Юрия Левитанского, невероятного поэта, я видел ровно раз
Я пришел к нему делать интервью перед Днем победы.
Смутно помнится, что жил он где-то на Филях. Маленькая однокомнатная хрущоба, абсолютно убитая. Всеми сенсорами чувствовалось — одинокий и заброшенный пенсионер. Есть такой особенный дух в квартирах стариков...
Оказалось, его сюда поселили дети. Впрочем, он уверял, что сам напросился жить отдельно. А вышло не просто отдельно, а — одиноко.
Левита был невысок, лысоват и с очень виноватым лицом пьющего человека. Он нали мне чаю, очень добро смотрел в глаза, говорил торопливо и чуть сбивчиво. И все время читалось: зачем пришел?
Я долго мялся, пил чай, расспрашивал много, но спросил главное под конец — о 9 мая.
Он посмотрел на меня прозрачными глазами и сказал:
- Я не праздную 9 мая. Никогда. Война это такое... Это.. Это праздновать нельзя. Даже победу...
Юрий Левиьтанский, наверное, единственый после Друниной, кто честно отнесся к войне, написав:
«Ну что с того, что я там был. Я был давно, я всё забыл.
Не помню дней, не помню дат. И тех форсированных рек.
Я неопознанный солдат. Я рядовой, я имярек.
Я меткой пули недолёт. Я лёд кровавый в январе.
Я крепко впаян в этот лёд. Я в нём как мушка в янтаре.
Ну что с того, что я там был. Я всё забыл. Я всё избыл.
Не помню дат, не помню дней, названий вспомнить не могу.
Я топот загнанных коней. Я хриплый окрик на бегу.
Я миг непрожитого дня, я бой на дальнем рубеже.
Я пламя вечного огня, и пламя гильзы в блиндаже.
Ну что с того, что я там был. В том грозном быть или не быть.
Я это всё почти забыл, я это всё хочу забыть.
Я не участвую в войне, война участвует во мне.
И пламя вечного огня горит на скулах у меня.
Уже меня не исключить из этих лет, из той войны.
Уже меня не излечить от тех снегов, от той зимы.
И с той зимой, и с той землёй уже меня не разлучить.
До тех снегов, где вам уже моих следов не различить».
И я стал по-другому думать о 9 мая. Больше — о тех, кого не помнят.