. Но вскоре мышцы его напряглись, и ему подумалось о том, что он  стыдится именно своих бессознательных намерений…
     Но чего же ему сейчас неосознанно хочется совершить?.. И он, подумав об этом, стиснул кулаки и зябко поёжился…
     «Да разве такое случается? – лихорадочно размышлял он, не открывая глаз. – Разве возможно испытывать явственный стыд от своих бессознательных желаний и намерений?..»
     И вдруг ему вообразилось предсмертное и вдохновенно-страстное лицо Кирилла. И смертельная бездна показалась Илье безмерно притягательной. И вспомнилось ему то, что в этой усадьбе уже неоднократно его осеняло мистическое вдохновенье, и он с отключённым сознаньем совершал все поступки по наитию…
     И он, лёжа неподвижно на левом боку, подумал:
     «Неужели моё наитие влечёт меня к пониманью великой предсмертной тайны? Но если я теперь в этом не ошибаюсь, то почему мне стыдно?..»
     Он порывисто шевельнулся в постели, и спящая на спине обнажённая Алла коротко и тихо охнула. И вдруг ему показалось, что он постиг причину своего стыда…
     «Ради познанья великой предсмертной тайны, – мучительно размышлял он, – влечёт меня бездна. Такая тяга – сумасшествие, но я, возможно, своей безалаберной и дрянной жизнью заслужил безумье... В моём рассудке теперь – фантасмагория… И вдобавок на меня теперь всецело уповает Алла, которая любит меня и желает жить. И хочет она жить со мной роскошно, как она привыкла. Для меня же она теперь – ярмо, обуза. И стыдно мне волочить любимую женщину к гибели, на которую тянут меня самого сумбурные фантазии… Неужели минувшая ночь – прелюдия моей смерти?..»
     Он повертелся в мягкой постели и вдруг ощутил на своих губах радостную и блаженную улыбку, а затем он, опираясь на левый локоть, начал виновато и бездумно рассматривать Аллу, которая во сне казалась тревожной…
     Алле снилось её вечернее и бесконечное блужданье средь воронок и руин города, который при бомбардировке яро штурмовали кряжистые и нахрапистые бородачи в полосато-пятнистых халатах, синих шароварах и зелёных чалмах. Ей приснилось, что во время штурма возле газетного киоска её поймали и похотливо лапали ражие и грузные ухари в белых балахонах с капюшонами, скрывавшими лица, и с красными крестами на обшлагах рукавов и на чреслах. С раскатистым и похабным чмоканьем её шустро притащили к бревенчатому, дурно обструганному и занозистому эшафоту с крупными вязанками хвороста для костров и с длинным мечом, вонзённым в грязно-кровавую плаху. Возле эшафота на фоне чадного осеннего неба возвышалась косоватая и необтёсанная виселица, на который уже дрыгался в петле худощавый и голый мужчина с пепельными волосами, с гнойными язвами стигмат на запястьях и ступнях и с кошмарной гримасой, исказившей лицо до неузнаваемости. И вдруг судороги висельника в петле прекратились, и его гримаса, озарившись мгновенно несказанным восторгом, стало лицом Осокина. Петля на его шее растворилась в закатном воздухе, и тело удавленника, пореев несколько мигов над Аллой, вдруг обрело прозрачность и взмыло в небеса, где появилась лазурь…
     И Алла, проснувшись, раскрыла быстро и широко зелёные глаза и наяву увидела перед собою озабоченное и вдохновенное лицо Осокина, который нервно улыбнулся ей. И она правой рукой медленно обняла его за шею и, прижав его к себе, поцеловала его в жёсткие и сухие губы. И он, заметив, что она сейчас явно испытывает большое облегченье, спросил её на ушко:
     - Неужели твой сон оказался страшным?   
     И она с порывистой нежностью отстранилась от него и внятно прошептала:
     - Нынче все мои сновиденья были кошмарными. И, возможно, вещими, пророческими…      
     Он тихо и встревожено охнул, крякнул и попросил её:
     - Расскажи мне о них всё.      
     И вдруг она по неведомой ей причине обрела абсолютную веру в то, что нынешние жуткие сновиденья непременно воплотятся наяву, если о них узнают другие люди, пусть даже и самые ей близкие. И поэтому она, ради перемены болезненной для неё темы беседы, вздумала всячески изворачиваться и хитрить. Алла умильно проворковала:
     - Давай поговорим о более серьёзных вещах. Придумал ли ты, как нам вести себя в этой опасной авантюре? Какова будет наша роль? Ведь нам нельзя оставаться пассивными. Нам надо обязательно доказать свою полезность, иначе будут нами пренебрегать. Сочтут обузой, нахлебниками, лишним балластом! Обделят, ущемят при распределении богатства, почестей и благ! Или просто ликвидируют… Разве не так?.. Разумеется, земной шар – это не Эдем, но я хочу ещё побарахтаться на нашей планете…      
     И он внезапно оценил чрезвычайную важность этих её речей. И он лёг рядом с нею на спину и, укрывшись простынёй, которая на миг ему почудилась  древнеримской сенаторской тогой, начал рассуждать вслух:               
     - Ты совершенно права! В этой передряге нам обязательно нужна собственная ниша. Теперь нельзя колготиться в стороне, молчать букой и брюзгливо топорщиться. Необходимо уже сейчас разработать капитальную идею. Я не хочу быть ничтожным подпаском или егерем у нашей атаманши…   
     Внезапно он умолк и подумал:
     «Неужели я слишком поздно спохватился? Долгие годы я пошло лебезил и подхалимничал перед бяками. А сегодня вдруг начал я горделиво и задорно гнушаться пресмыкательством. Наверное, потому, что я больше не боюсь смерти. Такое бесстрашие раскрепостило меня духовно…»
     И он, лёжа на спине, приосанился невольно и молвил:
     - Мне кажется, что я теперь понял, какую роль мы должны играть. Мы станем тормозами и начнём взывать к милосердию! Мы будем умеренным крылом нашей группировки! Наши партёры, спровоцировав смерть Кирилла, закусили, похоже, удила и поскакали неистовым галопом по ухабам в овраг. Мы же способны создать гармоничное единство с нашими сообщниками. Ведь у нас – уния, союз! Ты, без сомненья, сумеешь внушить нашей пастве благоговейную и святую веру в то, что мы законно унаследовали власть и казну твоего единокровного дяди. Агафья провозгласит себя единолично ответственной за все наши грехи и преступленья; скороспелая атаманша, убившая Кирилла, созрела морально для этого. Усердный Кузьма возглавит силовой блок нашей хунты и будет рьяно со своими грозными собаками и псарями выполнять функции устрашенья.      
     - А чем тогда займёшься ты? – спросила Алла и, вспоминая оскаленных овчарок, съёжилась.   
     - А я займусь подкупом, – увлечённо заявил Осокин и, усевшись быстро на постели, обхватил обеими руками свои колени. – Не думай, что это просто. В таких делах необходимы способности актёра и дар психолога…    
     И Алла с искренним интересом уточнила:
     - Таким образом, они – силовой блок нашей камарильи, а мы – гуманитарный… А ведь может и впрямь получиться почти идеальный квадрат власти…       
     - Ты права: именно квадрат, – шало пробормотал Осокин и снова улёгся рядом с ней на спину…      
     И вдруг ему показалось, что он отныне находится в преддверии научного озаренья о законах и сущностях власти… И вообразилось ему, как он ранней погожей осенью обдумывает в маленьком южном городке свой философский трактат. Пахнет грушами, яблоками, помидорами и луком. Много паутины на грядках и огородах возле приземистых домов и сараев. Улицы и закоулки пестры, благоуханны и тенисты… Он грезил о славе великого политического мыслителя. И внезапно он вспомнил свою хрупкую, недужную и седую мать. И он мысленно благодарил мать за своё философское образованье, полученное по её настоянью. А ведь прежде считал он философское образованье совершенно бесполезным и сетовал на свою мать за её непрактичность в выборе профессии для сына. Ранее казалось ему, что было бы гораздо лучше, если бы он закончил торговый или технико-инженерный институт. И вдруг теперь оказалось, что его мать была отнюдь не проста. Более того, она была мудра!.. Философия прославит его… Мать выбрала ему отца с хорошими генами…
     И Осокин горделиво подумал о том, что он обладает великолепной памятью, логичным рассудком и богатой лексикой. И показалось ему, что очень скоро его озарит мистическое вдохновенье, и он познает ипостаси и законы власти. И спесивые академики вознаградят его аплодисментами, переходящими в бурную овацию, а экономисты и политики увенчают его заслуги орденами, медалями и роскошным ассортиментом премий…   
     Наконец, усилием воли он избавился от своих грёз и нервно промолвил:
     - Пора вставать, родная…   
     И он, соскочив неохотно с постели, пошёл босиком в ванную бриться. Алла внимательно посмотрела на его оголённые ляжки и спину. Вскоре в ванной комнате, обложенной бежевой кафельной плиткой, шипуче брызнули и забулькали струи воды…            
     Алла, лёжа ничком в постели, дождалась его возвращенья, а затем они  проворно и молча собрали раскиданную всюду одежду. Внезапно он устыдился своих недавних и наивных мечтаний, и, подойдя быстро к Алле, он крепко и нежно поцеловал её в припухшие и мягкие уста.
     Затем они тщательно оделись, обулись и причесались. Они вышли в коридор, не притворив за собою дверь, и вскоре они появились на солнечной террасе дома. Они бездумно любовались весенним свежим утром и лазурью небес, где кругами парил коршун…
     Через пару минут они встревожено поцеловались и безмолвно разбрелись по своим покоям для того, чтобы принять душ и переодеться…   

4

     Роману Валерьевичу Чиркову снилось его грядущее пробужденье, и он, спящий, испытывал безмерное отвращенье к бодрствованью. В ярких сновиденьях он отчётливо понимал то, что после пробужденья он снова станет рабом своей кухарки и восторженным идиотом. И поэтому всё его существо в дикой жажде свободы стремилось продлить последние миги сновидений, но алое рассветное солнце вдруг проникло своими лучами под его слипшиеся веки, и он с ужасом очнулся от сладостных сонных грёз. И почти мгновенно его удушающий страх перед явью сменился умилённой восторженностью безумца…
     Он спрыгнул с постели и быстро надел на себя золотистую шёлковую пижаму, импортированную в Российскую Федерацию из континентального Китая модной и солидной фирмой. Затем Чирков проворно обулся в раритетные, эксклюзивные лапти из бересты и лыка, но без онуч и с грубыми пеньковыми шнурками… Торопливо, но очень опрятно он застелил серебристыми тканями постель и, включив бесшумный кондиционер, начал уборку в опочивальне. Он трепетно жаждал похвалы своей кухарки за его аккуратность, и поэтому был очень прилежен…
     Он симметрично расставил зелёные мягкие стулья вдоль стен с голубыми обоями, и, бессмысленно улыбаясь, он влажной суконной тряпкой, принесённой из туалетной комнаты, вытер сероватую пыль с панелей и плинтусов. Он ретиво, хотя и неуклюже орудовал густым веником, совком, ведром и шваброй, обмотанной мокрой мешковиной. Затем он, ползая на карачках, собирал пальцами с бледно-жёлтого напольного ковра пушинки, крупицы сора и пёрышки из подушек. Во время работы он тихо и монотонно бурчал: «Я пребываю сейчас в астральных мирах… Госпожа Агафья обладает огромной магической силой…» Он ощущал безмерную сладость абсолютного рабства и радостно предвкушал появленье своей госпожи… Наконец, начались у него слуховые галлюцинации; ему чудились экстатически величавые аккорды и мелодии органных фуг, прелюдий и хоралов…

5

     Вадим Львович Зубов и Борис Павлович Карпин с бритыми лицами и порезами на подбородках завтракали на солнечной веранде гостиницы. Они были обряжены в белые гимнастёрки с аляповатыми эмблемами и в сиреневые расклешённые брюки с алыми лампасами. Чёрным лаком отливали их туфли из тонкой кожи. На ветвистых оленьих рогах, приколоченных дюбелями к резной дубовой стене, висели две чёрные фуражки с очень высокими тульями и с золотистыми кокардами. Приятели поутру решили полностью соблюсти церковную летнюю униформу, придуманную в прошлом году Чирковым для торжественных аудиенций…
     Перед завтраком приятели проглотили по одной лицензионной таблетке от похмельного синдрома, а затем выпили по паре ложек патентованной микстуры, предназначенной для улучшенья аппетита. Сертификат качества для этого снадобья был получен в Южно-Африканской республике…      
     Приятели вкушали лёгкий картофельный суп на бульоне из хвостов юных бычков. Затем ели очень горячие свиные котлеты и пили чай с клубничным джемом. Стряпали и прислуживали им за трапезой две сексапильные сестры-близняшки с детскими лицами и пикантными фигурками, с белокурыми густыми локонами, с длинными проворными ногами и в чёрных эротически откровенных платьях с большими вырезами и декольте. Девочки усердно сновали в алых туфлях на очень высоких каблуках-шпильках и с диковатым обожаньем взирали на своих самцов-обладателей. Но пресыщенные любовники великолепно понимали то, что их юные наложницы поменяют их с фанатичным восторгом на Чиркова, если тот захочет ублажить себя плотью сестёр… Ведь Чирков – божество и кумир для всех тех, кого он довёл до безумия…
     Оба приятеля чувствовали сейчас огромную решимость свергнуть, устранить, наконец, Чиркова, но оба не понимали истинную причину своих дерзновенных намерений. В сознании каждого из приятелей только слегка брезжило постиженье главной и подлинной причины их рискованного мятежа, но полное пониманье никогда не озарило их рассудки и не было чётко сформулировано…
     А подлинная причина была в том, что оба они бессознательно считали Чиркова несправедливым человеком. И таким они считали его именно потому, что он излишне щедро их одарил и богатством, и властью. Ведь неосознанно каждый из приятелей чётко понимал то, что он этих благ не заслуживает…
     Ведь люди способны хранить верность только тем, кого бессознательно или осознанно считают справедливыми…
     Кузьма осознанно считал Чиркова несправедливым человеком потому, что за унизительно малое жалованье тот превратил боевого офицера и драматического поэта в личного лакея и в прачку. И слуга без колебаний предал своего хозяина…
     Алла бессознательно считала своего дядю несправедливым человеком по той причине, что обильные блага, полученные от него, не соответствовали её истинным способностям и заслугам. И она изменила своему кровному родичу…
     Ведь если человека сочли несправедливым другие люди, то его осознанно или бессознательно всегда стремятся предать. Стремленье покарать изменой того, кого считаешь несправедливым, – это инстинкт, без которого сообщество не способно сохраниться... 
     Несколько мигов именно эти мысли брезжили в рассудках Зубова и Карпина, но так и не были приятелями чётко сформулированы…
     После терпкого горячего кофе с лимоном, корицей и гвоздикой Зубов тщательно вытер батистовой салфеткой рот и, удалив повелительно-вальяжным жестом сестёр с веранды, сказал с напыщенной гордостью за собственную решимость:
     - Мы сегодня просто обязаны доказать самим себе то, что наши вчерашние речи – это не словоблудие, не болтовня! Ведь мы – не шушера, не хмыри, а серьёзные, солидные люди. Мы сейчас обсудим оптимальный и подробный план путча. Ведь черти, как известно, таятся в деталях!.. Время у нас пока есть, хотя его и немного… Главное в нашей крамоле – это добиться того, чтобы дерзкий и бесшабашный холуй Кузьма согласился стать нашим ассистентом. Давай сейчас распределим роли…      
     Карпин криво усмехнулся и, не скрывая иронии, спросил:
     - Но разве ты доселе не решил, что мы завербуем Кузьму оба вместе? Неужели ты не заподозрил меня в том, что иначе я при крахе нашей затеи смогу отпереться от всего и, сославшись на моё неведенье, предать?      
     И Зубов снисходительно хмыкнул и, кивнув согласно головой, сказал:
     - Мы давно раскусили друг друга. Но ведь теперь дело не только в моих подозреньях и не в твоей способности вовремя отречься. Ради нашей безопасности нам в усадьбе лучше не разлучаться…    
     - А чем в особняке нам грозит разлука?    
     - Кузьма, если он всё-таки не поддастся на наши посулы, то он сумеет одолеть каждого порознь. Но вдвоём при шухере мы справимся с ним. Ведь мы – не бакалейщики с грандиозными животами! Я доселе занимаюсь боксом и упражняюсь с гантелями и штангой. Да и ты – бывший спортсмен…       
     И они, глянув быстро и пытливо друг другу в зеницы, оба разом опустили веки…
     После короткой паузы Карпин плотоядно усмехнулся и начал рассуждать вслух:
     - Нам теперь потребуется микро-грузовик с брезентовым пологом на кузове. Можно использовать малый автобус типа «Газель» или «Соболь». Но можно покатить и на обычной «Волге». Неброско, скромно, и багажник у этой машины достаточно широк для того, чтобы засунуть туда в чехле человеческое тело, скрученное бечевой или капроновой толстой леской…    
     - Я согласен воспользоваться автомашиной марки «Волга», – задумчиво отозвался Зубов, – но, пожалуй, ехать нам надо прямо сейчас.   
     И вдруг Карпин обомлел и обмяк от чрезвычайной близости необратимого поступка и вяло возразил:   
     - Но в нашем распоряжении более двух часов с гаком до обусловленного срока. Зачем  же появляться в усадьбе раньше? Ты не журись, но этого я не понимаю. 
     И Зубов, дёргая плечами, разъяснил:       
     - Если мы покатим немедля, то наверняка мы застанем Кузьму одного! Через час и сорок минут Чирков начнёт завтракать, и Кузьма будет прислуживать хозяину за трапезой. А потом будет неотступен от господина!.. Но если мы помчимся в усадьбу прямо сейчас и там начнём кулаками тарабанить в дальнюю калитку, то кодла псов начнёт гавкать столь яростно, что бдительный Кузьма обязательно поторопится их унять и заодно глянуть на ранних гостей. И к дальней калитке он придёт один…      
     И Карпин, одолев свою робость, воскликнул:
     - Я согласен! Рванём же в гараж!    
     Они вскочили и, сняв с оленьих рогов свои фуражки, выбежали из беседки…
     И сразу в беседку впорхнула парочка юных белокурых сестёр в чёрных коротких платьях с пикантными вырезами и в алых супермодных туфлях-лодочках на шпильках. Звали сестёр Ксения и Лариса; их мать после внезапной гибели на азиатском космодроме мужа-авиатора впала в отчаянную депрессию и от безутешного горя примкнула к церкви жуликоватого пророка-психиатра, предрешив этим судьбу своих дочерей… 
     И теперь её дочери восторженно взирали на грязную посуду и на белую накрахмаленную скатерть с неопрятными крошками и пятнами от кушаний и напитков. Сёстры после внушений воспринимали обеденный стол, как церковный алтарь, и казалось им литургическим действом даже чавканье их господ. Сёстры высокомерно гордились своей нынешним положеньем в церкви и безгранично презирали тех, кто по воле святейшего владыки тяжко и даром, – всего лишь за баланду, хлеб и кашу, – трудился на его обширных плантациях лука, чеснока, помидоров, огурцов и конопли… 
     Но сёстры были презираемы за распутство даже теми, кого презирали сами…
     Обе сестры после внушенья утратили способность контролировать свои мысли, думая о них покаянно. А мысли их были суетны, честолюбивы, разнузданны и корыстны… 
     Но подсознанье сестёр отчётливо понимало то, что их души, воля, разум и плоть извращены и покалечены. И подсознанье мстило кошмаром истерик за свою подавленность. Оно мстило мучительными снами о погибели души…
     Но Чирков был божественным кумиром для обеих сестёр, и их истерически-экзальтированные молитвы перед его осиянным ликом помогали глушить боль подсознания…
     Сёстры проворно убирали со стола грязную посуду и непристойно восторгались мужской силой своих любовников, которых они почтительно называли апостолами… Для Зубова и Карпина особенная пикантность амурных игрищ с обеими сёстрами заключалось в том, что каждый во время услад пытался угадать, с какой именно из близняшек он теперь забавляется…      

6

     После прохладного душа Кузьма Васильевич Бредов стоял в солнечном флигеле перед зеркалом, искусно вделанном в дверцу коричневого гардероба, и придирчиво рассматривал на своём крепком теле белый просторный костюм из упругой японской ткани, светло-зелёную шёлковую сорочку и летние туфли из бледной телячьей кожи. И было очень приятно ощущать грозную тяжесть пистолета с глушителем в подплечной кобуре из натуральной замши. Чёрные завитки волос и аккуратно подстриженная борода были очень мягкими после мытья дорогим шампунем. Кузьма с удовольствием вдыхал запах элитного одеколона, которым было щедро опрыскано мускулистое и поджарое тело…   
     - Я сегодня нахожусь в хорошей спортивной форме, – басовито пробурчал он, и, вспоминая с истомой прошлую ночь, он обнажил в радостной улыбке свои белые и крепкие зубы.      
     Он был очень доволен своей осанистой внешностью, поскольку в ней не осталось ничего лакейского. Он теперь казался себе похожим на финансового туза-набоба, которого за огромную плату профессионально и трепетно обслуживают спортивные инструкторы, массажисты, парфюмеры, портные и стилисты. И вдруг  захотелось ему обзавестись раболепной свитой…
     Он медленно бродил по большой светлой комнате и горделиво размышлял:
     «Я был совершенно прав, когда я предположил, что реформы в нашем кубле начнутся только после жертвенной человеческой крови. Преобразованья и трансформации окажутся исключительно благоприятными для меня. И уже близок триумф моих драматических поэм…»   
     И вдруг он услышал ожесточённое лаянье кавказских овчарок в дальнем конце усадебного парка. Кузьма насторожено встрепенулся и, прихватив с письменного стола казацкую нагайку, вышел из флигеля. Свирепое гавканье собак нарастало, и он упруго зашагал по узкой тропинке между крапивой и репейниками к дальней калитке…    
     При ходьбе по извилистой липовой аллее он, озираясь по сторонам, думал:
     «Я вчера перестал быть ничтожным статистом на пышном спектакле жизни. На арене бытия я теперь – не крупица кордебалета, а солист. И ниспошли мне, Боже, везенье, каким ты одаривал меня на войне… Ведь гладиаторские игрища уже начались…»
     И вдруг он остановился возле кустов шиповника от внезапного потока мыслей:
     «Однажды на войне я лежал ничком в заиндевелой, заснеженной траншее, в которой вражеский снайпер, целясь с озарённого солнцем остова минарета,  пробуравил крупнокалиберной пулей аорту моего товарища. В холодном поту я поднял голову и увидел ёлочные и сосновые сучья, покрытые серебристым инеем. И я под пулями и минными разрывами жадно услаждался скоротечным отдохновеньем перед атакой, и я мысленно и пылко благодарил Всевышнего за эти миги передышки. А рядом хрипел умирающий ротный радист… Даже во время величайшей горести можно обрести мгновенья счастья… Перед скорой атакой надо успеть насладиться тем, что бойня ещё не началась. Накануне неминучих бед сумей короткое счастье обрети в том, что напасти ещё не грянули. Даже во время непрерывных и жестоких боёв удавалось мне обретать крупицы отдыха, комфорта и счастья, и, наверное, только поэтому я и выжил… Даже в гибельных обстоятельствах инстинкты твои должны находить самое уютное и комфортабельное, – в данной ситуации, – место твоего нахожденья. Ведь при бомбёжке и штурме воронка или яма – уют… Место, в котором возникло ощущенье комфорта, – самое безопасное… Но такое место никогда не найти, если наитием не искать вкраплений отдыха и счастья в череде бед, трудов и опасностей. Надо уметь, отключив сознанье, действовать лишь по наитию. И лучше всего полагаться всецело на Провидение…»
     Вдруг он увидел своих кудлатых и рычащих собак, и из его сознательной памяти напрочь исчез его столь недавний внутренний монолог. Но подсознательная память сохранила эти его мимолётные мысли…
      Он вальяжно подошёл к двухметровому забору из серого камня и, цыкнув на собак, отворил прочную дубовую калитку. И шустро через калитку проникли в усадебный сад Зубов и Карпин в парадном церковном обмундировании. Кузьма, – бывший кадровый офицер, – придирчиво обозрел их сиреневые расклешённые брюки с алыми лампасами, белые гимнастёрки с аляповатыми эмблемами и чёрные фуражки с высокими тульями и яркими кокардами…
     «Гости напялили пижонскую форму, – подумал Кузьма брезгливо, – и теперь они похожи на цирковых клоунов, на пошлых гаеров…»
     - А вот и нерадивый богатырь изволил на пост притащиться, – пробасил брюзгливо и надменно Карпин. – И где же расхлябанный витязь шлялся столь долго?! Мы зря потратили время!               
     - Да, нас весьма оскорбило это длительное ожиданье, – пробурчал грозно Зубов и, насупился…   
     Кузьма обиделся на их упрёки и спесь и, ожесточённый неучтивостью гостей, нахмурился. И вдруг ему вспомнились юные постовые у знамени в кадетском корпусе и их гримасы изнуренья от полной неподвижности. И он сказал решительно и чётко:
     - Возможно, что я, по вашему мненью, дискредитировал себя, как вахтёр. Но я уже перестал быть ничтожным курсантом, и я не намерен столбенеть перед вами, как гипсовый монумент перед чумазым, облупленным зданьем сельского клуба. Ваш деловой визит назначен хозяином на более позднее время. Конечно, ваша ретивость похвальна, но за свой излишне ранний приезд в усадьбу извольте пенять только на самих себя. Вы напрасно меня журили.         
     И гости пристально и встревожено посмотрели разом на Кузьму, и появилась у них острая досада на самих себя за их опрометчивые укоры при встрече с доверенным лакеем главы их церкви…
     Несколько мгновений гости ясно понимали то, что в усадьбе случились весьма важные событья, которые разительно изменили поведенье Кузьмы. Осанка его стала теперь вальяжной и даже барственной, и в голосе его напрочь исчезли подобострастные интонации. Он теперь казался вельможей-сибаритом, а не слугой, и оба гостя вдруг очень испугались его гнева на их недавние попрёки и опрометчивую дерзость… 
     Но боязнь у гостей быстро исчезла, и они легкомысленно возгордились тем, что они геройски преодолели свой страх, а вскоре они ощутили даже боевой задор. Но их подсознанье отчётливо поняло то, что их погибель уже предрешена, и оно для ускоренья конца их муки милостиво одарило их задиристым легкомыслием. И одновременно, их природное благородство, загнанное роком в подсознанье, хотело ещё и кары для них за мерзкий итог их бесчеловечного мышленья, и поэтому наслало в них чрезмерную самоуверенность… 
     И гости-изуверы вспомнили свои извращенья с юными сёстрами-близнецами и от предвкушенья новых порочных услад утратили ясность рассудка…
    И Зубов, подмигнув Кузьме, предложил нагловато, но вкрадчиво:
     - Давай присядем на скамейку в тени от липовых крон и откровенно покалякаем…   
     Кузьма недоумённо усмехнулся и, кивнув согласно головой, молвил:
     - Рядом с жимолостью есть укромная скамья, где часто отдыхает в развалку наш хозяин. Прогуляемся туда.      
     И вскоре они в окружении присмиревшей собачьей своры расположились в густой тени на прочной дубовой скамье с подлокотниками. Кузьма первым уселся на левом краю, затем рядом тяжело плюхнулся Зубов, а хмыкающий Карпин прикорнул на средине скамейки…
     Зубов умело подстроил собственную мимику к выраженью лица улещаемого лакея. Затем психиатр, делая правой рукой размеренные пассы в такт дыханью Кузьмы, сказал:
     - Сейчас твоя жизнь, Кузьма, похожа на фельетон. Какое грядущее тебя ожидает? Самое большее, чем тебя пожалуют за верную службу, – это чин охранника мемориального комплекса в честь Чиркова. Вероятно, тебе заплатят хиленький гонорар за мемуары о хозяине. Но ты никогда не получишь достойного воздаянья за свои труды от рехнувшегося господина. Скоро этот маньяк соорудит для собственной безопасности бетонную цитадель, и будешь ты, Кузьма, безвылазно сидеть рядом с ним в подземном бункере. Разве завидна такая участь?..      
     И вдруг наважденье у Кузьмы рассеялось, и он раздражённо подумал:
     «А ведь не сделай сейчас Зубов элементарную ошибку, не обратись ко мне с лишним вопросом во время гипноза наяву, то я наверняка покорился бы внушеньям. С этими хитрыми визитёрами нужно всегда быть начеку, ибо они – профессиональные гангстеры от психиатрии. Но тем больше будет для меня чести, если я сумею их облапошить, не поддавшись на их чары, каверзы и уловки. А по натуре эти церковные функционеры – пиявки, мародёры и шпана… Начинается умственная дуэль…»
     И Кузьма, притворяясь растроганным, произнёс тихо и с надрывом:
     - Вы прекрасно обрисовали мой образ жизни в скором будущем. Действительно, моя карьера оказалась в заторе!.. И весьма похоже на то, что моему жалкому лакейству уже нет альтернативы. И хотя капризный хозяин чрезмерно меня мурыжит, но нельзя мне сменить его, ибо всюду рыщут мои жестокие кредиторы, а здесь у меня – безопасная берлога.       
     И Зубов решил, что приёмы цыганского гипноза наяву уже излишни, поскольку Кузьма и без внушений полностью готов изменить своему господину. И Зубов искоса и победно глянул на своего взвинченного напарника Карпина и, прервав гипнотические пассы, сказал напористо и без обиняков:               
     - Не зазорно угождать гениальному человеку. Ведь мы сами – до поры – служили Чиркову с незыблемой верностью. Но даже с гигантами, с титанами случаются странные метаморфозы, которые стремительно трансформируют этих научных глыб в пигмеев… А верность не должна быть фетишем! Ведь измена жестокосердному гному или кощею – не грех!..      
     И Карпину вдруг поверилось в то, что начало их рискованной интриги оказалось удачным, и он, желая примазаться к успеху, молвил басовито и внушительно:            
     - А в сейфах кощея – неисчислимые сокровища! Караулит драгоценности и деньги опасный сфинкс, от которого сейчас зависит очень многое…   
     И Кузьма, сообразив то, что лидером в парочке искусителей является именно Зубов, обратился к нему с притворной алчностью:
     - Давайте без аллегорий! Не поминайте всуе кощеев, гномов, драконов и сфинксов. Какие блага и суммы вы предлагаете лично мне?
     И Зубов, презирая Кузьму за чересчур лёгкий успех его вербовки, проговорил с явным пренебреженьем:      
     - А чего ты домогаешься сам?         
     Кузьма, притворяясь умилённым и озадаченным, поник нервозно головой и глубоко задумался о вероятности успеха своих искусителей в их заговоре против Чиркова. Сначала Кузьме показалось, что удача его искусителей в интриге и мятеже очень возможна, поскольку им подчиняется фанатичная охранная рота. И невольно Кузьма начал размышлять об условиях своего перехода на их сторону. Но вскоре Кузьма решил, что его возлюбленная Агафья имеет гораздо больше шансов на окончательное торжество, и он очень устыдился своего мимолётного намеренья предать её.
     «Да как я мог даже на миг допустить вероятность своего предательства? – размышлял со стыдом Кузьма. – Ведь если бы мои искусители имели возможность оккупировать усадьбу, то они, без сомненья, уже давно сделали бы это. Но их подчинённые наверняка закодированы гипнозом так, что не смеют они посягнуть на своего верховного пахана. А моя любовница осмелилась. Бунтовщики никогда не смогут победить без стремительного захвата линий, каналов и систем связи. Но вся церковная связь уже заграбастана в наши лапы. Единокровная наследница обожествлённого владыки – в полном согласии с нами. Церковная казна – в распоряжении нашей группы… И мы крепко повязаны кровью, убийством  Кирилла… И очень стыдно при таких раскладах допустить даже на миг возможность собственного предательства… А теперь мне надо поскорее выудить все подробности о намереньях и планах наших конкурентов…»
     Паре же искусителей неколебимо верилось в то, что алчный и вздорный Кузьма молчит сейчас только по причине своих раздумий о цене за своё предательство и из боязни продешевить. А Кузьма, глянув на пёструю клумбу, твёрдо решил, что он обязательно принудит гостей заговорить первыми, и поэтому он с озабоченным лицом длил паузу… Наконец Карпин с явным нетерпеньем сказал:
     - Я – не оракул, но твоё будущее, Кузьма, охотно я напророчу. Наша нынешняя встреча – трамплин к твоему величию! Ты ещё будешь щеголять в бесценном кашемирском текстиле…    
     Но вдруг Зубов раздражённо прервал увещеванья и посулы своего соратника:
     - Барахло и тряпки, – уж ты поверь, Кузьма, – ничтожная мишура и дрянь. Ты получишь за верность нам гораздо больший приз, а именно: безграничную власть!.. И, – как сладостное приложенье к ней, – гаремы с девочками школьного возраста, богатство и раболепие свиты… Тебе даже не придётся из благодарности нам устраивать автомобильную аварию для нашего бонзы…    
     И насупленный Кузьма откликнулся солдафонским тоном:
     - Что именно предстоит мне сделать?!
     Зубов победно усмехнулся и молвил азартно и хищно:
     - Ты помоги обработать Чиркова так, как он сам исковеркал психику, рассудок и души клиентов нашей церкви. Сиречь, испортил всю нашу паству! Пусть же он превратится в нашего раба, а затем и остальной клир изъявит нам полную свою покорность. Пособи умыкнуть Чиркова в нашу резиденцию. Мы хотим увезти его отсюда уже сегодня! Согласишься ли ты, Кузьма, на похищенье своего господина? Отвечай быстрее! Не мямли! И не пытайся с нами юлить, подобно мелкому мазурику!       
     И Кузьма, скрывая издёвку, проговорил рассудительно и учтиво:
     - Однако, пленного хозяина могут ненароком увидеть его фанатичные охранники. Ведь ваша хуторская резиденция расположена в опасной близости от их бараков и казарм. Недопустимо в таких делах импровизировать. Нужен ясный и подробный план… Ведь демоны и черти таятся в мелочах и деталях… А в случае неудачи наши тела расчленят на донорские органы…         
     Внезапно Карпин, желая ощутить собственную важность, дёрнул плечами и встрял в беседу:
     - Мы сунем хозяина в багажник автомобиля и баста! Милиции рядом нет, придирок постовых не ожидается!..          
     Кузьма искусно изобразил на лице глуповато-восторженную гримасу и подхалимским тоном попросил:
     - Позвольте мне поразмыслить пару минут.      
     Искусители победно и весело заёрзали на скамье, и Зубов надменно согласился:
     - Ты валяй, братан, покумекай вдосталь! И не будь олухом!
     И Кузьма, созерцая желтоватый измельчённый ракушечник на узкой аллее, подумал: 
     «Для меня теперь самое главное – это трезво оценить возможности моего интеллекта. Иначе я обязательно схалтурю и с великим срамом буду оконфужен… Как же мне правильно поступить с этим жульём?.. Я уже ничуть не сомневаюсь в том, что план мятежа у этих оболтусов появилась спонтанно, экспромтом или во хмелю… Необходим их временный паралич… Их нужно перепугать до печёночных колик…»
     И Кузьма пылко и неразборчиво прошептал:
     - Господи, умоляю Тебя, чтоб Ты озарил меня вдохновеньем и наитием, как на войне…      
     И сразу после этого истового бормотанья Кузьма постигал сущность своей речи по мере того, как он говорил:
     - Неужели вы ещё не допустили вероятность того, что Чирковым рулит государство?.. Разумеется, вы можете упрямо и бесхитростно веровать в то, что у наших верховных правителей не хватило бы для столь утончённой затеи стратегической дальновидности. Но вы очень ошибаетесь, если полагаете, что любому, кто оказался на высшей должности, повинуются беспрекословно и ревностно, какие бы не творил он мерзости или глупости. Высокий пост сам по себе ещё не наделяет подлинной властью, её всегда нужно отбирать. Важнейшие для страны решенья часто принимают люди, известные очень немногим. Именно такие люди, мало кому известные, обладают – не столь уж редко – большей властью, чем их формальный начальник… Уверены ли вы в том, что именно эти анонимы с безмерной государственной властью не опекают ныне нашу церковь, как запасной, резервный вариант для страны? А если мы попадём под их жернова и колёса?.. Ведь нас перемелют, как снопы или жмых!..      
     Зубов на миг был очень ошарашен такими речами и понуро молчал, но Карпин, не вникая в сущность предостереженья, пробасил тягуче и спесиво:
     - А мы – не разгильдяи и не фаты. И мы ясно понимаем то, что наша затея – не игра в бирюльки или фантики. В этом деле мы – не туристы-пассажиры, но главари… Мы сильны, проницательны и непреклонны…      
     И Кузьма вдохновенно молвил:
     - Но каждое свойство должно быть реализовано. Сильные духом люди стремятся проявить свою силу, и поэтому они подсознательно навлекают на себя беды, впутываясь в многочисленные опасные истории. Я, например, – меткий стрелок и мастер рукопашного боя. Способности к драке проявились у меня ещё в детстве. И мой талант жаждал проявить себя. И поэтому я много воевал. Но счастья нет, хотя моя карьера поначалу была успешной. Одна из моих любовниц, – её звали Ренатой, – была сильна и духом, и рассудком, и поэтому она, желая проявить свою силу, постоянно на себя навлекала горе и напасти… 
     - Довольно! – нервно просипел Зубов. – А теперь ответь мне, Кузьма: почему ты сейчас болтал всё это? Неужели ты намерен отклонить наше предложенье?   
     - Нет, – проговорил Кузьма, – отныне я с вами. Но во время путчей недопустимы любые иллюзии… Однако, у хозяина скоро завтрак, и я обязан прислуживать за столом. Аудиенция назначена вам на десять часов. А до этого срока вы отдохните в парадном вестибюле; там есть и мягкие диваны, и мощный кондиционер. Ступайте за мною, иначе мои дозорные собаки растерзают вас. А после завтрака мы улучим двадцать минут, чтобы подробнее обсудить наши роли в репертуаре. Ведь на шляхах всегда случаются колдобины и овраги, а во льдах и снегах – опасные прогалины и лакуны. Пока же у вас, господа, – только бледные контуры плана. А надо предусмотреть всё.            
     И Кузьма неторопливо поднялся со скамейки…
     «Всё это очень похоже на арест и конвоирование, – вдруг с опасливой и запоздалой трезвостью смекнул Карпин. – Вляпались мы по-дурацки и по самую макушку…»
     Но Зубов, чувствуя и даже почти излучая лицом и осанкой свою полную уверенность в успехе, громогласно предупредил:
     - Хотя, мой симпатичный Кузьма, тебя уже нельзя назвать примером и эталоном преданности хозяину, но берегись обмануть ещё и нас! И опасайся не узнать до очередной нашей встречи об истинном отношении государства к церкви Чиркова…      
     И вдруг Карпин боязливым шёпотом предположил:
     - А ведь очень возможно и то, что хлыщеватый Кирилл – специальный осведомитель и резидент законспирированных структур правительства… Очень трудно опровергнуть этот мой тезис…   
     Кузьма встревожено вздрогнул и досадливо поморщился, поскольку теперь он и сам внезапно допустил очень большую вероятность опеки государством их тоталитарной церкви…
     Зубов и Карпин проворно встали со скамейки, и вскоре все трое в сопровождении своры вышколенных псов молча подошли к особняку. Внутри дома озабоченные гости расположились в просторном холле на чёрном и мягком диване, а Кузьма по широкой каменной лестнице с левым загибом поднялся на второй этаж… Гости сняли фуражки и положили их на диван рядом с собою…   

7

     Женщина с красиво уложенными прядями чёрных волос замирала под лёгкими сквозняками в просторной столовой и мысленно привыкала к своему новому имени «Агата». Женщина была одета в стильное бледно-зелёное платье, похожее на эллинскую тунику, и обута в чёрные плетёные туфли на широких каблуках. Её голову дымчатой пеленой окутывал прозрачный шарф из чёрного крепа с алой каймой, а на шее висело пурпурное монисто из кораллов. Сквозь прозрачную и тёмную ткань шарфа светились рубиновые серьги. Ногти её рук и ног были тщательно отполированы и покрыты розоватым маникюрным лаком. Но грима и макияжа не было на её лице. Она была очень довольна своей внешностью и сервировкой стола для раннего завтрака.
     На белой накрахмаленной скатерти матово сияли под солнечными бликами серебряные блюда, вилки, ножи и ложки. Ярко мерцал старинный богемский хрусталь, и светился с млечной тусклостью фарфоровый саксонский сервиз для кофе. Меню завтрака состояло из густого куриного бульона с индийскими специями, балыка, сметаны, сливочного масла, булочек, блинов, жареных перепелов и очень крепкого кофе с лимонным соком и бутонами гвоздики.
     За последние сутки женщина полностью преобразилась, и она теперь не хотела вспоминать того, что ещё вчера она звалась Агафьей…
     Внезапно в солнечную трапезную бесшумно и летуче ворвался Кузьма, и удивлённо вздёрнул он вверх свои густые брови. Он сейчас явно восхищался своей любовницей, и та, разглядывая его, была заметно польщена…   
     Он порывисто, но учтиво приблизился к ней и тихо произнёс:
     - Я хотел бы сейчас, Агата, расточать тебе нежные комплименты, но уже примчались Зубов и Карпин. Они вдруг замыслили сотворить с нашим Чирковым то, что намедни с ним сделала ты. Оба они безыскусно вербовали меня в сообщники, и я понарошку согласился. Затем я решил выкроить время для встречи и совещанья с тобой, и я по наитию устрашил их тем, чего я ныне опасаюсь уже и сам.      
     - И чего же именно они испугались? – воркующим и низким голосом поинтересовалась она и нервно поджала губы.       
     - Ужаснула их большая вероятность того, что нашей церкви и самому Чиркову изначально помогает и протежирует государство, – хрипло и встревожено доложил Кузьма, а затем начал он испытующе и страстно созерцать её.      
     И она, скрывая робость и смущенье от этой кошмарной вероятности, спросила с дерзновенным вызовом:
     - А если всё так?! Разве опека государства изменит наши планы? И где теперь эти шалопаи?            
     - Они сейчас прохлаждаются в вестибюле, и снаружи их караулят псы. Наши визитёры обоснованно предположили то, что приснопамятный Кирилл – доверенный соглядатай от правительства. Как мы сейчас поступим?      
     - Ты изложил очень интересные новости, и теперь надо посоветоваться с нашими соратниками и друзьями…       
     Кузьма встрепенулся и, швырнув плетёную казацкую нагайку в дальний угол столовой,  возразил:   
     - А я глубоко уверен в том, что не нуждаешься ты в опыте и мненьях партнёров.   
     Она взвинчено отвернулась от него и, подойдя к окну, сказала:
     - А я полагаю, что очень многие беды и горести проистекают от чрезмерного почитанья собственной персоны. Отринем ложную важность! Нельзя допускать обид и распрей в собственном лагере! Ведь у нас каждый человек на счету! Алла хорошо знает подоплёки многих событий, и любовник её – далеко не глуп. А ты  прекращай маяться: ведь не венчанная чета придёт сюда очень скоро. Мы сядем и подождём.    
     И они медленно расселись на мягкие стулья впереди обеденного стола, и, взирая на парадные двери, начали молча и терпеливо ждать…            
     Вскоре в трапезную быстро и упруго шмыгнул Осокин, одетый в синюю трикотажную блузу с короткими рукавами и в тёмно-серые просторные брюки;  его ноги были обуты в замшевые прочные туфли на пупырчатой и мягкой подошве. Осокин был умело и тщательно причёсан, чисто выбрит, и от него пахло ароматным шампунем.   
     Затем в столовую медленно и бесшумно вошла Алла в чёрном брючном костюме из натурального шёлка и в белой батистовой сорочке с мелкими кружевами на груди и манжетах. Алла источала благоуханье пряных и терпких духов, и причёска у неё была гладкой с тяжёлым и причудливым узлом на затылке. В мочках её ушей мерцали золотые серьги со скатным жемчугом, а ноги были обуты в чёрные спортивные туфли из телячьей кожи. Тонкие и холёные пальцы с алым маникюром были щедро унизаны золотыми, серебренными и платиновыми кольцами с огранёнными драгоценными камнями…
     Вальяжный Кузьма встал со стула и, приветливо осклабясь, обменялся с Ильёй Осокиным долгим и крепким рукопожатьем. Затем Кузьма церемонно подошёл к Алле и, поцеловав её запястье, произнёс торжественно и внятно:
     - Госпожа Агата очень рада вас лицезреть!      
     Алла озадаченно и хмуро посмотрела на Илью, и тот, покивав учтиво головой, сказал медленно и с достоинством:
     - Потрясающее и сказочное преображенье должно увенчаться новым именем! Дивное имя «Агата» символизирует важнейшую веху в нашей жизни! И я очень уповаю на то, что ваше новое имя, милостивая государыня, сулит нам удачу в нашей борьбе.      
     Польщённая Агата медленно встала со стула и ласково протянула встревоженному втайне Илье свою правую руку для поцелуев, и тот, скрывая недоуменье и озабоченность, облобызал с поклоном длинные, тонкие и крепкие пальцы…
     Агата медленно прогулялась вокруг овального обеденного стола, а затем, взирая в переносицу Осокина,  произнесла тихо, но внятно:
     - Утром ситуация слегка изменилась, и Кузьма Васильевич изложит сейчас подробности.   
     И Кузьма, наблюдая за реакцией Аллы, сказал:
     - В нашем холле уже сидят и Зубов, и Карпин. И представьте себе то, что у них спонтанно и параллельно с нами возникла идея дворцового переворота в нашей в церкви! Словно какой-то бум начался! У нас мизерная фора! Мы упредили их на самую малость! Они с большим форсом пригласили меня в союзники, и я понарошку согласился им пособить. Сначала они повели себя, как лихие, хотя и потасканные бретёры, но вскоре они явно поникли и стушевались, поскольку я пугнул их кошмарной гипотезой о том, что окаянную церковь Чиркова оберегает само государство, а Кирилл – надзиратель от правительства над местным контингентом.    
     Алла заметно встрепенулась, но промолчала, а Кузьма въедливо спросил:
     - И что же означает, любезная госпожа Алла, ваш очевидный и тревожный трепет?   
     Илья же, не давая своей любовнице времени для ответа, проговорил:   
     - А разве тебе самому, Кузьма, столь уж безразлично отношенье государства к нашей церкви? Я полакаю, что нет… ведь ты теперь и сам явно встревожен эдаким ляпсусом… Мы сейчас не водевиль играем!..    
     Агата нетерпеливо и отчётливо приказала:
     - Голубчик Кузьма Васильевич, доставь-ка нашего Чиркова сюда!    
     И Кузьма послушно, но степенно покинул трапезную, а затем Агата с подчёркнутой вежливостью обратилась к Алле:      
     - Скоро мы узнаем всё! Но если нашу любимую церковь действительно блюдёт и пасёт государство, то разве вы, любезная госпожа, могли бы об этом ничего не ведать?..    
     Алла отозвалась почти без промедленья:
     - Но ведь я никогда не слышала о том, что моего дядю к созданью церкви подстрекало государство! И Кирилл молчал о столь занятной вероятности! А я в своих раздумьях никогда не углублялась в тему о связях моего родича с правительством. Недосуг мне было!.. 
     Агата с иронией усмехнулась и желчно воскликнула:
     - Конечно, вы всегда средь нас были самая загруженная!..   
     Осокин дёрнул плечами и напористо сказал:   
     - А зачем вообще нужны сведенья, которые уже ничего не смогут изменить? Мосты сожжены и превратились в золу и прах! И я предлагаю забыть покамест о вероятности, которая столь сильно взбудоражила нас! Людское воображенье неисчерпаемо, и теперь нельзя давать ему полную волю. Надо с оголтелой смелостью брать власть! А пониманье нашей собственной слабости, – если даже никто из посторонних ещё не догадался о ней, – почти сразу превращается в нашу психологическую ущербность. Ведь чрезмерные, излишние размышленья всегда ослабляют волю!.. Ну, а если мы всё-таки проиграем, то мы узнаем, наконец, предсмертную тайну Кирилла!.. В мире – всякое возможно, но если пробовать учесть все возможности, то ничего не достигнешь…   
     И обе женщины, не вполне постигая сущность этой его речи, пристально посмотрели на него, и вдруг показалось им, что ныне его голосом вещает им Провидение. Ведь обеим захотелось истово поверить в то, что они сейчас борются за победу мистической и судьбоносной идеи, а не ради тривиальной и пошлой корысти. И носителем такой – неведомой доселе – идеи начал мниться им неприкаянный Илья Осокин. И сразу после того, как его озарили сквозь оконные проёмы солнечные блики, померещилась обеим женщинам радужная оболочка ауры над его челом…   
     Агата нервозно улыбнулась и молвила:       
     - Мы пока не будем расспрашивать Чиркова об его нынешних связях с государственной властью. Чутьё подсказало мне, что сейчас разговоры об этом неуместны. А с гостями мы поступим так. У меня уже давно готовы для них прохладительные напитки со сладким дурманом. Кузьма вскоре отнесёт им в фойе и стаканы, и графин со смесью наркотического зелья и морса. И гости быстро уснут в нежнейших грёзах! А мы прочной верёвкой привяжем их за ноги и локти к дубовым креслам!.. Я всё творю по приёмам Чиркова и по его великолепным рецептам! Я не зря очень усердно, хотя и тайно училась у него...      
     Илья брезгливо осклабился и громко прохрипел:    
     - А потом гостей мордами ткнут в омерзительную реальность!.. Но ведь они сами поступали со своими жертвами именно так…    
     И обе женщины признательно и ласково улыбнулись ему, поскольку были ему чрезвычайно благодарны за его веский, как им казалось, аргумент в оправданье неизбежной череды грядущих преступлений. И вскоре для того, чтобы очередные оправданья Осокиным их новых злодейств и преступлений были ещё более убедительными и вескими, обе они вдруг начали чрезмерно преувеличивать значительность и глубину его личности, бессознательно готовясь даже обожествить его. И очень скоро он интуитивно понял то, что вдруг на него начало источаться их диковатое и суеверное обожанье, и он, подбоченясь, возгордился собой неуёмно и явно…      
     «Святое Провидение заманило меня в предгорное захолустье для того, – с восторженным умиленьем размышлял он под благоговейными взорами обеих женщин, – чтобы я постиг свою подлинную сущность. Я здесь появился ничтожным и нищим, но отныне я – солидная величина. А ведь поначалу меня нарекли шпионом и хотели меня искалечить и даже убить, но вдруг с бухты-барахты меня возвеличил сам начальник церкви. Вместо меня прикончили Кирилла, как заклеймённую тавром шелудивую и пархатую скотину, поскольку в этой церкви уже перезрела жажда умерщвлять. Но разве столь непостижная вереница событий не имеет мистический смысл? Наверное, судьба, глумясь надо мною, испытывала меня. Неужели я сумел выдержать суровый экзамен рока и покончил, наконец, с былыми мытарствами?..» 
     И вдруг он увидел, как возбуждённый Кузьма влечёт за собой благоуханного и прилизанного Чиркова, ухватив его за тонкое запястье левой руки. Просторный шёлковый костюм, рубашка с кружевным стоячим воротником, широкополая фетровая шляпа с кокардой и мягкие лёгкие туфли Чиркова были белыми, стильными и чистыми; в одеянии ярко мерцала обильная позолота пряжек, пуговиц и манжетных запонок…       
     Осокин посмотрел на хрустальную ампирную люстру в солнечных бликах и подумал:
     «Весьма похоже на то, что я отыскал, наконец, собственную нишу в этом сообществе. Здесь предназначенье моё заключается в том, что я должен с важностью изрекать убедительные оправданья всевозможным их деяньям и быть адвокатом на суде совести. И эти оправданья нельзя раздавать по дешёвке, такой товар – не для демпинга… Ведь любая философия, по сути, – это оправданье самого себя и собственного образа жизни. А мучительная жажда постоянно оправдывать самого себя бывает столь нестерпимой, что люди порой готовы дикарски обожествить всякого, кто успокоит их совесть… Я постепенно превращаюсь в фетиш… Но если я вдруг утрачу ясность рассудка, – а я сейчас от глупой гордыни и чванства близок к безумию, – то я непременно и быстро погибну…» 
     Кузьма вопросительно посмотрел на Агату, и та, мимолётно и страстно улыбнувшись ему, спросила прерывисто и озабоченно:
     - Пытался ли ты, Кузьма, расспрашивать Романа Валерьевича о нынешних его связях с верховными властями?   
     - Нет! Я, переодевая Чиркова, нянчился с ним, как усердный камердинер. Я использовал гигиенические тампоны, опрысканные французским одеколоном, и пульверизатор с фирменным дезодорантом. Но если ты хочешь, то я с пристрастием допрошу…   
     Агата ответила мгновенно и возбуждённо:
     - Ещё не время! Пожалуйста, ты отнеси нашим гостям прохладительный напиток со льдом и с дурманным зельем. Я уже приготовила им такое лакомство! Ведь мы – хлебосольные и любезные хозяева! Пусть наши гости утолят свою жажду, и вскоре мы поступим с ними обоими точно так же, как с Чирковым… и по его проверенной методике…      
     И Агата медленно, заторможено, но без явных признаков колебанья на своём лице ушла в кухонные двери, и все остальные молча, бездумно и недвижимо дожидались её…
     Вскоре Агата вернулась с ажурным серебреным подносом, на котором блистал хрустальный сервиз из объёмистого графина и двух высоких тонкостенных стаканов. В графине искрилась зелёная жидкость…      
     Агата с лёгким поклоном передала Кузьме антикварный сервиз на подносе и запальчиво приказала:
     - Ступай же на травлю! И дождись, пока выпьют! Проконтролируй их!       
     И Кузьма грозно и лукаво усмехнулся и, кивнув головой Агате, удалился с подносом из трапезной…
     Остальные заговорщики молча и бездумно сновали вокруг обеденного стола и, натыкаясь друг на друга, ждали. Чирков же скромно прикорнул на краешке стула в том месте, где намедни сидел за ужином, но кушать без разрешенья уже не посмел, хотя и был голоден…   

8

     Кузьма с дребезжащим на подносе хрустальным сервизом спустился по чёрной каменной лестнице на один пролёт, а затем остановился перед поворотом направо. Кузьма решил, что сейчас наступил самый важный момент в их дерзостной интриге. И Зубов, и Карпин должны непременно и без промедленья выпить до последней капли зелёный искристый напиток, плескавшийся в громоздком и запотевшем графине…   
     «Мне теперь нужно актёрствовать перед гостями так, – подумалось Кузьме, – чтобы они не почуяли даже намёка на фальшь. Пусть их сознанье помрачит подобье гангрены. Ведь эта хамская парочка может и взбрыкнуть, и начать лягаться. Ладно, пускай… Хотя Зубов – бывший атлет и хорошо тренированный боксёр, но я, пожалуй, сумею их одолеть. Но драка теперь весьма нежелательна, я очень хочу благопристойности…»
     И внезапно Кузьме вообразилось, что под его выпирающей затылочной костью возникла чудесная энергетическая зона, из которой незримая эластичная, но прочная пелена окутала бережно его плоть, подобно фате или вуали. А затем ему показалось, что его собственные биоэнергетические излученья и токи, ощутимые другими людьми, не способны теперь вырваться наружу через надёжную блокаду этой мистической вуали. И сразу у Кузьмы появилась полная уверенность в том, что он сейчас непременно принудит свои жертвы выпить дурманное зелье до капли…
     А Зубов и Карпин, рассматривая с дивана Кузьму на чёрной лестнице, вдруг на миг ощутили то, что их восприятие чувств, эмоций и настроений этого человека стало ущербным, искажённым и недостаточным для верной оценки нынешней ситуации…      
     Зубов и Карпин оторопело и заворожено смотрели на зелёное пойло, которое в графине приближалось к ним, и в этой жидкости мерещились им безумные глаза растлеваемых ради потехи детей…
     Кузьма медленно и торжественно подошёл к гостям и, бережно поставив серебреный поднос на чёрный полированный столик, произнёс тихо, вкрадчиво и монотонно:
     - Роман Валерьевич уже покинул опочивальню, и я доложил о вашем прибытии. Он слегка удивился: почему спозаранку? Ваш ранний приезд я объяснил служебным рвением. Он поверил мне и теперь награждает вас за усердие этим шербетом из драгоценного натурального тархуна. Это напиток шейхов, эмиров и султанов... Вы очень скоро вспорхнёте до уровня сюзеренов и монархов, обратив чванного Чиркова в пыль на шляху… Вы сегодня завладеете церковной кубышкой с казной!..   
     И Кузьма с почтительным лицом наполнил дурманным зельем оба стакана, а затем умильно промурлыкал:      
     - Это коллекционное питьё хорошо выводит из организма холестерин и шлаки. Пейте! До встречи с поверженным Чирковым мы осмотрим роскошные интерьеры дворца, и я буду вашим гидом на экскурсии. Выпейте залпом до дна! Вас обуяла неимоверная жажда!.. Лакайте автоматически!..         
     И заворожённые Зубов и Карпин, ощущая внезапную и сильную жажду, быстро осушили свои потные и скользкие сосуды до капли. А ехидный Кузьма с неприкрытой весёлостью созерцал довольные ухмылки гостей и думал:
     «А ведь моё мистическое наитие отыскало для них единственно верные слова и интонации. Мои манеры были сейчас безупречны. Излишние слова или жесты сгубили бы всё… Моя миссия благополучно завершена… Начался новый цикл моей жизни… А этих тварей я законопачу в шахтные рудники или на ягодные плантации…»         
     Вскоре Зубова и Карпина под воздействием дурмана в питье охватило блаженное безразличье, и Кузьма, наполнив снова искристым зельем их стаканы до краёв, проворковал басовито и ласково:
     - Я – ваш верный и усердный кравчий! Напиток сей дарован Провиденьем! Осушайте до дна ваши фиалы! Передайте себя в длани Всевышнего!    
     И гости снова выпили взахлёб роковое зелье; графин и стаканы были опорожнены. Кузьма стоял истуканом и, наблюдая за своими жертвами, размышлял:
     «Точка возврата для них пройдена. Они хлебнули полную дозу и очухаются весьма не скоро. Но почему мне удалось опоить их столь легко? Ведь они – матёрые психиатры и прожжённые плуты. И вдруг – такая жертвенная безропотность… Неужели они сами бессознательно хотели для себя именно такой доли?..»
     Зубов, ощущая неподъёмную тяжесть во всех своих членах и суставах, равнодушно подумал:
     «Мне уже не вырваться из тенёт. Кузьма, – графоманский бард, – одолел меня учтивым нахрапом. Очень скоро грядёт моя аккредитация в безумье. Но такой результат – уже не слишком страшен. Травя других, я морально и бессознательно готовился к тому, что я сам неминуемо буду отравлен. И поэтому я безвольно и глупо допустил то, что Кузьма  с лёгкостью опоил меня психотропной микстурой…»    
     А в безразличном Карпине, распластанном на диване, вдруг замельтешили ясные мысли:
     «Кузьма – искусный и вдохновенный трюкач, и он вовсе не собирался переметнуться от хозяина к нам. Скоро я окажусь в наркотической коме, но нисколько я не боюсь этого. Наверное, все люди, – если они в очень близком преддверии смерти, – прекращают её страшиться и ощущают радость от избавленья от земной юдоли…»
     Вскоре Зубов и Карпин почти одновременно закрыли глаза и безмятежно опочили без сновидений…
     Кузьма симметрично расставил пустые и потные сосуды на серебреном подносе и горделиво направился в столовую; трудное заданье Агаты было с шиком исполнено. И только та ошеломительная и неожиданная лёгкость, с которой было им исполнено столь ответственное и сложное порученье, продолжала очень озадачивать Кузьму…   

9

     В трапезной бесшумно и величаво появился Кузьма и водрузил поднос с пустым хрустальным сервизом на краешек стола, не занятый посудой для завтрака. Агата замерла и спросила:
     - Неужели они вылакали всё до капли?    
     - Да, – ответил Кузьма и горделиво усмехнулся, – они всё выпили жадно и залпом в два приёма. Мне сегодня хорошо удалось амплуа демона-искусителя…          
     - Я почему-то уверен в том, – проговорил Осокин, – что ты, Кузьма, изрядно удивлён лёгкостью, с какой ты добился успеха…   
     - Давайте лучше завтракать, – с довольной улыбкой предложила Агата и села на почётное место рядом с Чирковым…
     По левую руку Агаты расположился весёлый и восхищённый собою Кузьма, а насупленная Алла бездумно уселась рядом с ним. Ироничный и взвинченный чужим успехом Осокин плюхнулся на стул супротив своей любовницы… 
     - Кушай, мой драгоценный Роман Валерьевич, – ласково прощебетала Агата. – И вы, любезные друзья, отведайте мои яства… Уплетайте их за обе щёки! Гарниры сегодня – с очень редкими, экзотическими специями! Я применила изысканные кулинарные рецепты… Всласть я попотчую вас!..      
     И Чирков умилённо встрепенулся и, забросив свою шляпу в дальний угол трапезной комнаты, начал с большим аппетитом поглощать сытные, но уже остывшие лакомства, а затем и все остальные начали молча и возбуждённо завтракать… Внезапно за окнами раздалось мерное кукованье… 
     За десертом и чёрным кофе Агата, истомлённая неизвестностью и тревогой, спросила:
     - Неужели, милейший Роман Валерьевич, тебя уже не опекают твои бывшие имперские кураторы? Разве секретным органам государства теперь плевать на то, чем ныне ты занимаешься? Назначен ли Кирилл резидентом от правительства в нашей церкви?   
     И сытый до икоты Чирков быстро и угодливо залопотал:
     - О, моя милосердная и божественная госпожа! Я могу моментально возобновить многочисленные контакты и связи с моими бывшими начальниками, если вы пожелаете этого! Я совершенно уверен в том, что мои радетели ещё не позабыли меня! Они и теперь – могущественные персоны и генераторы полезных идей!.. А бесталанный Кирилл никогда не назначался правительственным агентом! Иначе я не посмел бы устранить его! Я всегда с великим пиететом относился к российскому государству!.. А моя церковь – мой частный бизнес! Но нельзя рассматривать мою организацию только под ракурсом алчности! Я мечтаю о беспредельной мощи нашего государства, хотя оно, к сожаленью, уже не опекает меня!..         
     И Агата даже не пыталась утаить чувство огромного облегченья, и вдруг её  искренний и радостный вздох увеличил у всех её сообщников симпатию к ней…
     И вскоре Алла неожиданно для себя вскричала: – Сегодня моя очередь мыть посуду! – и, поймав одобрительные взоры Осокина, покраснела от радости за его молчаливую похвалу…   
     - Я безмерно, сударыня, благодарна вам, – церемонно проворковала Агата и, ощутив быстрое возрастанье уверенности в себе, нежно присовокупила: – Я прошу вас прихватить с кухонного буфета ножницы, кожаный медицинский саквояж и моток бечёвки.    
     Осокин мысленно отметил:
     «У Агаты – великолепный диапазон голоса и убедительные модуляции…»   
     Алла с достоинством, но очень проворно очистила от посуды и россыпей крошек обеденный стол, а затем все остальные, прислушиваясь в полном молчаньи к журчанью и бульканью водных струй из кухонных кранов, ощутили внезапное единенье своих судеб…   
     Наконец, Алла, домыв на кухне посуду, вернулась в притихшую и солнечную столовую с мотком прочной верёвки из капрона, с чёрным врачебным чемоданчиком и с большими никелированными ножницами, торчащими из левого нагрудного кармана…      
     Агата порывисто встала со стула и приказала:
     - Сойдём гурьбой в сени! Айда!      
     И процессия не без тожественности спустилась в холл, где и замерла возле чёрного дивана со спящими с безмятежными лицами гостями…   
     - Долго ли теперь будут они дрыхнуть? – осведомился явно возбуждённый Кузьма.    
     - Если им сейчас не вколоть допинг, – задумчиво ответила Агата, – то будут они мирно почивать до позднего вечера.      
     Кузьма нетерпеливо и страстно понукал:               
     - А если впрыснуть им стимулирующую инъекцию в вену?!   
     - То они очень быстро проснутся, – нервно пояснила Агата, – но у них начнётся сердечная аритмия.   
     Кузьма докучливо подстрекал:       
     - Но я полагаю, что после лёгкого массажа сердца с ними всё-таки можно будет работать! Ведь времени у нас – мизер! Давайте их перетащим в соседнюю комнату, где намедни мы совещались, и там привяжем их локти и ноги к дубовым массивным креслам?   
     И Агата, помедлив, утвердительно кивнула головой…
     Кузьма игриво мигнул Осокину, и тот проговорил с напускной бодростью:
     - Я охотно помогу тебе!   
     И бесчувственное тело Зубова было оттащено в соседнюю комнату и там брошено в тяжёлое дубовое кресло. Вскоре такие же действия повторились и с обмякшим телом Карпина. Рукава их белых гимнастёрок деловитый Кузьма предусмотрительно и аккуратно засучил до предплечий. Остальные сообщники вошли в соседнюю комнату вереницей вслед за Агатой… Затем Кузьма, взяв у Аллы моток верёвки и острые ножницы,  профессионально и быстро привязал обоих гостей за ноги и локти к антикварным гарнитурным креслам, стоявшим рядом…
     Осокин шустро расставил полукругом в семи шагах перед спящими и связанными гостями пять чёрных и мягких стульев и попросил сообщников сесть… Кузьма положил на чёрный журнальный столик остаток мотка верёвки и ножницы…   
     Первой порывисто присела Агата, избравшая для себя центральный стул. Кузьма посадил умилённого и юркого Чиркова справа от Агаты, а сам развалисто расположился рядом на крайнем стуле. Хмурый Осокин уселся слева от напряжённой и нервной Агаты, а рядом со своим возлюбленным прикорнула оробевшая Алла с медицинской сумкой…
     - По-моему, уже пора в них вколоть эффективные стимуляторы, – нетерпеливо и яростно пробурчал Кузьма…    
     - Колоть!.. непременно колоть их нужно!.. – вдруг истошно и визгливо заверещал злорадный Чирков, ёрзающий на стуле, – начнём же немедля их экзекуцию! Им уже незачем спесиво кукарекать, кудахтать и квохтать! У меня – множество претензий к ним! Эти типы частенько выпендривались! Они – ублюдки, мразь и моральные дегенераты! Они не пользуются презервативами, а потом с удовольствием сами делают малолеткам аборты без наркоза и антисептики!.. Были и другие отвратительные эксцессы!.. Ату!.. фас!..       
     И Чирков со своими рефлексами опытного оратора замолк в эффектной паузе, и Алла, морщась и бледнея от омерзенья к себе, подумала:
     «Такова изнанка моего благополучья… Мой дядя – извращённый ренегат, расист и нахал… И он, и вот эти наглые стреноженные субъекты – отвратительны мне, но разве я лучше?.. Однако… но ведь жизненных благ никогда не хватит на всех, и нельзя их поделить поровну. Значит, надо примыкать к богатой и властной элите, а не к пошлой и беспородной черни… И потом: ведь юные простушки, которых из эротической прихоти растлевают и калечат, всё-таки зачастую обретают своеобразное счастье, поскольку они свято веруют, что служат божествам… Если я, например, искалечу человека, а потом извращённо внушу ему, что именно в его увечьях и заключается его счастье, то разве я не сотворю благо этому инвалиду?… По-моему, всё очень логично… Но совесть и душа болезненно отвергают подобные силлогизмы…»
     И внезапно Алла ощутила студёные мурашки на своём теле и, уронив на пол медицинский чемоданчик, позабыла все эти мысли…
     Агата быстро и благодарно прикоснулась кончиками пальцев правой руки к левому колену Чиркова, и тот умилённо встрепенулся. И Агата вдруг решила, что её жизнь отныне обрела чрезвычайно благородное предназначенье, которое оправдывает даже нелепую казнь Кирилла… Отныне начнёт она претендовать на миссию божественного возмездия… И будет её лозунг таким: «Возмездие любви!»
     Агата вдохновенно и яростно размышляла: 
     «Творя великолепные чудеса, Христос упорно и страстно проповедовал вселенскую любовь, но разве можно его миссию считать успешной?  Церковные проповеди всепрощенья, добра и любви поощрили и безмерное ханжество, и лютость инквизиции. Принципы всепрощенья всегда поощряют зверскую жестокость… А Вселенная порождена собственной противоположностью, и бесконечно малые частицы – это полное единство и переплетенье с бесконечно большим миром… Бесконечно великое – в бесконечно малом, и наоборот… Я теперь готова свято уверовать в то, что сплошное, тотальное возмездие, порождённое мистической любовью, способно породить истинную гуманность. И всегда в жестокости имеется любовь, пусть даже извращённая. А в любви непременно гнездится жестокость… Я обречена на божественную миссию… Ведь у простой кухарки не могли бы появиться столь величественные мысли…» 
     И Агата, произнеся экстатически и громко: – Начинается возмездие любви! – мгновенно позабыла свои прерывистые раздумья. Но осталась у неё горделивая уверенность в себе, порождённая этими забытыми мыслями… 
     Агата нервно вскочила и подняла рывком с пола свою медицинскую сумку. Затем Агата проворно разложила ампулы и блестящие врачебные инструменты на чёрном журнальном столике. Согбённый от почтенья Чирков примчался к Агате и, лебезя и шаркая, начал сиповато тараторить:   
     - Для зачина вколите в них обычные транквилизаторы! А после пробужденья прыскайте зелье из ампул с аспидной маркировкой на ободках. Чрезвычайно эффективная смесь!..   
     Агата замерла и усомнилась:
     - Но я доселе не замечала, чтобы ты, Роман Валерьевич, использовал это средство. Я вчера прихватила такие ампулы из твоего сейфа впрок… на всякий случай… Но разве уже не достаточно тех материалов, которые я применила накануне?    
     И Чирков угодливо и хлопотливо разъяснил:
     - Обыкновенные средства пригодны только для тех, чьи души податливы, как медузы на солнцепёке. А сейчас перед нами – асы, мэтры психиатрии! Ведь они работали в моём институте, им ведомы высшие тайны!         
     Агата побледнела и, слегка всполошившись, шёпотом повелела:
     - Балагурь о своих главных секретах…   
     И Чирков, озираясь, произнёс послушно и внятно:               
      - Всякий человек волен в своих поступках, пока он любит самого себя. А коли себя возненавидишь, то волю свою непременно подменяешь волей того, кто тебя довёл до этого состояния. И такое – сродни гипнозу! Заворожённый гипнотизёром только ему и покорен! Я поработил многих людей, заворожил их, ибо я принудил их к такому мерзкому поступку, что уже не способны они оправдаться перед собой, и поэтому утрачена ими любовь к себе. Это первый секретный закон! А второй тайный закон гласит: в любом омерзительном, гадком поступке можно оправдать самого себя, если свои жертвы искренно и непоколебимо считать лютыми и опасными врагами своего народа. И третий заветный закон: человека можно принудить к омерзительной жестокости и преступленьям только при том условии, если он сам, – хотя бы бессознательно, – желает этого. В противном случае не помогает и гипноз… Наши рабы, – пусть и неосознанно, – сами захотели ига! Они – безвольны и ущербны! А для того, чтобы нормальные люди добровольно пожелали соитий с нашей церковью, нужна притягательная идея!.. И такую идею должен разработать Илья Осокин…      
     - Занятно, – пробормотала благодарная Агата, – очень любопытно!.. И хоть я ещё не вполне понимаю то, почему в жилы вот этих наших гостей нужно колоть более сильные снадобья, чем обычно, но твоему совету, Роман Валерьевич, я последую без колебаний…   
     И Агата медленно повертела в руках одноразовые шприцы в целлофане, а затем хмуро спросила:
     - Как же мне колоть этих монстров, любезный Роман Валерьевич? Должны ли очухаться они каждый порознь или оба одновременно?    
     Угодливый и весёлый Чирков доложил без промедленья:
     - Пробел между пробужденьем каждого из клиентов должен быть не менее двух часов. Обрабатывать нужно каждого порознь! Ведь они – искушённые, ушлые профессионалы, и будут они в паре ободрять друг друга! А в таком случае почти неизбежна напрасная трата весьма дефицитных медикаментов!..
     Кузьма вскочил со стула и от бурной ревности к Чиркову запротестовал:
     - Незачем теперь медлить! Какая презренная сквалыжность – экономить препараты и микстуры! Берём сразу обоих на абордаж! Они – уже скисли и морально готовы капитулировать! Агата, практикуйся на них! Ведь скоро нагрянут новые клиенты! А вдруг потом времени не хватит для того, чтобы возиться с каждым по отдельности?! Дерзай, Агата! Я верю в скорый апофеоз твоих магических чар!      
     И вдруг Агата смутно ощутила то, что Кузьма сейчас очень опасно ошибается, но одновременно она с радостью заметила у него явную ревность и, не желая его рассердить, сказала:
     - Я сейчас намерена работать с обоими клиентами разом, поскольку я уверена в себе. А уж ты, Роман Валерьевич, не перечь мне и не хнычь, как дитя!      
     И Чирков покорно и трепетно склонил свою голову, а Кузьма, победно озираясь, уселся на прежнее место…   
     Агате было чрезвычайно приятно ломать хрупкие наконечники блестящих на солнце ампул, всасывать пахучее зелье в одноразовые шприцы и вонзать иглы в набухшие вены мускулистых рук, привязанных надёжно и туго к подлокотникам дубовых кресел…   

10

     Зубов и Карпин очнулись в путах почти одновременно и, дёргая руками и ногами, посмотрели в лицо Агаты, а затем разом содрогнулись от несказанного удивленья дивной переменой в её облике. Лицо её показалось обоим пленникам прелестным и величавым, а её взоры – заботливыми, но строгими. Она же внимательно созерцала свои жертвы, словно пищевые продукты, из которых она скоро состряпает кулинарный шедевр. Чирков суетливо и злорадно поглядывал на пленников поверх её правого плеча, но те не замечали главу своей церкви. Пленники уже наитием поняли то, что отныне их судьбы всецело зависят от чудесно преображённой кухарки…
     Зубов растерянно усмехнулся и с запинками тихо произнёс:
     - Наверное, покарали нас за коррупцию, блуд и педофилию… Я – в моральном нокауте… Мне очень интересно знать: в каких кулуарах решалась наша участь?.. А впрочем, сейчас я бабахнул непомерную глупость! Ведь уже совершенно очевидно то, что наши горестные перспективы теперь определяете вы, королева… в своём будуаре… как полновластная начальница синода, епархий и курии… Вы уж не пеняйте и не взыщите, но я не знаю, как вас отныне называть…      
     И все с явным трепетом услышали спокойный голос предводительницы:
     - Именуйте меня Агатой! Но вы сами определили канву своей участи, и поэтому – не сетуйте!.. Вы получите не более того, на что обрекали нас…
     Зубов дёрнулся и, посмотрев искоса и влево на потное и жёлтое лицо Карпина, попытался оправдаться:
     - Но ведь ничего мы не затевали на горе лично вам, госпожа Агата! Мы ведь по глупости не подозревали того, что вы – конспиративный сенатор и кардинал, который метит в папы…      
     - А если бы вы заподозрили меня в честолюбии, – с притворной мягкостью спросила Агата, – то какую бы долю вы предначертали мне?    
     И Зубов начал обдумывать лукавый и почтительный ответ Агате, но внезапно в беседу истерически встрял Карпин, который сейчас испытывал столь сильное призренье к самому себе, что даже смерть казалось милее этого мучительного чувства… Карпин забасил прерывисто, мрачно и осатанело:
     - Угомонись, дружище Вадим, закупорь голосовой клапан и не пресмыкайся! Мы же – не змеи и не ящерицы! Если сцапали и захомутали нас, то уже не отпустят, какие бы слова ты не долдонил! Пойми же: нам скоро каюк! Давай умрём, как солидные стоики и храбрые люди, а не как люмпены, замухрышки или маргиналы!..      
     Кузьма вскочил со стула и, подойдя к Агате, сказал с ехидством:
     - Вас не укокошат, любезные гости! Резонов и нужды для этого нет! Но есть медицинские препараты с нужной концентрацией!..    
     И вдруг Алла, стиснув обеими ладонями левое запястье Осокина, вскричала с надсадою:
     - Перестаньте, как бешеные, тарахтеть о смерти!
     И Зубов с нервическим тиком на лице медленно потупился, а Карпин, кривя тонкие губы, прошипел:
     - А я не желаю, чтобы меня запхали в занозистый барак из грубо струганных досок или в зону вместе с параноиками, шизофрениками и прочими чокнутыми бедолагами!.. Я не хочу заточенья в психиатрическом лагере с колючей проволокой и рвом!..    
     И Агата ради успешного сеанса гипноза попыталась успокоить связанных пленников:   
     - Но ведь господин Чирков – не к тюремной параше загнан! Он спит в собственной постели на мягких лебединых тюфяках, а не на бревёнчатых, многоярусных и раздолбанных нарах с матрасами из прелой соломы! Он сладко вкушает яства, а не пожирает мутную баланду из чечевицы, овса и проса на бульоне из ливера или требухи!.. Ведь Роман Валерьевич – отныне чрезвычайно прилежен!..      
     Но Карпин отчаянно отругивался, мечтая от внезапного и неодолимого презренья к самому себе о героической смерти:
     - Тюремная пайка всегда останется только презренной пайкой для узника, даже если она – обильна! Ведь и паршивые псы регулярно получают свои порции хавать! А я не желаю очутиться в скотском положении тех, кого лишили мы разума! Для меня унизительно оказаться рядовым членом паствы и жить среди недавних своих рабов, ничем не отличаясь от них!.. Я не хочу интегрироваться в скопище кретинов и обитать по трафарету в их мерзкой слободе, соблюдая изуверский регламент!.. Такие контуры грядущего – не для меня!..      
     И вдруг Осокин, вскочив со стула, спросил с жадным и болезненным интересом:
     - Да разве вам не будет всё равно, если после завершенья психиатрической обработки все клиенты – счастливы?!      
     Агата порывисто оглянулась через левое плечо на Осокина и, дёргая бровями, проговорила:
     - И действительно!.. ведь наша дорогая паства – сплошь счастлива!.. и блаженствует в кейфе!.. К чему же кочевряжиться, мычать и блеять?!  Разве Чиркову – плохо сейчас?.. Прекратим препиранья!.. Споры – излишни!..      
     Но взъерошенный Карпин продолжал громко и докучливо возражать:
     - А мы – не чета заурядной пастве! Мы – высшая каста супостатов, жрецов и волхвов с собственным кодексом чести!.. Поймите, пожалуйста, то, что наши простые и наивные адепты и неофиты, не познавшие блаженства власти, явились к нам с чистой и прозрачной совестью в поисках Бога! И поэтому для них религиозное безумье – органично, естественно и безболезненно… Но такое существованье – не для нас!.. Безмятежное, жвачное и спокойное прозябанье невозможно для тех, кто, ошалев от безмерной власти, отрёкся уже от своих былых святынь!.. Ведь наше подсознанье вовеки не позабудет бесконтрольную власть над быдлом, с которым нас уравняют!.. А такая память, пусть даже бессознательная, – страшная кара!.. Поверьте, я знаю, что я говорю, ибо я – не дилетант и не шалопут!.. И откуда вы знаете, что ныне творится с беднягой Чирковым? Ведь ему, небось, быстрой смерти хочется!.. А самое жуткое возмездие – это желанье смерти при невозможности навлечь её на себя!..      
     И Карпин, выпучив глаза, начал надсадно кашлять… Зубов яро, но молча дёргался в путах и стискивал кулаки… Кузьма и Осокин потрясённо и бессмысленно взирали друг на друга и порой щурились…         
     Алла стремительно встала со стула и, подойдя вплотную к Чиркову, спросила:
     - Неужто, милый дядя, тебе действительно плохо сейчас?   
     И Чирков обмяк и, ёжась, начал боязливо таращиться на суровое лицо Агаты, и все остальные с содроганьем сразу поняли то, что не посмеет он говорить без соизволенья своей бывшей кухарки… Содроганье у Агаты было приятным и радостным от ощущенья очевидного роста её власти, у остальных – почти истерическим от внезапного ужаса перед неизвестным грядущим…
     И Агата, упоённая собой до утраты бдительности, уселась на своё прежнее место и звонко велела:
     - Говори, трещи, драгоценный Роман Валерьевич! Открой фонтан! Искренне и зычно отвечай своей племяннице, но оставайся при этом безропотным рабом моей воли!
     И вдруг после этого повеленья Чирков ясно и трезво осознал не только кошмар своей участи, но и опрометчивость Агаты, которая из самоуверенности позволила ему говорить правдиво и громко…   
     И Чирков, обуянный злобной мечтой о мщеньи, высказался предельно искренно и внятно:
      - Я раболепен в состоянии моего помрачённого сознанья! В такое время госпожа Агата мерещится мне милосердным и благодатным божеством; её речи и движенья преисполнены великого мистического смысла! Но порой она возвращает меня к ясности рассудка, как теперь. И тогда не сыскать на земле человека несчастнее меня, поскольку я хорошо понимаю всю бездну моего нынешнего униженья! Из своевольного и бессердечного властелина я превратился в егозливого раба с ущербным рассудком! А в сновиденьях я вижу себя нормальным человеком, и для меня настолько отвратительно моё пробужденье, что даже смерть более предпочтительна, нежели явь!.. Но я твёрдо знаю то, что вскоре меня непременно настигнет лютая смерть, как сладчайшее наказанье за уничтоженье моего божества! И даже в сумеречном сознании бессилен я позабыть о жестокой, но радостной и желанной каре за грядущее убийство кумира!.. Я с нетерпеньем предвкушаю свою скорую казнь!..   
     И Агата, медленно бледнея, спросила с угрюмой иронией:
     - И кого же ты вознамерился истребить, мой честный Роман Валерьевич? Неужели меня?! Но разве иссякла твоя любовь ко мне?!    
     И хотя жажда лютой мести у Чиркова всё возрастала, но голос его вдруг приобрёл печальные и трогательные интонации:               
     - Моя беззаветная любовь к вам, госпожа Агата, вовеки не будет исчерпана! Ведь вы резко оборвали цепь моих дьявольских преступлений, и я, – воскрешённый, – вам безмерно благодарен за спасенье моей души! Но неизбывная любовь обязательно порождает кошмарную и погибельную ревность, от которой нельзя избавиться даже в помрачённом сознании. А скоро в таком же адовом состоянии окажутся и нынешние пленники: Зубов и Карпин… От меня одного с моей больной и смертоносной ревностью вы, пожалуй, ещё сумеете уберечься, но от шалой тройки потенциальных душегубов – нет защиты!.. Очень опасно обычных мещан перепутать с теми, кто уже вкусил безмерную власть… Истинные, пусть и бывшие властелины, даже в помрачённом сознании, – владыки!.. Если не над чернью, то над собой!..    
     Молчанье в солнечной комнате было долгим и тягостным, и только у бледного Чиркова не было оно бездумным; остальные оторопело безмолвствовали от нервных потрясений…
     «Никогда у нас не будет семей, – лихорадочно, но трезво размышлял Чирков, – и никто из этих персонажей, включая меня, не станет шурином, свёкром, тестем, снохой или бабушкой… И мне уже не быть дедом-аксакалом и внука-карапуза не нянчить… И поэтому мне не жаль ни их, ни себя… Сейчас я внушил Агате сильное хотенье убить моих бывших приспешников…Пусть будет нагроможденье трупов. И кухарка со своей бандой зарвётся и сгинет. Очевидно, что они в бездну и меня прихватят, но разве я уже не окочурился?.. Ведь я давно мертвец при жизни…» 
     Наконец Агата хмуро и вопросительно посмотрела на Кузьму, и тот остервенело сказал:
     - Не врёт! Я хорошо знаю эту хищную и ревнивую породу людей, поскольку я сам таков! Я смогу уберечь тебя от происков только одного Чиркова, ибо трое осатанелых психиатров, пусть даже старательно кодированных тобою, способны меня объегорить. А вдруг затеют они искусно симулировать гипнотическое и покорное безумье, выжидая своего шанса на реванш? Ведь они – дипломированные профессионалы! А если умеют они строить защитные психические барьеры против гипноза?! Пожалуй, нужны коррективы в наши планы.    
     И Агата пристально посмотрела в неподвижные и суженые зрачки Чиркова, а затем с нарочитым спокойствием проговорила:   
     - А ты не утратил, Роман Валерьевич, свои специальные навыки и качества. Я вдруг захотела быстрой ликвидации наших гостей, и я полагаю, что именно ты, пестун и учитель, внушил мне сейчас такое опасное желанье! Поскольку чем больше баррикада из трупов, тем вероятней и криминальное следствие, и мой арест прокуратурой! Ведь ты в периоды ясности рассудка будешь всегда алкать отмщенья мне! Но сейчас ты не опасаешься за себя, ибо прекрасно осознаёшь, что ты нужен мне, как символ, кумир или идол.               
     Чирков согласно и часто покивал головой, и Агата с ироническим вызовом продолжила:
     - Но всё-таки ясностью рассудка я буду тебя одаривать всё чаще и чаще! Ведь в твоём нормальном состоянии твой ужас перед смертью станет моей надёжной обороной! В отличие от наших заарканенных пленников ты вопреки собственному витийству всё-таки в нормальном своём состоянии боишься смерти до озноба и дрожи, ибо ты, Роман Валерьевич, – творческая личность, а они – нисколько, и поэтому их не очень пугает сырая могила!.. Страх перед казнью удержит тебя от крайности, а для них прочной узды нет!..   
     Багровый Зубов неожиданно встрепыхнулся и, протестуя, засипел:
     - Напрасно вы, милосердная госпожа Агата, вдруг решили, что у меня отсутствуют способности и влеченье к творчеству! Ведь у меня есть несомненный приоритет в области парадоксальных снов и патенты на психотропные мази и на целебный газ! И этих творческих успехов я добился, – заметьте, – без соавторов! Я, пожалуй, согласен на допущенье того, что Чирков – деятель более крупного масштаба, нежели я! Но ведь и я не лыком шит, и не лаптем я щи хлебаю!..   
     И Зубов, хрипло и натужно покашляв, умолк в печали, но вскоре вскричал с надсадой и отчаяньем:
     - Негоже глумиться над смертником! И мне теперь сопли высморкать надо, а руки мои связаны!      
     И взвинченная Алла с гримасой отвращенья и мольбы посмотрела на встревоженного Осокина, а тот негромко, но властно обратился к сумрачной Агате, которая теперь цепенела от внезапных сомнений в своей правоте:
     - Извольте, госпожа Агата, поскорей погрузить Чиркова в состоянье транса!    
     И Агата, донельзя ошеломлённая этим совершенно неожиданным приказаньем, проговорила и автоматически, и бездумно фразы, выученные назубок:
     - А теперь, мой драгоценный Роман Валерьевич, позабудь начисто свою былую амбицию и вновь обрети во мне божественного кумира. Лебези и пресмыкайся предо мною! Будь паинькой!
     И злобно-истерическое лицо Чиркова мгновенно стало умильным, восторженным и благостным…
     И все остальные нервозно и зорко наблюдали за Чирковым, пытаясь понять: не симулирует ли он пребыванье в трансе?.. 

11

     Пленники первыми постигли то, что идиотски восхищённый Чирков теперь отнюдь не симулирует. И вскоре Зубов и Карпин думали об одном и том же: о своём положеньи и грядущей судьбе, хотя и разными мысленными фразами…
     Оба они безмерно презирали свою паству за её раболепную и самозабвенную покорность, и каждый из них мнил себя сверхчеловеком. И оба они теперь ясно понимали то, какая плачевная участь ожидает их. Ведь они сейчас – накануне полной утраты собственной воли и всего того, что человека делает личностью: своих мыслей, чувств и вожделений. Очень скоро даже самый лёгкий флирт будет для них доступен только с теми увядшими женщинами, которыми в их церкви начальники вознаграждают рабов за примерную работу на ягодных или овощных плантациях, в шахтах и в рудниках… Быстрое и жалкое соитие, как премия за тупой изнурительный труд!.. А малолетние их любовницы скоро начнут их презирать!.. И осознанье неизбежности такого презренья мучило пленников более всего…               
     Пленники очень хорошо знали то, что вскоре они под влияньем наркотика и внушенья прекратят понимать эту унизительную и позорную для них правду. Но ведь непременно грядёт справедливая кара, – либо Всевышнего, либо Природы, – за их изуверство!.. И хотя не знали они, в какой именно форме случится такое наказанье, но сейчас они предпочли свою скорую смерть ужасному ожиданью мистического и лютого возмездия, которое они оба сочли неизбежным. Разве сегодняшнее их плененье – не зачин этой неотвратимой и таинственной кары?! 
     Осокин искоса и мельком глянул на профиль Агаты и тихо предложил:
     - Давайте на пару минут уйдём отсюда и посовещаемся в прохладных сенях.   
     И Агата, посматривая исподлобья на Осокина, наклонила свою голову согласно и медленно.
     Осокин слегка сморщил запотевший лоб и приглушённым голосом уточнил:
     - Чирков пойдёт вместе с нами. 
     Взвинченный Кузьма вдруг решил, что уже настала пора без промедленья осадить излишне борзого Осокина, но, посмотрев на сумрачную Агату, промолчал, а та вежливо распорядилась:
     - Ступайте, пожалуйста, в холл. А ты, любезный Роман Валерьевич, следуй за нами. 
     Первой в прохладный вестибюль устремилась Алла, очень довольная тем, что Осокин, преодолев, наконец, свою апатию, вмешался в дело и решительно, и умно. И Алла возгордилась тем, что Осокина уважают и слушаются…
     Вскоре в вестибюль неторопливо вышла Агата, а за ней юрко просеменил Чирков…      
     Настороженный Кузьма, созерцая Осокина, брякнул:
     - Только не сбивай нас с панталыку, философ! Ты помни, что Агате известны лишь куски и фрагменты их окаянного ученья, а эти пленённые обалдуи и фраера прекрасно знают все нюансы и тонкости! Я уповаю на резонанс у тебя этой моей мысли… И ты учти: трактаты об этике и морали – сплошь макулатура! А теория гуманизма любую организацию или группу делает аморфной, точно амёба!.. И тогда – амба!.. каюк!..    
      - Именно это мы сейчас и провентилируем в коллективе, – с угрюмой иронией проговорил Осокин и направился в вестибюль…
     - Обмозгуем… пацифист… ну-ну! – пробухтел насупленный Кузьма и поспешил следом… 
     Пленники же безмолвно и задумчиво таращились в окно…
     В вестибюле Кузьма небрежно турнул покорного Чиркова на чёрный диван и быстро встал супротив Осокина. К чете мужчин плавно и споро приблизилась Агата и замерла справа от Кузьмы. Напряжённая Алла замкнула кружок и, глядя в переносицу Агаты, молвила с насмешкой:   
     - Начнём в хороводе плясать!
     И сразу начался разговор откровенный, спонтанный и без обиняков…
     Осокин, глядя на чёрную бороду Кузьмы, произнёс с откровенным сарказмом:
     - Тебе, приятель, надо поскорей избавиться от рефлексов диверсанта! Иначе нам скоро потребуется погребальная ассамблея с крематорием, катафалками и меринами для траурных кавалькад!.. А сейчас я чувствую, что ты опять затеял несуразное!.. Но нам, пожалуй, достаточно трупа одного Кирилла!.. Уймись, угомонись, – я прошу тебя честью!.. У тебя же нет лицензии на убийство. И нельзя каждый эпизод завершать смертью!..      
     Кузьма сурово усмехнулся и обронил едкую реплику:
     - В трагикомическом инциденте с Кириллом ты, – помнится, – не возражал!    
     И Осокин ответил честно и цинично:   
     - В вашем церковном кубле убийство уже назрело. И сначала на закланье был предназначен я. Если бы не прикончили Кирилла, то обязательно убили бы меня! И совершенно естественно то, что я собственной мучительной кончине предпочёл смерть постороннего мне человека… Только не надо сейчас моральные нотации читать!..    
     Агата нервно и вкрадчиво проворковала:
     - Неужели вы, господин Осокин, полагаете, что Кузьма подзуживает нас убить пленников? 
     И Осокин, не отвечая, посмотрел с иронией на мрачного Кузьму, и тот сказал с показным спокойствием:         
     - Я не подстрекаю к душегубству, но я предлагаю рассмотреть варианты. Я не возражаю против компромиссов. И, кстати, я хочу уточнить о моих боевых рефлексах! Диверсант без особой нужды ни таракана, ни вошь, ни клопа, ни кокон гусеницы не раздавит. Если мы сейчас все вместе сочтём нужным устранить пленников, то мы утилизируем их. И я полагаю, что для выбора такого варианта имеются очень серьёзные аргументы…    
     И вдруг Алла негромко процедила:
     - И какие у вас резоны? Неужели госпожа Агата не сумеет сделать с нашими пленниками то, что она сотворила с моим дядей?       
     - Вы очень быстро смекаете, барышня! – вскричал Кузьма и поощрительно улыбнулся…    
     Агата сжала от обиды кулаки и сердито вмешалась:
     - А я полагала, Кузьма, что я вправе рассчитывать на твою веру в меня!..   
     - А ещё вправе ты уповать на мою искреннюю любовь! – порывисто, но серьёзно молвил Кузьма и размашисто перекрестился. – Не бранись и не жури меня… Удержи укоры в себе и внимательно выслушай!.. Твой опыт с Чирковым дал блистательный результат! Но бывший шеф постыдно боится смерти, и это очень ослабило его волю, и он оказался морально готов к порабощенью! И поэтому твой гипноз удался. А наши пленники умоляют о смерти, как о милости!.. Я где-то читал в научной периодике, что нельзя человека внушеньями принудить к действиям, которые тот считает безнравственными. А для наших пленников аморально и позорно пребыванье их в трущобе и в отаре рабов!.. Такая вот фанаберия!.. А ты, Агаты, не знаешь все их приёмы и заморочки!.. Твои познанья – бессистемны и обрывочны!.. Прости, но это – горькая и чистая правда!.. Я, бесспорно, услежу за одним Чирковым, но за дюжиной матёрых психиатров – нет!.. И поэтому я ратую за профилактику!..      
     Монолог Кузьмы хмуро и желчно прервал Осокин:
     - Когорту психиатров нельзя безнаказанно отправить к праотцам! Где будем трупы прятать? И кого назначим епархиями управлять? Неужели сумасшедших? Да наша церковь моментально развалится до руины! Ты, Кузьма, – опрометчиво радикален!..   
     И Кузьма произнёс тихо и вкрадчиво:   
     - Наоборот, я – разумный и достойный оппонент! А развязно критиковать чужие намеренья всегда проще, нежели инициативно предлагать собственные планы. Неужели ты полагаешь, что я из спеси отвергну твои предложенья, если они разумны? Предлагай, и мы обсудим твои инсинуации!..   
     Осокин мельком посмотрел на задумчивую Агату и решительно сказал:   
     - Нельзя в разгар событий кардинально менять планы! Иначе не предвидится шатаньям конца. С пленниками нужно обойтись так же, как и с Чирковым! Загнать их в такой же транс!.. В апогей, в кульминацию транса!..   
     Кузьма запальчиво, но вежливо возразил:
     - А у меня – масса аргументов против!.. Ведь если хотя бы один из психиатров не поддастся внушеньям и пассам Агаты и успешно симулирует гипнотический транс, то бед не избежать! Где-нибудь в коровнике или в кошаре лукавый симулянт секретно выведет из транса некоторых самых близких своих коллег. И нам тогда не совладать с их кастой! В отместку нам за кошмарное своё униженье они неминуче вернут в нормальное состоянье часть своей рехнувшейся паствы! И после этого неизбежны и публичные скандальные разоблаченья, и вселенский резонанс уголовного дела о нашей церкви! И сразу начнутся юридические экспертизы прав нашей церкви на капиталы и собственность!.. И весьма вероятно тюремное или лагерное заточенье за подлоги и за мошенничество в крупных масштабах с имуществом церковных рекрутов!..      
     И Осокин с брезгливо искажённым лицом сказал учтиво и пророчески:   
     - Но мошенничество – это не череда беспощадных убийств!.. И обязательно: средства для того, чтобы достигнуть цели, подменяют саму цель и становятся ею. Тогда и начинают убивать без цели, но ради самого процесса убийства! И в этой погибельной карусели нет никакого лимита на смерть! Малейшая проблема будет решаться умерщвленьем. И стремительно возрастут сложности с сокрытием трупов и улик. И мы люто возненавидим сами себя! И непременно начнётся смертельная катавасия с ликвидацией лишних свидетелей… Неужели мы хотим устроить для себя столь жуткий аттракцион?.. Омерзительный вектор политики и развития нашего церковного конгломерата!..      
     Агата испытующе посмотрела на Кузьму, и тот иронично молвил:
     - Возможно, всё так и случится, как ты сейчас обрисовал! Но мой рискованный вариант сулит достаточно большую вероятность удачи! А твои гуманные идеи обеспечат нам всего лишь приемлемый тюремный срок!.. Впрочем, – и Кузьма подмигнул задиристо и лукаво, – можно пленных каналий отпустить на свободу без всяких условий. Дескать, – неудачная шутка! Скальпелем разрезать их путы и лакать водку на посошок… И всё! Вернём Чиркову его необъятную власть… раскаемся, повинимся… авось простит! И наши бывшие пленники, похабно урча и воя, растлят очередных юных одалисок и в пароксизме страсти и оргазмов пропоют нам хвалебные дифирамбы и оды за доброту и гуманизм!.. А затем оба кума продолжат свою вакханалию!.. Прошу простить меня за эту небольшую буффонаду!.. Но если я сейчас утрировал, то не очень сильно!..   
     И вдруг Алла ощутила таинственное, непостижное вдохновенье, а затем и злость на свою непрактичность…
     Ведь сейчас Алла с озлобленьем на самоё себя полностью осознала то, что со времени появленья Осокина в их особняке все поступки её разительно противоречат обыденной, житейской логике, по которой главными благами бытия считаются роскошь, богатство и престижный брак… Разве Кирилл не был очень завидным женихом? Неужели не могла бы она спасти своего суженного и выйти за него замуж с выгодным для себя брачным контрактом?.. И почему согласилась она участвовать в заговоре против своего единокровного дяди, у которого она была единственной фавориткой и казначейшей?.. Ведь она по милости дяди распоряжалась выдачей кредитов, депозитами, процентными ставками и спонсорством! И она имела полное право учинять аудиторские и  бухгалтерские ревизии во всех филиалах церкви!..   
     И теперь, осознавая странности многих своих поступков, Алла изумлялась тому, что она не мечтает о возврате своего уникального статуса в церкви и не сожалеет об участии в заговоре против родного дяди… И сейчас ей казалось, что в её теле, будто глисты или черви, копошатся фобии, комплексы, импульсы и либидо… И вдруг она сердито поняла то, что она по натуре – болезненно азартна… Внезапно Алла ощутила в себе полную готовность ради услад и блаженства игры со смертельными ставками швырнуть на кон всё, кроме верности и любви Ильи Осокина!..
     И вдруг неожиданно даже для самой себя Алла молвила со сдержанной страстью:   
     - Сейчас Кузьма, – якобы в шутку, – предложил нам фортель, сальто-мортале! Но, по-моему, ересь нельзя высказывать даже скоморохам! Вернуть моему дяде абсолютную власть и повиниться перед ним, уповая на прощенье?! И хотя Кузьма сейчас притворялся, что он юродствует, но такой вариант – возможен!.. Но сколь же ничтожными людьми должны мы считать самих себя, если мы вдруг начнём всерьёз обсуждать, обсусоливать эту возможность?!      
     - Моя крамола – шутка, – проворчал вызывающе и дерзко Кузьма, но затем чуть потупился…   
     Алла решила парировать эту реплику и, скрывая истерическое возбужденье, сказала:
     - Но очень многие великие истины казались поначалу либо крамолой, либо шуткой. И я ощущаю теперь, что мысль о прекращении нашей авантюры свербит в каждом из нас. Но кем же мы тогда окажемся, если вдруг мы, не получив результат, свернём и завершим нашу отчаянную интригу? Беспочвенными и жалкими мечтателями! Бездарными комедиантами и гаерами! Ничтожными и суматошными прожектёрами! Все наши действия превратятся в фарс! А я не намерена презирать самоё себя за глупость и малодушие!.. Я категорически не хочу вереницы смертей, но и бестолково вилять я не желаю!.. Начатое надлежит кончить!..      
     - Да, – задумчиво пробурчал Кузьма, – ретирада оконфузит нас… И презренье к самим себе будет нам обеспечено!..      
     И вдруг Агата начала горделиво размышлять о том, что ход событий отныне полностью зависит именно от её решений… Если она прикажет убить пленников, то они скоро умрут!.. А если дарует им свободу, то вольность они получат без промедленья!.. И ощущенье власти над жизнью и смертью людей дурманило и услаждало до дрожи… 
     Неожиданно Агате показалось, что ей сейчас будет ниспослана Божественная милость. И этой милостью окажутся мимолётные мысли, которые непременно нужно запомнить… И не только их запомнить, но и неуклонно следовать им…
     Затем Агате подумалось:
     «Сейчас моё пылкое воображенье начнёт приторно соблазнять меня, чтобы я поскорее утратила разум. Но я не должна поддаваться искусам приятных грёз о моём триумфе… Сладчайший яд моего воображенья способны победить только ярко воображённые мною сцены опасностей, лиха и бед… И только в том случае, если я нейтрализую мои прельстительные иллюзии, я сохраню трезвость рассудка, а, значит, и жизнь…» 
     И Агате ярко вообразились нагие и страстные юноши, покорные ей. Но она отчаянным усилием воли заставила себя вообразить лишаи, чирьи и струпья на их поджарых, мускулистых и загорелых телах… Затем Агате вообразились грандиозные парады и шествия в день её именин, но она принудила себя воображать собственные жалкие похороны на слякотном осеннем погосте… Воображались ей холмики из вражьих отрубленных голов, но удалось ей вообразить и собственную отсечённую голову в корзине из тонких ивовых прутьев…       
     Наконец, Агата, избавившись от наваждений и грёз, молвила веско и рассудительно: 
     - Шараханья в крайности всегда опасны! У нас ведь имеется подробный план, и первый этап нашего переворота прошёл удачно. Ляпсусы и случайности, конечно, возможны, но мы все проблемы будем решать по мере их возникновенья. Сегодня мы подчиним себе гвардию Чиркова, и, исходя из того, как мы сварганим это важное дело, мы обсудим наши дальнейшие действия… А теперь самое актуальное!.. Господин Осокин резонно предостерёг, что нельзя сумасшедших назначать главами наших епархий, диаконами и архиереями… Но у тех церковных начальников, коих мы вскоре лишим рассудка, существуют заместители, не доведённые до безумья!.. И на этих заместителей мы сделаем ставку, передав им под строгий надзор их бывших начальников. Пусть недавние рабы измываются и тешатся!.. Это моё решенье – окончательное, и дискутировать мы сейчас прекратим. Спасибо всем! У каждого были зёрна истины, и я отделила их от плевел… А сейчас мы направимся к нашим пленникам, и там все будут молчать, как рыбы, скорпионы, раки или героические партизаны!.. Я всё сделаю сама!.. И без сантиментов!..          
     И Агата, подойдя к дивану, на котором дремал Чирков, громко и властно произнесла:
     - Эгей, Роман Валерьевич! Полно тебе дрыхнуть! Проснись и останься моим верным рабом!.. Встань передо мной, как легендарная сивка-бурка, вещая каурка!..         
     Чирков ухарски вскочил с дивана и, потряхивая головой, поклонился Агате в пояс. Затем шустрый Чирков начал бодро стучать и шаркать по паркету правой ногой, и внезапно всем показался очень похожим на ретивого скакового коня… И все окончательно перестали сомневаться в том, что Чирков не способен симулировать гипнотический транс… Все с уважением взирали на замершую Агату и терпеливо дожидались её распоряжений… В комнате было прохладно и слегка влажно…

12

     Зубов и Карпин, привязанные к креслам прочной бечевой, внезапно наитием ощутили, что в вестибюле совещанье заговорщиков уже окончилось. Зубов искоса посмотрел на правый профиль Карпина и шёпотом спросил:
     - Какое решенье, по твоему мненью, они приняли?   
     И Карпин ответил тихой и басовитой скороговоркой:
     - Вероятно, они попытаются поладить с нами. Пожалуй, не решатся они гипнотизировать нас, поскольку они догадались, что мы способны на симуляцию транса. А запустить смертельный конвейер они не посмеют: кишка у них тонка, а воля – зыбкая! Ведь после нашего умерщвленья им придётся укокошить и других начальников филиалов… И тогда непомерно возрастёт риск разоблаченья!..      
     Вдруг Зубов с болезненным интересом просипел:
     - Неужели ты взаправду предпочитаешь умереть, нежели, утратив рассудок, прозябать рядовым сектантом без власти и привилегий? Всё-таки смерть – необратима! А в гурте бездумных овец у нас будут шансы, пусть и мизерные, на реванш и месть! Ведь оставаясь живыми, мы сохраним возможность при удаче стать прежними…    
     Но Карпин с горечью усмехнулся и сказал:
     - Нам уже никогда не быть прежними! Ведь необратима не только смерть, но и все человеческие поступки… необратимы… даже те, которые кажутся малозначительными!.. Да, – и Карпин слегка напыжился, – я предпочту свою погибель презренной рабской доле!      
     Зубов невольно съехидничал:
     - Ты просто уверен в том, что наши враги не прибегнут к смертельной каверзе! Ведь твоя недавняя речь была очень искусной! Психологический перл! Жемчужина! И ты, пожалуй, убедил их. А затем и самого себя убедил ты в том, что они вскоре начнут с нами дебаты! И поэтому ты гоношишься, геройствуешь и рисуешься!.. Я ведь тебя знаю до почек, печёнки и мочевого пузыря!   
     Карпин обмяк и отозвался:
     - Изложи своё сужденье о нашей участи…      
     - Они, пожалуй, затеют с нами диспут об альянсе. Полемика будет жаркой, но мы, конечно, позволим себя охмурить! А там – поглядим!.. или как говорят хохлы – побачим!..  Ведь ликвидировать нашу прослойку и уничтожить трупы – чересчур хлопотно! А гипнотизировать нас – опасно! Они ведь боятся нашего притворства и профессионального мастерства…    
     Карпин явно воспрянул и обнадёжено брякнул:
     - Господь не оставит нас!      
     Это восклицанье и услышала Агата, отворявшая дверь из вестибюля. И дверь не была до конца распахнута, образовалась только маленькая щель… Агата быстро оглянулась на свою свиту и победно проворковала:
     - Столь закоренелых грешников я смогу захомутать даже без дурманных пилюль и капсул!.. Словом единым заворожу!.. Наважденьем обезволю!..   
     И Агата, излучая непоколебимую уверенность в себе, посмотрела на розовую и слегка приоткрытую дверь, ведущую к пленникам; свита же в почтительных позах замерла сзади…    

13

     Агате воображались осенние таёжные дебри, болота, замшелые валуны, буреломы, охотничьи тропы хищного зверья, и казалось ей, что загадочно в неё перетекают необузданные силы дикой природы. И Агате подумалось о том, что бурный приток в неё этих первозданных языческих сил щедро её вознаграждает за прежние униженья и мытарства…
     «Моя личность переходит сейчас в новое качество, – с лихорадочной, но таимой радостью размышляла Агата, – и становлюсь я иной… Я уверена в том, что все приёмы внушений, какие доселе я наблюдала, могу я теперь успешно повторять и копировать. Мои слова при внушеньях превратятся в рогатины и дротики, разящие разум… А после внушенья каждый будет готов мне подарить не только своё достоянье до последних манаток, но и жизнь…»
     И Агата, распахнув порывисто дверь, вошла в комнату с пленниками и быстро приблизилась к ним; свита двигалась расторопно и бесшумно…
     Агата замерла в пяти шагах от Зубова и Карпина, и свита за её спиной начала внимательно наблюдать за лицами обоих узников. Агата пытливо посмотрела на своё отраженье в настенном большом зеркале между двумя головами пленных, и каждому из них мнилось, что она взирает именно в его зрачки…
     И вдруг на лице Агаты появилась именно та улыбка, с какой она обоняла и созерцала редкие яства из медвежатины или рыси. И эта нежная и томная улыбка сразу лишила пленников их собственной воли, и оба узника наитием ощутили, что переговоры с ними не начнут…
     Зубов и Карпин быстро и горестно переглянулись и заметно сникли. И оба на миг изумились тому, что их собственная воля к сопротивленью была ими утрачена столь стремительно…
     Внезапно обоим узникам с нестерпимой яркостью вообразилось растленье ими детей… И чем дольше и ярче Зубову и Карпину воображалось их противоестественное и жестокое распутство, тем сильнее хотелось им обоим сменить реальность на гипнотический транс… И оба они умоляюще взирали снизу на Агату, и мнилось той, что их извращённые и преступные души источаются золотистыми лучами в её чрево, а затем, лишённые покаяньем собственной воли, неохотно возвращаются обратно…
     «Их заскорузлые, многогрешные и уже безвольные души, – вдохновенно подумала Агата, – будут отныне покорными союзниками моей мощной души… У меня, несомненно, есть харизма… И я вправе издавать манифесты и декреты…»      
     И Агате поверилось в то, что её тело способно гипнотизировать даже без слов. Интуитивно она ощущала, что Зубов и Карпин, взирая на неё, превращаются в её безвольных рабов и начинают исподволь испытывать неожиданные для них самих муки совести…
     И вдохновенная Агата громко и властно произнесла:       
     - Нечестивые озорники Зубов и Карпин! Окончены ваши суррогатные радости!.. У каждого сейчас бурно возрастают угрызенья его мрачной совести, и очень скоро они станут нестерпимыми! Вы же истово и непоколебимо веруйте в то, что лишь я одна способна исцелить ваши душевные страданья… Ваша угнетённая и больная совесть рвётся теперь из подсознанья в рассудок и стремительно делает вашу волю всё эластичнее, податливей и раболепнее… Очень скоро я стану полной хозяйкой воли каждого из вас, и тогда я навеки исцелю ваши истерзанные и замызганные души… Я уже врачую их!.. Собственную волю вы радостно вручаете мне!.. А ваш рассудок будет отныне помнить только мои благодеянья и заветы!..  Вам уже очень приятен паралич вашей воли!.. А сейчас я чётко назову цель, к которой вы бессознательно стремитесь!.. Эта цель – полное ваше порабощенье, врачующее вашу замаранную душу… И вы уже достигли этой цели! Вы отныне – мои рабы и духом, и плотью! Ваш подлый симбиоз уничтожен, и вы теперь – каждый порознь!.. А я для вас – непогрешимое и всесильное божество! И вы теперь, взирая на меня, будете всегда испытывать благоговейный ужас, восторг и умиленье! Любые мои приказанья и прихоти вы, ликуя, исполните неукоснительно и рьяно, даже ценой вашей жизни! А взамен вы навеки избавитесь от душевных мук… Ваши души уже полностью здоровы, поскольку вы лишились памяти о ваших гадких преступленьях и проказах!… И вы теперь безмерно радуетесь тому, что ваши прежние мысли, рассудок, память и воля уже никогда не вернутся к вам, даже если я сама вдруг этого пожелаю!.. Ваша прежняя сущность – испепелена дотла!..    
     И при общем безмолвии Агата пытливо всматривалась в одичало восторженные гримасы Зубова и Карпина и размышляла:
     «Чувство подсказывает мне, что они сейчас не симулируют гипнотический транс… Я похитила их волю… Даже лёгкая психотропная микстура мне не понадобилась… Но почему же они столь быстро поддались внушенью?.. Я бы очень хотела узнать, что с ними творилось, когда я вдохновенно погружала их в безумье?..»
     И внезапно Агата ясно поняла то, что происходило с Зубовым и Карпиным во время её внушенья… 
     Пленникам очень захотелось определённости и покоя, ведь они до изнеможенья устали беспрерывно оправдывать самих себя, и, наконец, они бессознательно согласились с тем, что они заслужили суровую кару... Напрасно софистикой, цинизмом и распутством пытались они заглушить необоримую тягу к самооправданью… Внезапное их плененье начисто лишило каждого из обоих его прежней самоуверенности, и добрые человеческие чувства, загнанные ранее пороками в подсознанье, прорвались, наконец, в рассудок и властно заявили о своём существованьи… И пробуждённая больная совесть лишила грешников их злодейской воли… И они покорились внушенью, поскольку уже считали своё рабство и безумье – справедливым возмездием…
     И вдруг Агате пригрезилось, что она увидела самоё себя вместе со свитой глазами своих раболепных пленников… Вот она бесстрастно стоит перед ними в бледно-зелёном изящном платье и с тёмным прозрачным крепом на голове. А на шее – монисто из пурпурных кораллов. И золотые серьги с огранёнными крупными рубинами пламенеют сквозь дымчатый шарф с алой каймою… А позади – почтительный караул!.. Верный Кузьма – в белом костюме и светло-зелёной шёлковой сорочке… И восторженный Чирков – в широком белом одеяньи… Оба этих симпатичных бородача замерли на флангах её почётного конвоя… А в средине трепещет Алла в чёрном брючном костюме и с причудливым узлом золотистых волос на затылке. Слева от девушки возвышается порывистый и бдительный Кузьма… А справа от Аллы едва слышно переминается внутренне  хулиганистый, но учтивый Осокин в синей блузе с короткими рукавами и в тёмно-серых просторных штанах…         
     Но лишь мельком узники взирают на её свиту, их вниманье и взоры сосредоточены на самой Агате – роковой вершительнице судеб!.. И пленникам грезятся вибрации золотистого ореола над её теменем… А лик её спокоен, и, как будто, излучает всемогущество!.. А глаза у неё – непреклонны и безмятежны!.. Она – воплощенье незыблемой и благотворной власти!.. И узники подсознаньем и рассудком окончательно и навеки признают Агату своей божественной и всевластной госпожой, которой отныне обязаны они безропотно и ревностно повиноваться… 
     Агата слегка приосанилась, и сразу встрепенулись и пленники, и свита… Затем Агата замерла, и все перестали копошиться… Жадно и почтительно ожидались её повеленья, и Агата бесстрастно сказала:
     - Любезный господин Осокин… Распеленайте, развяжите их… – и она секунду помедлила, – первых эмбрионов нового порядка…   
     И Осокин посмотрел на Агату встревожено и восхищённо, а та, поворотясь к нему, глянула в его зрачки… И вдруг Осокин решил, что именно таким взором Агата проникла в душу Кирилла перед сакральным принесеньем в жертву этого бедолаги…
     «И только Всевышний знает, – угрюмо и страстно размышлял Илья, – что именно узрела эта гениальная ведьма в душе Кирилла перед его телесной смертью… Наверное, великолепная жрица наитием постигла то, что не отложилось в её рассудке, но навсегда запечатлелось в её подсознаньи… Обворожительным, колдовским взором Агата сейчас оценивает мою сущность… Возможно, она мысленно примеряет на мне погребальный саван… Но странно то, что мне не страшно… Меня обуревает любопытство… Я желаю постичь смертельную бездну, изучить её до дна… Но сколь же бесподобна Агата… Без сомненья, мои взгляды сейчас искрятся от восхищенья этим существом…»
     И вдруг Осокин ощутил в себе растущую готовность умереть по воле Агаты, но одновременно такая покорность бесила его всё более…   
     «Шалишь, я не дамся… – неимоверным усилием воли Илья принудил себя к этим мыслям, – я не буду слякотью и сопляком, как объегоренный Кирилл… Я не боюсь кончины, но по чужой прихоти я не сдохну… Мне очень стыдно показаться Алле слабаком и рохлей… Но и показная, глупая строптивость ныне бессмысленна… Ведь моё мнение восторжествовало в дебатах…»
     И Осокин, подойдя к чёрному журнальному столику, взял сверкающие острые ножницы, а затем ловко и проворно перерезал путы обоих пленников; Зубов и Карпин пружинисто вскочили и начали поправлять на себе одежду…
     «Ишь, Господи, – подумалось замершему Кузьме, – эти охламоны теперь суетятся и угодничают, как рекруты или кадеты перед матёрым прапорщиком… Моя Агата – лихая и чёткая баба, а мы – юнкера по сравненью с ней… Спор об участи пленников она решила в пользу мненья Осокина. Вероятно, Агата всецело тут права, но мне обидно… А ведь пленники могут сейчас выпендриваться, актёрствовать… И тогда придётся в этих симулянтов палить из револьвера при скопище свидетелей… А кто же станет публичным палачом?.. Кто исправит нечаянную оплошность Агаты? Да, конечно, верный Кузьма… И тогда придётся очень пожалеть о том, что пленников не кокнули келейно, тихой сапой… При шухере я окажусь первым козлом отпущенья… Меня, без сомненья, объявят главным виновником… садистом, подстрекателем и патологическим душегубом… Агата же способна очаровать любых судей и коллегию присяжных…»               
     Осокин, помедлив, засунул ножницы в правый карман своих брюк…
     Алла откровенно радовалась тому, что в дискуссии о судьбе узников победило мненье Осокина, и весело улыбалась…
     Агата пытливо посмотрела на пленников, которые по-солдатски замерли перед нею, и с трудом принудила себя размышлять без иллюзий и трезво:
     «А ведь мой успех чрезвычайно хрупок, как соломинка или сухой стебелёк… Рано я возгордилась и напялила розовые очки… Сейчас необходима ясность рассудка. Недопустимы иллюзии… Надо ли мне теперь просить Кузьму, чтобы он пристрелил обоих пленников, если те взбрыкнут и воспротивятся?.. Пожалуй, нельзя этого делать… Никто теперь не должен усомниться в моей полной уверенности в себе и в силе моих внушений. А после такого порученья Кузьма непременно усомнится… Кузьма явно оскорблён тем, что в споре я пренебрегла его сужденьем… Ишь, как насупился… Но возлюбленный мой отходчив, особенно если командует в рискованном деле… Я подожду, пока обида Кузьмы улетучится… а сейчас необходимо предельно активно продолжить операцию по захвату власти…»
     И Агата порывисто и нервно повернулась лицом к своей свите и с нарочитым бесстрастием, но вдохновенно сказала:
     - Сейчас мы поспешим в гараж. И оттуда в бежевом микроавтобусе марки «Соболь» покатим в гвардейские казармы. Поедут все, включая Зубова и Карпина. Там Зубов прикажет горнисту трубить общий сбор. Перед шеренгой охранников Чирков сместит прежних командиров и назначит на их должности Кузьму Васильевича Бредова – командиром и Илью Михайловича Осокина – комиссаром. И нужно обязательно провозгласить о том, что вся остальная иерархия подчинённости в гвардии не меняется. Прежними-де остаются и младшие командиры, и структура отряда… А затем Чирков кратко и решительно возвестит о создании Особого Тайного Комитета по управлению всею церковью под начальством госпожи Аллы… От тебя, верный Роман Валерьевич, нам ещё потребуется выспреннее оглашенье лозунгов о новых и возвышенных задачах нашей церкви и расширеньи сфер её влиянья… Ты уже баял на эту тему за трапезой. Свою речь ты непременно закончишь так, чтобы вся шпалера охранников в едином порыве орала: «Клянёмся и веруем..!» Отныне эти слова – девиз!.. После этих церемоний Кузьма и Осокин начнут ретиво командовать охранной бригадой. Муштра должна быть настолько жестокой, чтобы не осталось даже намёка на сомненье в абсолютной покорности этих стремянных... Все остальные из нашей группы безмолвно замрут поблизости от меня… И все без исключенья ждут моих очередных распоряжений…    
     Кузьма одобрительно усмехнулся и молвил:
     - Айда в автомобильный ангар! Все машины уже заправлены лучшим бензином для поршневых авиадвигателей!.. И я прихвачу с собой свору из пяти клыкастых собак… Это очень пособит блюсти субординацию… Усадьба не понесёт ущерба от бродяг и воров, поскольку охранять здесь имущество останутся шесть некормленых волкодавов…   
     - Пожалуй, бери псов, – тихо согласилась Агата, а затем брезгливо и веско присовокупила: – Зубов и Карпин, не забудьте нахлобучить свои форменные картузы, которые теперь валяются в сенях на диване!..      
     Затем Агата покинула прохладный и солнечный дом, и свита суетливо поспешила за нею… В сенях Зубов и Карпин юрко надели свои фуражки… Во влажном дворе с лужами Кузьма зычно подозвал к себе пять кудлатых кобелей, и процессия по тенистым и извилистым тропкам направилась к бетонному гаражу…
     Вскоре Кузьма отпер гаражные двери и с лихостью выгнал наружу бежевый микроавтобус. Агата плавными жестами приказала Осокину сменить Кузьму за рулём, и вскоре люди и псы удобно разместились в серебристом салоне автомобиля… Агата расположилась рядом с Осокиным, чтобы указывать ему маршрут… Пленники и Чирков скромно сидели сзади в окруженьи собак… Осокин завёл мотор, снял ручной тормоз, и машина тронулась в путь по узкой асфальтовой дороге со щебнем на обочинах…

Конец третьей части

Часть четвёртая

1

     В церковной гвардии служило около сотни религиозных фанатиков, разделённых на группы из пяти бойцов. Один из пятёрки был её командиром. Четыре группы имели общего начальника. Все без исключенья гвардейцы были поджарыми и крепкими холостяками и не имели близких родственников. Особое предпочтенье –  круглым сиротам, из которых формировали командные звенья…
     Потенциальных гвардейцев епархиальные начальники и пресвитеры  находили в охранных фирмах. Затем заключался договор о карауле на изолированном церковном объекте, где волю и рассудок молодого кандидата в гвардейцы искусно обрабатывали по апробированной методике. Главную и заключительную стадию завершал сам глава церкви, добиваясь абсолютной покорности лично ему – понтифику… Всех гвардейцев избавили внушеньями от страха перед болью и смертью…
     Церковная гвардия базировалась на территории бывшего пионерского лагеря в южном предгорье. Право церковной собственности на земельный участок и лагерные корпуса было оформлено нотариально и подтверждено актами из органов юстиции. По периметру дислокации соорудили высокий и крепкий тын из кедровых заострённых сверху брёвен. Верхушку тына покрывала спиральная колючая проволока с охранной сигнализацией. Инженерные коммуникации и постройки в лагере были тщательно отремонтированы. Имелись резервные источники электроэнергии, два колодца, бассейн и водонапорная башня с мощными насосами у бурной реки и артезианской скважины. В лазарете с протезной мастерской и в ветеринарной лечебнице для молочных коз, кобыл и коров служили дипломированные и опытные врачи. База могла автономно функционировать несколько месяцев даже при полной блокаде… 
     Бежевый микроавтобус на жёстких рессорах остановился возле тесовых ворот в лагерь, и Агата, сидевшая рядом с шофёром, негромко обронила:
     - Роман Валерьевич и Кузьма, ступайте к воротам и позовите начальника вахты. Пусть пропустят нас за лагерный забор.      
     Кузьма шустро выбрался из машины и указательным пальцем левой руки поманил к себе Чиркова. Правую руку Кузьма решил здесь сохранять при всех обстоятельствах свободной, дабы при нужде мгновенно выхватить из кобуры пистолет с глушителем…         
     Чирков суматошно вылез из машины и, сутулясь,  засеменил к ограде; Кузьма настороженно последовал за ним… Агата, посмотрев на чересчур суетливого Чиркова, опустила тонированное стекло автомобиля и внятно приказала:
     - До поры, Роман Валерьевич, ты держи себя с гвардейцами властно и нагло. Сделай осанку гордой, а голос и взоры – грозными и пронзительными! Внуши благоговейный ужас своим кадрам! Но слепо подчиняйся всем инструкциям Кузьмы Васильевича, пока я не велю тебе иное.      
     И Кузьма вдруг настолько поразился мгновенному преображенью Чиркова, что едва не ахнул вслух… Кузьме даже померещилось превращенье согбенного Чиркова из покорного гнома во всевластного колдуна Кощея Бессмертного с оттопыренными усами и бородой клином. Но вскоре Кузьма заметил, что именно на него с подобострастием таращится легендарный кудесник, похожий на Чиркова. И прыткий Кузьма начал с удовольствием распоряжаться:
     - Дави на воронёную кнопку звонка, идол! Вызывай караульщиков или патруль! И не будь простым статистом! Смотри на них, как джинн из бутылки или маг на замухрышек-пигмеев! Пусть источаются из тебя флюиды фанаберии! Громко и угрюмо распеки эту шушеру за отсутствие бдительности! А затем надменно вели пропустить наш автомобиль на лагерный центральный проспект! Оттуда мы начнём рекогносцировку!         
     И Чирков со спесивой физиономией резко нажал большим пальцем правой руки на сигнальную кнопку, и за воротами взвыла сиплая и противная сирена…   
     Вскоре с коротким лязгом приоткрылся наружу тяжёлый створ ворот, и через узкую щель прошмыгнул высокий и ладный хлопец в полинялой камуфляжной форме и с крапчатым беретом на грушевидной голове. Сирена перестала визжать, и парень, увидев Чиркова, вытянулся по-солдатски в струнку. Чирков, топорща усы, подбоченился, и белобрысый постовой с диковато восторженной гримасой начал ретиво рапортовать:
     - За период моего дежурства происшествий не случилось! Личный состав после завтрака занят рукопашными тренировочными боями в полном контакте. Таков на сегодня распорядок занятий для контингента. Доложил начальник контрольного пункта Павел Кочергин!      
     - Растворяйте, раззявы, пошире ворота, – пробурчал хмурый Чирков, – и запускайте машину с моими собаками, инспекцией и свитой.       
     И рьяный Кочергин шаркнул правой ногой и надрывно проревел:
     - Открывайте шустрей ворота, мурло! Вон из палатки, эмбрионы! Налегайте, салаги!
     И четверо сноровистых и дюжих караульщиков в пехотном обмундировании с лёгкими бронежилетами проворно растворили ворота, и микроавтобус, урча и газуя, въехал на территорию лагеря и резко остановился. Нахохленный Чирков, а вслед за ним и бдительный Кузьма медленно и важно прошествовали к машине, и ворота за ними, скрежеща, затворились…
     Кузьма невольно поёжился и властно прошептал напыщенному Чиркову: 
     - Мы оба сейчас залезаем в микроавтобус и покатим до штабного корпуса или плаца.   
     И оба они вальяжно погрузились в салон автомобиля, где Кузьма громко захлопнул дверцу. Осокин завёл мотор, и караул почтительно откозырял. Машина медленно покатила по гранитной брусчатке к штабу…
     Лагерь был обширный, тенистый и уютный со множеством укромных аллей,  беседок с бильярдными столами, лавочек, террас и скамеек. Имелись даже три мраморных павильона с узорными барельефами и декоративный грот с мангалом для шашлыков и фонтаном… Птицам, жабам, бабочкам, ящерицам и стрекозам – полное раздолье. Мирно жужжали лохматые шмели. В сочной мураве звонко стрекотали кузнечики, цикады и сверчки, мелькали стрижи и ласточки… По ночам густо мельтешили летучие мыши, и раздавались соловьиные рулады и трели… В окрестных дебрях по ночам тягуче выли шакалы, ухали филины и совы, а на болотце истошно вопила когтистая выпь…
     Фасад серого здания с мезонином церковно-преторианского штаба напоминал одновременно и древнегреческий портик с дорийскими колоннами, и боярский терем с пёстрыми наличниками на окнах. Двухэтажное здание штаба густо окружали молодые корабельные сосны и колючие кусты облепихи... Поодаль на гибкой стальной мачте реял пурпурный и длинный флаг с солнечным золотистым диском и с лучами... В штабной бронированной комнате, опечатанной сургучом, хранился церковный архив… Возле парадных дверей из морёного дуба застыли истуканами двое часовых в маскировочной форме, в чёрных портупеях и с морскими кортиками. На груди у постовых висели на широких ремённых лямках воронёные автоматы с примкнутыми штык-ножами и с магазинами-рожками, снаряжёнными боевыми патронами… Рядом с часовыми чернели цилиндрические урны для мусора…
     Осокин очень ловко выскочил из кабины автомобиля и захлопнул за собой дверцу. «Ишь ты, гимнаст…» – глядя на него, подумал Кузьма и торопливо вылез из машины сам. Заднюю дверцу микроавтобуса Кузьма оставил распахнутой…
     Алла искоса посматривала на вычурное здание и думала об архиве, который там хранится. «Многие документы пригодились бы лично мне, – озабоченно размышляла Алла, – пара копий реестров держателей акций, нотариально заверенные купчие, резюме аудиторов, облигации, векселя… Мне нужна маржа… Я попробую сегодня проникнуть в архив… Мне известен код цифрового запора… Дата нашествия монголо-татарской орды на Русь… Надо бдеть, чтобы за мной не было филёров…»
     Агата, посмотрев на здание, прошептала:
     - У Чиркова отсутствует художественный вкус. А проектировщики и ваятели потакали его шалым архитектурным прихотям…    
     Зубов и Карпин раболепно и умильно взирали на Агату и молча восхищались её внешним обликом и манерами…
     Чирков же нетерпеливо дрыгался на кожаном сиденье и ожидал очередных распоряжений…   
     Осокин и Кузьма быстро встали рядом перед штабными чертогами и мимолётно переглянулись. Затем Осокин тревожно замер справа от Кузьмы, и вдруг оба наитием ощутили, что магазины-рожки караульщиков снаряжены боевыми патронами…            
     - А тут не шутят, – внятно прошептал Кузьма, – посмотри на рожи этих парней. Такие самоуверенные хари наблюдаются только у тех, кто снабжён боевым оружием. Ручаюсь: в обоймах у часовых – боевые патроны… Эти юные шалопуты из ватаги тех, кто сначала давят на курок, а потом уже думают… Случайный рикошет – и аминь с панихидой…    
     - И сам уже смекнул, – тихо отозвался Осокин, – очень опасная здесь шантрапа… Церемонно выволакивай Чиркова на жару из салона машины… Пусть охламоны увидят своего кумира… Авось тогда эти олухи не начнут палить впопыхах…   
     И Кузьма, изображая походкой и телом почтительность, вернулся к распахнутой автомобильной дверце и быстро сунул голову внутрь салона. Затем Кузьма, нашарив глазами вертлявые зеницы Чиркова, негромко позвал его:
     - Выползай-ка наружу, Роман Валерьевич, для ритуальных и бюрократических процедур по передаче власти нашей коллегии, для инаугурации госпожи Агаты…    
     И сразу после этого зова Кузьма резво отпрянул от машины, а Чирков, юрко выпрыгнув наружу, приосанился и брюзгливо ухмыльнулся. Настороженная Агата, оставаясь в микроавтобусе, проворковала Кузьме:
     - Когда потребуются остальные персонажи или собаки, то сразу их покличь… А сейчас Чирков, согласно плану, пусть аврально устраивает всеобщий сбор на плацу или в конференц-зале…   
     Кузьма хищно встрепенулся и спросил:
     - А конкретно: где предпочтительней?
     И Агата, скрыв нерешительность, проговорила:
     - В конференц-зале…
     И Кузьма резко поворотился к Чиркову и, опустив сзади мозольную десницу ему плечо, забормотал тихо, но грубовато и веско: 
     - Грозно прикажи этим витязям позвать главного дежурного по базе. И пускай тот немедленно трубит всеобщий сбор и велит контингенту собраться без оружия в конференц-зале. А затем ты, взойдя по знаку моему на трибуну, пригласишь с пиететом на сцену президиум. Наши имена пока не называй: мы явимся сами в нужной очерёдности. В президиуме я сяду возле тебя и буду направлять твои дальнейшие действия. Лишнего ты не бубни. Всё ли ты усёк?      
     И Чирков, не обернувшись, ответил угодливо и азартно:      
     - Мне всё ясно, командир…
     Довольный Кузьма слегка усмехнулся и скрипуче прошипел:
     -Тогда бодро шелести ногами. Веди себя, как очень важная шишка: компетентно и заносчиво… Но зря не шурши языком… Ступай… Я потопаю за тобою…
     И Чирков благостно и горделиво зашагал к паре остолбенелых часовых; он был сейчас невыразимо счастлив. Он чувствовал себя надёжным орудием пророчицы, которая ниспослана Богом. Порука спасенья души и райского бытия после смерти – в полной покорности богоданной Агате! И будет он послушен ей во всём, и он самоотверженным подчиненьем ей наверняка себе обеспечит вечное блаженство в Эдеме! Такая перспектива – неизъяснимое счастье!.. Однако не будет он послушен кумиру бездумно и тупо, наоборот, он сейчас проявит мистически-вдохновенную инициативу и исполнит священные повеленья безупречно и с артистическим блеском...
     Чирков остановился перед рослыми и белесыми истуканами-часовыми и пристально посмотрел на их раболепные гримасы… «Скоро эти бойцы познают подлинное счастье, – умилённо подумал Чирков, – поскольку они станут верными паладинами богоданной пророчицы…»   
     И вдруг Чирков услышал близко за собой командирское хмыканье Кузьмы и зычно отчеканил:
     - А ну-ка, мои рыцари, доставьте шустро ко мне ответственного дежурного по лагерю!         
     И оба охранника разом хищно осклабились, и один из них – старший по чину – трижды надавил на чёрную сигнальную кнопку возле прочных дверей… И тихо донеслось из дома три коротких треньканья…   
     - Прервать баловство! – гневным фальцетом проорал Чирков, чуя профессиональным наитием нарушенье порядка, – ведь я повелел доставить, а не пригласить! И я не намерен ждать, пока соизволят выйти ко мне! Сущее безобразие!.. бардак!.. пошлая буффонада и фарс!.. Этикет и параграфы устава не блюдёте, будто вы здесь – посторонние фраера!.. Борзо волоките ко мне из канцелярии всех тех балбесов, которые там застряли! Пусть даже если куролесят ещё в конторе голые шлюхи! Я заставлю их за сексуальные шалости драить нагишом казарменные сортиры и вычерпывать ковшами фекалии!.. Брысь отсюда! Выполняйте мой приказ буквально!.. И без сантиментов!.. Геть, суки!.. Уту!.. фас!..      
     И рьяные часовые, распахнув пудовые створки дверей, стрекнули, топоча, в дом… Кузьма сзади ласково шлёпнул Чиркова по левому плечу и одобрительно крякнул. Осокин, подойдя справа к ретивому Чиркову, поощрительно сказал: «Мои аплодисменты, мои овации…», а затем все трое замерли в напряжённом ожидании… А в салоне микроавтобуса бледная Агата неподвижно и нервно ждала завершенья этого эпизода, и все остальные в автомобиле, взирая на неё, не смели из почтенья ни говорить, ни шевелиться… И только собаки облизывались и тихо скулили…            

2

     В стерильно чистой и прохладной канцелярии серые жалюзи на двух окнах были ещё опущены, но форточки были открыты внутрь настежь… На чёрном громоздком диване извивались и копошились в пароксизме страсти два нагих тела; распалённая женщина вертелась и дёргалась поверх сопевшего с нежностью мужчины…
     Этот парень оказался белокурым, но хорошо загоревшим богатырём с лазурными большими глазами, задиристо вздёрнутым носом, румянцем, крепкими челюстями и сурово стиснутыми красными губами. Звался он Иваном Кузьмичом Замятиным, и в эти сутки он по месячному графику нарядов дежурил в лагере…    
     А юная женщина была пышноволосой, худой и скуластой смуглянкой с приплюснутым, но слегка горбатым носом, с белозубым удлинённым ртом и с карими редко моргавшими глазами. Её звали Мариной Сергеевной Дроздовской, и служила она при штабе кастеляншей…
     Бельё и одежды любовников кучками валялась на тёмном паркете канцелярии…
     Ради утоленья страсти неистовая чета пренебрегла призывным сигналом караула… 
     Иван и Марина не догадывались о своей искренней, взаимной и полной самоотреченья любви, поскольку сознанье у обоих было полностью заморочено религиозным экстатическим бредом. Ведь они свято верили в то, что всему роду человеческому заповедано Божественным Создателем любить только одно обитающее на земле существо – божественного владыку их церкви… Их понтифика и мессию!.. Их идола и пророка!.. А любая другая любовь – атавизм и греховное проявленье деградации, дикости и озверенья… 
     Но юная плоть алкала соитий, и разврат был дозволен пастве. Именно греховный блуд, а не любовь! Ведь глава церкви считал необходимым то, чтобы все рядовые члены его паствы казались сами себе после соитий осквернёнными и самозабвенно каялись, ужасаемые горнилами и кострами геенны огненной… Грехи порождали покаянье, а покаянье крепило веру… Понтифик считал свои действия абсолютно логичными…
     Но понтифик начисто забыл о том, что каждому человеку свойственно любить самого себя, даже если такая любовь загнана в подсознанье… Иван и Марина бессознательно не желали считать свою плотскую связь ни грехом, ни оскверненьем. И не замечали они того, что они ведут себя, как истинно влюблённые люди, возбуждая взаимной еретической нежностью и зависть, и недоуменье, и злость у фанатичной паствы…
     Но сознанье Ивана и Марины было полностью лояльно понтифику; они искренно считали Чиркова – мессией, который обязательно обеспечит им во время Страшного Суда, – Армагеддона, – право в сонме других избранников Божьих вершить судьбы грешных и нераскаянных душ. Иллюзией безграничной власти при ожидаемом с болезненным нетерпеньем Апокалипсисе покупалась их нынешняя рабская покорность… 
     Иван и Марина порой наедине мечтали вслух о том, как будут они судить грешников, сидя рядом на лучезарных тронах. И будут яркими зигзагами мелькать молнии, бухать громы, и жерла вулканов извергать из недр планеты огненную магму. И вереницы грешников, трепеща от ужаса, будут ожидать вердиктов избранников Божьих… И любовники, предвкушая своё мистическое торжество, скалились и хихикали от удовольствия…
     Страстные тела Ивана и Марины уже начали одновременно содрогаться, но в пик их наслажденья ворвались в канцелярию ретивые часовые. И сразу Ивана разъярило столь вопиющее нарушенье субординации, а Марина протяжно охнула и быстро закрыла потное лицо натруженными, но узкими ладонями… Иван порывисто, но нежно отстранил от себя любовницу и вскочил обнажённый и босой на тёмный навощённый паркет… 
     Часовые радостно и хмуро посмотрели на своего бывшего начальника. Они не сомневались в том, что праведный пастырь упечёт этого еретика и охальника в бездну угольной шахты. И будут они конвоировать крамольника до района каторжных церковных рудников, лупя стреноженного нечестивца по печени и почкам. Ведь морда негодяя должна всегда оставаться смазливой, ибо пастырь настрого запретил мутузить грешников до гематом на их лицах. Глубокие рубцы и шрамы на спине и на филейной части после экзекуций шомполами, батогами и розгами, – пожалуйста, а на рыле, вишь, – нельзя! Ведь всё должно быть благовидно в их церкви!.. А девчонку превратят в портовую или гарнизонную проститутку!.. Но ради престижа их церкви будет блудница выглядеть опрятно и чинно, как смиренная инокиня в монашеском облаченьи и в клобуке. Таким скромницам клиенты и платят дороже… Но если оставят её здесь, то будет она в жару носить белый сарафан из полотняных лоскутьев, а в пургу и стужу срамница напялит на себя ветхий чёрный шушун или стёганую ватную фуфайку с пёстрыми заплатами… Одеянья и позорные рубища для паствы смоделировали церковные портные по вкусу рачительного понтифика! Покрои и дизайн церковных бушлатов, кителей, бурок, мантий, гимнастёрок, хламид, валенок, шапок-ушанок и папах санкционировал пастырь самолично… 
     - Вы для чего, дубины стоеросовые, сюда припёрлись без вызова?! – рявкнул взъерошенный и голый начальник, но сразу осёкся, поглядев на злорадных и дерзких часовых. А те вожделённо, хамовато и весело созерцали обнажённую Марину и часто облизывали  пересохшие губы…   
     И вдруг Марина сварливо взвизгнула:
     - Прочь, обалдуи! Кайф обломали!    
     Она считала часовых гораздо ниже себя по рангу, и они знали это. Ведь она достигла положенья фаворитки их командира, которому они по церковному регламенту были обязаны беспрекословно повиноваться…       
     Её любовник уже ощутил то, что его положенье в церковной иерархии вдруг необратимо обрушилось, но распалённая усладами женщина ещё не понимала этого… Но внезапно по злорадным гримасам часовых поняла это и она и резво вскочила с чёрного дивана. Она встревожено и нервно ринулась к любовнику и замерла впереди его, и часовые бессознательно позавидовали им. Часовые в своём подсознании завидовали их любви, даже зная то, что участь четы окажется жуткой. Ведь нарушенья дисциплины в их церкви карались изощрённо и изуверски, хотя нравственные и телесные муки здесь ханжески именовались всего лишь назиданьем. А кастелянша и главный дежурный по лагерю явно пренебрегли своим служебным долгом ради сексуальных утех…   
     Старший чином часовой с откровенной издёвкой молвил:
     - Верховный пастырь уже здесь! И он велел спешно доставить к нему тех, кто сейчас околачивается в штабе. В том виде, в каком их застали! А вы оба голые! Не обессудьте! Вы оба прекрасно знаете то, что вызывающе нарушили рескрипт о караульной службе в нашей церкви.   
     - А ты не врёшь о визите пастыря? – спросила Марина, сникнув…
     - Никто не посмеет манипулировать и орудовать святым именем пастыря, – с мрачным достоинством ответил старший чином часовой. – Строптивостью вы усугубите свою вину. Маршируйте нагими во двор! Не пререкайтесь и не скандальте!       
     И младший часовой выразительно клацнул затвором автомата…
     - Наперекор мы не пойдём, – угрюмо и покорно проговорил Иван и ласково обнял Марину сзади; та порывисто повернулась к нему, посмотрела ему в глаза и безнадёжно спросила:
     - Неужели мы теперь обречены на вечную разлуку?               
     - Ты сама знаешь, что да… – тихо и безвольно произнёс Иван, и она заплакала…   
     Старший чином часовой грубовато приказал:
     - Прекратите немедля рыдать, рассусоливать и мямлить! Без соплей, слёз и нюней шагайте юрко вниз! И помните, что возмездие пастыря – это поученье и благо…   
     И младший часовой, напыжась, посторонился, давая грешникам путь…
     Вскоре все четверо вышли кучкой на тенистый и тщательно подстриженный газон…

3

     Осокин ошеломлённо взирал на пару нагих влюблённых и тщился изобразить безразличье на своём лице. Однако он ощущал, что вопреки его усильям не исчезает с его лица гримаса состраданья. А способность сострадать казалась теперь Осокину признаком чрезвычайно опасного для него слабодушия…
     «Почему мне жаль эту чету? – размышлял всполошённый Осокин. – И почему не удаётся мне скрыть моё состраданье? Неужели я бессознательно хочу, чтобы злые и коварные люди заметили мою душевную слабость и воспользовались ею. Неужели я – вопреки своему рассудку – провоцирую злыдней напасть на меня?..  А вдруг влечёт меня на погибель бессознательное стремленье к быстрому познанью великой предсмертной тайны? Господи, ну как теперь некстати моя рефлексия… Если бы я сейчас оказался один, то – ничего страшного… Но ведь Алла всерьёз уповает на меня, и очень стыдно мне разочаровать её… Хоть бы Кузьма не заметил отсутствие у меня должной твёрдости…»    
     Но сейчас Кузьма не обращал вниманья на Осокина, поскольку внимательно созерцал исподлобья и чету обнажённых любовников, и пару явно злорадных часовых…
     «Не сыскать лучший повод для смены старого командования роты, – подумалось довольному Кузьме, – пусть Чирков расстарается…»    
     И Кузьма, сзади наклонившись к Чиркову, прошептал ему в левое ухо задорно и властно:
     - Нарушенье дисциплины очевидное и вопиющее. Наверняка, голый парень – это главный дежурный, который сейчас обязан щеголять в мундире, портупее и каске… Налицо полная дезорганизация…  Вот отличный предлог для смены командиров. Буйно гневайся на собственный контингент и преданно верши то, что тебе велено…   
     Чирков ощущал в себе стремительное нарастанье вдохновенья и радости… Ведь сейчас он веско докажет свою безмерную верность богоданной госпоже!..
     И Чиркову вдруг подумалось:
     «И сколь же беспредельно сладостно иго моей святой владычицы!.. А ведь, оказывается, всю жизнь я бессознательно стремился именно к такому восхитительному ярму! И если бы не имелось у меня безропотных рабов, то я бы никогда не смог бессознательно спровоцировать порабощенье меня самого!.. Мучительно жаждут порабощать обычных людей только те выродки, которые сами неосознанно стремятся к собственному рабству… Бессознательная цель Наполеона заключалась именно в том, чтобы помереть узником на пустынном островке в центре океана…»
     И Чирков дёрнулся в короткой конвульсии, а затем, глянув на голых любовников, напрочь позабыл эти свои мысли…
     С надменной и брюзгливой гримасой Чирков произнёс громко и внятно:
     - Зачем замерли, будто в ступоре, джигиты мои импозантные?! Почему ответственный дежурный по лагерю – голый?! Даже без трусов или кальсон! И для чего нагая баба в штабе корячится? Перманентный бардак в лагере! Обленились, распоясались прохиндеи! Нашкодили, шалопутные хари! Блатные порядки здесь завели! Сечь и пороть вас, оболтусов, надо! А ну-ка вы, голенькая, экстравагантная парочка, станьте в трёх шагах от меня!      
     И чета влюблённых, виновато поковыляв, исполнила распоряженье…
     Чирков молча и свирепо рассматривал нагие и понурые тела и изобретал публичную и жестокую кару для нарушителей церковной дисциплины. И внезапно он ощутил, что любовники сейчас ждут от него яростной ругани, и решил он поступить вопреки их ожиданьям. Он посмотрел в лазурные глаза удручённого и покорного Ивана и поинтересовался у него  ласковым тоном:   
     - Неужели твоя похоть, парень, так необузданна, и мурлычет кошечка твоя столь приманчиво, что готов ты рисковать вечным спасеньем и божественной властью судии в эпоху Армагеддона? Разве тебе импонирует положенье отщепенца и парии в нашей церкви?       
     Юноша пошатнулся и попросил тихо и скорбно:
     - Назначьте мне самую лютую кару, как небесный знак божественной и нерушимой воли! Только не разлучайте нас!   
     Чирков искусно притворился недоумённым и вкрадчиво спросил:
     - Кого это: «Нас?..» Неужели мою святую церковь и тебя? Или же тебя, – дурака, – и эту девчонку, похожую на вороватую цыганку с казацкого базара возле лимана? А согласился бы ты держать пари на то, что в юной и субтильной распутнице нет гремучего коктейля из множества самых низкосортных кровей и генов? Разве ты желаешь, чтобы в твоём потомстве смешалась кристально чистая кровь с мутью?         
     Иван печально потупился и смолчал, а Чирков после короткой паузы молвил с издевательским и ханжеским сожаленьем: 
     - Хоть и с глубокой грустью, но я сурово накажу тебя, чтобы твоя грешная опрометчивость не заразила невзначай твоих товарищей. Я всемерно смягчил бы возмездие, если б ты не молил меня о бесстыжей девчонке! Любовь к смертному человеку не должна превышать любовь к Божеству и к посланцу его!.. Имеешь ли ты возраженья, парень? 
     Иван исподлобья посмотрел на ехидного Чиркова и жалобно сказал:
     - Я не смею даже в малости перечить моему пастырю… Но, святой отче, я умоляю вас учесть, что Марина была обязана беспрекословно повиноваться мне, поскольку у меня более высокий ранг, чем у неё. Об этом ясно изложено в церковном уставе…  Я бесчестно пользовался властью для того, чтоб утолить свои вожделенья! А Марина выполняла мои сексуальные прихоти и фантазии чисто механически, как заводная игрушка… У этой куклы нет даже крохотного чувства ко мне! 
     Чирков брезгливо насупился и осведомился:
     - Тогда почему ты усердно и напыщенно выгораживаешь её? Разве не должен ты беспощадно мстить за отсутствие у девчонки взаимности? 
     И понурый Иван, глядя на свои корявые и голые ступни, пробормотал в отчаяньи: 
     - Вы совсем запутали меня, святой отче…    
     - Теперь ты понял, щенок, – выспренно сказал Чирков, – с кем затеял ты неравное состязанье в риторике?.. Плохой ты полемист, барашек!.. А впрочем, я помилую твою зазнобу, если она сейчас заверит меня в том, что ты совершенно ей безразличен, и что она кувыркалась с тобой в постели только по приказу…    
     И Чирков испытующе глянул в глаза обнажённой смуглянки и сразу понял то, что она глубоко оскорблена…
     - Исповедуйся, развратница! – вскричал визгливо Чирков, – и не смей мне лгать, окаянная! 
     И обиженная Марина после такого пастырского повеленья высказалась предельно откровенно:
     - Я ясно понимаю, святой отче, что бедному Ивану поздно и нелепо уповать на милость. Провинность его, действительно, шокирует, а церковь наша принципиально отрицает любую снисходительность. Он отныне обречён на безмерные страданья, но мечтает меня спасти, обзывая меня пружинной куклой! Якобы, я покорно с ним спала не по любви, а по приказу! Но всё случилось не так! Вы крайне уязвили меня, пастырь, допустив предположенье, что я – бесчувственная тварь!.. Но если Ивана уже не спасти, то и я не желаю пощады. Я не была механической игрушкой! И во мне клокотали чувства!   
     - Не дразни меня, тёлка, – просипел, свирепея, Чирков, – используй быстрее шанс, который тебе швырнули! Не артачься, коза-дереза! Не рыпайся тщетно!..
     Марина ответила без промедленья:
     - Но ведь вы сами, пастырь, запретили мне лгать!..   
     - А ты, строптивица, не должна обижаться на меня, – пробурчал разъярённый Чирков. – Пенять мне на то, что я грубо тебя оскорбил, – еретическая и непростительная дерзость!..       
     - Но ведь вы сами, пастырь, запретили мне лгать, – тихо повторила Марина и грустно усмехнулась…   
     Взъерепененный Чирков не смог сразу решить, как ему реагировать на столь неожиданное препирательство с Мариной, и поэтому он сердито молчал букой, а Кузьме вдруг подумалось:
     «А ведь сейчас у смуглой девочки была такая горькая усмешка, с какой отважные воины бросаются в атаку на верную гибель… Неужели даже в помрачённом сознании человек обретает полную духовную свободу, если он под влияньем сильнейшего чувства утратил страх перед смертью? Но вольный безумец – чрезвычайно опасен… И не пора ли заканчивать этот весьма любопытный, но чрезмерно затянувшийся трагедийный акт?..»   
     И Кузьма искоса и мельком посмотрел на Осокина, которой, столбенея, пытался утаить свою презренную жалость к чете влюблённых. Ведь жалость теперь казалась Осокину симптомом крайне опасного в этой ситуации слабодушия…
     Кузьма нахмурился, побледнел и властно прошептал в левое ухо Чиркова:
     - Прекращай псевдо-назидательный и вредный балаган. Ведь наши конкретные действия застопорились ради психологической экзотики… А теперь импровизируй, используй все рычаги своей власти и всю свою эрудицию, и быстрой рысью загоняй сторожевую когорту в конференц-зал. И люто пресекай даже намёк на оппозицию. Применяй самый жёсткий прессинг… Хозяйка доверила тебе экстраординарное дело, и ты не разрушай её доброе мненье о тебе…
     И воспрянувший от хозяйского доверия Чирков сразу начал громогласно и вспыльчиво распоряжаться: 
     - Арестованную парочку шустро упечь на штабную гауптвахту и там рассадить по отдельным штрафным камерам карцера! Обмундированье узникам не давать, но пусть они срам слегка прикроют! Охальников снабдить ветхим, аскетическим рубищем! Приготовить их к публичной экзекуции!
     Чирков смачно почмокал губами, а затем громко и властно обратился к старшему чином часовому:
     - Я с радостью награждаю тебя, ревностный мой страж, повышеньем на должность, которую прежде занимал нарушитель, а твой напарник получает твоё вакантное место. Соответственно, оба повышаются в ранге на две степени. И я назначаю вас обоих главными дежурными по лагерю! Пусть горнист моментально протрубит общий сбор! Личный состав без оружия должен быть экстренно собран в конференц-зале! Там сконцентрируйте всех наших людей без исключенья! Даже караульщиков и патрульных! Действуйте, витязи, молниеносно! Галопом на телефонный коммутатор! Наделяю вас временным правом распоряжаться от моего имени!      
     И пару нагих влюблённых штыками и дулами автоматов быстро загнали в отдельные узкие отсеки штабного подвала. Затем ретивые и радостные часовые заперли чугунные двери узников ржавыми висячими замками и бодро устремились к телефонам и портативным рациям…   
     Вскоре на плацу профессионально и тревожно протрубил горнист, и стройные вереницы крепких и статных парней в пыльной камуфляжной форме начали бесшумно вбегать в парадную дверь штаба… Солнце припекало, и появилось лёгкое марево…
     Наконец, главный дежурный по лагерю весело юркнул из парадных дверей на травянистый газон и, подойдя чётким, печатным шагам к Чиркову, козырнул и браво отрапортовал:      
     - Весь наличный контингент собран по вашему приказу в конференц-зале штаба!
     Из микроавтобуса вышла осанистая Агата и, щурясь, посмотрела на яркое солнце в зените… 

4

     Штабной конференц-зал благодаря назойливому и дотошному попеченью Чиркова был оборудован с помпезной мрачностью. И в мебели, и в контурах, и в роскошном антураже зала преобладали многие оттенки чёрного цвета, и только штукатурка на потолке и на стенах была молочно-белой. Откидные кресла в партере зала темнели кожаной обивкой, а на высокой и просторной сцене пышно громоздились патетико-сумрачные декорации с древнеславянскими сюжетами и пейзажами. Массивные кресла и грандиозный стол для членов президиума были искусно изготовлены из морёного дуба, а ораторская трибуна – из драгоценного резного палисандра. Спереди на ораторской трибуне пафосной кляксой распростёр свои крылья чёрный, жирный и двуглавый орёл, а сверху, – как декадентский диссонанс карикатурному гербу, – торчал и искрился фатовской микрофон в виде золотистого переплетенья морского якоря со старомодным корабельным  рупором и с кокетливой чайной розой без шипов…   
     Каждый из охранников загодя знал отведённое ему кресло в партере зала, и все теперь почтительно стояли рядами впереди своих мест. Рьяный Чирков переминался за кулисами и самодовольно думал:
     «Полный аншлаг… и пора мне топать на эстраду… Великолепной муштре подверглись мои стремянные, и теперь они покорностью подобны лепесткам вишен и хризантем… Никто теперь не пикнет мне наперекор, поскольку психика и разум каждого из них обузданы гипнотической сбруей с железным мундштуком и шпорами… Я для них после селекций – главнее маршала… И будут все скандировать «Осанна» во славу той, на кого я укажу… И владычица скоро поощрит меня ласковой улыбкой…»
     И вдруг Чирков увидел, как из правого бокового коридора появилась за кулисами решительная Агата; а настороженный Кузьма бесшумно следовал за нею. Затем из левых коридорных дверей проникли за кулисы хмурый Осокин и явно трепетная Алла; вслед за этой парой шаркали и семенили подобострастные Зубов и Карпин…               
     Несколько мгновений все за кулисами были недвижимы…
     Наконец, Кузьма вразвалку подошёл к Чиркову и негромко произнёс:
     - Уже обнаружились благоприятные для нас тенденции. Ты доселе вёл себя почти безупречно. Не вихляйся, не юли и впредь… Ступай к своей пастве и благоговейными тезисами извещай о ниспослании Богом на землю истинной пророчицы. О появленьи мессии в женском обличии!.. Да не мямли перед собственными сторожами, канцелярскими клерками и клиром! Держи себя строго, но экзальтированно и без вульгарности!.. Буксируй свою паству дальше… И твоё имя начертают на скрижалях психиатрии…    
     И вприпрыжку Чирков ринулся к своей пастве…      
     Охранники, узрев на сцене своего властелина, дружно боднули головами и вытянулись по-солдатски в струнку. И Чиркову вдруг почудилось, что его верная и раболепная паства источает на него флюиды своего обожанья и экстатического восторга… 
     Экстатической гвардии Чиркова чудились над его лысоватой макушкой блики и мерцанье божественного ореола, а каждое движенье властелина казалось преисполненным исполинского величия. Чирков медленно и торжественно взошёл на ораторскую трибуну и пальцами нащупал возле правого боку на панели управленья выпуклую и шершавую кнопку для включенья электронного микрофона. И вскоре после нажатья этой рифлёной кнопки пророкотало в просторном зале из незримых динамиков милостивое повеленье: 
     - Присядьте поудобнее в свои кресла!   
     И лихие охранники уселись молча, быстро и почти бесшумно. Чирков, нахмурясь, оглядел молодых, сильных и привилегированных бойцов своей церкви, и его взвинченная речь отчётливо зазвучала в зале из динамиков:
     - Я весело приветствую всех вас! Я свято убеждён в том, что сегодня грянула новая эра! Отныне мы начнём действовать под эгидой непосредственно Провиденья, которое к нам на землю ниспослало своего серафического дублёра в облике прекрасной дамы! Такое великое событье сулил мой гороскоп! И, наконец, сбылось предначертанье звёзд и планет! Вот несказанно щедрая награда за бденья и труды! За аскетический образ жизни! За самоотреченье! Ведь я – всего лишь предтеча!.. Опустите веки, расслабьте пластично мускулы и свято веруйте моим внушеньям, внимая только моему голосу!   
     И крепкие гвардейцы чрезвычайно быстро расслабились в своих креслах и почти одновременно закрыли глаза, и сразу после этого Чирков продолжил свои искусные внушенья: 
     - Теперь, – после явленья мессии!.. – уже не придётся вам ради священной судейской власти над грешниками ждать Армагеддона! Непререкаемую власть богоданных судей вы обретёте ещё до начала Апокалипсиса… без ангельского провозглашенья Страшного Суда!.. Незримой, романтичной и суровой окажется эта власть! Никто из греховодников даже на миг не заподозрит того, что божественный террор уже начат… Каждый из вас станет в одном лице и прокурором, и адвокатом, и палачом… И будет ваш неподкупный суд вершиться без кассационных жалоб, юридических санкций и формальных апелляций!.. Без примененья для возмездия взрывных пакетов, шахидов, магнитных бомб, фугасов, мин и эпидемий!.. Без распыленья инфекционных бацилл, амёб, инфузорий и микробов!.. Без пуль из снайперских винтовок!.. Очень скоро мессия вас наделит способностью убивать мыслями и взором. И для вашей судейской объективности мессия научит вас проникать в чужие чувства и помыслы. Вскоре вас наделят волшебными свойствами гибридов из демонов ада и небесных херувимов! Ведь отныне вы – приоритетные для Господа люди!..            
     Вдохновенный Чирков замолк и для постиженья реакции церковных гвардейцев на свою выспреннюю речь пытливо посмотрел на них. И вдруг показалось ему, что его фанатичные стражи предвкушают до сладостной дрожи своё грядущее всевластье… И остался Чирков очень доволен эффективностью своих внушений, и ему подумалось:
     «Неужели возможно всё то, о чём я сейчас тараторю? Наверное, да… ведь я ещё не впал в маразм или в паранойю… А ведь посулы одарить властью – это универсально-эффективная приманка и для капкана, и для крючка на удочке… Я смогу угодить моей несравненной хозяйке, и она щедро поощрит меня…»
     И вдруг Чиркову начали ярко грезиться изъявленья очень довольной им Агатой сугубой её благодарности ему. Лучистые взоры пресвятой пророчицы окажутся при этом несказанно милостивыми, и она богоданной ей властью простит ему все его изуверские и цинические согрешенья. Наконец, ему простятся и его опыты по доведенью людей до безумья, и лживые диагнозы диссидентам, и  нещадную эксплуатацию паствы, и растленье детей… И снова Чиркову мучительно хотелось поверить в то, что вскоре милосердный Господь устами святой госпожи Агаты известит его о полном прощеньи его кошмарных грехов… Чиркову бессознательно хотелось поскорее превратиться в бездушное орудие, поскольку вещь не бывает повинна в преступленьях, совершённых с  помощью её…         
     И внезапно Чирков ощутил самого себя мистическим ретранслятором божественной воли и начал истошно и экзальтированно вопить:
     - Сейчас перед вами появится мистическое существо в женском обличии по имени Агата! И на ней будет надето бледно-зелёное платье, как символ начала новой жизни! А дивную голову женщины-мессии окутает прозрачная и тёмно- дымчатая вуаль, как траур по смертному человечеству! И спелыми зёрнами гранатов заалеет на её лебяжьей шее реликвия-ожерелье, как знак того, что наша святая миссия не обойдётся без пролитья человеческой крови! Отнюдь не воды из ручья или криницы, а крови людской!.. Послушанье пресвятой госпоже Агате должна быть абсолютным! Сейчас она явит себя и миру, и вам, счастливцы! Отныне и вовеки будете вы благоговейно внимать и истово верить только её внушеньям и рабски повиноваться ей!    
     И Агата медленно появилась из-за кулис и плавно приблизилась к ораторской трибуне. Чирков порывисто покинул трибуну и замер поодаль в почтительном полупоклоне. Агата торжественно, но одновременно и нервно взошла на палисандровую трибуну и, оглядев зрительный зал, обиделась поначалу тому, что никто из церковных охранников не вскочил из уваженья к своей новой владычице. Но эта обида вскоре исчезла, поскольку Агате подумалось: 
     «Но ведь церковные бойцы уже в трансе, а мой верный Чирков мастерски мне передал эстафету своей власти… Я это уже смекнула… А теперь я должна быстро внушить сданной мне пастве незыблемую веру в то, что я выполняю миссию Христа, который прежде не справился со своей ролью…»
     И вдруг Агате стало жутко до мурашек на теле и до озноба… На сколь же издревле почитаемые традиции, догматы и святыни она теперь самонадеянно посягнула! Какое дерзновенное кощунство! Не свихнулся ли отчаянный разум её?! Не рехнулась ли она?! Неужели её сумасшествие станет божественным возмездием за её крамольные поползновенья и ересь?! 
     Но Агата, чрезвычайно озлясь на самоё себя за собственные страхи и колебанья, принудила себя ярко, – и до дрожи отвращенья, – вообразить сцены о том, как вновь она стала бездомной и жалкой кухаркой, гремящей на чужой кухне кастрюлями, сковородками, кочергой и лоханью…
     Чирков же расслабленно притулился правым плечом к вертикальной деревянной балке; а все те, кто ещё оставался за кулисами, были недвижимы и безмолвны в своём почтительном ожиданьи… 
     И Агата, скривив сухие губы, подумала отважно и дерзко: «Самое главное теперь то, что я готова ринуться на смерть…»
     Затем Агата победно и вдохновенно улыбнулась и мелодично сказала в золотистый и вычурный микрофон:
     - Благоговейно и кротко слушайте мой голос, ибо я отныне – мистический эмиссар и ваша судьба! Благополучье, честь, здоровье и счастье каждого из вас теперь зависят лишь от меня!.. Веруйте мне искренне и слепо, и Господь вознаградит вас блаженством и щедротами!.. Я намерена покуситься на заскорузлость человеческих душ и на рутину бестолкового зла в обществе!.. А сейчас я изреку священные заветы, которые вы навеки запечатлеете в своей памяти!.. Внимайте!.. Истоки человеческих бед и напастей в том, что люди живут и действуют по воле самих людей. По вздорной и корыстной воле политиков, банкиров, масонов, бюрократов, оппозиционеров, дизайнеров, компьютерных программистов и скоморохов с телеэкранов! Рекламные ролики и плакаты искажают восприятье людей и изуверски калечат души! И никто из людей не знает, что именно он доподлинно желает!..      
     И вдруг Агата умолкла, поскольку ей помешало далее говорить несказанное удивленье от достоинств этой своей речи… Откуда у неприкаянной самоучки взялось такое словесное богатство? И где научилась она строить столь безупречные фразы? Кто избавил её от слов-паразитов? И не Святое ли Провиденье ниспослало ей глубину и утончённость мышленья? И какие метаморфозы происходят сейчас в церкви, созданной Чирковым с его подручными и коллегами?.. В чём первопричина и сущность череды нынешних поразительных событий, а также резких перемен в личности и в сознаньи их фигурантов?..
     И неподвижная Агата при общем благоговейном безмолвии взбудоражено подумала:
     «С нами, – а точнее с церковными заговорщиками, – теперь происходит нечто непостижное для здравого смысла. Разительно изменилось наше восприятье мира. Ведь если раньше мы воспринимали нашу юдоль, как животные, то теперь, – как недюжинные люди. Или даже, как поэты… И на диво обогатилась наша лексика. А раздумья мои стали теперь ясными и чёткими, а не туманными и приблизительными, как прежде… Пожалуй, нельзя все эти перемены объяснить иначе, как Божьим промыслом…Или же кануном смерти…»   
     И Агата искоса и мельком глянула направо в широкое и высокое окно с чисто вымытыми стёклами, и вдруг её подсознанье интуитивно поняло то, что в конференц-зал сейчас проникнут солнечные лучи. Но пониманье этого не запечатлелось в её сознанье, и Агата мысленно взмолилась Богу:
     «Подари мне, всемогущий Господь, святое знаменье, как ручательство того, что я действительно – твоя избранница…»               
     И вдруг солнечные лучи ярко осветили сначала ораторскую трибуну, а затем и всё помещенье, и Агата окончательно уверилась в божественности своей миссии. А все церковные заговорщики показались Агате апостолами её…   

5

     Вдохновенная и страстная Агата, щурясь и сладко вздрагивая, ублажалась ярким солнечным светом и полным безмолвием в зале и за кулисами. Жаркие лучи солнца мнились экзальтированно замершей Агате несомненным знаком о ниспосланьи ей благодати Божьей, а полное безмолвие – приятным следствием благоговейного трепета покорной челяди перед всемогуществом новоявленной пророчицы. Агата радостно и умилённо ощущала, как стремительно возрастает её уверенность в самой себе; и зародилось, наконец, решенье о вызове на сцену своих сообщников и пленников…
     Агата нежно улыбнулась и вкрадчиво произнесла в золотистый микрофон:
     - Все те, кто сейчас пребывают за кулисами, ступайте вереницей на сцену и встаньте по ранжиру слева от меня за председательским столом.   
     Первым на сцене появился ревностный Кузьма, и навытяжку замер он вблизи от Агаты за массивным дубовым столом для президиумов конгрессов и собраний. А затем и Чирков робко просеменил от вертикальной высокой балки к ораторской трибуне и оцепенел справа от хозяйки. Вскоре на сцену пришёл настороженный Осокин и остановился подле Кузьмы в подчёркнуто развязной позе. Потом к Осокину медленно приблизилась нахмуренная Алла, и нервно вперилась она взором в безмолвный зрительский зал. Раболепный Зубов, а левее от него и подобострастный Карпин, сохраняя почтительную, подхалимскую дистанцию от своих новоявленных хозяев, остолбенели с фуражками в руках на противоположном краю председательского стола…
     Тело Агаты непроизвольно и едва заметно встряхнулось, и она подумала трезво и на диво складно:
     «Пожалуй, уже пора начать увенчанье и Кузьмы, и Осокина полной властью над силовым блоком в нашей церкви, ведь в одиночку мне не справиться с этой ватагой. И обязательно – нужно разделить власть между ними обоими, поскольку осторожность никогда не вредит. Пусть они соперничают ревниво и завистливо, подстрекая друг друга и паству к доносам и наветам… И хоть я искренно полюбила Кузьму, но цели, долг и обязанности властительницы должны отныне быть для меня более предпочтительными, нежели доброта, доверие и любовь. И поэтому я обязана сохранять в подвластном коллективе молекулы и семена раздоров, разлада и потаённой, келейной вражды… подобно тому, как иммунологи берегут в своих пробирках и колбах возбудителей жутких инфекционных хворей: вирусы и микробы для эпидемий чумы, холеры, тифа и оспы… А карьерное соперничество между соратниками, чернью и слугами – это подобье свежей донорской крови для организмов любой власти…»
     И вдруг Агата несказанно удивилась ясности и чёткости этих своих мысленных формулировок, но через миг вдохновенная сивилла почти полностью позабыла их. И только общая сущность этих раздумий запечатлелась в сознании Агаты, как короткая резюмирующая фраза:
     «Власть питается душами; вражда крепит власть, а обладанье властью заставляет жертвовать любыми святынями…»
     Агата вскоре сосредоточилась и вкрадчиво проворковала в причудливый электронный микрофон:
     - Откройте глаза, мои верные и храбрые витязи, и гляньте пристально на меня. Я – посланница господа Бога и мессия. Эту великую истину и мой божественный мандат сейчас подтвердил мой предтеча – блаженный Роман!.. Местоблюститель единственно праведной церкви!.. Моего святого и благодатного храма!.. Трепетно и благоговейно созерцайте меня, запоминая навеки мой солнечный облик…   
     И все в конференц-зале принялись по дикарски восторженно рассматривать неподвижную и озарённую солнцем Агату… И вдруг Осокин непроизвольно изменил свою демонстративно развязную позу на почтительную согбённость, а затем он задумался о собственных мыслях… 
     «Подловатыми и очень мутными стали мои сужденья, – встревожено и лихорадочно размышлял Илья, – будто сломался во мне внутренний стержень, а мои душа и воля обрели аморфность и эластичность медуз и слизней… Таинственный психический недуг зародился во мне от полного непониманья того, чего именно я сейчас желаю. Противоречья обуревают меня… Неожиданно для самого себя вдруг алчно я захотел воспользоваться конъюнктурой и споро заполучить львиную долю церковного богатства, которым пока распоряжается Алла. Иначе у моей странной возлюбленной непременно отнимут все ценности и активы до копейки. Разденут до последней нитки или тесьмы… И уже начинает мне безмерно нравиться Агата, и даже хочется мне попасть под иго и ярмо этой сивиллы… И по-прежнему меня и жгуче томит, и прельстительно манит великая предсмертная тайна… А теперь для меня очень важно с максимальной быстротой разобраться в самом себе, иначе я разочарую, как галантный и верный кавалер, мою милую Аллу, утратив её уваженье, симпатию и любовь…»
     И внезапно Осокин порывисто стиснул в горячей ладони правое запястье своей возлюбленной, и та, глядя с опаской на ряды кресел с фанатичными стражами в зрительском зале, улыбнулась благодарно и страстно…   
     «Самое главное теперь то, – вдруг подумалось трепетной Алле, – чтобы Илья не прекратил самоотверженно любить меня. Ведь наша взаимная любовь, солидарность и единство сохраняют нам шансы уцелеть в окаянной передряге и не остаться нищими. И ради его спасительной для меня любви… ради нашей взаимовыручки я должна сама целомудренно и нежно любить его…»
     И Алла, ощущая пароксизмы умильной страсти к Илье, посмотрела на его профиль доверчиво и призывно…    
     После паузы Агата звонко и властно произнесла в золотистый микрофон:
     - Уже в этом временном квартале я поставлю перед вами, отважные богатыри, очень масштабные задачи. И для гарантий успеха я назначу вам новых командиров, поскольку прежние начальники изрядно скомпрометировали себя и вскоре понесут за брак и огрехи суровое наказанье… Вот ваши новые шефы! Слева от меня в белом одеяньи и с бородой – Кузьма Васильевич Бредов. Отныне он – командир ваш! А ещё левее стоит ваш новый комиссар – Илья Михайлович Осокин. Теперь вы обязаны беспрекословно повиноваться им! А сейчас новое командованье устроит вам  парадный смотр и строго накажет нарушителей регламента и режима.               
     И Агата, присев в дубовое кресло, поощрительно глянула на Кузьму и тихо промолвила:
     - Вспомни фронтовую закалку и решительно забирай власть. Переоденься в камуфляжную форму и жёстко дрессируй и муштруй своих пацанов. Я в казарменные дела не буду вмешиваться.    
     И импозантный Кузьма без промедленья рявкнул по-армейски:
     - Караульщики при штабе назначаются главными дежурными по лагерю! Все их приказы ретиво выполнять, как мои собственные! Новым дежурным быстро выбрать пятёрку бойцов и с ними подойти ко мне! Остальным бойцам немедля встать, покинуть помещенье и без оружия борзо построиться шеренгами на центральном плацу!    
     И горделивый Кузьма, а за ним озабоченный и решительный Осокин споро сошли со сцены в зрительский зал…
     Вереницы сноровистых охранников бесшумно, организованно и проворно покинули здание штаба… Пара дежурных по лагерю и пятёрка бойцов парадным шагом приблизились к осанистому Кузьме и почтительно замерли перед своим новым командиром… Агата с облегченьем улыбнулась, и все остальные на сцене начали терпеливо дожидаться очередных распоряжений новоявленной пророчицы, но та, оставаясь в кресле неподвижной, загадочно молчала…   
     Кузьма, не обращая вниманья на Осокина, принялся высокомерно распоряжаться, и напарника сильно покоробило такое пренебреженье новоявленного командира к нему...
     Вскоре пара суровых конвоиров пинками погнала Зубова и Карпина прочь со сцены, и зрительский зал опустел. Затем довольная Агата быстрыми жестами разрешила Чиркову и Алле сесть, и те благодарно расположились порознь в дубовых  креслах за массивным столом для президиума…   

6

     В эпоху Советской Империи на брусчатке центрального плаца, который был оборудован звуковыми динамиками, устраивались помпезные пионерские смотры и линейки со скандированием коммунистических лозунгов, с хором и аплодисментами,  перерастающими быстро в овацию, и с ночными салютами штатных фейерверкеров по субботам… Теперь же на тщательно выметенном плацу в тенях акаций неподвижно стояли шпалерами безоружные церковные охранники в полевой пехотной амуниции…
     Илья Осокин и Кузьма Бредов, облачённые в новую камуфляжную форму, стояли в краповых беретах и в десантных ботинках под сенью раскидистого платана плечом к плечу на красной кирпичной трибуне, похожей формами на столичный мавзолей вождя мирового пролетариата. На трибуне торчал электронный микрофон… Кузьма, ощупывая украдкой пистолет в правом брючном кармане, дивился тому, как ладно сидит на Осокине офицерский комбинезон с лямками… Перед командирской трибуной и ровной шеренгой из семи конвоиров с резиновыми полицейскими дубинками за портупейными поясами понуро и покорно в кирзовых сапогах переминались с обнажёнными головами и без ремней Зубов, Карпин, Иван и Марина. Одежда преступных элементов была по приказу Кузьмы растрёпана в подвале конвоирами до нищенских лохмотьев и густо заляпана белой эмульсионной краской и машинным маслом…      
     Кузьма медленно повернул голову налево и, слегка изогнувшись, прошептал в ухо хмурому Осокину:
     - Оставайся пока на трибуне, а я перед строем пройдусь по рядам и ознакомлюсь с этими религиозными и неотёсанными шкетами.      
     Осокин согласно кивнул головой, и Кузьма величаво, но проворно спустился по узким ступеням с трибуны на плац. На преступников, приготовленных к экзекуции, Кузьма не глянул даже мельком, хотя и штрафники, и конвоиры пристально и подобострастно вперялись взорами в его лицо…
     По-военному элегантный Кузьма размашистыми шагами пересёк плац и, подойдя к правому флангу шеренг, замер в горделивой позе. Но внезапно Кузьма ощутил, как нарастает в нём смутное и болезненное чувство, похожее на стыд. И для избавленья от этого странного, неясного, но растущего чувства Кузьма пружинисто и медленно зашагал вдоль оцепенелого строя, всматриваясь в неподвижные и серьёзные лица бойцов…   
     В недавнем прошлом Кузьма был опытным, боевым и бравым офицером, и теперь он явственно ощущал, как обуревает охранников жажда кровопролитных сражений. Бойцы были полностью готовы не только сноровисто уничтожать врагов, но и бестрепетно жертвовать своими жизнями. И вдруг Кузьме подумалось о том, что все эти великолепные воины отныне покорны только его воле, и на мгновенье он ощутил себя могущественным вождём…
     Но внезапно то болезненное и смутное ощущенье, которое быстро росло в Кузьме, стало, наконец, понятным: это было чувство стыда… Кузьма, оказывается, устыдился того, что он теперь командует всего лишь боевиками религиозной секты, а не солдатами государства российского… 
     Вскоре Кузьма ощутил, что его стыд начал порождать мысли, язвящие совесть до нервных тиков на лице. И взвинченный Кузьма, цокая сухим языком, решил для избежанья мучительных раздумий проревешь приказ о начале парадного марша. Но вместо собственной громкой команды Кузьма вдруг услышал тихое и противное скрежетание своих запломбированных зубов и, вытягиваясь по-солдатски в струнку, смирился с накатом кошмарных мыслей… 
     «Неужели случайно разоблачённая продажа мною мусульманским партизанам раскуроченных зенитных комплексов, – думалось оцепенелому Кузьме, – будет нещадно меня жалить до самой моей кончины? Неужто никакие амнистии, реляции, петиции, кодексы, инвективы и пакты не оправдают меня перед самим собой вовеки?.. А вот если я посодействую превращенью безупречно вышколенных церковных боевиков в кадровых жандармов государства российского, то такой замечательный итог моей жизни, пожалуй, примирит меня с совестью. И, значит, должен я упорно стремиться к тому, чтобы наша церковь стала государственной властительной структурой… Но хватит ли у меня потенции для нужного результата?.. Неужели суждено мне вечно мыкаться, не обретая покоя?..» 
     И вдруг Кузьма ощутил командирским инстинктом, что пауза на плацу излишне затянулась, и, задрав подбородок, проорал:
- Батальон, стоять вольно!
     И все охранники в шеренгах слегка расслабились, и Кузьма неспешной начальственной поступью двинулся вдоль рядов…
     Иногда зоркий командир благожелательно, но строго распекал охранников за огрехи в боевой экипировке, и его подчинённые быстро поняли то, что новый начальник – фронтовой, опытный и дельный офицер, и стремительно у парней к религиозному почтенью к нему, порождённому коллективным внушеньем, добавилось искреннее уваженье. Особое и демонстративное вниманье Кузьма щедро уделял младшим командирам: он подробно их расспрашивал о времени и месте их рожденья, о жизненных перспективах и планах и о предпочтеньях в еде и в оружии. Кузьме отвечали охотно, бодро и весело, и вскоре – помимо гипнотического трепета – появилась у бойцов обычная приязнь к хорошему и заботливому командиру…   
     После обхода подразделений, построенных на плацу, Кузьма пружинисто вернулся на кирпичную трибуну и рассудительно молвил в электронный микрофон: 
     - Хлопцы, всё теперь у нас нормально! У вас обнаружился на диво стойкий иммунитет к психической заразе, поразившей ваше обожравшееся начальство… Охамевшие начальники постепенно уподобились дебильной и грошовой шпане; их разум от крамолы заплесневел и деградировал! Эти людские каракули еретически и нагло покусились на благолепные святыни нашей религии, а затем, возомнив себя оракулами и сверхчеловеками, решились на нечестивый путч в нашей церковной иерархии. Но их переворот позорно провалился, едва начавшись… Ведь Провидение милостиво хранит нашу церковь и её сакральных вождей!.. А сейчас я назначу жестокую и маетную кару надменным охальникам; я вздрючу жирные холки бунтовщиков! Немедленно Зубова и Карпина за шиворот выволочь к центру плаца и бросить их на колени!..       
     И четверо оскаленных и ретивых конвоиров исполнили приказанье Кузьмы почти буквально… Исцарапанные Зубов и Карпин начали со всхлипами ёрзать на коленях и локтях по дымчатой и гладкой брусчатке плаца, уже полностью затенённого древесными купами…   
     Внезапно осанистому Кузьме подумалось:
     «А ведь неограниченная и бесконтрольная власть – это скорее не право на безнаказанное убийство, а способность отнимать у людей их души, сознанье и память… Отныне по городам и весям начнут бестолково шляться преступные человеческие тела, лишённые начисто духовной начинки из эмоций, разума и воспоминаний… А поскольку эти вражеские тела будут всё-таки оставаться живыми, хотя и совершенно бездумными, как овощи или мусорный бурьян, то окончательно исчезнет риск возмездия за преднамеренные убийства…»
     Эти обрывочные и путаные размышленья показались Кузьме гениальными, и он чрезвычайно возгордился собой. И вдруг у него появилось желанье широко и победно улыбнуться, но в такой непривычной для себя ситуации он посчитал недопустимым проявленье искренности перед своими подчинёнными, и поэтому быстро напустил на лицо гримасу судейского беспристрастия. Затем вдохновлённый наитием Кузьма изрёк в электронный микрофон рассудительно и веско:
     - Эту окаянную парочку преступников я безжалостно ввергну под неограниченный произвол их совести. Но предварительно я полностью устраню защитные психические барьеры перед властью подавленной нравственности. Ведь почти каждый человек всю жизнь усердно крепит и множит психические баррикады против собственной совести. Но после разрушенья внутренних бастионов против человечности и морали всегда грядёт по воле измученной в подсознании совести праведная кара! А беспощадная совесть способна лишить закоренелых преступников души, воспоминаний, воли и разума. И нечестивые тела уподобятся тогда увядшим растеньям!.. И начнётся у грешников чисто вегетативная жизнь!.. А сейчас эту парочку разоблачённых сволочей убрать в карцер и там рассадить по отдельным камерам. Ночью нагрянет неотвратимое и строгое возмездие…      
     И четверо рьяных конвоиров тычками и оплеухами погнали Зубова и Карпина прочь с плаца…
     Затем Кузьма громко, брезгливо и снисходительно произнёс в командирский микрофон:
     - А сейчас я накажу мелких нарушителей режима. Ими попран караульный регламент! Они нахально прелюбодействовали во время дежурства! И грубовато они перечили, когда их распекали! Наверное, от досады, что не успели они достичь оргазма! Пусть же теперь они порознь вкалывают на горных плантациях конопли! Я уничтожу здесь токсины разгильдяйства! А пока до ссылки изолируйте штрафников в затхлом, вонючем и сыром каземате. Потом шести конвоирам принять под охрану до окончанья парада стратегические объекты лагеря. Главному дежурному по базе немедленно вернуться сюда!   
     И ретивая троица конвоиров тумаками и дубинками из мелкопористой резины борзо погнала чету влюблённых оборванцев к отдалённому и приземистому зданию бетонной гауптвахты…               
     Вскоре, пыхтя, прибежал на плац главный дежурный по лагерю и перед кирпичной трибуной почтительно и чётко откозырял…
     Кузьма басовито и зычно проревел:
     - А теперь мчись, дежурный, на правый фланг и  возглавь парадные колонны!   
     Исполнив это приказанье, дежурный оцепенело замер, а Кузьма гулко и весело скомандовал в электронный микрофон:
     - Готовьтесь к торжественному маршу! А после парада всем построиться на плацу в прежнем порядке!      
     И бравые командиры охранных подразделений без промедленья прокричали нужные приказы, и парад церковных преторианцев начался…

7

     После быстрого окончанья парада церковные гвардейцы снова замерли в ровных шеренгах на тенистом плацу. Кузьма в микрофон позвал на трибуну главного дежурного по базе, и тот явился вприпрыжку. Кузьма отключил микрофон и приказал оцепенелому дежурному:   
     - В особняк немедленно послать людей, которые уже бывали там в карауле во время пастырских и инспекционных вояжей понтифика. В резиденцию послать именно тех ребят, коих мои задорные овчарки знают настолько хорошо, чтобы принимать от них пищу. Прихватить побольше мослов и сырого мяса с мозговыми костями и сытно накормить псов. Во дворец я разрешаю входить не далее фойе, где позволено отдыхать свободной вахте. Лагерные караулы быстро вернуть на прежние места; остальному же контингенту – занятья и муштра по расписанью! Приготовить молодцам праздничный ужин!.. Мы же сегодня будем дислоцироваться в гостинице при базе. Ступай резвей, приятель, и делай карьеру! Твой кораблик отныне плывёт в перспективном фарватере!.. А с шантрапой не цацкаться! Чай, – не птенчики из инкубаторов!    
     И главный дежурный шало устремился прочь с трибуны и на плацу перед строем громогласно и звонко подозвал к себе командиров подразделений, а затем тихо, но веско отдал им подробные и чёткие приказы. Вскоре охранники покинули строем плац, и Кузьма вдруг резко повернулся к насупленному Осокину и примирительно молвил:
     - Почему ты, Илья, пасмурный такой? Неужели ты вдруг решил, что я намерен шугануть тебя от дележа скорых дивидендов? Вовсе нет, поскольку я чрезвычайно тебя ценю! Вероятней всего, ты обижен на то, что я игнорировал твоё мненье в теченье этих мероприятий! Но ты пойми, брат, что мне было недосуг! Впрочем, сейчас я вполне готов выслушать твои инвективы и ламентации. Ты странно мне симпатичен, и поэтому я стерплю от тебя даже нецензурную брань. Не будь инфантилен, обличай меня. А я попробую на время стать смиренным, как чучело, набитое соломой или ватой…               
     И вдруг Илья невзначай для самого себя высказался предельно искренне:
     - Я не буду лукавить: меня очень уязвило пренебреженье ко мне, но обида уже прошла. Ведь при моём вмешательстве результат оказался бы намного хуже, и поэтому я усмирил свои негативные чувства и амбиции. Но сейчас меня мучительно бередит мысль о том, что любая голая целесообразность дёшево стоит без чувства. Теперь мне по неведомой причине верится в то, что чувства, которые появляются у людей в самые, казалось бы, неподходящие миги, полезны душам человеческим! Я отлично осознаю то, что сейчас моя рефлексия неуместна и вредна, но уже не могу я совладать с собственным мозгом! И если бы не Алла…    
     И внезапно Кузьма, ощутив крайнее любопытство, прервал своего взвинченного собеседника:   
     - А что именно хочет Алла? Ведь наша авантюра – далеко не моцион или утренняя гимнастика без гантелей! И не фланирование в шлёпанцах и в мещанском фланелевом халате по укромным аллеям на курорте! Очевидно, что риск для нас – колоссальный! Конечно, первая стадия нашего путча оказалась успешной, но ведь погибельные осечки в дальнейшем очень вероятны. Алла, несомненно, пребывала в панике или в прострации, когда отрекалась от собственного дяди. Но почему избалованная барыня вдруг изменила своему единокровному и щедрому благодетелю и патрону? Я этот важный вопрос задаю из шкурного интереса. Я не могу всецело полагаться на человека, которого я не понял до конца… 
     У Осокина вдруг невольно вырвалась ехидная фраза:
     - И тебя вдобавок очень интересует проблема предательства…   
     Кузьма набычился, но к собственному удивленью ответил правдиво:
     - Да, психология измены весьма меня занимает…   
     Осокин криво усмехнулся и молвил:
     - Алла сама толком не знает, чего именно она хочет. Но это хорошо постиг наитием я…
     Кузьма искоса глянул на собеседника и грубовато попросил:
     - Ну, так скажи мне, прорицатель, отвечай без преамбул… Прекрати мытарить…   
     И Осокин негромко, но внятно произнёс:   
     - Алла бессознательно желает нормальности. И предсказуемости бытия! Чудесную женщину природа наделила завидно здоровой психикой! Хочется легального достатка, прочной семьи, детей и внуков. В разительном отличии от членов нашей кучки! Алле претят гипнотические экзерсисы! Для неё тоталитарная церковь – искусная браконьерская западня с острыми кольями и когтистым капканом… А дядя – взбалмошный и хитрый колдун с неограниченной и бесконтрольной властью. Непредсказуемость кудесника стала очень опасной… Алла намерена вырваться из паучьих тенёт и готова платить за свою свободу. Говорю без обиняков!   
     Кузьма хмыкнул и серьёзно сказал:
     - Честно говоря, я не ожидал подобной откровенности… Что ж, искренность всегда благородней идейной контрабанды!.. Я теперь совершенно уверен в том, что Алла упросила тебя помогать ей в бегстве и в её адаптации к реальной жизни… Значит, отсюда не прочь драпануть и ты, хильнув, как ленивый и нерадивый школьник-вертопрах с уроков… Не отрицай, бесполезно!.. Я владею логикой и диалектикой… Ведь я, будучи юным кадетом и курсантом, не манкировал ученьем!.. Ты сейчас легкомысленно долдонил, что Алла неосознанно ищет нормальности. Неужели, по-твоему, Агата и я – ненормальны?! А разве ты теперь – в трезвом уме, если вдруг вывалил мне всю подноготную своей зазнобы, как дерьмо из дырявого бурдюка?! А если вдруг окажется, что дефективный – это именно ты?         
     Осокин не смутился и примирительно ответил:    
     - Ещё неизвестно, что теперь лучше в нашем мире: оказаться ненормальным или всё-таки сохранить здравый смысл? Ныне критерии разумности очень расплывчаты… И ты мне поверь, что после того, как я попал сюда, я всё чаще говорю и действую под влияньем мистического наития, а не рассудка. Тогда моё сознанье полностью отключается, и вдруг превращаюсь я в живой и ходячий ретранслятор для ниспосланных мне мыслей. И начинают на меня воздействовать эфирные пучки пульсаций. Я и теперь нахожусь под влияньем такого наития…      
     И вдруг оба, резко поворотясь, начали друг друга рассматривать пристрастно, жадно и нервно. И вскоре оба они в ладной маскировочной форме уже виделись друг другу заправскими, матёрыми вояками. А затем каждому из собеседников его насупленный и дерзкий визави вдруг показался способным на эффективные и крайние меры ради своих убеждений и целей. Взаимное почтенье партнёров быстро возрастало, и, наконец, появилась между ними явственная приязнь…
     Кузьма широко улыбнулся и заговорил первым:
     - Порой мне мерещится, что мистическое наитие снисходит и на меня. Такое ощущенье регулярно осеняет меня после твоего появленья здесь… Ты, возможно, – катализатор роковых процессов… А моё наитие помогает мне избегать ошибок. И мне – в придачу – просто приятно с ним. А вдруг наитие покинет меня, – и вкрадчивые интонации Кузьмы зазвучали тревожно, – если ты исчезнешь? Пожалуй, ты теперь – наш заветный талисман! Ведь судьбоносные и удачные событья начались только после твоего прихода сюда! И я готов поручиться, что ради тебя останется благополучной и твоя капризная протеже – Алла. А пока она необходима, как алиби и легитимность. Ведь Алла – законная наследница своего несравненного дяди. И она сейчас не менее важна для нас, нежели для рыцаря-пилигрима его острый булатный меч и крепкие латы!..
     - Я отлично понимаю это, – хмуро отозвался Илья, – но ведь любая надобность в человеке зачастую минует. Особенно, если власть, наконец, захвачена, а богатство уже обретено!   
     - Но мы ещё не заполучили богатство и власть, – сказал Кузьма и вожделённо ощерился, – препоны к нашему триумфу неисчислимы, и приближенье к победе может надолго застопориться!.. При мятеже очень трудно действовать по графику!.. Приходится импровизировать…       
     - Именно потому, что ещё не достигнута окончательная победа, – ворчливо и нервно встрял Илья, – и спешу я заключить договор… Ведь после торжества будет уже поздно и хныкать, и трындить…      
     Кузьма обиженно пробурчал:
     - Неужели ты, братишка, полагаешь, что я – хулиганистый шпингалет или курва с блохами? А ведь я выказывал искреннюю приязнь к тебе и неоднократно!       
     Илья иронично и грустно хмыкнул и возразил:
     - После обретенья власти ты неизбежно станешь иным. И нельзя предсказать: каким именно… Ты учти свой жизненный опыт… поройся в багаже своей памяти!..             
     Кузьма озлобленно вздрогнул, но, желая казаться объективным, заставил себя согласиться:
     - Резонно! Не буду тебя критиковать, будто я – прокурор! Твоё требованье о пакте – обоснованно и справедливо!   
     Илья натужно спросил:
     - Могу ли я сейчас изложить конкретные условия?      
     Кузьма неохотно, но согласно кивнул головой и хрипловато бросил:
     - Валяй, адвокатствуй!    
     - Благодарю, – сказал Илья и принудил себя успокоиться, – я не терплю ажиотажа и постараюсь быть умеренным, дипломатичным и кратким. Я желаю, чтобы нешуточная доля церковных активов была без проволочек отписана в личную собственность Аллы!.. Для надёжной поруки… Алле претит пошлая роль разини…          
     Кузьма присвистнул и, не тая раздраженья, ворчливо заметил:
     - Но тогда гарантий от Аллы, – если мы не раззявы и не лохи, – должны потребовать мы! Ведь можно получить деньги авансом, а потом плутовато шмыгнуть в потаённую лунку без адреса. Улизнуть, как хитрая мышка-норушка или проныра-колобок из детских баек!..   
     Илья, пытаясь сохранить спокойствие, спорил:
     - Но Алла – не прохиндей, и она – разумна! Облапошить, умыкнуть уворованные деньги в закордонные закрома, а после постыдной кражи весь отпущенный Богом век прятаться в щелях, как таракан, от упорных и лютых мстителей?! Ведь хорошо известно, что у церкви найдутся профессиональные агенты-убийцы… Алла не хочет для себя жалкой доли отщепенки. Да и я не желаю быть изгоем и эмигрантом…   
     - А почему бы не питать полное доверие к нашему честному слову?! – совершенно неожиданно для них обоих с надрывом спросил Кузьма. – Неужто ты больше не сомневаешься в том, что наше пошлое жульничество, предполагаемое тобой, – неизбежно? Не по себе ли судишь, предвосхищая коварство?      
     И вдруг оба они смущённо умолкли, поскольку им разом – и почти дословно – вспомнились реплики из недавней беседы накануне бунта…
     Перед началом мятежа Агата спросила: «А теперь назовите мне причину, по которой мы с такими крупными козырями можем проиграть?» Мгновенно ответил Осокин: «Междоусобная ненависть и грызня. Взаимная нелояльность, зависть, апломб и амбиции! Мы начинаем рискованную партию, и нам теперь очень накладно вздорить». Агата согласилась: «Именно так! Удары исподтишка, шатанье, разброд и взаимная ревность могут обречь на позорный крах все наши комбинации». А вскоре Агата присовокупила: «Не может нормальный человек изменить тому, кому искренне верит сам».      
     После паузы Осокин с запинками проговорил:
     - Возможно, я был недостаточно щепетилен и вежлив, но я пекусь об Алле. Ведь она небезразлична мне, и накануне я обещал ей помощь.   
     - На каких условиях? – иронично спросил Кузьма. – Неужели ты отныне бескорыстен?            
     - А разве ты абсолютно исключаешь такую вероятность? – поинтересовался Илья и мстительно брякнул: – Не по себе ли судишь?      
     - Не гоношись, не ерепенься, – молвил Кузьма рассудительно и строго, – нам обоим с нашей ущербной моралью бесконечно далеко до святых угодников, отшельников и монахов. И мы живём не в старообрядческом скиту среди дремучей тайги или тундры! Ты, например, обитаешь в пошловатом и развратном мегаполисе! Да и я подвизаюсь отнюдь не в эдеме средь херувимов и ангелов! Человеческие качества, подобные нашим, приятель, свойствам, не достойны музеев и почётных мемориальных комплексов! Скорее мы достойны ордеров на арест!.. И поэтому нам очень глупо юродствовать, притворяясь более благородными и честными, нежели мы есть в действительности. Ведь мы на пользу нам обоим уже научились взаимной откровенности!..            
     - Да, – слегка суетливо согласился Илья, – бросим, наконец, зряшное лицемерье и будем прагматичными реалистами…      
     И Кузьма вкрадчиво осведомился:
     - Разве у тебя, кавалер, нет меркантильных интересов к Алле? Или на твоё неминучее горе ты взаправду в неё втюрился?.. А если в грядущем она уподобится грозной валькирии из героических саг северных скальдов?..    
     Илья задиристо ухмыльнулся и сказал:
     - С нами теперь может всякое стрястись!.. Ты сейчас правильно заявил, что мы – мошенники. Но одновременно ты, противореча самому себе, вдруг предложил, чтобы мы слепо полагались только на словесные обеты и заверенья друг друга! Речевая эквилибристика! Парадокс! Нонсенс! Ведь ежели мы – кондовые шельмы, то одних обещаний, пусть даже клятвенных, – нам явно мало! Почему я должен полностью тебе довериться, если ты не отрицаешь того, что сам склонен к плутовству?   
     И вдруг Кузьме столь болезненно и страстно захотелось взаимной и полной откровенности, что он оказался на грани истерики. Однако он привычно обуздал свои нервы и, напустив на лицо гримасу непроницаемости, молвил: 
     - Я добросовестно ищу оптимальный вариант нашего консенсуса. Эти поиски, как геморрой в башке! И я теперь убеждён, что ради общего успеха мы должны крепко верить друг другу… верить, даже вопреки тому, что мы – корыстные нечестивцы!.. Любая великая победа всегда на истовой вере зиждется… пусть даже вера – иррациональна!.. А плоды рассудка и демократии вовек не устроят всех одновременно, ведь кто-нибудь обязательно останется в претензии!.. Но истинную веру порождает только предельная искренность, пусть даже циничная и злая…               
     Илья принудил себя упорно возражать, хотя его явно растрогали фразы и интонации собеседника: 
     - А почему ты, Кузьма, не хочешь довериться нам? А наоборот: настырно домогаешься нашего доверия к вашей чете?..    
     - Время дорого! – быстро ответил Кузьма. – При оформлении храмовых ценностей на имя Аллы мы надолго погрязнем в юридических закорючках и казусах. А бюрократические и биржевые процедуры непременно помешают нам в нужный, короткий срок захватить власть в епархиях и филиалах…    
     Илья невольно согласился:
     - Веский аргумент!   
     И Кузьма, воспрянув, продолжил свои увещеванья: 
     - Если есть у тебя меркантильный интерес к Алле, то мы готовы его учесть. Я не сомневаюсь в том, что без оговорок ты любишь её. Но своекорыстье всегда гнездится в людях, если не в рассудке, то в подсознании. Ты суди об этом тезисе хотя бы по мне!.. Поверь: я безмерно люблю Агату и страстно влекусь к ней… ведь я досель не знал более умной, изощрённой и нежной любовницы, нежели она… И хоть душой я – не карлик, но в придачу к нашей любви я хочу ещё и профицит! Сиречь – банальный, но солидный барыш!.. Ну, некуда людям – даже благородным и честным – деваться от своекорыстья и собственных задних мыслей!..  Ведь и Бог – корыстен!..    
     - Ты напрасно теперь саркастически кощунствуешь, – с упрёком отозвался Илья и быстро, но размашисто перекрестился, – ведь в нашем заковыристом положении даже на фактор Бога надо уповать…       
     Кузьма печально улыбнулся и хрипловато произнёс:
     - Но корысть бывает различной. А моя корысть – безалаберная и скромная. Я не мечтаю о пошлом богатстве, я не жажду гарема, круизов на собственном лайнере и пышных теремов… Я готов мыкаться по лачугам, шалашам и трущобным норам, но я болезненно желаю каскада премьерных постановок моих пьес на престижных театральных сценах! Даже без выплат мне авторских гонораров! Я, как режиссёр, начну использовать гипноз в работе с актёрами над их ролями!.. А ещё я не прочь полистать экземпляр толстого фолианта с моими опусами! Я ведь обожаю глянцевые страницы и золотые тисненья на кожаных переплётах манускриптов…      
     Илья вздрогнул и возбуждённо сказал:
     - Я теперь полагаю, что я постиг тайные мотивы твоих действий! Умная Агата обещала тебе роскошные спектакли по твоим зарифмованным текстам, и я ощущаю, что она сдержит слово. Да и ты наитием чуешь, что она не солжёт…    
     - Потоки мистических наитий духовно сблизили нас, – радостно прошептал Кузьма и поперхнулся…    
     И вдруг Илья чудом понял последнюю фразу собеседника и вдохновенно молвил:
     - Да, могучие и таинственные токи наитий сроднили и совокупили нас! Ведь теперь и я искренне, хотя и несуразно влюблён!.. Алла посулила мне щедрую награду за помощь в бегстве из ваших гипнотических тенёт. А жирная рента ещё никому не вредила! Наоборот, здоровый житейский интерес только крепит истинную  любовь, а не усугубляет разлады в ней… Однако моя корысть ныне, – как и твоя, – не в банальном богатстве! Мою душу кошмарно, беспредельно мучает великая эзотерическая тайна, которая вдруг открылась приснопамятному Кириллу в преддверии смерти!.. И отныне во мне – саднящее и хроническое томленье от великой предсмертной тайны!..          
     Кузьма угрюмо и задумчиво отозвался:
     - А ведь не только тебя ошарашило поведенье Кирилла перед кончиной. Ведь и я в миги кульминации жертвоприношенья был изумлён и озадачен! Неужели при агонии открывается человеку то, что его избавляет от ужаса перед смертью? Но доселе я не постиг, что именно открывается… Однако, дружище, – негромко и ехидно произнёс Кузьма, – я не вижу никакой связи между великой предсмертной тайной и твоим прихлебательским служеньем Алле. Если извечные загадки небытия истерзали тебя, то отравись! В нашем кубле наверняка отыщется медленнодействующий яд. И ты, корячась в долгой агонии, несомненно, проникнешь в предсмертные тайны, которые намедни открылись Кириллу!.. Но при чём здесь твоё попустительство гордячке Алле?.. не пойму, хоть расшибись или тресни!..         
     Илья посмотрел на чёрные дуги бровей собеседника и хмуро ответил:    
     - Но я не могу этого объяснить даже самому себе. Ведь, попав сюда, я вдруг оказался в суматошном кавардаке психологических загадок. И моя прежняя жизнь мною сейчас воспринимается черновым, подготовительным этюдом для подлинного шедевра!.. Я теперь знаю совершенно точно лишь одну истину: если бы меня со сладчайшей жутью не повлекло к познанью великой предсмертной тайны, то я непременно остался бы равнодушным к Алле…    
     - А не появилась ли у тебя, дружище, заразительная склонность к суициду? – вдруг с явной озабоченностью поинтересовался Кузьма и насторожено встрепенулся. – Разве потенциальные, но робкие самоубийцы не стремятся найти для себя обаятельных палачей? И разве те, кто склонны добровольно расстаться с жизнью, не находят палачей для себя, хотя бы изредка? А если вдруг именно такого палача ты обрёл, наконец, в Алле и своим нежным вожделеньем привязал её к себе?      
     Илья ответил искренне и серьёзно:         
     - Я теперь ощущаю, что моё влеченье к великой предсмертной тайне и моя сумрачная любовь к Алле – неразрывны! И я сейчас воспринимаю любовницу узким и длинным лазом к замурованной пещере, где в пыльном сундуке хранится роковая тайна… Такая у меня возникла дикая ассоциация!.. И ты поверь в то, что я осторожен, но отнюдь не робок…       
     Внезапно Илья нервически осёкся и, сморщив узкий лоб, потёр виски кончиками пальцев; Кузьма же крепко задумался, взирая на зелень густого кустарника поодаль. Илья молча и нервно воображал классические камеи с профилем своего бородатого собеседника…
     «А ведь с таким философом наверняка влипнешь в серьёзные напасти, – встревожено размышлял Кузьма, – с парнем явные нелады… Мой странный соратник напропалую зудит о великой предсмертной тайне, и хотя он – симпатичен мне, но его полезно за абстракцию вымести из реального дела, как прелую мякину с гумна… Однако он сейчас располагает несомненным и сильным влияньем на Аллу, а та необходима нам ради законных подписей на документах и грамотах, поскольку у неё – генеральная доверенность на полномочное веденье церковных дел. И Алла, в придачу, законно наследует Чиркову, в случае его нечаянной кончины… Ох, пока нам нельзя с ними неуступчиво спорить и задиристо ссориться, ибо могут они в отместку затаскать нас по арбитражным судам и следственным комитетам. А нам сейчас повредят и сплетни,  и шумиха, и, тем паче, ажиотаж в прессе… Нам поначалу необходима сугубая келейность… И, значит, – нужен компромисс…»               
     И Кузьма сосредоточенно и деловито сказал:
     - Мне твои понты и рефлексии – по барабану! Если вы хотите нас бросить, то покиньте нас… Но оставьте нас прилично, а не как бесшабашные и вороватые босяки! Договорённости должны соблюдаться! Это принципиально! Иначе здесь ваши поступки будут однозначно расценены, как своекорыстная трусость. И ты не всучивай мне лапшу и клюкву о мрачных безднах в твоей натуре! Всё это – мишура и маскировка!.. Но мы готовы всесторонне учесть ваши интересы… Однако, без щедрых авансов Алле!.. Без опрометчивых задатков и залогов!.. Убеди свою зазнобу добросовестно выполнить наши условия; пусть она повинуется, как лошадь на корде в манеже!.. И я посодействую в том, чтобы Алла не околпачила тебя… Вообрази на своей философской голове длинный конус шутовского колпака из пёстрого картона!.. Не допусти своего конфуза! Не осрами себя! Не стань клоуном!..   
     - Но мне уже безразлично большое материальное богатство, – напыщенно и нервно пробубнил Осокин и испытующе глянул в неподвижные зеницы своего собеседника, и тот сардонически ему возразил:
     - Ой, ли! Не решай с кондачка! Ведь совсем недавно ты борзо рыскал по хуторам и сусекам в поисках барахла для мелких спекуляций! И вдруг у тебя исчез накопительский раж?! Уж поверь мне: так не бывает! Ты по-прежнему отъявленный скупердяй, и лишь на короткое время ты глупо и наивно уверовал в то, что отныне ты – бескорыстен! Но характер, натуру и душу нельзя реформировать столь быстро! Угомонись, уймись, дружище! Весна, любовь и твоё сезонное помраченье! Обычный диагноз! Давай позабудем этот горестный инцидент и закончим наши препирательства. Ведь эта беседа и меня не красит… Реальность гораздо важней иллюзий и пошлой романтики… И надо прекратить флирт со смертью… Разве ты не согласен?    
     Илья на миг закусил нижнюю губу, а затем с хрипотцой произнёс:
     - В результате мы вернулись на круги своя!..  Итог распри неутешителен для обоих…
     И Кузьма пылко заспорил:
     - Отнюдь!.. Ведь наши позиции теперь прояснились, и я считаю их равными по силе. Я охотно признал ваше право смыться отсюда, когда мы успешно завершим наше общее дело. И я ручаюсь вам, что стрекача вы дадите весьма обеспеченными людьми! Но лишь после исполненья ваших обязательств!.. И не иначе!.. Таково моё резюме наших дебатов.      
     - Ладно, – сказал Илья и заметно расслабился, – балластом и хитрюгами мы не окажемся. Но я всё-таки позволю себе надоедливое уточненье. Мы будем блюсти наши интересы параллельно. Сначала Алла отпишет вам куски активов, а затем она сразу выберет и возьмёт свою долю. И далее мы действуем соответственно: Алла передаёт вам очередную порцию, и сразу получает своё…      
     Кузьма резко тряхнул головой и весело молвил:             
     - Однако и ты возьмёшь свои ломти ценного пирога. И ломти – не хилые! У меня тут – свой расчёт! Поверь мне: при дележе добычи твоё нынешнее бескорыстие быстро улетучится, и от досады за промашку ты наверняка окажешься способным на опасные для нас кунштюки и фортели. Лучше с тобой честно поделиться, даже если ты из каприза ещё не хочешь этого…      
     И внезапно Илье подумалось:
     «Неужели великую предсмертную тайну я выдумал только для того, чтобы унять мою нечистую совесть? Дескать, если жертвенному Кириллу вдруг открылись великие потусторонние секреты, которые ему позволили умереть счастливым, то, значит, его убийство почти извинительно…»
     Кузьма вдруг задиристо проговорил:
     - Я полагаю, что ты согласен…
     Илья встрепенулся и отозвался:
     - У меня не осталось возражений…
     И оба они, поспешно сойдя с трибуны, зашагали по тенистым и благовонным аллеям к зданию штаба церковных охранников… Возле штабного цоколя партнёры вдруг увидели чёрного и тощего котёнка, и оба одновременно приласкали зверька, который мурлыкал, мяукал и вздрагивал… Вскоре соратники, бросив котёнка, вошли в штаб… 

8

     Осанистая и почти неподвижная Агата со сцены молча взирала в пустой зрительский зал и с огромной усладой ощущала растущую уверенность в самой себе. Ведь уже сбывались потаённые и заветные желанья! В реальность воплощались дерзостные мечты!.. А дубовое кресло, в коем Агата восседала за столом для президиумов, показалось ей на миг королевским троном. Её ублажали и нежили робкие взоры явно напряжённой Аллы и подобострастно-вертлявого Чиркова… В прохладном конференц-зале уже слегка смеркалось, и порой доносилось из окон пенье или щебетанье птиц на окрестных деревьях. Тени в просторном помещении постепенно удлинялись…   
     «Ещё позавчера я была ничтожной побирушкой, – размышляла Агата, всматриваясь в ажурные тени на потолке и на стенах,  – а сегодня я – полновластная хозяйка поместья и челяди.  Но успехи и власть часто дурманят разум. Самое трудное дело теперь – сохранить ясность рассудка… Иначе... гоп… и наше фиаско неминуемо… Интересно, откуда, – и она быстро смежила веки, – впорхнуло в меня иностранное слово «фиаско»? И как в моей памяти отложились заумные термины: «индексы», «коэффициенты», «эликсир» и «квинтэссенция»? Почему у меня, – у кухарки, санитарки и горничной, – вдруг появились безупречные манеры, гордая осанка, богатая лексика и грамотная речь?.. Неужели власть преображает столь разительно?.. Или же мне теперь пособляет сам Бог?.. Такие вопросы нельзя игнорировать…»       
     И Агата, услышав шорохи и скрипы, медленно открыла глаза и увидела, как в высокие боковые двери пружинисто вошли в конференц-зал бравый и задорный Кузьма Бредов и очень серьёзный Илья Осокин; оба были в камуфляжной форме и в краповых беретах. Двери в зал остались распахнуты…
     Кузьма, а вослед за ним Илья быстро поднялись на сцену и вдруг начали нерешительно переминаться супротив осанистой Агаты; та доброжелательно предложила:
     - Садитесь поудобнее, милые соратники, в кресла рядом со мною. Кузьма – одесную меня присядь. 
     И оба они проворно расположились в соответствии с пожеланьем Агаты…
     После короткого молчанья Кузьма негромко, но бодро и чётко доложил:
     - Церковные преторианцы отныне нам служат, как юркие пуделя. Я принимал их парад. Шаг они печатают немногим хуже, нежели в кремлёвской караульной роте. Чётко и почтительно рапортуют. Ретиво, бездумно и слепо они исполнят любой приказ. Жупел смерти не испугает их.
     - А где сейчас их бывшие командиры? – медленно спросила Агата и мельком глянула влево на Илью, который нервно щурился и ёрзал… Кузьма осклабился и ответил:
     - Отставные боссы законопачены в каталажке. Их лишат пенсий, привилегий и льгот. Я торжественно обещал перед парадным строем лишить их и рассудка, и памяти. Превратить нахалов в бессмысленных овощей, и выгнать их вон бродяжничать! Обработать их разум и психику нужно сегодня ночью…      
     Агата согласно кивнула головой и призадумалась… Только один раз она случайно присутствовала при лишении людей рассудка и памяти. Агата знала, что психотропные смеси при этом не применялись. Но Агату тревожило то, что она плохо помнит заковыристые тексты внушений. И всё-таки она вдруг решилась на рискованную попытку сделать с пленниками то, что посулил им Кузьма…
     Брать ли с собой на эту гипнотическую операцию Чиркова? Ведь его помощь может оказаться бесценной! Но Агата вдруг решила не брать с собой бывшего шефа… 
     Агате показалось, что советы Чиркова унизят её; самоуверенность её всё более возрастала. Агата слепо уповала на своё мистическое наитие, которое возместит ей нехватку опыта и познаний, осенив её нужными текстами внушений…
     «И, кроме того, – мысленно успокоила себя Агата, – со мной пойдёт Кузьма. И у него будет пистолет. Если я хотя бы на секунду заподозрю симуляцию безумья и утраты памяти, то я велю Кузьме пристрелить пленных обормотов. И Кузьма не дрогнет, я не сомневаюсь в его доблестной верности…» 
     И Агата вкрадчиво и одобрительно проговорила:
     - Я полностью согласна с тобой. В темноте мы вдвоём отправимся к нашим штрафникам. И попытаемся их превратить в беспамятных оболтусов!.. Однако, – и голос её приобрёл хозяйственную озабоченность, – опрометчиво ночью оставлять богатый особняк без надзора.      
     Кузьма горделиво усмехнулся и возвестил:
     - Периметр усадьбы надёжно охраняется! Я направил туда караул с пищей для своры моих собак. И я категорически запретил сторожам заходить в хоромы далее вестибюля. А мы этой ночью останемся здесь. В командной резиденции! Ведь ночёвка на поле боя всегда была символом победы!         
     - Едем в гостиницу! – звонко велела Агата и порывисто встала. Мгновенно  вскочили из кресел и все остальные…   
     Они быстро покинули прохладное и тщательно ухоженное здание штаба, оставив все двери на своём пути распахнутыми настежь… Возле парадного входа Агата вдруг  заметила чёрного и худого котёнка и порывистыми жестами приказала Чиркову взять зверька с собой. Чирков угодливо засунул пушистое и тёплое тельце себе за пазуху... 
     Пятеро лохматых собак в бежевом микроавтобусе скалились на котёнка, который в салоне копошился на кожаном сиденье между Кузьмой и Чирковым,  но гавкать и рычать псы без команды своего хозяина не смели… Илья уселся на водительское место, и Агата расположилась рядом с шофёром… Кузьма громко и кратко описал маршрут их поездки до хуторской гостиницы, и машина, урча, тронулась…   

9

     Церковную гостиницу окружал старый и тенистый сад с плодовыми деревьями, грядками и цветочными клумбами; ограда была из высокого и прочного штакетника. Ворота были изготовлены в купеческом стиле… Внутри сада журчал ручей в каменистом искусственном русле и белел отштукатуренный извёсткой домик для прислуги. Вздымался над старым колодцем узорчатый журавль… Одноэтажная кирпичная гостиница была высокой и массивной с длинными окнами, колоннами, шпилем и резными дубовыми дверями. Крыша была из красной черепицы…
     К помпезным воротам церковной гостиницы лихо подкатил бежевый микроавтобус, и Илья, резко тормознув, заглушил мотор. Кузьма громко и одобрительно произнёс:
     - Молодецки рулишь, Илья, с пируэтами! И где же наловчился ты столь классно вальсировать на тачке? Неужели в автокроссах участвовал и рекорды на треках бил? 
     - Я не гонял в ралли, – хмуро отозвался Илья, – в жизни у меня были другие приоритеты. 
     Затем Илья после короткого молчанья присовокупил хрипло и озадаченно:
     - Однако нас не встречают.   
     И Кузьма проворно вылез из машины и начал озираться… Гостиница и фруктовый сад находились в конце ухабистой и узкой улочки с покрытием из чёрноватого грунта со щебнем; тротуар был небрежно вымощен силикатным кирпичом. В окруженьи акаций белели добротные домики с шиферными крышами, но жители не мелькали… Из круглого пруда с ряской и тиной доносилось непрерывное кваканье лягушек… Стрекотали кузнечики, а в закатном небе петляли стрижи… Сорняки были тщательно прополоты… Пахло душистым сеном из маленькой скирды…      
     Кузьма решительно приблизился к воротам, и створки их без скрипа приоткрылись. Из ворот озабочено шмыгнула юная блондинка в коротком сиреневом платье с очень глубоким декольте и в чёрных туфлях на плоских каблуках; длинные локоны осыпали её голую спину… 
     Ярко-зелёные глаза Ксении придирчиво вперились в бородатую физиономию Кузьмы; камеристка мгновенно узнала посетителя, который со сворой собак эскортировал святейшего понтифика во время пастырских визитов. Барышня пренебрежительно усмехнулась, поскольку она считала, что Кузьма имеет более низкий ранг, нежели она. Ксения наивно полагала, что псарь находится на самом низком уровне в их церковной иерархии…
     Ксения мысленно составила уничижительную фразу: «Какого дьявола тебе, псарь-кинолог, здесь надо?», и уже разинула рот для бурных излияний своего презренья к Кузьме, но тот, опередив надменную барышню, вскричал с негодованьем: 
     - Почему вахты у ворот нет?! Дрыхла, небось, закопёрщица! Или ягоду-малину лопала-поглощала! Да я из тебя за нераденье и беспечность кисель в эмалированной кастрюле сварганю!   
     Внезапно из ворот выпорхнула вторая близняшка по имени Лариса, и была она в таком же пикантном одеяньи, как и сестра. Лариса без колебаний и раздумий ринулась в полемику и сипло возопила:
     - Отвали, шпарь отсюда, кудлатый и мерзкий олух! Или амплитуду рыка умерь! Никому не дозволено здесь кобениться! Меняй, зараза, амплуа! Держи дистанцию, охламон! Адаптируйся!.. Шныряют тут ухари!..   
     Кузьма громко и желчно заметил:
     - Какая образованная дамочка! Даже термины из физики знает! Но только сначала она истошно и глупо горлопанит, и лишь потом думает!.. Крикливой жабке не хватает адекватности!.. 
     Ксения брюзгливо обратилась к сестре:
     - Глянь, Лара, какой несуразный, курьёзный умник! Таких клеймить надо! Тавро на бедре выжечь! Или на бородатой щеке этого обалдуя!..   
     И вдруг лица обеих девиц стали настолько презрительными и гадливыми, что Кузьма едва утаил своё ошеломленье…
     «Да уж, – цепенея, размышлял Кузьма, – мастерски воспитали пигалиц… Они безмерно кичатся своим уделом одалисок. Ещё бы: ведь они служат божествам… Но чрезвычайно странно то, что я не вожделею к этим лилейным барышням. Хотя, воистину: они красивы. И даже флёр образованья у них имеется… Неужели любовь к Агате вдруг вытеснила из меня влеченье к другим женщинам, даже самым смазливым?.. И, вероятно, мои страсти по Агате возникли потому, что её благосклонность наделяет меня властью? Я же теперь уподобился фавориту-любовнику при царице…»   
     И Кузьма вдруг решил, что его совершенная бесстрастность к этим прекрасным и стервозным девушкам явно сейчас доказала его полное порабощенье мудрой Агатой. Но в своём рабстве он ощущал извращённую сладость…
     А сёстры-близнецы почуяли, наконец, неладное… Слишком загадочно вёл себя бородатый посетитель… Не лебезил, не пресмыкался, но был дерзок. И не чувствуется в нём эротическое вожделенье к ним!.. А теперь он в раздумьях остолбенел, и только глаза рыщут… И будто излучаются из него токи власти…
     И сёстры встревожено переглянулись, и Кузьма уловил их озабоченность…
     Лариса заметно смягчилась и спросила:
     - Кто такой? И откуда ты?
     Кузьма расслабился и молвил:      
     - Хотя ваше поведенье было чертовски некорректным, но всё-таки я даю вам, паразиткам, добрый совет. Больше не уповайте на своих обалдевших хахалей-пестунов с кургузыми умишками. Поверженные бунтари уже – не защита вам! Вскоре накажут их настолько жестоко, что вам лучше не знать подробностей кары… А у вас будут новые импресарио, продюсеры, дирижёры; сиречь – сутенёры с ангажементами для вас…         
     И сёстры вдруг ошарашили Кузьму… Они поначалу злорадно встрепенулись и звонко хихикнули… Но уже через миг их тела содрогались в мучительных конвульсиях и корчах… Сёстры насилу держались на ногах и тихо выли; на алых губах у обеих появилась белые клочья пены…    
     «Вот какие… последствия гипнотической кодировки, – подумалось потрясённому Кузьме, – после неё несчастные мстят самим себе лютыми телесными муками за опасные для их жутких владык мысли и чувства… если таковые у рабов всё-таки появятся… А пена на губах, как индикатор, как признак протеста…»   
     И вдруг мучительное коверканье плоти сестёр заворожило Кузьму, и он, переминаясь перед ними, не стыдился своего извращённого интереса…
     В микроавтобусе Илья резко повернулся к Агате и тревожно предостерёг:
     - Неладное сейчас творится у ворот! У девчонок, похоже, абстинентный синдром. Наркотическая ломка! Они, наверное, ширяются…   
     Агата плавно обернулась к Чиркову и спросила:
     - Что именно происходит с отроковицами?   
     И Чирков, пуча от усердия мутные глаза,  заверещал:
     - Какие здесь у нас наркотики?! Героин, морфий, кокаин, марихуана – нерентабельны! Да и глупо пользоваться дорогим опием, если уже тщательно подобраны нужные слова для внушений! Вероятно, у девок невольно появились дурные мысли о своих владыках. Вот кляузных сестричек и корёжит согласно программе…      
     - А могут ли девочки умереть от твоей тарабарщины? – поинтересовалась Агата и слегка нахмурилась, не зная, как сейчас ей поступить…
     - Конечно… без сомненья, могут, – угодливо тараторил приторный Чирков, – на летальность, на смерть и рассчитано… Но наши внушенья нельзя назвать белибердой!.. Тексты шлифовались лучшими специалистами. Влезали в мозги живых людей. Изучали множество нюансов, перипетий… Нам протежировала высшая власть!.. И все мои познанья, мастерство и опыт – вам, владычица!.. А высший пилотаж – это умерщвленье ослушником самого себя… Немногие асы внушенья способны на такое!..    
     Илья вдруг почувствовал лёгкую тошноту, и напряжённая Агата, заметив это, произнесла тихо и доверительно:
     - Не брезгуй и не ропщи. Взялся за гуж, не говори, что не дюж… Терпенье и труд – всё перетрут… Я вскоре избавлюсь от этого нечестивого обормота…      
     Илья иронично и мрачно осклабился и хрипло обронил:   
     - Неужели мы окажемся лучше?      
     Агата хищно-грациозно выбралась из машины и, захлопнув дверцу, повелела:
     - Айда все за мною! Но не встревайте поперёк!      
     Илья пружинисто и ловко выпрыгнул из кабины и аккуратно закрыл за собой дверцу; затем из салона вылез с чёрным котёнком на руках Чирков, а следом – хмурая и взвинченная Алла. Поскольку дрессированные собаки ждали зова своего хозяина в автобусном салоне, то Чирков предусмотрительно оставил дверцу машины открытой для проветриванья… Агата с нервозной улыбкой направилась к гостиничным воротам; остальные почтительно следовали гурьбой за нею…    
     Агата мельком посмотрела на судороги и корчи сестёр, и вдруг ей припомнилась кончина Кирилла. А затем сумрачной Агате подумалось о том, что она, инициируя умерщвленье безвинного человека, укрепила свою душу. А духовные силы её стремительно возросли потому, что убийство Кирилла совершила она собственноручно. И она этой казнью быстро мобилизовала для церковного мятежа своих нынешних соратников… «Неужели умное и дерзкое преступленье может стать источником прогресса?..» – размышляла Агата… Теперь успех её очевиден… Ведь она уже обрела полную власть над Чирковым и над его бесстрашными стражами. И самозабвенно покорна Алла – легитимная наследница номинального понтифика их церкви…   
     Агате вдруг мучительно захотелось самолично избавить сестёр от жутких конвульсий и судорог и этим лишний раз доказать свою гипнотическую силу и самой себе, и собственным сообщникам. Но Агата убоялась своего возможного провала, который подорвал бы её авторитет… «Нельзя мне сейчас смазать впечатленье от моего прекрасного дебюта…» – сообразила Агата и, поворотясь к Чиркову, промолвила:   
     - Давай… вытаскивай, Роман Валерьевич, своих падчериц из транса. Ты окунул, погрузил этих кралей в бездну безумья, так извлекай их оттуда… Видишь: им плохо в омуте сумасшествия. Выволакивай их…       
     И Чирков, шустро подойдя к страдалицам-сёстрам, заметно преобразился: он важно подбоченился, и лицо его стало высокомерным и чванным. Вскоре начал он плавно пассировать пухлыми  ладонями перед выпученными глазами сестёр. И вдруг сёстры опознали эти господские ладони и с дикарски-восторженными гримасами остолбенели; корчи у барышень сразу прекратились. Чирков гордо усмехнулся и осанисто проскандировал две кодовые фразы:
     - То, что вовеки не будет мною прощено, позабудется на время!.. Вопреки изменам и крамолам  дозволяю жить!..    
     И обе эти вибрирующие фразы мгновенно и крепко запечатлелись в памяти чрезвычайно внимательной Агаты…
     Сёстры быстро и полностью успокоились и с порочной нежностью заулыбались… Агата озабоченно подумала: «Чумовые близняшки – очень смазливы… А мои чахлые познанья по сравненью с глыбой эрудиции Чиркова, как мутный и куцый ручеёк возле весеннего половодья Волги… Надо изучить, – и максимально споро, – все методики и приёмы моего гадкого, хотя и порабощённого инструктора-опекуна. Не хочу я зависеть от маэстро-выродка даже в мелочах…»
     И Агата сзади подошла к Чиркову и порывисто прикоснулась левой ладонью к его правому плечу. Чирков мгновенно обернулся, и Агата, глядя на его переносицу, прошептала вдохновенно и внятно:
     - Немедля с профессиональным гонором внушай девчонкам, чтобы отныне они повиновались только мне одной. И служили мне, как божеству… Совершали в мою честь сакральные обряды… И чтобы они убили тебя, если вдруг я отдам соответствующий приказ…   
     И Агату изумила несказанная радость на лице Чиркова; внезапно он подпрыгнул, а затем начал умильно и бойко лопотать: 
     - Да, да, смерть по вашей, владычица, святой воле будет усладой мне! А эти девочки сейчас покорятся вам до самой последней молекулы в их юной плоти… Эти куртизанки почтут за неземное счастье интимно ублажать вас… плясать перед вами на подиуме совершенно нагими… Шлюшек очень хорошо обучили любовным игрищам, стриптизу и сексуальным танцам у сценического шеста…   
     И Агата вдруг ощутила, что она невольно и сладострастно облизнулась, а через миг она, трепеща от противоестественного вожделенья, вскричала:
     - Внушай, шакал!
     И Чирков, обретя кичливость, повернулся к сёстрам и зычно произнёс:
     - Я – медиум, вещающий божественную волю! Любезные и верные сёстры! Непререкаемой волей небесной мадам, которая рядом со мною, окаянные Зубов и Карпин сегодня были низвергнуты в гнойное узилище с клещами, тараканами и клопами!.. Свершилось чудо! Божественный демиург ниспослал на землю мессию! Я же был только предтечей! Отныне вы обе – фанатичные и заботливые рабыни небесной мадам! Вы слепо и рьяно исполните любой её приказ. Даже если она прикажет вам убить меня! Аминь! Я горячо поздравляю вас, милые сёстры, с неслыханной честью… Ваши реверансы небесной госпоже! И ваша безграничная покорность мессии-владычице!..   
     И обе восхищённые сестры одновременно сделали книксен; к ним степенно приблизилась Агата, и разом они, поклонясь ей в пояс, облобызали её руки до локтей. Агата искоса глянула на Чиркова, и вдруг отчаянно она позавидовала его бесподобному уменью внушать… Агата уже явственно чувствовала в себе противоестественное вожделенье к обеим сёстрам, и мысленно она обвиняла Чиркова в том, что он-де пробудил в ней извращённые инстинкты…   
     Сёстры быстро распахнули тесовые ворота настежь, и Агата медленно вошла в сад; за нею почтительно, но проворно последовала её свита. И сразу раболепные сёстры сноровисто заперли узорные створки ворот; бежевый микроавтобус с ключом от стартёра остался снаружи…      
     Сёстры с безупречной учтивостью повели польщённую почитаньем Агату вместе со свитой к гостиничному дому с мансардой и мезонином. Они шествовали по вечерней благоуханной дорожке, вымощенной брусчаткой из базальта… 

10

     Чиркова поселили в тесной боковой комнате с лоджией, и он с чёрным котёнком остался там отдыхать до ужина; все остальные заняли попарно хозяйские апартаменты, где вышколенные сёстры проворно поменяли постельное бельё, а затем начали тщательную дезинфекцию… 
     Сначала сёстры приготовили пышный и благовонный номер-люкс для Агаты с Кузьмою, и те покинули общую комнату с камином на короткий отдых… Затем усердные сёстры юрко закопошились в соседних покоях, а в гостиной встревоженные Илья и Алла уселись рядом в антикварные кресла возле распахнутого окна с противомоскитной сеткой…   
     Алла вздохнула и тихо произнесла:   
     - Всё покатилось, как по торной колее. По шлее… Но Агата на миг показалась мне сколопендрой. Или скорпионом… Я не сильна в зоологии… Мы превратились в её расхлябанных клевретов…   
     Илья с запинкой отозвался:
     - Я… кое о чём… договорился с Кузьмой… Похоже на альянс…         
     Но Алла нервным фальцетом усомнилась:
     - А можно ли довериться посулам Кузьмы? Ведь он вовеки не дрыгнется против нашей атаманши! И будет окончательно решать отнюдь не он… Пока им нужна моя абсолютная лояльность… Для моих подписей на документах по юридической и нотариальной передаче прав собственности… А потом?.. Разве не сможет Агата аннулировать все твои устные договорённости с Кузьмой?.. И если всё-таки у него имелись полномочия от неё, то какие именно?..      
     Илья слегка насупился и ответил серьёзно и грустно:
     - Лучше иметь хотя бы зыбкие договорённости, чем вовсе никаких!.. А Кузьма обладает бесспорным влияньем на Агату. И нельзя этого парня считать бессовестным.         
     Алла недоверчиво хмыкнула и настороженно осведомилась: 
     - На каких условиях вы с ним поладили? 
     Илья вкрадчиво разъяснил: 
     - Если ты не будешь возражать, то вскоре мы слиняем… выскочим из игры. Но предварительно мы отхватим свой куш, нашу долю… На солидном куше для нас обоих настаивал сам Кузьма…       
     - А ему-то какой резон делиться с нами?   
     - Он опасается, что мы начнём публичный ажиотаж в прессе, если нас объегорят.      
     - А какой ему смысл отпускать нас из стаи? Ведь с нами можно поступить по кирилловскому лекалу. Смертный шаблон уже отлажен.      
     После короткого раздумья Илья сказал:
     - Я полагаю, что Кузьму уже пугает конвейер смерти. Ведь репрессии обладают собственной логикой. А средства достиженья цели зачастую подменяют саму цель. Поэтому самоцелью может стать умерщвленье!.. Вообрази: цель убийства – само убийство! А цель власти – сама власть!.. Кузьма нутром почуял опасность, хотя, возможно, ещё не осознал её до конца…      
     - И хоть чересчур кудряво ты всё сформулировал, – решительно молвила Алла, – но пусть по-твоему будет! Я скрупулёзно исполню твою волю! И знай: я прощу тебе крах или ошибку, но не предательство. И пускай тебе будет стыдно, если изменишь…      
     Илья широко и благодарно улыбнулся и растроганно проговорил:   
     - Я смертельно возненавижу себя, если тебя предам…
     И Алла согласно кивнула головой, и молча они засмотрелись в окно на вечернюю ясную зарю; их нежили струйки порывистого и прохладного ветра… И вдруг с отдалённого плетня из хвороста горласто пропел петух, и причудливые кучевые облака озарились закатным солнцем… 

11

     Агата хозяйственно осмотрела стерильно чистые апартаменты и медленно подошла к осанистому Кузьме, взиравшего через мелкую сетку распахнутого окна на пёструю и мокрую клумбу с весенними цветами. И Кузьма вдруг почуял благоуханье духов Агаты и, быстро повернувшись к ней, сказал проникновенно, заботливо и нежно: 
     - Вот, наконец, и мы поселились в боярских чертогах. Надеюсь, что после калейдоскопа событий мы уже достигли стабильной роскоши. Ведь у нашей церкви – огромный потенциал!.. А наши адепты и неофиты будут ещё ретивее в нас инвестировать. И мы начнём пользоваться шикарными «Кадиллаками» и позабудем напрочь трескучие драндулеты… Только нам надо поскорее позаимствовать знанья и методики у Чиркова, но, к счастью, он – хороший педагог!..   
     Агата недобро усмехнулась и фарисейски проворковала:
     - А меня уже тошнит от моего пестуна и ханжи. Без сомненья, и я – не ангел. Но Чирков настолько мне отвратен, что, как только он обучит меня, то исчезнет он…       
     И вдруг Кузьма болезненно поморщился и, выйдя на средину комнаты, произнёс басовито и резко:    
     - Ещё утром я настаивал на беспощадных мерах. Но сегодня со мной случилась метаморфоза, и теперь я не склонен к чрезмерной жестокости… Нам нужно действовать, по возможности, конструктивнее, гуманнее и мягче. Иначе все без исключенья наши проблемы мы будем решать умерщвленьем соперников и оппонентов…   
     Агата медленно пересекла комнату и, сев на постель, сказала:
     - Уже смеркается! Вот и суматошный день минул… Неужели ты уже боишься, что у нас появится необоримая привычка к убийству?..   
     - Да, – тихо признался Кузьма, – теперь я очень опасаюсь этого. Я сегодня вкусил власть, и она сладчайше одурманила меня… И лишь переговоры с Ильёй вернули мне здравый смысл…   
     И он грузно прикорнул рядом с нею на краешке широкой кровати с периной из гусиного пуха. Затем Кузьма, повернув медленно голову, посмотрел на левый профиль Агаты, и та мягко спросила:
     - Неужели соратники вдруг выдвинули нам новые условия?
     И Кузьма подробно и чётко уведомил её:
     - Илья говорил от имени Аллы, поскольку она, наверное, уполномочила его на тирады и на дискуссии. Эти обручённые любовники желают после окончанья общего дела покинуть нас. Выражаясь проще: тикать они вознамерились. Вероятно, они – помолвлены… Пусть! Шансы каждый даёт себе сам!.. И теперь Илья усердно радеет о том, чтобы его наречённая не осталась нищей и сирой… Ведь капризницу Аллу не устроит мизерный куш; ей не быть нашей верной креатурой…
     И внезапно Агата озабоченно подумала вслух:
     - А разве Илья, – этот жуликоватый и мелкий жучок-хапуга, – не печётся о самом себе?.. Шаромыжник намедни подцепил на уду завидную невесту. Так неужели не похлопочет он о собственном барыше?.. Но сейчас я почему-то ощущаю, что он способен на бескорыстье...          
     Кузьма воодушевился и негромко подхватил:
     - А не сквалыжные и брутальные индивидуумы – часто опасны!.. Я ещё никак не могу понять причину того искреннего уваженья, которое невольно я питаю к этому странному Илье… Пожалуй, из чести он готов на отчаянный поступок…      
    И Агата понимающе перебила его:
     - А такие непредсказуемые субъекты – инородные или раковые тела в нашей блистательной церкви!.. И решил ты осторожно и учтиво избавиться от них… И для того, чтобы сия шалая парочка не устроила скандальную сенсацию в прессе, ты вознамерился щедро снабдить их и наличными деньками, и чеками, и облигациями, и пакетами ликвидных акций и векселей…      
     И Кузьма с чуть заметной искательностью отозвался:
     - Ты угадала!.. А ты хорошо поднаторела в финансово-экономической терминологии!.. Я не устаю поражаться тобой!.. Пусть они без нас ищут свою фортуну! Авось, тогда и нас обласкает фарт, и мы взлетим в высшие государственные сферы, как на супер-скоростном лифте или на лайнере!.. Не жури меня… Я – отнюдь не ренегат…   
     И вдруг Агата, явно поколебавшись, спросила его:
     - А почему ты всё-таки решил не губить их?
     Кузьма незримо содрогнулся и уточнил:
     - Что же именно ты подразумеваешь сейчас под глаголом «губить»?
     Агата раздражённо усмехнулась и откровенно молвила:
      - С Ильёй, без сомненья, можно поступить так, как с Зубовым и Карпиным, лишив эту троицу и сознанья, и памяти. Но с Аллой подобные трюки и номера – зело опасны! Она слишком хорошо известна в биржевых и банковских кругах, и она – писаная и гламурная красавица! Одно дело, коль по вокзалам скитается вшивый и замызганный бродяга в струпьях, и совсем другое, – если мыкается и шляется эффектная блондинка с явными признаками недавнего лоска!.. А нам не нужны журналистские гвалты и трёп... Пожалуйста, сделай выводы сам… Неужели нет логики в моих умозаключеньях?..      
     Кузьма насупился и натужно проговорил:
     - Твои сужденья – весьма актуальны! И у меня возникло сейчас множество аллегорий и ассоциаций с жутковатыми эпитетами… Но мой ответ не может быть кратким… Ведь непременно начну я теперь объясняться путано и долго, ибо придётся мне импровизировать… Такой вот пассаж…   
     И Агата горделиво поощрила его: 
     - А кто посмеет, милый, нам помешать? Никто из мелкой швали и шушеры не дерзнёт сюда проникнуть без нашего соизволенья! Ты уж не виляй! Только не надо со мной пикироваться попусту…   
     И хмурый Кузьма высказался начистоту:
     - Мы теперь только начинаем вырабатывать собственные методы управленья. И если мы сейчас выберем бесчеловечно жестокие приёмы, то мы уже никогда не сумеем отказаться от них. Ведь мы уже создадим парадигму и традиции… Каждый человек туго и крепко связан своими прошлыми поступками и действует в соответствии с ними… Нельзя нам по-крестьянски скопидомничать! Наоборот, мы должны быть щедрыми… поскольку мы – отнюдь не плебеи, но вельможные аристократы!.. Ведь у нас – не мимикрия, мы уже, действительно, – несомненные кандидаты в набобы. Или же в финансовые магнаты!.. И нам не нужны опрометчивые реквизиции чужого скарба!.. Нет, я – не филантроп! Но алчность – это несомненный рудимент первобытной дикости!.. И пошлейший атавистический комплекс!..      
     И вдруг Агата со стыдом сообразила, что очень не хочется ей делиться обретённым намедни богатством… А сквалыжничество казалось ей унизительным свойством худородной батрачки!.. И Агате вдруг чрезвычайно ярко вспомнилось её детство…         
     Она вспомнила, как её пороли батогами в отместку за кудлатого пса Полкана, загрызённого волками, якобы, по её вине. Вспоминалась болезненная отцовская скаредность, доходящая до патологической мании накопительства… Отец хранил замусоленные и почти истлевшие купюры в стеклянных трёхлитровых банках со ржавыми жестяными крышками; монеты же накапливались и сберегались в негодных компрессорных баллонах… Затем Агате вспоминались зловонные кошары, огромный птичий двор с жирными индейками и прочный дощатый коровник с молочными телятами, приготовленными к забою на мясоконсервном комбинате… Особенно ярко Агате вспомнилась её безропотно-покорная и нежная мать: морщинистая, но статная и крепкая, с огромными карими очами… Агата ещё с младенчества очень боялась того, что у неё появятся на лице такие же глубокие морщины, как у матери. А уродливые борозды морщин казались упорной и твёрдой Агате следствием беспрекословной покорности… Строптивость-де сохраняет лицо чистым и гладким…   
     И вдруг Агате подумалось о том, что если она сейчас не одолеет свою наследственную жадность, то навсегда останется рабыней мелочной и пошлой скаредности. И будет вечно служить собственной скупости покорно и верно, уподобясь своей безропотной матери в алчной и косной семье… И Агате вдруг показалась, что если она сейчас проявит великодушие и щедрость, то навеки порвёт со своим позорным и нищенским прошлым…   
     Но внезапно Агата испугалась своей уступчивости Кузьме… Ведь его мненье торжествует в их совместных делах достаточно часто… Пожалуй, даже чересчур часто!.. Не теряет ли она постепенно свой престиж, а, значит, и власть?.. И Агата нервно и настороженно встрепенулась… 
     И вдруг её охватило болезненно-страстное желанье полностью довериться своему любовнику; она устыдилась того, что усомнилась в Кузьме. Ведь сомненья в верности его показались ей унизительными…
     «Неужели я – столь ничтожная тварь, – лихорадочно размышляла она, – что никому нельзя хранить мне верность только из уваженья и любви ко мне? Но ведь я не желаю, чтобы меня почитали и любили лишь те церковные прихвостни, коих лишили гипнозом разума… Ну, зачем мне нужны преступленья, интриги и авантюры, если душка Кузьма прекратит меня любить?..»   
     И вдруг она оторопела от догадки, которая показалась ей кощунственной и жуткой… Неужели затеяла она церковный переворот с гадким убийством только для того, чтобы добиться ей уваженья и любви прислужника Кузьмы? Разве она мучительно желает вовсе не бесконтрольной власти, не вселенской славы и не безмерного богатства, а только искренней любви этого ершистого парня?..
     И вдруг она перестала понимать самоё себя…
     «Неужели, – подумалось потрясённой Агате, – только благодаря решительным и жестоким поступкам я подчинила себе сердце Кузьмы? Очень возможно то, что лишь моя болезненная любовь к нему… вернее, страсть, которую слишком долго я не осознавала… вдруг побудила меня ввязаться в это рискованное дело… Вероятно, что несчастный Кирилл погиб только для того, чтобы я могла, наконец, стать пассией Кузьмы…»   
     А встревоженный Кузьма, сидевший рядом с нею, вдруг почувствовал себя до истерических корчей одиноким. Но вскоре интуитивно ощутил он, что в Агате быстро зреет новое чувство к нему…   
     А затем и его тело вдруг ощутило, что плоть её слегка обмякла, и он, глядя в окно на ярко-алый закатный горизонт, подумал:   
     «Если начнёт она сейчас настаивать на убийстве, то моя нежная любовь к ней быстро иссякнет… Но неужели истинная любовь зависит от выполненья каких-либо условий, пусть даже гуманных и честных?.. Разве неистовая любовь – не слепа и не безрассудна, а, наоборот, – строго избирательна, хотя бы в подсознании?.. Наверное, дьявол злокозненно внушает людям воззренье, что подлинная любовь обрушивается на них, словно стихийный ураган…» 
     Внезапно Кузьме показались мучительными его собственные раздумья, ибо после них утратил он ясное пониманье самого себя. А ведь даже крупица непониманья всегда порождала у боевого и маститого офицера серьёзные опасенья, поскольку на войне любая запутанность зачастую вела к гибели.   
     И Кузьма, решив, что именно раздумья вызывают у него жгучую тревогу, остановил собственный внутренний монолог, для чего опытный офицер привычно привёл себя в полную психическую готовность, будто для отчаянного броска в неравный бой. И неожиданно для Кузьмы вдруг стало ему удивительно комфортно…   
     И показалось ему, что нежные и почти зримые, но лишь для него сквозняки просекают прозрачный и слегка багряный сумрак в большой и благовонной комнате с архаичной, драгоценной мебелью… 
     Затем Кузьма внятно, тихо и медленно говорил, осмысливая суть своей речи только после произнесенья собственных фраз. И грезилось ему, будто тело его вдруг оказалось отторгнутым от его неосязаемой души, витавшей возле хрустальной люстры на потолке с лепниной.            
     - Сейчас мне очень хорошо, – откровенно высказывался Кузьма, – хотя и тревожно. Миг назад я вдруг постиг, что если бы не совершили мы намедни совместного зла, то вовеки не смогли бы мы обрести взаимную нежность! Я столь самозабвенно и сильно люблю тебя, что не прельщают меня даже юные прислужницы-близнецы. Меня поразило то, что я ничуть не вожделею к ним! Хотя малость раньше я изнемог бы от зверской похоти… особенно, если бы набухался! Прости меня за неприличную подробность.    
     И Агата изумилась тому, что начинает она безоглядно доверять Кузьме…
     «Странно, – подумалось ей, – неужели мерещится мне, что отныне никто у меня не похитит верность и любовь Кузьмы?.. Не успехи ли одурманили мой рассудок?..» 
     И вдруг Кузьма, вскочивши стремглав с белой и благоуханной постели, сказал:
     - Хватит нам рассусоливать и анализировать! Всё равно, никогда не постигнуть всех истинных причин! По-моему, невозможно в принципе понять самих себя, и поэтому любая попытка самопознанья – неискупимый грех… Нужно искать усладу в каждом нынешнем дне, не обременяя свои мозги отвлечённой, абстрактной мудростью… Иначе, мы не живём, но имитируем жизнь…    
     И Кузьма, замерши перед Агатой, глянул в тусклое мерцанье её тёмных зениц, и вдруг она вдохновенно, мелодично и вкрадчиво произнесла:   
     - Ты прав: копанье и ковырянье в собственной душе не даст нам счастья! А если тебе приспичит хитро предать меня, то, значит, скорее всего, ты изменишь мне. Но пусть случится то, что произойдёт! Разумом я понимаю, что нельзя мне сейчас никому довериться полностью. Но пусть я свихнулась рассудком, но я всецело тебе верю. И вот, чтобы тебе доказать мою безграничную веру в тебя, решилась я на душевные излиянья…      
     И на мгновенье она умолкла, а затем, потупив глаза, она продолжила свои откровенья с демонстративным бесстыдством:               
     - Ты поведал мне, что безразличны тебе юные и смазливые сёстры-близнецы, поскольку ты любишь только меня. А вот я извращённо к ним вожделею, хотя я ничуть не сомневаюсь в нашей взаимной нежности… Доселе я даже не подозревала, что я способна на такое странное влеченье!..         
     И вдруг Кузьма ошалело и нервно сморщился от её неожиданно-бесстыдных признаний, а затем подумалось ему, что она уже вконец обалдела от преизбытка власти. Обрела-де Агата аристократическое бесстыдство, уподобясь римской, сенаторской матроне, которая совершенно не стеснялась полностью обнажаться перед своими рабами, поскольку горделивая патрицианка воспринимала невольников не людьми, но орудьями….
     И он снова всмотрелся в её слегка матовое лицо, и её лик, осиянный красным закатом, поразил Кузьму по-детски доверчивым выраженьем. А вскоре Кузьме в её лице привиделись и наивная покорность, и беззащитность…   
     И вдруг Кузьма оторопело понял то, что бесстыдным своим признаньем она навеки связала его с нею…      
     И Кузьме мучительно захотелось понять, почему такое вдруг случилось, и он, замерши перед нею, размышлял: 
     «Больше не осталось у неё тайн от меня, ведь она сейчас поведала о себе самую срамную правду. И этим она доверчиво передала себя под моё иго… Моя окрепшая власть над нею окончательно поработила меня, и отныне я безмерно предан любимой женщине… Насколько же глубоко она постигла наитием мою сокровенную сущность?.. Наверное, Агата уже проникла чутьём в мою подноготную… Должен ли я сейчас обижаться на это?.. Но если управляют ею мистические силы, то разве можно кукситься на них?..»
     И вдруг обоим разом показалось то, что доселе они видели, ощущали, нюхали и осязали только ничтожно малую частицу окружающего их мира… И болезненно ярко пригрезилось им, что всю жизнь мыкались они в грубой материальной скорлупе, и лишь теперь, пробив, наконец, жёсткую оболочку, устремились они в безграничную и мерцающую бездну…   
     Кузьма вдохновенно и нежно проговорил:
     - Я всё пойму, что свершишь ты. Даже с этими юными сёстрами!.. Если даже велишь кого-то грохнуть!.. А если я пойму, то, значит, и прощу… Любые действия и рокировки…      
     И она без колебаний молвила:
     - А я не возражаю против твоих решений… Я не буду перечить по поводу твоих договорённостей с Ильёй… Пусть наша парочка мирно улепётывает отсюда после завершенья дел, а все твои приговоры и наказы исполняются неукоснительно…       
     И он стремительно уселся рядом с нею на безупречно-чистую и белую постель, и вдруг ярко им пригрезилось любовное блаженство наступающей ясной ночи…      

12

     Обитатели барской усадьбы, наконец, ощутили, что живут они в сладострастном и дурманном бреду; они уже мнили себя эталонной  человеческой расой. Отдельные эпизоды событий запечатлевались в их памяти особенно ярко, меняя их натуры, характеры, пристрастия и мировоззренья…   
     Кузьме очень часто вспоминалось то, как Зубов и Карпин окончательно утратили человеческую сущность. Кузьма уже начал мысленно их называть шалопутными ингредиентами, а не людьми…   
     Тогда была росистая лунная ночь; Кузьма, Чирков и Агата медленно вереницей шествовали между увлажнённых деревьев и кустов по извилистой гаревой дорожке, ведущей к лагерному каземату... Стрекотали цикады, и звонко звучали соловьиные рулады и трели. Из полутёмного свинарника тихо доносились томные свинячьи визжанья и довольное хрюканье кабанов, а из птичника – квохтанье, кудахтанье и писк. Мерцали на высокой мураве и на листьях обильные росинки, и ухали в отдаленьи филины и совы… Внезапно Кузьма неосторожно коснулся росистых веток березы, и лицо его обмокло. И было очень приятно лёгкое жженье росы на лбу и на щёках. И Кузьма благодарно посмотрел на звёздное небо и ласково улыбнулся его млечному мерцанью. И мнилось Кузьме, что мистические токи, пульсируя, вливаются из лунных высей в его плоть, наполняя его и силой, и мудростью… Затем он взирал в искажённые лица Зубова и Карпина в чадном сумраке подвальной камеры. Обмяклые пленники безвольно сидели рядом на одной из трёх дощатых лавок, и Чирков рьяно ринулся к бедолагам, но короткий жест Агаты остановил ретивого подхалима. Агата на миг задумалась, а затем, обернувшись к Кузьме, молвила: «Я вдруг ощутила, что наказать их сможешь ты. Преврати их в бездумные скелеты с жилами, хрящами и мясом. Помощь и консультации Чиркова отныне нам не потребуются, хоть он и взрастил плеяду вышколенных врачей-психиатров. Лбы Зубова и Карпина аккуратно погладь ладонью, а потом говори. Фразы для внушенья подскажет тебе наитие. Или же телепатия от меня». И сразу Чирков покорно поник и просеменил на цыпочках в дальний угол застенка. Кузьма от сладкого изумленья застыл в нервической оторопелости, но вскоре он ощутил в себе полную уверенность в удаче собственной попытки гипноза и вдруг понял, что доселе завидовал, хотя и неосознанно, уменью Агаты внушать. Но сейчас его зависть внезапно исчезла, и возросла его нежность к наречённой. Ведь эта мутная зависть мешала его безмерной любви к Агате, и умная женщина тактично устранила досадную препону к полной их взаимности… Кузьма медленно приблизился к обречённым на безумье и беспамятство узникам и начал нежно поглаживать их воспалённые лбы тыльными сторонами мозолистых ладоней. Зубов и Карпин взирали на своего палача ласково, доверчиво и радостно, как будто он дарил им редчайшее благо. И Кузьме, потиравшему их потные лбы, подумалось: «Чёрт побери, они смотрят на меня с таким наивным счастьем, словно я, как в детстве, принёс им шоколадные конфеты, вафли, леденцы и пастилу. Ба, неужели они сами желают того, что я намерен с ними сделать? Неужели их казнь и наши превентивные меры – праведны?..» И Кузьма вдруг обнаружил, что пленники уже близки к гипнотическому трансу, и неофит-гипнотизёр, взирая между их голов на каменную стенку, монотонно и властно изрёк: «Спать! Крепко спать! Во время сна повинуйтесь только моим внушеньям!..» И вдруг Кузьма ясно понял то, что он сейчас артистически пародирует профессиональные интонации Чиркова, и, осерчав на него за собственное подражательство, мысленно обозвал себя «пошлым эпигоном». Но озлобленье Кузьмы мгновенно рассеялось, едва он осознал, что Зубов и Карпин уже погрузились в гипнотический сон. И Кузьма торжествующе и благодарно посмотрел на Агату, и та, поощрительно кивнув, улыбнулась ему. Затем Кузьма злорадно поглядел на умильную физиономию Чиркова и вдруг почувствовал почти дружеское расположенье к своему бывшему хозяину. Наконец, Кузьма внушительно заговорил, но уже без всякого подражательства Чиркову, и, не вникая в смысл собственных интонаций и фраз: «С радостью примите мой сокрушительный удар по вашему заскорузлому мировоззренью! Ведь более нельзя сомневаться в том, что душевное, доброе отношенье к людям гораздо выгодней и полезней, нежели ненависть и презренье к ним. Неприязнь к человечеству несёт обилие негатива, треплет нервы и греет подозрительность. Ненависть очень обременительна и докучлива! А люди, ощущая гадкое, дурное чувство к ним, гневно и мстительно отвращаются от субъекта, ненавидящего их. И они рьяно мстят, неутомимо строят козни! Каждый бессознательно понимает это! Доброжелательные люди живут в основном счастливей и благополучней, чем озлобленные мизантропы. Добрые чувства к людям – великое благо, но нельзя его получить задаром. Для воспитанья собственной доброты нужны значительные усилья. В начале нужно повести себя так, будто уже преисполнен любви к близким. Даже если все ещё ненавидишь их! Доброта же придёт после! А если желаешь и твёрдо, и искренне уверовать во Христа, то начинай вести себя так, будто уже истово его почитаешь. И тогда будешь вознаграждён верой в Бога! Если захочешь обрести храбрость, то, одолевая страхи, ввязывайся в бой, как отчаянный, бесшабашный смельчак. И подлинная отвага появится. Вы скоро станете сакраментальными и рафинированными людьми…» Внезапно у Кузьмы запершило в горле, и он, умолкнув, подумал: «Моя техника внушений ещё далека от совершенства. Я сейчас напыщенно балаболил зряшные афоризмы. Я тщеславился, как расфуфыренный павлин или фазан перед соитием. Совершенство – это отсутствие лишнего. А лишнее – в том, в чём проявляется тщеславие…» Вскоре Кузьма нервно встрепенулся и зычно отчеканил: «Я сейчас вам помогу обрести подлинную доброту к людям. Злыми делает память о зле! А вы уже совершенно утратили свою память! Вы уже начисто забыли своё прошлое и уже никогда не вспомните его. Отныне вы не знаете собственных имён, и уже навеки вы потеряли профессиональные навыки и познанья в кустарных ремёслах. Сейчас вы проснётесь в полном беспамятстве…» Но внезапно Кузьма устрашился того, что Зубов и Карпин умело симулируют своё пребыванье в гипнотическом трансе. «Неужели, – размышлял озадаченный Кузьма, – процесс оказался настолько простым? Разве можно в таком сложном деле обойтись без инъекций психотропной микстуры?.." И Кузьма испытующе глянул на Чиркова, и тот радостно и одобрительно закивал головой. «Надо ли нам теперь для гарантии вкалывать марионеткам наркотическую смесь по твоему окаянному рецепту?», – хрипло вопросил Кузьма и грозно насупился. «Да ведь нельзя мои снадобья называть окаянными, – тихо и шепеляво заверещал Чирков, – наоборот, лекарства мои – благодетельные! Но сейчас мои препараты не потребуются, ибо клиенты уже в полной вашей власти». Кузьма недоверчиво встряхнулся и подумал: «Мы обретаем безмерную власть, если полностью осознаём, что она, в сущности, нам не нужна. Можно, например, внушить человеку желанье совершить самоубийство, но зачем нам это нужно? Самоутверждаться за счёт несчастий других людей – разрушительно для собственной личности. Вот моё тело, мой мозг, но, где же я сам?..» Но через миг Кузьма начисто позабыл эти свои мысли… Кузьма повернулся к Агате и возбуждённо прошептал: «Мне очень хочется верить, что они сейчас не симулируют. Но я – в глубоких сомненьях. Неужели, так просто отобрать у человека то, чем щедро его одарил Господь?.. отнять волю и разум?» И Агата, бережно касаясь его мощных ладоней, вкрадчиво проворковала в ответ: «Но ведь доводилось тебе, милый, убивать на войне. А ведь жизнь – это великий дар Всевышнего, как и способность помнить. Не тушуйся, не смущайся, дорогой…» И Агата, порывисто обернувшись к Чиркову, требовательно спросила: «Как полностью удостовериться в том, что наши клиенты не притворились?..» И Чирков угодливо затараторил: «Нужно каждому из них велеть чурбаном лежать на нарах более суток. Ни колыхнуться, ни воспрянуть, ни дёрнуться! И пусть за ними беспрерывно наблюдают сменные караульщики! Если клиенты не шелохнутся, то, значит, они – не имитируют, и голос гипнотизёра уже полностью превалирует над их душами и сознаньем. И тогда их можно развести по отдалённым и захолустным областям. Каждого порознь!.. На глухие районные полустанки…» И Чирков смачно плюнул себе под ноги, а затем с удовольствием чихнул. Кузьма брюзгливо промолвил: «А если всё-таки для надёжности вколоть им в вены психотропную смесь?» Умильный Чирков гнусаво изрёк: «Можно, конечно, и впрыснуть! Для полного ручательства! Перед тем, как разбросать их в беспамятстве возле вокзалов. Я покажу, где хранятся нужные ампулы, прокомментирую их примененье…» И довольная Агата негромко объявила: «Мы поступим именно так!» Кузьма басовито пророкотал: «Усердно внимайте мне, Зубов и Карпин! Лягте на отдельные полати, и сразу замрите, будто вы – поленья! Не смейте пошевелить даже мизинцем, пока я не позволю! Опрокинуться на спину, и уподобиться египетским мумиям! Буквально и без метафор!..» И Зубов и Карпин быстро исполнили это приказанье… Перед уходом из затхлых помещений каземата Кузьма зычно и сурово повелел старшему дежурному: «Вздорную парочку влюблённых… Ивана и Марину… разлучить на рассвете, а затем порознь развести их по лесным плантациям конопли. И разрешить им курить дурманный гашиш: так легче им будет…Непрестанно наблюдайте за бывшими начальниками, чтобы они не дрыгались и не трепали языками…» И вахтенный начальник, – конопатый и рыжий верзила, – ретиво рявкнул: «Есть!» и чётко откозырял… 
     Вскоре особняк и усадьба кишели раболепной челядью… Агата, поверив, наконец, в прочность своего положенья, разительно преобразилась. Она обзавелась искусным заморским кулинаром, который стряпал экзотические яства: супы с улитками, с плавниками акул и со спаржей, китайские пельмени, грузинские хаши, зоб дикой козы с грибами, чигиртму и рыбное сырое филе в шафране. Агата заказала себе коллекцию одежды у самого дорогого в их области портного, который почтительно величался «кутюрье». Она пригласила к себе в особняк модного стилиста с безупречным вкусом и одиозным поведеньем. Весьма скоро манеры Агаты обрели изысканную простоту: без лишних фраз, жестов и взоров… Однажды Алла, украдкой наблюдая за нею в роскошном офисе крупного банка, вдруг подумала: «Агата мистически уравняла пораженье с победой и теперь успешно борется. Ведь она наитием поняла то, что, начав любое дело, нужно самому процессу отдать предпочтенье перед результатом. Только в этом случае достигается полная эффективность, поскольку человек уже утратил страх перед неудачей. Битва, сродни поэзии. А боязнь сочинить стихи, за которые нельзя получить похвал или денег, непременно заставит накропать плохое стихотворенье. Страх потерпеть пораженье всегда приводит только к пораженью. Даже если страх перед возможным пораженьем неосознан… Откуда у бывшей кухарки взялось всё это? Простота – это очень сложно… У Агаты – великолепная харизма… Уже никто не осмеливается на фамильярность с нею, и все её повеленья, даже если они сформулированы, как просьбы, выполняются беспрекословно…» И вдруг Алла, позабыв напрочь эти свои недавние мысли, предположила то, что несравненные достоинства Агаты совсем недавно ниспосланы той Всевышним… Агата же порой размышляла: «В сущности, мы знаем всё. Но проблема в том, чтобы нашу учёность, заложенную в подсознание, сделать осознанной…»      
     Агата и Алла на престижных машинах часто катались в город; за рулём всегда восседал Илья. Пару раз они прихватили с собой Чиркова. Эти поездки всегда были чисто деловыми… Илья почти не вмешивался в юридические и банковские процедуры и процессы, но Аллу очень успокаивало его присутствие. Агата относилась к Илье с подчёркнутым уваженьем. Взаимные договорённости Кузьмы Бредова с Ильёй Осокиным неукоснительно исполнялись. Неминуемое расставанье церкви с Ильёй и Аллой вслух больше не обсуждалось, но их скорый отъезд молчаливо подразумевался… Агата и Алла вдруг странно подружились. Они больше не тяготились друг другом, но Алла порой размышляла: не притворяется ли Агата, мастерски имитируя своё дружелюбие к ней? Они уже говорили друг другу «ты». Они уже вместе покупали в стильных лавках, магазинах и бутиках нижнее бельё, косметику, гигиенические гели и эксклюзивные дезодоранты…   
     Агата впервые соприкоснулась с бюрократической провинциальной кастой. Но Агата в среде чиновников не встретила карикатурных и безмерно корыстных монстров и хапуг, как она ожидала. Аппаратные чины были дружелюбны и услужливы. А мзда сановникам, вельможам и рядовым исполнителям оказалась вполне умеренной. Алла часто называла взятки – рутинным гонораром… Особенно любезными мнились коммерсанты, биржевые брокеры и банкиры-спекулянты…
     Только теперь Агата смогла точно оценить огромность влиянья их церкви и, особенно, – Чиркова. Но вскоре Агата и Алла решительно у него отобрали имущество, богатство, влиянье и власть, и во всех элитных администрациях признали легитимной такую метаморфозу. Ведь Агату и Аллу уже считали законными наследницами Чиркова, который, дескать, недавно от переутомленья впал в маразм и теперь нуждался в опеке…       
     Агата всегда любила ученье, и теперь она с жадным, но хорошо скрытым интересом наблюдала за работой Аллы в среде конторского люда. И, наконец, Агата ясно поняла то, что от вельможных, но малокомпетентных начальников зачастую зависит гораздо меньше, нежели от их канцелярской челяди. Агата зорко подметила, что Алла, собираясь в чиновничьи кабинеты с визитами, никогда не одевалась помпезно и ярко. «Важные сановники не терпят эпатажа», – однажды обмолвилась Алла и пренебрежительно усмехнулась. И Агате вдруг подумалось о том, что в наружной мягкости Аллы прячется махровый деспотизм… Агата втайне от самой себя уже подражала манерам Аллы и однажды, созерцая её в банковском вестибюле, подумала: «Вот, оказывается, с каким достоинством держат себя люди, если они опираются на мощь своей организации. Но возможностей и сил организации мало. Необходимо в самих себе развить качества, за которые начнут нас поддерживать. Значит, сначала надо в самих себе обрести внутреннюю силу, а затем направить её на укрепленье своей организации, а та, в свою очередь, начнёт поддерживать и опекать нас. И далее – развитие по спирали…» И почти мгновенно Агата позабыла эти свои мысли, но вдруг она ощутила, что решительность её возросла…
     Однажды в вечерней и душистой гостиной Агата и Алла стояли возле распахнутого окна. И Агата вдруг сочла полезным похвалить старательную Аллу и молвила ей: «У тебя всё получается легко и ловко. Ведь самые кондовые бюрократы почему-то млеют в твоём присутствии…» Алла чуть помолчала в раздумьях, а потом тихо ответила: «Намедни я научилась мысленно и чётко формулировать свои цели в каждом конкретном случае. Представь: ты зашла в бакалейный магазин. Если твёрдо знаешь, что хочешь приобрести лишь креветки, то ничего, кроме них, не купишь. А если – иначе, то обязательно оплатишь излишнюю дребедень. Людей всегда мобилизуют ясные и точные формулировки. А я теперь хочу только счастья. Тщеславная мишура уже не требуется мне». Агата вдруг спросила, не тая жгучий интерес: «А что же такое, по-твоему, счастье? Или тебе самой невдомёк?» Алла быстро проговорила: «Счастье – это безраздельное обладанье тем, чем нельзя пресытиться». И Агата напористо поинтересовалась: «А чем же именно сейчас нельзя пресытиться в мире и в обществе?» Алла сардонически усмехнулась и сказала: «По-моему, незыблемой, твёрдой верой! А впрочем, для каждого эти понятья – строго индивидуальны. Ведь каждая человеческая особь – уникальна! А если знаешь, чем именно никогда не сможешь пресытиться, то, бесспорно, ты – в преддверии счастья». И Агата саркастически полюбопытствовала: «Неужели ты постигла, чем не пресытишься ты вовеки?» Алла уклончиво отозвалась: «Я не буду отвечать на этот чересчур интимный вопрос». И они, смущаясь излишней откровенностью, разошлись по своим покоям… 
     Наконец деньги, имущество и ценные бумаги Чиркова по-товарищески разделили на четверых. Агата и Алла получили почти равное богатство, но чуть больше, чем их сообщники-мужчины. Все четверо превосходно понимали то, что Чирков, раздаривая своё огромное достоянье, явно пребывал в гипнотическом трансе, и, значит, все уголовные их сделки по отъёму и дележу можно успешно оспорить в судах. Кассации, апелляции, адвокаты и юридические инстанции могут оказаться неизбежными… Илья, чувствуя себя богачом, однажды звёздной ночью размышлял у распахнутого настежь окна: «Вот я и превратился, наконец, в состоятельного Буратино-буржуа. Неужели Проведенье вознаградило меня за прежние мытарства? Ведь влекло меня в это захолустье с необоримой силой. Хотя мелкий прохиндей, вроде меня, заведомо не сумел бы здесь получить даже грошовый, микроскопический барыш. Однако я трезво буду считать, что мне просто повезло. Но почему же они всё-таки щедро со мной поделились, ежели я, пожалуй, нужен им теперь, как телеге пятое колесо? Уж не потому ли, что меня любит Алла? Но ведь я могу оказаться ей полезным только в том случае, если начнёт она жить нелегально и конспиративно. Но, судя по нашим дивным ночам, Алла всё-таки меня любит. Но за что именно? Какие сокровенные достоинства она разглядела во мне?..» И озадаченный Илья начал постоянно томиться такими мыслями…
     А Кузьма втихомолку радовался до блаженства и внезапному богатству, и изощрённо-нежной любви Агаты, и муштре церковных охранников. Он охотно и весело на них вякал, рычал, гаркал и мастерски разыгрывал, как встарь, роль хотя и заботливого, но строгого и придирчивого отца-командира. Он очень быстро уверился в том, что ретивые и резвые охранники были бы даже без каких-либо гипнотических внушений непоколебимо ему верны…. Ивана и Марину безжалостно разлучили и развезли на мощных мотоциклах по отдалённым степным латифундиям. Но вдруг Кузьма, подобревший после своей недавней удачи, вознамерился сразу после уборки урожая провозгласить перед парадным строем о том, что эти штрафники уже искупили рьяным и ударным трудом свою оплошность, а затем пышно обвенчать их… Но Зубова и Карпина покарали гораздо строже, и теперь Кузьма с нервическим наслажденьем вспоминал о том, как он развозил их в шикарном джипе-вездеходе по грунтовым и ухабистым дорогам на лесном плато. Сопровождал их усердный Чирков со шприцами и психотропными смесями, поскольку бдительный Кузьма опасался-таки вдруг обнаружить симуляцию гипнотического транса обоими несчастными. И хотя угодливый Чирков после тщательной экспертизы ручался, что имитация ими гипнотического транса уже невозможна, но во время поездки Кузьма часто притворялся очень беспечным, провоцируя узников разоблачить себя опрометчивым нападеньем на него. Однако эти беспамятные и помрачённые бедолаги теперь только мычали или выли. И всё-таки Кузьма перед тем, как бросить их, – каждого порознь и подальше друг от друга, – на просёлочных дорогах, беспощадно приказывал Чиркову впрыснуть им в вены огромные дозы психотропного препарата. Ведь Кузьма всегда полагал, что предосторожность не бывает излишней… 
     Агата удобно поселила Ксению и Ларису в барском особняке и назначила сестёр домоправительницами. И хотя Агата была с ними вежлива и порой даже приторно ласкова, но она бдительно за ними надзирала, не желая, чтобы сёстры своекорыстно пользовались своей девичьей притягательностью для мужчин. А сёстры ретиво и рачительно помыкали челядью, которая после стараний Кузьмы стала весьма многочисленной. Челядь в усадьбу набирали из самых опрятных и воспитанных охранников их церкви… Агата порой на досуге учила подобострастных сестёр стряпать, и те, выказывая недюжинный поварской талант, усердно зубрили кулинарные рецепты... Сёстры искренне и истово обожествляли своих новых господ и, раболепно перед ними пресмыкаясь, были готовы слепо выполнять их любые повеленья, даже самые бесстыдные, жестокие и сладострастные. Но юные сёстры, хотя и бушевали в них гормоны, не помышляли без приказа господ даже о невинном флирте или кокетстве…
     Алла мечтала поскорее удрать из постылой усадьбы вместе с Ильёй. Порой Алла нервозно дивилась тому, что её совсем не терзает совесть за подлое зло, содеянное своему единокровному дяде. Алла без повода, но остро и болезненно ревновала Илью к обеим сёстрам… Алла успешно, честно и споро занималась имущественными делами своих сообщников, и она прекрасно понимала то, что покамест совершенно необходимо её присутствие в особняке для приданья легитимности церемониям грядущих приёмов церковных иерархов… Алла радостно изумлялась сладости своих ночей с Ильёй. И порой Алле ярко воображалась уединённая и просторная вилла с густым и заглохшим парком возле южного моря. И грезились Алле высокие кипарисы, античные портики и арки, длинные анфилады комнат с ампирной мебелью и гобеленами и, самое главное, семейный покой, дети и взаимная верность в любви…
     А Чирков был ныне совершенно счастлив, ибо его чёрный котёнок был здоров, ласков, забавен и юрок. Котёнок стремительно стал сосредоточием всей жизни Чиркова, который вдруг начисто позабыл свои прежние мечты об изваяньях, мемориальных музеях, мозаичных панно и монументах в свою честь. Он вывел из котёнка глистов, и длинная шерсть у зверька стала мягкой и шелковистой. Он нежно кликал своего милого котёнка «чумазеньким Тишкой". Однажды зверёк поймал упитанную мышь и шаловливо приволок серую тушку грызуна к своему хозяину, и тот умолял Кузьму приказать собакам не трогать юного хищника. И Кузьма весело и охотно исполнил эту просьбу, и отныне котёнок безопасно шнырял по всему парку, а дрессированные псы избегали храброго и проказливого зверька… 
     Наконец Агата решила, что уже пора поочерёдно вызывать начальников филиалов в особняк, и Кузьма настойчиво советовал ей разработать педантичный ритуал приёмов. «Всю церемонию необходимо детально расписать по пунктам, ибо спонтанность здесь недопустима, нужна точная диспозиция…» – назойливо уверял Кузьма, но Агата упрямо не соглашалась с ним, поскольку всецело уповала на своё мистическое наитие. «Пусть получится так, – говорила она внимательным сообщникам, – как у нас выйдет. Но собаки решительно необходимы! Псы, устрашая, отключат полностью во время бесед сознанье наших визитёров. А подсознанье – абсолютно некритично. Таковы каноны, подслушанные мною. И я наметила ещё кое-какие важные вехи. Обилие вылощенных гвардейцев в усадьбе! Почётный караул у парадного входа! И постная диета для холёных, избалованных вояжёров, и, по возможности, лишенье их сна. Обязательное присутствие Чиркова при наших встречах с ними и постоянное мельканье прелестных сестёр-близняшек, очень хорошо знакомых, наверное, нашим иерархам. И всё у нас непременно сладится без многолюдных и долгих диспутов! А чересчур подробные планы и сковывают, как вериги, и вызывают соблазн полного их выполненья даже в ущерб делу…»
     Но вдохновительница и глава церковного путча, изображая перед заговорщиками свою полную уверенность в успехе, не была, однако, совершенно спокойной, пока, наконец, на утренней прогулке по густым и росистым аллеям Агату вдруг не осенило: «Наши чёртовы иерархи непременно покорятся мне, – размышляла она на ухоженной полянке возле ромбовидной клумбы, – если я соблюду очень важные условия… Мои соратники должны шкурой ощущать реальную угрозу, исходящую от меня. И для подкупа их должна я иметь драгоценное благо, которое обязательно прельстило бы их. И ещё необходимо мне добиться их слепой и непоколебимой веры в меня. И надо втолковать им то, что вся ответственность при неудаче возлагается только на меня, а вовсе не на их утробы… Но чем же я могу пригрозить им? И какое благо способно их подкупить? И почему они должны мне верить? И за что именно я возложу ответственность на самоё себя?…»       
     И Агате вдруг почудилось, что четыре квадратные клумбы были бы здесь на лужке более уместны, чем декоративный ромб из фиалок и нарциссов, и ясные мысли с удивительной для неё самой чёткостью формулировок снова хлынули в ней: «Я прельщу наших иерархов быстрым превращеньем их в легальных и респектабельных буржуа-капиталистов… а ещё – мнимой моей связью с могущественной секретной службой. Я буду угрожать им лишеньем церковных рангов и необратимой потерей безмерной власти над нашей паствой, а, значит, конфискацией и нищетой. Я демонстративно возьму лично на себя юридическую ответственность за все наши насильственные операции. А в мою умственную и духовную силу непременно все поверят, как только увидят то, что я сотворила с Чирковым и с его челядью…»
     И Агата медленно, но возбуждённо пошла по аллеям и стёжкам в дальний конец парка; с удовольствием она ощущала в себе непоколебимую уверенность в успехе…
     Несомненно, что теперь ей обязана благодарностью вся их церковная элита за мудрое укрощенье взбалмошного Чиркова. Ведь он опрометчиво посягнул на прерогативы государства российского, а такая отчаянная дерзновенность всегда была чревата почти неизбежной гибелью! Конечно, Чирков – уникален! Но ведь в иных случаях, необузданный гений хуже дурака! Разве столь уж приятно, если царит гениальный прожектёр? Неужели сладчайшая и комфортная стабильность хуже рискованных авантюр?.. Церковь должна деликатно и тонко сотрудничать с государственной властью, а не сражаться с политиками и бюрократией… Вскоре их церковь начнёт расширяться за рубеж, и разве не будут спесивым иерархам очень приятны визиты за кордон в ранге эмиссаров или нунциев?..          
     Агате очень хотелось иметь юридически значимый документ о полном подчиненьи иерархов именно ей, но не знала она, как достичь ей этого, пока однажды за ужином Илья, угадавший вдруг её заботы, не посоветовал ей тихо и слегка небрежно: «Но ведь наша церковь – это частное акционерное общество. Надо всё оформлять через протоколы общих собраний пайщиков с участием лицензированных регистраторов реестров и акционеров. Требуется юридически безупречно оформить по уставу все полномочия ответственного лица… Иерархов полезно вытаскивать из дупел сюда под софиты каждого порознь и через короткие интервалы. Надо чинушам вручать только сезонные абонементы на власть, а не одаривать бессрочными ярлыками на неё. Нужно с каждым иерархом заключить банальное трудовое соглашенье с выдачей временной доверенности на ограниченную сферу деятельности. Такое заключенье официального контракта и будет поводом для вызова их сюда. Говорить с ними коротко, лапидарно, и поступать с ними по шаблону… Аккредитивы, грамоты и бумаги зачастую сильнее, чем порывы души, справедливость и плоды медитаций. Искусная бюрократия всегда делает людей инфантильнее… А все нужные документы подготовит Алла, если мы попросим её…»
     И благодарная Агата поощрительно и дружески улыбнулась Илье, а затем без раздумий она решила обязательно воспользоваться его очень своевременным и дельным советом…
     Наконец сообщники начали в хуторскую усадьбу поодиночке приглашать провинциальных иерархов, коим в парадном зале особняка устраивали пышный, но суровый приём. Жуткий страх на иерархов в церковных мундирах нагонял по ритуалу Чирков, окружённый ражими гвардейцами с боевым оружьем, а возле понтифика артистически излучала свирепую непреклонность Алла в чёрно-красных одеяньях… В особняке уже повсюду, – и даже в новых одеждах обитателей, – преобладали ярко-алые и мрачные оттенки, поскольку Агате уже нравились такие цвета…   
     После официального приёма сильно ошарашенного иерарха учтиво, но весьма грозно препровождали к Агате в её черно-красный персональный кабинет. На эти судьбоносные для каждого иерарха аудиенции Агата постоянно приходила хотя и в стильных, но классически простых платьях с преобладаньем оттенков зелёного цвета. На встречах с робкими иерархами Агата всегда говорила с ними безупречно вежливо и отстранёно спокойно; жесты её были скупыми, но плавными, и величаво блуждали по её кабинету два кавказских кудлатых кобеля. И визитёры непрестанно и с опаской косились на крупных псов…
     Агата иронично и степенно вручала каждому иерарху нотариально заверенные ксерокопии документов о персональных измененьях в совете директоров религиозного акционерного сообщества, а затем она предлагала несказанно потрясённому собеседнику подписать с родной церковью годовое трудовое соглашенье. Вскользь Агата упоминала о безумной потуге на государственный переворот, который вдруг инспирировал помрачённый своими изнурительными трудами Чирков. Такое сумасшествие пришлось-де пресечь… Но особенно впечатляли всех без исключенья иерархов нарочито небрежные, но очень ясные намёки Агаты на её прочные связи с секретными службами государства. Дескать, она издавна служила в специальных органах и контролёром, и агентом, и соглядатаем… И вдобавок она трезво, но оптимистично рассуждала о прекрасных перспективах экспансии их церкви за границу России. Разумеется, и с протекцией их государства, и при тайном его содействии…    
     И вскоре Агата получила от духовно сломленных, а затем уже соблазнённых иерархов всё то, что она хотела. Но в полном её торжестве засквозило вдруг разочарованье, поскольку воплощенье её мечтаний казалось ей теперь слишком будничным… А ведь раньше Агата часто и ярко воображала, как станет она непререкаемой хозяйкой церкви…               
     Агата наркотически грезила, как будет она после обретенья власти бродить в величавом одиночестве по лунному залу с большим витражным окном, распахнутым настежь в густой благоуханный сад и в яркое мерцанье звёздного неба. Она предвкушала несказанное и радостное упоенье собственным величьем, и мечталось ей о безмерно сладостном чувстве, ещё никогда не изведанном ею. И чудилось ей, что это чувство окажется у неё неизбывным и вечным… Но очень скоро наслажденье успехом показалось ей и банальным, и скудным, ведь не возникло у неё даже лёгкого подобия чувства, о котором она столь долго мечтала. Однако она чрезвычайно быстро привыкла к раболепию своих усердных и рьяных челядинцев, и вдруг она постигла то, что бессознательный страх утратить человеческую покорность возбуждает гораздо сильнее, чем любая радость. И однажды Агата, любуясь через окно вечерней зарёй, подумала: «Власть подобна сильнейшему дурманному зелью. Ежели к ней привыкнуть, то уже не услаждает она, но потеря её – лютая и тоскливая мука. Да и некуда мне теперь деваться, ведь умерщвленье Кирилла держит меня тут, как суку на будочной цепи… Коли я стрекну отсюда, то убийство непременно всплывёт… мне контролировать и стеречь ситуацию надо… хоть пикеты из стукачей и ябед всюду расставляй… А единственная мне услада – верный и позитивный Кузьма. Уж он-то, конечно, не будет от меня улепётывать, как подлый валет-вертопрах… ведь искренне он любит меня, окаянная зараза… да и очень Кузьма надеется на меня и в постановке на сцене своих трагедий, и в публикациях брошюр и книжек с ними. Но без власти и несметного богатства не достичь мне этого, и, значит, я прикована к церкви навеки…»   
     В конце лета Илья приказал белобрысому и рослому метрдотелю сервировать в парадном зале особняка торжественный и прощальный ужин на пять приборов; Агата придирчиво выбрала напитки, блюда, закуски и десерт, и юные сёстры начали бойко хлопотать об устройстве изысканной трапезы. Ведь Илья и Алла решились, наконец, покинуть и церковь, и особняк…   
     Поздним и прохладным вечером все пятеро собрались в парадном и душистом зале с растворёнными окнами. Зал тускло и призрачно освещали серебристые лампы. Пятеро лакеев в кумачовых фраках стояли у стен…Трое мужчин-сотрапезников облачились к ужину в официальные чёрные костюмы, в белые сорочки и в тёмно-багровые галстуки разной длинны. Агата была в чёрном и классически покроенном платье ниже колен; обулась она в аспидные туфли на высоких каблуках и со стразами; бриллианты сверкали в мочках её ушей, в её высокой причёске и в строгом колье на груди; медленно шевелились пальцы, сплошь унизанные золотыми кольцами с рубинами и с бирюзой. Алла надела красное приталенное платье до колен с глубоким вырезом на спине и с овальным декольте, изящные, но простые туфли отливали серебристым лаком; серьги, брошь, ожерелье и кольца были из платины и огранённых изумрудов; светлые и густые волосы искусный парикмахер-цирюльник вдохновенно уложил в причудливый узел на затылке…               
     Агата медленно расположилась в дубовом кресле во главе богато и искусно сервированного стола, а затем она плавными жестами вежливо усадила справа от себя радостную Аллу, а слева – слегка грустного Кузьму. Учтивый и спокойный Осокин с достоинством уселся рядом с возбуждённой Аллой. А меланхоличный Чирков, озабоченный поносом у своего чёрного котёнка, плюхнулся в кресло рядом с Кузьмой… Резные и тяжёлые кресла у сотрапезников были совершенно одинаковы, поскольку так накануне распорядилась Агата. Метрдотель и официанты с очередными блюдами и напитками появлялись в зале только на короткое время. Слуг в разговоре ничуть не стеснялись, ибо после ужина или поутру им прикажут напрочь позабыть всё то, что услышали они за господской трапезой. Юные сёстры и шеф-повар хлопотали на кухне…
     Сотрапезники молча вкушали стрелянную браконьерами дичь, рагу из овощей и зайца, филе из медвежатины с печёным картофелем и жареную форель. Они пили клубничный морс, настойку полыни на спирту и шипучие вина. Очерёдность подачи напитков и блюд нарушала все законы кулинарии, но так повелела Агата… Наконец сытый Кузьма решил, что пауза в беседе слишком затянулась, и с иронической усмешкой он басовито и путано произнёс:             
     - Вот и закончился раскардаш, и воцарился порядок, и вы кубарем покидаете нас в эпилоге… Раньше я полагал, что истинное счастье, – а не его подделка, муляж иль миражи, – это аномалия человеческой жизни. А теперь я свято верую, что счастье возможно, если обладаешь тем, чем не пресытишься вовеки. Но пресытиться нельзя только жизнью!.. После того, как я перестал убегать и прятаться от моих кредиторов, я выдумал для себя странную игру. Вот бреду я по улице и ярко воображаю, что всего лишь через пару кварталов, сразу за поворотом на бульвар ждёт меня эшафот с плахой, виселицей, палачом и секирой. На палаче-кате напялены широкие и расклешённые порты из холстины, алая рубаха и багровый капюшон с прорезями для глаз. Эта воображаемая ситуация болезненно обостряет моё восприятье жизни. И в мою заиндевелую кровь бурно хлещет адреналин!   
     Илья вздрогнул и обронил негромко, вкрадчиво и с запинкой:
     - Я, к большому моему огорченью, не прочёл твоих трагедий, но после вот этого словесного экзерсиса я верю в великолепье твоих пьес!..      
     Алла вдруг вмешалась звонко и благодарно:      
    - А я безгранично рада тому, что вы не прибегли к тактике измора и не осаждали нас вымогательством! Спасибо вам за компромисс! И за компенсацию!         
     И Агата дружелюбно молвила:
     - Проще говоря, сейчас вы радуетесь тому, что не оказались мы корыстными и бесчестными чурками. Но своевременная уступка – это почти победа! А я, в свой черёд, чрезвычайно рада тому, что вы, Алла, не опасаетесь за судьбину вашего единокровного дядюшки, который остаётся с нами. Разумеется, мы не обидим его… ручаюсь вам в этом…    
     Алла сардонически улыбнулась и ответила:
     - Но мой дядя покамест необходим вам! И если бы я попросила вас отпустить его с нами, то вы наотрез отказали бы мне. Зачем же мне браться за безнадёжное дело?      
     И Агата тихо и с полным пониманьем продолжила её сужденья:
     - И ваш дядюшка отныне совершенно бесполезен вам! И, более того, он быстро окажется для вас и обузой, и докукой!..    
     Внезапно Кузьма взволновался и сказал с лёгким кубанским акцентом:
     - Нам сейчас не надо гипертрофированной правды, иначе мы побачим беду!.. Уж простите мой южный диалект! Но мне теперь тревожно! Опасно утрировать правдолюбие…   
     - А мне уже ничего не страшно, – дерзко и весело заявила Алла, – и мне не стыдно признаться в том, что госпожа Агата полностью права! Действительно, отныне мой дядюшка – это излишний балласт для нас… Цинично, но честно!..   
     И вдруг Илья приглушённо молвил:
     - Кузьма совершенно прав, и не зря он здесь волнуется. Порой кажется, мне что, если мы познаем истинные причины наших поступков, то лучше бы нам не жить!.. Нам сейчас надо придумать иллюзорную версию мотивов и событий, – приятную и лестную для нас, – и свято в неё уверовать… 
     И Агата весьма серьёзно спросила:
     - А какую именно версию желаете вы, господин Илья, предложить нам?   
     Илья угрюмо усмехнулся и со злым напором сказал:
     - А вот какую!.. И эта моя версия всенепременно должна оказаться в хартиях, в анналах, в канонах и в хрониках вашей восхитительной церкви; обязательно попасть на её нетленные скрижали!.. А теперь я излагаю!.. После распада великой Империи многих людей охватила паническая неуверенность в себе; их сломленная воля уже не подлежала починке. И вскоре ущербных граждан бессознательно потянуло к отреченью от собственной воли, и страстно они хлынули в эзотерические общества и секты, словно к избавительному причалу на прочный якорь! И искусный профессионал внушений принялся избавлять людей от бремени их собственной воли! В ваш ковчег допускали без всяких дискриминаций!.. Однако единовластный кормщик, наконец, рехнулся, и предусмотрительная свита бережно устранила его с должности рулевого, однако его в качестве тамады иль чучела оставили пока на почётном пьедестале. А сейчас я схематично набросаю очерк вашей церковной идеологии!.. Каждый человек вправе отказаться от собственной воли, и если он, распростившись со своими деньгами, семьёй и имуществом, примкнул к жёсткой тоталитарной церкви, то, значит, он сам пожелал этого. Но что же он получает взамен своей безропотной покорности? Незыблемую гарантию вечного спасенья своей души после телесной смерти! Ведь отныне перед Создателем за все пороки и согрешенья человекоподобных баранов и овечек ответственны только пастыри вашей церкви!.. Какие бы злодеянья не совершили эти бараны и овцы! Но человекоподобные существа и чада должны обязательно иметь возможность сделать карьеру внутри вашей церковной иерархии. Без явных и реальных возможностей для карьеры нельзя достичь абсолютного повиновенья даже тех ваших обездоленных, кого уже превратили в кукол и марионеток!..      
     И внезапно к общему изумленью громко заговорил подобострастный Чирков:   
     - Сейчас были изречены великие истины! И наша славная церковь самоотверженно избавляется от подлого душка стяжательства и коммерции! А наши пастыри, возлагая на себя душеспасительную ношу, обретают, наконец, истинную святость! Именно этих идей и не хватало доселе в нашей церкви!.. Сделка между паствой и пресвитерами оказалась пошлой махинацией. Мы только хапали, мы жадно брали квартиры, деньги, машины, земельные участки, поместья и дачи! И мы с большой интенсивностью эксплуатировали наших бесталанных адептов!.. Но мы не возложили на себя пусть и малюсенького, но реального обязательства по отношенью к пастве и подданным! А такая социальная система не бывает устойчивой! И если она ещё не рухнула  окончательно, то вскоре треснет по швам!.. Разве возмездие не настигло меня? Доселе я не осознавал того, что ответственность и бремя всё-таки загрузились в мою нечестивую душу помимо моей воли. И моё подсознанье благочестиво приняло это грузное бремя, а мой растленный рассудок – нет! И моя личность быстро раздвоилась!.. и поэтому воля моя ослабла… И вдруг оказалось, что бессознательными бывают не только наши желанья, но и бремя и ответственность! И гораздо лучше добровольно нам признать это парадоксальное свойство человеческой натуры, нежели мучиться и душевно слабеть от болезненного раздвоенья собственной личности… Так и спятить можно от душевных мутаций!..         
     И вдруг Илья тихо, но возбуждённо прохрипел: 
     - Страшная правота! Поменяйте психологический термин «подсознанье» на мистические слова «инструментарий Божий», и вы согласитесь с прозревшим Чирковым и со мной…   
     Алла нежно и встревожено спросила:
     - А разве ты, дорогой и мудрый Илья, очень уж рьяно веришь в Бога?   
     Илья судорожно улыбнулся и с натугой промолвил:    
     - В юности я написал очень важный и занятный текст, который я доселе благоговейно помню наизусть…      
     Агата нервозно и вкрадчиво призналась:
     - Я безмерно хочу послушать.   
     И напряженный Илья внятно сказал:
     « Это случилось в прошлом веке. Теперь мне дано об этом поведать.
     Всё было так.
     Она была хрупкой и смуглой, с упругой и нежной кожей. Чёрное короткое платье и густые пряди волос до плеч. Туфли на острых и высоких каблуках отливали чёрным лаком. Я не помню, как она появилась в моей квартире вьюжной ночью. Описать её голос и лик мне не дано.
     Но была в ней сила, которая в моей памяти запечатлела всё остальное: и речи, и движенья.
     Мы говорили при скудном свете лампы с серебристым тенником
     Она сидела в глубоком кресле спиной к окну возле большого книжного шкафа, дверь в коридор была распахнута. Моя мама почивала в смежной спальне и дышала на редкость спокойно и тихо. А я либо сновал по гостиной, либо сидел на диване.
     Она спокойно сказала:
     - Только блюдя свою честь, можно сберечь Отчизну.
     Затем после короткого молчанья она мягко присовокупила:
     - Бог, Душа и Отчизна. Кто забудет Бога, тот потеряет и Душу, и Отчизну. Без Души и Бог отринет, и Отчизна проклянёт. А без Отчизны не будет Души, а, значит, и Бога. Только слитное единство этих трёх человеческих ипостасей имеет смысл и цену.   
     И я виновато отозвался с дивана:
     - Теперь я понял.
     Она же, нахмурясь, молвила:
     - Вы Россию обкорнали, и поэтому измельчали вы душой. А Господь рассердился на вас. И вы теперь греховны, а, значит, и нравственно слабы.   
     И вдруг я кощунственно обиделся и, чуя задор, ввернул:
     - Не ново всё это. А люди боролись за справедливость и правду!
     - Разумеется, всё старо, но ведь и мир стар… Если результат преступен или плох, то всем намереньям, приведшим к нему, – даже воистину честным и благородным, – нет оправданья… А языки, на коих люди теперь говорят, обеднели. Ныне слова быстро теряют свой изначальный смысл. А коль язык беден, то и народ слаб. На оскуденье разговорного языка зиждутся народные беды. Коверканьем языка извращается душа, и начитают люди любить скверну. И разум их отвергает истины.   
     - Какие истины? 
     - Разные! Страной нельзя править без насилия, но пусть будет оно законным! Но таковым насилие никогда не станет, если правители сами нарушают закон, хотя бы по мелочам! А в бедах своих народ повинен сам, ведь он ответственен за собственных вождей.   
     - А ты почудилась мне милосердной, – глупо посетовал я.
     - Но не бывает истина милосердной, и поэтому всячески люди берегут себя от её познанья. К истине не стремятся, но бегут от неё. Любой стремится обойтись наименьшей работой разума. Вы не желаете истину впускать в себя! Ещё бы! Ведь иначе мненье о себе уже не будет таким лестным! А истина – это вера! Неужели настолько вы самонадеянны, что возомнили себя способными познать все истины без изъятья?! Всю бесконечную череду великих истин?! Но если вы всё-таки окажетесь хотя бы самую малость поскромнее, то вам не обойтись без веры.      
     - Но я не против святой веры, – тихо произнёс я и вскочил, – но как обрести мне такую веру? Как постичь таинство?
     Она усмехнулась и ответила:
     - Отныне ты веди себя так, словно ты уже преисполнен истовой и незыблемой верой! Ты ревностно соблюдай святые посты, рьяно твори молитвы и обряды, стань и благочестив, и милосерден! А затем уже терпеливо и безропотно дожидайся мигов, когда тебе за всё это воздастся обретеньем благодатной и озаряющей веры!    
     И я, снуя по комнате, спорил  святотатственно я настырно:
     - Но как нам получить ручательство, что именно наша вера – истинная? И ещё! Ведь если бы нам твёрдо знать, что только наша вера – и спасительная, и благодатная, то нам будет гораздо легче и свято блюсти изнурительные посты, и совершать долгие обряды, и творить молитвы, и быть милосердными!    
     Я ожидал от неё явных признаков гнева, но не кротости. И всё-таки ответ её оказался именно кротким, хотя в нём и звучала порой снисходительная  насмешка:   
     - Вера дарит вам сладчайшее благо, избавляя от страха перед смертью. Ведь корчитесь вы от ужаса в её преддверии! Но вы… наивные!.. кочевряжитесь и упорно требуете гарантий!.. И от кого же вы требуете их?! Неужели от Бога?..    
     И я не придумал, что ответить ей, и смятённо я прикорнул на диване; она же спросила:
     - А разве на войне вам требуется доказательства бытия Божия? Неужели в миги смертельного риска можно обойтись без веры в святое Провиденье? Пусть даже ваша вера – извращённая?      
     И шёпотом я признался:
     - На войне нет безбожников.   
     - Вот видишь! Бог – это абсолютная доброта, поскольку он всесилен. Зло и насилие – это проявленье нравственной слабости. Чем острее человек ощущает, собственное слабодушие, тем больше он склонен к злодейству и козням.    
     Я удручённо и тихо произнёс:
     - Теперь я понял. Но меня уже томит вопрос: а как же кара Божья? Ведь нужно каждому человеку за его грехи справедливо воздать возмездием!   
     - Но Всевышнему нет нужды судить каждого грешника по отдельности. Господь наказывает людей тем, что не позволяет им окончательно утратить свою совесть. Кара для каждого человека – это справедливое наказанье им самого себя. Ведь совесть преступника или охального нечестивца, загнанная в подсознанье, отомстит рано или поздно за пренебреженье ею. Совесть обязательно… и сурово отомстит за себя, принудив к нелепой и вроде бы случайной ошибке.      
     Мгновенье она колебалась, но затем сказала:   
     - Каждому человеку при его кончине, – но ещё в земной жизни, – посылается неопровержимое доказательство бытия Божия. Но иные получают это бесспорное доказательство слишком поздно, когда уже ничего нельзя изменить в своей плотской юдоли, поскольку она кончена. Для преступников или греховодников такое доказательство – жестокая, но праведная кара! А для праведников – сладчайшая награда! Каждый человек перед своей неотвратимой и скорой смертью получает особенное и лишь ему предназначенное доказательство существованья Божества. Запомни: смерть бывает не только телесной…    
     - Я несказанно рад нашей беседе, – растроганно проговорил я и вдруг порывисто вскочил, – но я боюсь, что не поверят мне…         
     - С тобой всё будет хорошо. Ты сумеешь выжить даже в безнадёжных обстоятельствах! И мама твоя будет жить очень долго. Ты напишешь все книги, какие захочешь. Хотя не обретёшь ты несметное богатство, как ваши окаянные, пошлые и несчастные толстосумы-расхитители, но всегда будет у тебя твёрдый достаток. Для тебя не построят пышных дворцов, но будет у тебя уютное и достойное жильё. О нашей встрече ты поведаешь только тогда, когда окажешься ты бессильным не рассказать об этом…      
     - Но разве смогу я добиться того, – стенал я в отчаяньи, – чтобы поверили мне?.. 
     - Все твои и тексты, и жизнь должны быть таковы, чтобы тебе верили. Господь всегда помогает в добрых делах, но ведь не помешает он и в греховность впасть, – допустим, в грех писательского тщеславия, – поскольку каждый, повторяю, наказывает сам себя…   
     И она лукаво и грустно улыбнулась…
     И в комнате вдруг стало чрезвычайно спокойно, тихо и как-то невероятно уютно. Мы в раздумьях умолкли, и я снова сел на диван. И вдруг ощутил я невероятное, немыслимое спокойствие, а затем я неожиданно забылся. И в этом сладостном забытьи я не заметил, как она исчезла.
     Но вскоре я очнулся. Моя мама почивала удивительно спокойно и тихо. Воздух в квартире был необычайно свеж, но я не чуял каких-то особенных запахов. Я порывисто глянул в окно, и зимняя ночь внезапно стала бледно-мерцающей и лунной, а звёзды особенно ярко засверкали…
     И почти всё сбывалось до моего появленья здесь».
     Илья поперхнулся и, наконец, умолк, и вдруг Алла искоса и благоговейно посмотрела на него…
     Юродивый Чирков умилённо всхлипнул и бесшумно прослезился.
     Оцепенелая Агата и возбуждённый Кузьма вдруг быстро переглянулись, и оба они разом поняли то, что после обретенья власти их обоих язвительно томила неосознанное ими бремя ответственности за их ущербную паству. И оба они мысленно благодарили Бога за его чуткое и доброе ниспосланье им правды о них  самих…            
     Сотрапезники вскоре разошлись… Чирков быстро заснул вместе со своим чёрным и больным котёнком в узкой и жёсткой постели… А обе пары ублажались любовью долго, неистово, нежно и изощрённо, пока, наконец, не опочили без сновидений… 

13

     Раннее утро было тихим, свежим и очень росистым, а в клочьях густого тумана тускло желтела листва кустарников и деревьев. Возле двухэтажного бетонного гаража мерцал чёрный роскошный автомобиль с пухлыми чемоданами и с объёмистыми корзинками, уже загруженными в просторный багажник. Машина престижной иномарки была оформлена на имя Аллы. Около немецкого джипа-вездехода печально переминались четыре человека…   
     Аккуратно подстриженный и чисто выбритый Илья после контрастного душа с ароматными гелями и шампунем был одет в голубую трикотажную рубаху с длинными рукавами, в синие плотные брюки классического покроя и в светлые туфли из телячьей кожи, обутые на оранжевые шёлковые носки. Алла после холодной ванны оделась в тёмную короткую юбку из английской замши, в красную японскую блузку, в серый французский жакет и в немаркие землистые туфли на плоских каблуках. Ноги Аллы облегали шёлковые чулки телесного цвета, а светлые пряди густых волос с изысканной небрежностью были уронены парикмахером на плечи. На бледное лицо Аллы был нанесён лёгкий макияж… Кузьма облачился в светлый утренний костюм, в малиновую сорочку из азиатского хлопка и в мягкие туфли из крокодильей кожи. Агата надела на утренние проводы лазоревый длинный сарафан из русского ситца, зелёное монисто и красные сандалии, обутые на босые ноги с красным педикюром на выхоленных ногтях; причёска была у неё гладкой и с простым узлом из густых волос на затылке, духи источали терпкий запах магнолии, а легчайший грим на лице показался всем безупречным…      
     - Что ж, – грустно молвила Агата, – прощайте, друзья. Мне сердечно жаль расставаться с вами! Не поминайте нас лихом! О Чиркове не беспокойтесь, его иждивенье будет щедрым. Сейчас мы не прихватили его с собою, поскольку он суматошно хлопочет о своём чёрном котёнке, хотя понос у хищного зверька уже прекратился.      
     Все разом посмотрели на Аллу, но та, потупясь, промолчала…
     - Пикантная, но хорошая новость, – проворчал Илья и уточнил, – это я о котёнке.    
     - А я отлично запомнил твою прозаическую балладу, дружище, – негромко, но бодро произнёс Кузьма, – ведь у меня хорошая память… как у поэта и драматурга… После вашего отъезда я немедля запишу твоё странное творенье. Увековечу твой текст! И ты уж поверь: не пропущу ни слова. И не позарюсь на твоё авторство…      
     - Благодарен тебе, – буркнул в ответ Илья, пытаясь казаться безразличным…      
     - И ещё, – серьёзно, печально и внятно добавил Кузьма, – навеки запомнили мы тезис Чиркова о бессознательном бремени ответственности…         
     - Да, – тихо и задумчиво согласилась Агата, – ведь если мы начнём искренне и усердно заботиться о благе нашей пастве, то структуры церкви станут намного устойчивей…   
     Все озабоченно и тревожно  помолчали, но вскоре Агата с нервной улыбкой посетовала:               
     - Плохо, что вы не позавтракали!
     - Мы пили кофе и кушали бутерброды, – признательно отозвалась Алла…
     - С Богом, – грустно сказала Агата, и все торопливо обменялись рукопожатьями…   
     - Мы честно позаботимся о нашей обездоленной пастве, – неожиданно и возбуждённо проговорила Агата, – чтобы не позволить злыдням сотворить с нами то, что мы сами сделали с Чирковым.    
     Кузьма согласно и коротко кивнул головой и басовито продолжил:
     - Или с бедным Кириллом с его предсмертной тайной!.. К собственной совести, оказывается, нужно обязательно относиться так, будто она – строгий и бдительный кредитор. Голый расчёт и выгода!.. Наша совесть только кажется эластичной… 
     И все вдруг  подумали о Кирилле, но никто не решился заговорить о нём…   
     Илья с напряжённой усмешкой уселся за руль, и Алла юрко расположилось рядом; оба быстро пристегнулись чёрными ремнями безопасности… Бесшумно  затворились дверцы, тихо заурчал мощный мотор, и машина тронулась…
     Агата искоса посмотрела вслед автомобилю и быстро перекрестилась; Кузьма грустно покачал головой. Затем они молча пошли в особняк… Их уже томили мысли о собственной ответственности, и это томленье оказалось хотя и тревожным, но одновременно и радостным, как перед началом важного и благородного дела, пусть и весьма трудного, но с реальными шансами на успех...   

14

     Они стремительно катили с зажжёнными фарами по широкой федеральной трассе и по эстакадам в молочном и густом тумане; Илья с безрассудной лихостью правил чёрной машиной, а Алла, накренясь к запотевшему оконному стеклу, безмолвно любовалась мутными очертаньями высоких пирамидальных тополей вдоль дороги. И вдруг Алла поняла причины многих своих поступков, которые она дерзко совершила после странного появленья Ильи в особняке…
     И оказалось, что ей до омерзенья собой надоело жить средь холуйского сонма умалишённых, и мучительно захотелось ей гордиться самой собою. Ведь она – вовсе не дилетант, а превосходный юрист и элитный бухгалтер с доскональным знаньем учётных компьютерных программ! Но доселе не могла она гордиться самой собою, ибо занималась она нечестивым делом. И она болезненно и страстно вдруг пожелала общенья с людьми, которые уважают самих себя. И внезапно она влюбилась в Илью, ощутив его самоуваженье… Но сейчас она вдруг бессознательно устрашилась того, что вскоре она разочаруется в нём. И она искоса и мельком глянула на его профиль. Но уже через миг Алла бессознательно поняла то, что она никогда в Илье не разочаруется…
     И такое бессознательное пониманье вдруг породило у Аллы и пароксизм счастья, и необъяснимый страх. А вскоре возникло у неё необычайное и смутное чувство, которое ей не удалось определить... Но этим загадочным и странным чувством было неосознанное желанье скорой смерти Ильи. Ведь только своевременная и героическая гибель Ильи сулила полное ручательство того, что Алла никогда не будет в нём разочарована…
     Несомненно, Илья весьма уважает самого себя, иначе не исполнял бы он собственных обещаний… Лишь уваженье к самому себе и заставляет искать уваженья других людей… А Илья болезненно хочет, чтобы Алла не перестала его уважать, и поэтому он рьяно и разумно защищал её интересы. И без его заботливого и тонкого вмешательства лишилась бы она и рассудка, и памяти, и достоянья. И радушный дядюшка Аллы усердно помогал бы превратить племянницу в дикое и беспамятное существо…
     Разумеется, единокровный дядя доселе пёкся и радел о ней, но разве способен он бескорыстно и искренне любить её?..  И вдруг Алле подумалось о том, что полная утрата способности к любви и есть самое страшное возмездие Божье…
     И вскоре встревоженной и замиравшей Алле почти дословно вспомнилась прозаическая баллада Ильи, которую он вчера благоговейно прочёл наизусть на прощальном ужине в особняке. А затем Алла упорно и нервно размышляла о грозных откровеньях этой пронзительной баллады. И странные озаренья мистического творчества Ильи уже мнились Алле ферментом, разрушающим обыденное мировоззренье…
     А возбуждённый Илья, давя на скоростную педаль машины, ярко воображал, что в конце каждой попутной станицы окончится его жизнь. Он-де на встречной полосе федеральной трассы тривиально врежется на лихом развороте в замызганный и массивный грузовик-самосвал со смесью песка и гальки или с мелко дроблёной щебёнкой из ближнего карьера… И эти воображаемые сцены собственной и скорой гибели с фрагментацией его плоти кардинально меняли восприятье им реальности. Он теперь воспринимал и самого себя, и окружающий мир непосредственно своим подсознаньем, помимо рассудка и памяти. И уже казалось Илье, что пелена банальных человеческих описаний и мнений, заученных им ещё с поры младенчества, больше не мешает ему различать истинные сущности. И такое изменённое восприятье и самого себя, и реального мира сильно уменьшило страх Ильи перед смертью. И вдруг Илья перестал, наконец, воспринимать самого себя наиглавнейшим для себя существом в безмерности вселенной…
     Они въехали в старый город, где прохладный туман уже рассеялся под ярким восходом солнца. И лихо они промчались на чёрной машине по широкой бульварной улице, которая протянулась от армянского храма возле извилистого русла быстрой и глубокой реки до пёстрых и древних парков со статуями и с тихим плесканьем фонтанов, а затем и вверх по направленью к розоватой просторной площади с бронзовым памятником пролетарскому вождю и к узкому туннелю под железной дорогой… Они стремительно обогнули крестьянский рынок с высокими белыми павильонами, с длинными и тесными прилавками под черепичной крышей и с аляповатыми палатками, магазинчиками и киосками, а затем, проскочив через короткий и низкий туннель к тенистому желтеющему скверу, затормозили они возле приземистого здания старинной школы. Они разом выскочили из машины и плотно закрыли за собой слегка запылённые дверцы; он аккуратно включил автомобильную охранную сигнализацию, и направились они через асфальтовую дорогу к овальному тенистому скверу с золотистым изваяньем Пушкина на высоком каменном постаменте. В сквере робко и сонно прикорнул на красной скамейке дряхлый, щетинистый и неряшливый старик с гнойными волдырями на губах и с причудливыми пигментными пятнами на морщинистой лысине. Старик, одолевая дрёму, искоса глянул на бодрого Илью, а затем поднялся с большой натугой со скамейки и с громкими протяжными охами заковылял прочь…
     Они медленно и встревожено уселись на скамейку под жёлтым и раскидистым платаном и разом посмотрели вслед неопрятному и суетливому старику, который быстро шаркал через дорогу. И вдруг они удивились тому, что у бездомного старика-бродяги не оказалось его котомки с барахлом и снедью. А вскоре Илья, взглядывая завистливо и с самоиронией на солнечный монумент Пушкину, проговорил с нервной запинкой:    
     - Интересно: почему примчались мы именно сюда? Неужели только для того, чтобы глянуть на пархатого и маргинального старца?.. А любопытно, где сейчас его сума со скарбом? Наверное, он бережно спрятал торбу в мусорный ящик. И теперь эта квелая изнанка человеческого бытия свободна от ноши!
     И вдруг Алле с душевным страданьем подумалось о том, что ныне богатый Илья вполне мог уподобиться бесприютным и нищим скитальцам, если бы не очутился он случайно в их особняке. И мгновенно  Илья ощутил, что возникают у неё подспудные и жестокие стремленья. А вскоре он интуитивно понял то, что в ней исподволь уже зародились неосознанные мечтанья о его героической гибели…   
     И Алла вдруг замерла и пристально посмотрела на памятник; Илья угрюмо усмехнулся и подумал:
     «Парадоксы любви… Алла нежно, глубоко и страстно любит меня. После наших невыразимо сладостных ночей нельзя больше в этом сомневаться. Но почему она влюбилась именно в меня? И почему прелесть наших ночей столь безмерна? Будто мы накануне смерти… Наверное, Алла вдруг сочла меня способным на жертвенность и на доблестную гибель. А теперь подсознанье моей очаровательной любимой желает окончательно убедиться в моём героизме. И она бессознательно хочет, чтобы я отважно умер… Я уже не сомневаюсь в том, что после моей храброй кончины Алла будет долго и искренне скорбеть. Но разве скорбь не бывает сладостной?.. В любой печали порой случается неизъяснимое блаженство. Разве я сам не изведал такое? Мои духовные муки порождали во мне чистые и возвышенные мысли. И это в очередной раз ясно доказывало мне утончённость и сложность моей натуры… Если я сейчас не решусь достойно умереть, то разве я не буду всю остальную жизнь винить себя в постыдном слабодушии? Причина для сурового возмездия самому себе уже имеется у меня в наличии: ведь я участвовал в подловатом умерщвленьи Кирилла… Пожалуй, не пережить мне пренебреженья Аллы ко мне. Ведь её разочарованье во мне, пусть даже потаённое, напрочь лишит меня самоуваженья. Не лучше ли мне сейчас красиво умереть, чтобы вечно она гордилась мною… и своей возвышенной любовью ко мне?..»   
     И Илья, слегка повернув голову налево, искоса и грустно глянул на свою зазнобу…
     И вдруг Алла болезненно и ярко вспомнила умерщвленье Кирилла, а затем она нервозно поразилась тому, что доселе никто не хватился и не пытался найти их жертву. Ведь ни радио, ни газеты, ни телевиденье ещё не возвещали о загадочной пропаже олигарха. И вскоре начали у бледной и оцепенелой Аллы рождаться мучительные мысли:
     «После кошмарного эксцесса с Кириллом неотвязно и жутко бередят меня эскалации сомнений. Я теперь ни в чём не уверена до конца. Все мои мненья – неопределённы и зыбки. И моя искренняя любовь, – как истерический припадок… Господи, только не подай мне сомнений в моём праве на жизнь…»
     И, наконец, Алла заметила, как напряжённый Илья искоса смотрит на неё. И пытливый взор его очень не понравился ей. А во взгляде неподвижного Ильи сочетались обречённость и решимость. И Алле вдруг показалось, что Илья молчаливо, но упорно зовёт её разделить с ним участь его. И вскоре Алла горделиво ощутила свою безрассудную готовность к самопожертвованью ради истинной любви…    
     Алла встрепенулась и клятвенно произнесла:      
     - Я готова идти вместе с тобой до самого конца…
     Но внезапно она поперхнулась, и ему непроизвольно подумалось:
     «Ты совершенно не понимаешь, насколько мой конец близок… Хилый и плюгавый старичок-пилигрим долговечней меня… Но я теперь самозабвенно верую в тебя, как рыцарь-паладин в пресвятую мадонну…»
     И он вслух торжественно обратился к ней:
     - Воистину, я теперь – счастлив!.. И я уже ничуть не боюсь того, что моё счастье может кто-то слямзить. А счастлив я тем, что готов я исполнить любое твоё желанье… и даже такое, о каком ты ещё сама не догадалась. И чувствую я каким-то мистическим наитием, что твои бессознательные хотенья и благостны, и покаянны, и искупительны…      
     И Илья с печальной иронией усмехнулся и, осклабясь, умолк.   
     - Но эти твои трескучие фразы – загадочный нонсенс, – боязливо пробормотала она и снова испытующе глянула на солнечный памятник гению с африканскими бакенбардами. И вдруг ей поверилось, что если бы Александр Сергеевич не погиб героически на дуэли в полном рассвете лет, дарованья и мастерства, то он в преклонном возрасте непременно деградировал бы как личность и литератор…   
     - Но мы не обладаем поэтическим талантом Пушкина, – внятно и тревожно прошептал Илья.    
     И вдруг ей показалось, что он проник в её мысли мистическим наитием. И она безмерно устрашилась этого наития. А знанье истин ей почудилось карой Господней…
     Но какие неведомые ей самой желанья он постиг в ней?.. А ведь она ощущала, что в ней теперь действительно беснуются такие желанья… И внезапно она поняла, что ей страшно осознать их… И Алла, испугано стремясь оттянуть во времени появленье новых – и мучительных!.. – знаний о самой себе, спросила трепетно и искательно:
     - А как ты полагаешь, что же случится в грядущем с нашей церковью?    
     И взвинченная Алла вдруг решила, что он прекрасно понял истинную причину, по какой прозвучал – прерывисто и нервно – этот вопрос. А хмурый Илья ёрнически хмыкнул и тихо произнёс: 
     - Я проник в подоплёку твоего интереса… Нет, мы, пожалуй, не прогадали. Участь церкви, брошенной нами, не будет завидной и лёгкой. Эту церковь обязательно ликвидируют. Я точно не знаю, по какому именно поводу. Но ведь наша иерархическая элита не позволит, чтобы случайные и маргинальные персонажи безнаказанно пользовались несметным богатством, безмерной властью и эффективной методикой контроля над памятью, разумом и волей… Власть редко меняет свой репертуар. И она ревниво и строго блюдёт свои интересы и прерогативы… А кто, в сущности, такие – Агата и Кузьма? Всего лишь – незаурядные люди. Но ведь, по сути, они – люмпены и бродяги! Внесистемные субъекты! И всё дельце они обстряпали, по мненью правителей, шиворот-навыворот… Властям они непременно покажутся дерзкими оболтусами…      
     И Алла, не скрывая внезапного порыва злорадства, звонко и деловито уточнила:
     - Неужели участь их окажется столь безнадёжной?    
     Илья сокрушённо и прерывисто отозвался:
     - Без сомненья, да!.. Право, мне очень их жаль, как социально близких мне людей! Их заставят мучительно корячиться и кувыркаться! Ходить кубарем!.. Ведь они совершили непростительную ошибку… Единственный их огрех окажется роковым! Им сладко померещилось то, что могут они стать близкими и даже своими людьми для правящей элиты… А ведь Агата в придачу твёрдо обещала епископату и клиру, что их церковь вскоре начнёт энергичную экспансию за рубеж, ибо только безудержное и цепкое расширенье придаёт смысл империям, в том числе и церковным… Но сразу после образованья первой же митрополии за границей, ярко их церковь осветят мультимедийные софиты, и прозелитские потуги немедленно прекратят под веским предлогом избежанья дипломатических скандалов. И тогда стремительно исчезнет церковно-финансовая пирамида, а функционеров и деляг властной её вертикали надолго упрячут в сибирские тюремные зоны…      
     - Значит, мы просто струсили, – проговорила Алла и брезгливо сморщилась, – мы резво ринулись за борт, словно корабельные крысы перед скорым крушеньем судна… А у нас, оказывается, – крысиная интуиция! Вернее, – чутьё грызунов… А я-то полагала, что у нас – более благородные цели, мотивы и смысл жизни!.. Но понукает нас низменность!..      
     Илья хмуро и цинично ухмыльнулся и грустно пояснил:   
     - Но жизненный смысл определяется предыдущими нашими поступками! Не иначе… После нашего церковного путча радикально изменился смысл существованья нашей церкви… И жизненные цели людей постоянно меняются в зависимости от поступков. Наши цели не могут быть честными и благородными, если мы уже совершили подлые действия…      
     И на миг Илья нервозно умолк, а затем он угрюмо всполохнулся и сипло прибавил:          
     - Альтруист-человеколюбец способен, вероятно, стать махровым эгоистом, но алчный и зачерствелый стяжатель никогда не превратится в бескорыстного филантропа. Человеческая деградация, увы, необратима. А духовное воскресение – не более чем иллюзия…   
     И Алла внезапно заметила, что Илья ожесточился против самого себя. А затем она, потупясь, решила, что её жизнь – ничтожна… И Алле опять начал невольно вспоминаться странный текст, который потрясённый Илья вчера прочёл наизусть за прощальным ужином… А вскоре пристыженной Алле навязчиво и ярко вспомнилось коварное умерщвленье Кирилла, и она сильно ожесточилась на самоё себя за трусливое и лукавое предательство единокровного дяди…
     И Алла искоса посмотрела на хмурого Илью, и ей померещилась в нём наркотически-заразная муть. Затем Алла ощутила, что ей быстро передаётся его грустное безумье, и она вдруг истерически возбудилась. И, наконец, она почувствовала нарастанье в самой себе сладчайшего одичанья, и она молча и шало замерла в пароксизме жутковатого и безрассудного восторга… А вскоре она воспринимала себя уже неистово-храброй…
     И вдруг Илье вся безмерная вселенная вообразилась мыслящим и праведным существом, которое по своему усмотренью движет созвездьями, галактиками и людьми. А вскоре вдохновенному Илье подумалось о том, что его суставы, конечности и члены не знают, зачем он шевелит ими… Но ведь так и он сам не ведает истинных целей, с какими разумное мирозданье распоряжается им!.. Вовеки в земной юдоли не суждено ему постигнуть то, зачем он родился, проказничал, рос, влюблялся, окончил философский факультет в университете, спекулировал, барышничал, занимался контрабандой, мечтал, примыкал к партии национальных шовинистов, а затем, приехав сюда в предгорную усадьбу, рьяно участвовал в заговоре против главы тоталитарной церкви… А если вдруг окажется он даже не человеком из реальной, трепетной и осязаемой плоти, а всего лишь нематериальной и загадочной грёзой, которая зародилась в бездне вселенского сознанья?.. Но затем Илью несказанно унизило восприятье самого себя, как безвольную и ничтожную крупицу вселенной… И вдруг ему почудилось, что все исторические события происходят одновременно…             
     «Вероятно, все мои дерзновенные гипотезы, – нервозно размышлял неподвижный Илья, – это признак банального сумасшествия… У меня, наверное, случилась ипохондрия или хандра. Я наивно и глупо разнюнился… А слабодушие и меланхолия не могут сейчас импонировать Алле… Но неужели я, действительно, рехнулся?.. Я – сбрендил?.. Но разве мой здравый смысл – это намного лучше?.. В кого меня превратил трезвый рассудок?.. Верно: в мизантропического барыгу и в мелкого ростовщика, дающего ссуды под залог, как в ломбарде… и под грабительские проценты… А мои иррациональные поступки щедро здесь одарили меня и несказанным богатством, и болезненно-страстной любовью волшебной блондинки… Здесь посетило меня мистическое наитие… А ведь именно благодаря наитию обрёл я способность к абсолютной и рабской покорности, и это избавило меня от почти неминуемой казни. Моя полная готовность к безропотному послушанью склонила ко мне приязнь верховного понтифика, и он причислил меня к элитарной касте господ… А теперь у меня вдруг возникло крайне опасное желанье вырваться из рабства у разумной и самовластной вселенной… Но ведь наша необъятная вселенная – это важнейшая ипостась Божества. Даже мысленная хула на Вседержителя – это дерзкое кощунство. Мне нужно решительно искоренить в себе даже намёк на непокорство Богу…»
     И вдруг неохватная вселенная вообразилась ему очаровательной женской плотью, с которой ему истерически захотелось слиться. И уже мнилось ему, что после такого слиянья начнёт он испытывать бесконечный и дивный оргазм и вдыхать только озон из хвойного бора…               
     Но затем судорожно он заелозил на скамейке и, глянув исподлобья на Аллу, позабыл напрочь эти свои ощущенья и мысли…
     Алла внимательно и страстно созерцала его отрешённое, но переменчивое лицо, и она уже ясно понимала то, что она хочет эффектной гибели своего любовника. Но она желает его кончины только для того, чтобы непременно умереть вместе с ним, поскольку для самоубийства не хватит у неё духу!.. И ещё: она теперь очень боялась непростительного и презренного греха самоубийства… Наконец, она осознала своё необоримое влеченье к наказанью самой себя за предательство. Ведь Кирилл уже значился её женихом, а она хитро не предупредила его о скорой казни и не заставила его убежать. А  вдобавок она лукаво изменила своему щедрому единокровному дяде… Теперь же она совершенно не понимала мотивов и причин собственной низости… Но Алла наитием ощущала, что Илью несказанно влечёт великая тайна смерти, а его грёзы, воображенье и иллюзии быстро приближают его гибель. Алла вдруг сообразила, что именно за эти жутковатые странности она и влюбилась в него, выбрав для себя палача…
     И она, тесно к нему прильнув, поцеловала его длительно и нежно, и вдруг оба они непроизвольно и дословно вспомнили мистический текст Ильи, сберегаемый ныне в барском особняке рачительным и обязательным Кузьмой…
     На скамейке почуяли они запахи пирожков с капустой, бобами, морковью и горохом, жадно вдыхали ароматы чебуреков, шашлыков и шаурмы… По пёстрому скверу нахально прыгали, клевали крошки и чирикали юркие воробьи, а на жёлтых листьях и на зелёной мураве газонов ярко блестели капли росы. Разноцветные автомобили изредка мчались через узкий туннель под железной дорогой…               
     Вдруг их обоих охватило лихорадочное веселье, и захотелось им весело озорничать, петь, прыгать, водить на лужку хороводы и заливисто насвистывать мелодии детских песен. И жизнь показалась им безмерно сладкой и радостной. Ведь они теперь очень богаты, совершенно свободны, ещё сравнительно молоды и нежно влюблены, а их нелёгкий жизненный опыт закалил и умудрил их. И они уже обрели полезные навыки гипнотических внушений… А скоро начнутся для них занятные путешествия, азартные охотничьи сафари в африканских саваннах и приятное житьё в роскошных отелях, в туристических бунгало и в древних рыцарских замках с замшелыми стенами, бастионами, рвами, портретами польских панов-гетманов и повиликой. Скоро для них начнётся беспечная и солидная жизнь буржуев-рантье. И порой будут они сочинять благочестивые статьи, брошюры и книги с афоризмами, нюансами и лаконичными штрихами в текстах, а множество научных, патриотических и ультрамодных журналов, газет, каталогов и альманахов опубликуют потоками хвалебные рецензии на эти опусы… И вдруг почудилось им, что они заслужили такую увлекательную, удобную, интеллигентную и праздную жизнь своими предыдущими муками совести…               
     А вскоре родится у них на чудесной, уютной и просторной вилле в экологически чистых морских субтропиках солнечная дочь с густыми белокурыми кудряшками, с бездонными голубыми глазами и с милыми ямочками на пухленьких щёчках. И будет ненаглядное их чадо весело и резво играть в широкой детской комнате с готическими сводами и витражами. И не скупясь, наймут они для своего ребёнка интеллектуальных и заботливых бонн, гувернанток и нянь… Ведь такие набобы и магнаты, как они, могут себе позволить щедрые траты… 
     Стремительно они вскочили со скамейки и порывисто поспешили к своей машине, припаркованной возле серого здания старинной школы. И почудилось им, что их девочка уже родилась…
     Он быстро уселся за руль автомобиля, и она юрко расположилась рядом, а затем они осторожно покатили вдоль железной дороги, по которой дымно и гулко двигался маневровый локомотив с грязными грузовыми вагонами… Вдоль дороги тесно и неровно пестрели прилавки, ларьки и киоски, а иногда мелочный товар был разложен в угольной пыли на обычных байковых одеялах…
     И вдруг они увидели рыжего котёнка, который выскочил перед ними на дорогу. За смелым и проворным зверьком шаловливо устремилась худенькая и светлая девочка в измятой розовой панамке, в жёлтом шерстяном платьице и в красных ботинках. По встречной полосе быстро и со звонким лязгом ехал бурый грузовик с прицепом… И пригрезилось им, что сейчас перед ними мечется их ещё не родившаяся дочь. И в радостном экстазе они сообразили, что если сейчас не погибнут они под лысыми шинами колёс ржавого и мощного грузовика, то у девочки и котёнка уже не останется шансов уцелеть. И краешками своих расширенных очей увидели они, как толпа истерически ахнула, и их чёрная машина, грохоча, врезалась в большую корявую акацию и причудливо искорёжилась…   
     И они с радостью поняли то, что сей погибельный инцидент – не их постыдное самоубийство, но их героический подвиг ради спасенья дитя. И в такой кончине узрели они благодать Божью. И почудилось им, что сейчас они сверху видят свои искалеченные тела и взвинченную от счастья мать в коротком голубом платье. Юная, стройная и вертлявая мать нежно и страстно тискала и прижимала к своему телу хрупкую девочку с рыжим тощим котёнком, а рядом ошалело суетился и вздрагивал чернявый шофёр грузовика… 
     И ярко привиделось им, что их незримые и вечные души, покинув свою изувеченную плоть, ринулись в радужную и чистую высь. И виделось им, как извлекают из окошек исковерканной машины изуродованные аварией тела…
     И они снова мысленно благодарили Бога за избавленье от непростительного греха самоубийства…
     Они умилённо слушали разговоры о праведном и геройском их самопожертвованьи ради спасенья ребёнка. А толпа весело и довольно судачила о том, что ещё остались-де благородные богачи. И уже замелькали вездесущие корреспонденты с юными ассистентами, с камерами, с карманными диктофонами и с неутолимой жаждой скандальных интервью, ажиотажа и сенсаций… А после появленья дорожной полиции на двух аляповатых машинах с мигалками и сиренами вдруг донеслось из толпы удалое и бесшабашное улюлюканье текста оппозиционного лозунга…   
     И никто вовеки не узнает того, что мучительно происходило в их душах, рассудке, подсознаньи и совести накануне их якобы случайной гибели, которую возбуждённая толпа сочла благородной и, несомненно, нечаянной… 
     А солнце было упоительно-ярким и прохладным, и девочка прижимала к своему трепетному тельцу спасённого котёнка…
     Череда доброты ещё продолжалась в мире…

Конец