Древний Город горит, изнутри горит
на закате [ни слова не говори],
вот босая принцесса идёт, внутри –
величавый Рим.
У нее из меди брошь, золотая кровь.
Не идет – плывёт под парусом и крылом.
Тяжела ее коса и тяжёл подол,
но лукава бровь.
Но рука в запястье – цветок – хрупка,
и в ресницах два жертвенных огонька.
Горожане твердят: убегай, пока
не настигла тебя тоска.
По ее кудрям, горящим святой зарёй,
по точёной шее, и родинке над губой,
горожане шепчут, шуршит прибой:
да пребудет Господь с тобой.
Бог с тобой шагать сквозь адский её огонь.
Ты найди себе попроще, её не тронь,
не тянись сквозь марево, жжёт ладонь –
оглянулся и заражён.
Древний Город горит, обречён, велик.
На её подоле узор велит
на брусчатке пластаться, летать, молить
и приказывать ей: «Люби.
И люби безудержно, только смерть
пусть позволит себе нам в глаза глядеть.
Будет море кипеть. Небеса – гореть».
Взгляд теплеет. Сияет медь.